Плюшевая робоптаха

      Золотой миг всегда завораживал юного птенца. Он всегда сверкал, всегда искрился, всегда переливался радугой, всегда жил. Услада, которую отец запрещал пить больше стакана в неделю, лилась в мегаполисе ручьем прямо в искрящиеся пирамиды из бокалов, наполняла одни ряды хрустальных, ярких фужеров, перетекала в нижние, и, под звонкое веселое цоканье, она стекала на пол, окропляя пол яркими лужицами. Эти цветные, сладкие лужи высыхали и по липким пятнам люди (и не только люди) проходили, спеша занять место за игральным столом, пока ещё крупье не начал игру. За этими круглыми столами за мгновение менялись жизни. Они рушились от тяжести новых и старых долгов. Они зацветали прекрасными розами с инкрустированными алмазами. Они и обрывались тут в одно мгновение. И любое, самое незначительное изменение сопровождалось аплодисментами, криками толпы, свистами, песнями, и тысячей иных звуков, заглушающих щебетание юной пташки, что металась в поисках гнезда. И это не было удивительно. Ведь в хоре голосов тонула даже музыка, обычно окутывающая золотой миг.       Воскресенье, через металлические перила, смотрел на площадь, слушая джаз, льющийся из инструментов на сцене. Он всегда был очарован миром снов. Что же может быть лучше, чем в забвении пить чай с говорящей скрипкой? Или в незнании беседовать с ожившим контрабасом? Ну или бегать на перегонки, не боясь собрать колени при падении с бумажными птичками? Придумать развлечение себе в мире снов проще простого, вот только, почему то, все они не могут закрыть некоторые дыры яркой заплаткой из зазорного сна...Для Воскресенья такой дырой было одиночество.       И он не испытывал его так долго, что забыл, насколько больно вновь оказаться совсем маленьким, потерянным птенцом, бессмысленно лепетавшим что-то случайным прохожим.Воскресенью почти десять. И половину жизни он провел на Пенаконии. В окружении безмерного множества все различных людей и им подобных. Его знакомили с гостями, готовыми набить отель деньгами, знакомили с постоянно меняющимся персоналом, знакомили с новыми членами "Семьи", и знакомили его даже со спонсорами, раздетыми в нелепые костюмы. Ему дарили сладости, игрушки, другие вещи, которые через время всегда забирал отец, не уверенный в безопасности Воскресенья. С ним всегда что-то обсуждали. Ему всегда рассказывали про чудеса других планет или показывали артефакты с них. На него всегда смотрели. А когда он уставал от этих взглядов и шумных бесед, его всегда за дверьми поджидала озорная пташка - его сестра. С ней он изучал границы мира снов. Он показывал ей, чудеса сновидений, а она читала ему незамысловатые сказки. И как только в истории в книжках заканчивались, Зарянка шептала брату на ухо свой коварный план по воплощении сказки в жизнь. И игривый огонек переходил из аквамариновых глаз в золотые и разгорался там с огромной силой. Тогда принцессой, мог стать плюшевый кролик, с жёлтой шерсткой и розовой заплаткой на ухе, а страшным драконом - пёс, с пушистым хвостом. Зарянка превращала сказочные слова в волшебные песни, а Воскресенье всегда представлял себя маленьким сценаристом, ведущим игрушки к счастливому финалу. Ведь именно такой финал всегда должен быть. Хотя бы в мире снов.       Просыпался Воскресенье в своем слишком большом и неудобном поэтому бассейне сновидений, в пустенькой комнатке без игрушек и забавных звёздочек на потолке. Всегда под вечер и не один: его встречал отец. И так начинались его уроки, продолжающиеся до глубокой ночи. Гофер Вуд уходил лишь тогда, когда птенчик видел седьмой сон, лёжа на своем диванчике.В сутках было лишь 8 часов, которые Воскресенье проводил один. И никогда, за последние пару лет эти часы не выпадали на его бодрствование.       А сейчас...       А сейчас Воскресенье не знал, что ему делать. Гости, разодетые в яркие костюмы, не интересовались его белыми крылышками и не заглядывались на серебристый нимб. Персонал, носивший одинаковую на вид одежду, не слушал его. И никто. Никто не слушал его щебетание. Казалось его и вовсе не существует для Пенаконии больше. И пусть ещё вчера, когда он засыпал, он был одним из драгоценностей планеты, сейчас Воскресенье чувствовал себя маленькой птичкой, потерявшейся в огромных темных зарослях некогда знакомого леса, который теперь пытается обнажить свои шипы и ранить чувствительные крылышки.       Он впервые за больше, чем пять лет оказался в одиночестве.И от этого ползущего в груди кома из желчи и горечи Воскресенью хотелось кричать, плакать, топать ногами, сжимая кулаки до побелевших костяшек. Иными словами - привлечь к себе хоть какое-то внимание. Потому что он, на минуточку, приемник нынешнего главы клана Дуба, будущий глава этого же клана, бедующее Пенаконии. А эти глупые создания - "Возмутительно!" - не замечают его! Как будто бы они каждый день видят перед собой галовианца с белоснежными крыльями!       -"Апчхи!" - Воскресенье чешет нос. Перья попали прямо в него, когда он нечаянно закрыл лицо крыльями. Голова ребенка медленно мотнулась из стороны в сторону: "Так нельзя думать о людях" - предостерёг сам себя Воскресенье: "Они могут быть глупы, но тебе предстоит вести их за собой, потому что ты видишь, где овцам будет лучше пастись" - вспомнил он наставление Гофера Вуда: "И ты не можешь требовать от них что-либо. Ведь если они не знают, как сделать счастливыми себя, то как они помогут в этом тебе?"       Воскресенье оглядел площадь ещё раз.       Кучка весёлых людей громко смеялись и упивались усладой прямо у подъёма на верхний ярус площади, на котором, как на жердочке разместился Воскресенье. Рядом с концертом труппы грёз всегда стояло много народу. Сегодня не исключение: люди танцевали под джаз, аплодировали певице, в затишье между её песнями. Поодаль от толпы шли парами гончие, неспеша патрулирующие улицы и обсуждающие что-то.       Иными же словами: в золотом миге все было... Как всегда? Все люди были на своих местах. Все рабочие заняты своим делом. И никто не обратит внимание на серебристую птичку.Ни юноша, прокручивающий игральную фишку в руке, явно чему-то довольный. Ни девушка, завороженно наблюдающая за игрой чудесных инструментов. Ни пара гончих, остановившихся, чтобы сделать замечание слишком громко смеющимся мужчине. Ни фигуре, лениво наблюдающей за всем балаганом, издали.       Воскресенье сощурил глаза, чтобы рассмотреть фигуру позади толпы.Это был вполне себе обычный на вид мужчина. Не молодой - седина уже тронула его волосы по краям челки. В его внешности и движениях не было ничего особенного, такого человека ты случайно встречаешь в толпе и забываешь о нем через минуту.       Но именно из-за этой непримечательности, Воскресенье почувствовал, что обязан подойти ближе. Обязан обойти кучку пьяниц, морщась от резкого запаха. Обязан пройти мимо безумно танцующей толпы, которая, двигаясь как под гипнозом, могла с лёгкостью задавить ребенка. Обязан проскользнуть мимо гончих, в чьих карманах воскресенье заметил больше мелочи, чем он когда-либо держал в руках. Он обязан был подойти к усталой фигуре на яркой скамье ближе и рассмотреть её.       Как Воскресенье и подметил изначально, это был мужчина, на лице которого уже укоренились морщины под глазами, что в совокупности с сединой в челке, очками и тростью рядом со скамьей на которой тот сидел создавало образ далеко уже не молодого человека. Медные глаза его смотрели сквозь толпу и Воскресенье не забыл поблагодарить Шипе за это, ведь ему сейчас было бы крайне стыдно встретится взглядом с незнакомцем.Воскресенье медленно сел на скамейку рядом, достаточно далеко, чтобы случайно не коснутся даже кончиком нимба, но достаточно близко что бы рассмотреть человека поближе, цепляясь глазами за любые детали, говорящие о принадлежности к какой-либо фракции. И возможно причудливая массивная брошь на шарфе, возможно, и могла бы быть неким символом, вот только Воскресенье точно мог сказать, что раньше такого не видел.Глубокий вдох. И шумный выдох.       "Как низко падёт семья и какой позор это будет для НЕЁ, если бедующий глава клана Дуба боится заговорить с незнакомцем?" - у Воскресенья в голове прозвучало наставление отца. Последний раз Воскресенье оглядел площадь и убедился: единственное что на ней меняется это слова в песнях и цвета ярких костюмов.       Кивнув самому себе, ребенок дёрнул незнакомца за край шарфа, свисающего со спины, и, как только человек повернул голову, и золото встретилось с медью, заговорил: "Прошу прощения, мистер, вы не видели мою сестру?"       -"Зависит от того, как она выглядит. Не могу сказать, что встречал много крылатых галовианцев..." - задумчиво и довольно пространно ответил незнакомец и Воскресенье не смог не сделать пометку о приятном, и очень уж спокойном голосе. Незнакомец задумчиво пробежался взглядом из под очков по ребенку, от чего тому захотелось инстинктивно закрыться нижней парой крыльев, черной, "грешной" парой, такой, какую нельзя показывать на публике, напомнил про себя Воскресенье: "Все галовианцы при рождении становятся частью "Семьи"..." - отведя взгляд, за что Воскресенье был крайне благодарен, человек стал размышлять вслух: "Значит и ты у нас часть какого-то из кланов?"       -"Клан Дуба"       -"Ох..."       -"Из-за статуса клана моя пропажа наверняка будет скоро замечена, но я не могу вернутся в поместье или уж тем более в отель, пока не найду сестру." - Воскресенье гордо поднял свои небольшие крылья у лица, как хорошо, что кто-то из гостей все же изучает устройство его планеты. Статус ученика Гофера Вуда Воскресенье побережёт на потом.       -"Разве гончие не должны тебе в этом помочь?" - Немного погодя уже намного тише спросил незнакомец и от смены интонации у Воскресенья невольно опустились крылья и пропала часть уверенности.       -"Они не обращают на меня и капли своего внимания!" - с возмущением ответил Воскресенье и почувствовав, как сильно его брови изогнулись в выражении злобы, напомнил себе про спокойствие и добавил: "Да и я не хочу их отвлекать от охраны гостей..." - правда лишь от части. Воскресенью очень не хотелось, чтобы кто-либо из "Семьи" знал о его ошибке. И даже если отец и так все узнает, а он узнает, всегда узнавал, то он хотя бы не будет злится из-за подпорченной репутации. Хотя бы перед другой частью "Семьи". И пусть уж Воскресенье и так понесет достойное наказание, он все ещё может не отягощать его.       Незнакомец в ответ тихо усмехнулся, закрыв рот рукой и, по видимому побоясь проявить неуважение, быстро извинился, прежде чем встать со скамьи, подбирая трость, и, повернувшись на пятках к Воскресенью и протягивая ему руку, предложил: "Давай тогда ты опишешь мне как твоя сестра выглядит, и мы пойдем поищем ее в местах, где она может быть?"       -"Хорошо мистер-"       -"Вельт"       -"Мистер Вельт" - Опираясь на протянутую руку в перчатке мистера Вельта, Воскресенье спрыгнул со скамьи и снизу вверх посмотрел на своего нового сопровождающего. Для этого, правда, пришлось высоко запрокинуть голову, Мужчина оказался очень высоким. "Возможно даже выше отца" - про себя произнес Воскресенье, в слух же сказал: "Моя сестра очень похоже на меня. Мы близнецы. Хотя она немного ниже и ее волосы бирюзой отливают. Ох! И глаза тоже! У нее волшебные бирюзовые глазки! Я уверен, вы не потеряете ее в толпе. Хотя я так и сделал, наверное. И я... Я понятия не имею, где она может быть." - Последние предложение заставило Воскресенье стыдливо опустить голову и сжать руками мягкие перья за спиной. Горечь скопилась на языке и Воскресенью пришлось приложить все усилия, чтобы не сплюнуть её прямо на землю под ногами.       -"Почему бы нам тогда не пойти туда, где она любит бывать?" - мистер Вельт, с задумчивым взглядом, смотрел куда-то далеко за видимый горизонт.Воскресенье кивнул. Сначала ему. Затем себе. Сделал очень глубокий вдох и медленный выдох. Закрыл глаза. И как только ком в горле перестал царапать глотку, сказал: "Мы с ней частенько гуляем по улице с магазином авто, когда у нас выдаётся свободная минута. Там безопасно, потому что много охраны и интересно, ведь есть уйма разнообразных вкусностей, которые мы можем там купить       Тихий смех донёсся до ушей Воскресенья и заставил его открыть глаза и посмотреть на мистера Вельта. Тот улыбался, когда говорил: "Тогда пошли, нет смысла находится здесь больше" - От этого спокойного голоса и доброй улыбки Воскресенье почувствовал себя неловко, когда вкладывал свою небольшую детскую ладонь в чужую, взрослую и большую.       Чем дальше Воскресенье вместе с мистером Вельтом отдалялись от площади, тем меньше людей было в округе. Это было удивительно для золотого мига: обычно в нем на каждой улице и в каждом переулке были толпы народа. А сейчас город заметно опустел. Так что торговцы выходили из своих небольших магазинчиков и спокойно болтали со своими конкурентами; они не боялись потерять прибыль: покупателей все равно не было. Некоторые мимо проходящие весельчаки, несущие в руке бутылку забродившего виноградного сока, презирающий взглядом одаривали ребенка. Некоторые из них, чья одежда была особенно грязна, старались назначать задеть его, пнуть или толкнуть, облить вином или плюнуть на макушку. Благо не попали ни разу.       -"Почему гончие ничего с этим не делают?" - Тихо задал вопрос в пустоту перед собой Воскресенье, когда ведущая его рука в очередной раз вовремя рывков подтянула ребенка, спасая от капель ужасно вонючей жидкости.       -"Думаю у них сейчас другие заботы"       -"Они всегда ужасный лоботрясы! Ой!" - свободной рукой Воскресенье закрыл свой грешный рот. Как он мог так небрежно отозвался о членах его семьи? Особенно перед гостем Пенаконии! Какой стыд! Какую же репутацию он составит о "Семье", если один клан принижает другой? Мистер Вельт вновь тепло и тихо рассмеялся. В попытке хоть как-то исправится Воскресенье начал: "Простите за эту бестактную и необо-"       -"Все хорошо. Ты по-своему прав. Если бы они действительно работали как им положено, наверняка ты бы просил помощи у них, а не у незнакомца на улице. Правда?"В ответ Воскресенье промолчал. От мысли обратится к гончим его крылья опускались так сильно, что пёрышки начинали щекотать шею. Не только их некомпетентность вызывали в Воскресенье нежелания с ними сотрудничать. Весь сегодняшний день кричал о том, что ему нельзя отсвечивать и заявлять о себе. Ему надо тихо найти сестру и быстро убежать с ней домой, спрятался за большими стенами резиденции и свить гнездо из гор одеял и подушек. И в этом теплом и уютном гнездышке, брат и сестра смогут распушить большие нижние крылья, обычно закреплённые на пояснице, и обнимая друг друга, рассказывать друг другу сказки, наблюдая из далека за парящим чайником, бесконечно-наливающим чай в бесконечно-наполняющуюся кружку. И уткнувшись в мягкое крыло сестры, лишь на миг перед счастьем почувствовать страх перед воспоминаниями из недавнего совсем прошлого.       Воскресенью всегда говорили быть сильным. Ради идеального будущего, Пенаконии, "Семьи", отца, сестры... Он не может бояться проблем или трудностей. Ему просто не позволено.       -"Разве ангелы пускают слезы?" - образ Гофера Вуда, сидящего на краю детской кровати в реальном мире Пенаконии ярко всплыл в воспоминаниях. Холодный скелет, облаченный в тонкую белую кожу, немного светящуюся в тусклом свете лампы, собирал бусины слез, скопившиеся на глазах растрепанного ребёнка, закутанного в тонкое одеяло.В ту ночь, или в то утро: Воскресенье не помнит в каком часу он вскочил из-за кошмарного сна, было холодно. Так, что даже распущенные после сна крылья не могли спасти спину от дрожи. Он кутался в одеяло и обнимал себя за ноги, притягивая их ближе к телу. И даже фигура в темных одеждах рядом не приносила тепла своим вороньим крылом, укрывающим молодого птенца. Воскресенью было все ещё холодно. В этой пустой комнате. На этой печальной планете. Но даже сквозь дрожь собственного тела он мог заставить себя говорить. Если мастер пришел к нему, значит начался урок. А тему Воскресенье никак не может понять.       -"На тех картинах, что вы показывали мне, отец, ангелы обращают свои лица к небу, а по щекам их катятся сверкающие золотые ручьи..." - осипшим от холодного воздуха голосом, прошептал Воскресенье.       -"Они плачут за других. Вымаливает прощение для грешных душ, навсегда застрявших в аду. Раскаиваются в грехах людей. Грустят за других и с другими. Но никогда святые капли не скатываются с их щек из-за их собственных эмоций" - шестерёнки в голове у ребенка потихоньку начали свое движение: "Ты понимаешь почему?"       -"Потому, что... потому, что они выше плохих мыслей и никакая скорбь не может затмить их разум?" - Ловушка из хитросплетения эмоций раскрылась.       -"Верно. Ты хорошо выучил мои уроки. Теперь тебе пора спать дальше, ангел мой" - капкан захлопнулся, раздробив птенцу его хрупкие, полые кости.       Черные перья исчезли.       Он остался один.       Каждый следующий день. Каждую следующую ночь. Воскресенью всегда: каждый час и каждую минуту; будет стыдно за слезы, пролитые в ту ночь. За те большие капли, спадающие с щек на крылья, а затем и на подушку, оставляющие противный, соленый след. Он никогда никому не расскажет, как дрожали его плечи. Как дыхание сбивалось.       Он закрывал руками свой рот, чтобы не кричать во весь голос. Что бы остановить монстра, вырывающегося из недр сознания. Воскресенье царапал свои крылья у лица, пытаясь заставить свое сердце молчать, но единственное, чего ему удалось добиться - его белоснежные перья стали алыми, окропляясь грехом.       Воскресенью недавно исполнилось девять. А он чувствовал себя как тысячелетний сосуд. Разбитый настолько, что и капля воды через трещины вытечет. Только вот сосуды стоят за стеклами в музее, а в него кто-то постоянно пытается налить воды. До краев самых. Но как сквозь пальцы утекают все через глубокие трещины. И убегающая вода оставляет после себя ужасное и мерзкое ощущение - ощущение пустоты и высохших дорожек слез под глазами.Вороньи перья вновь окутывают птенца. Он видит перед собой светлое, почти белое лицо, настолько светлое, что, по утру, можно и подумать, что человек в муке умылся. Прямой нос, как всегда, появляется первым. За ним из тьмы комнаты выходят острые скулы; узкие черные глаза, сверкающие в мгле; тонкие губы, искривлённым в вечной улыбке и густые черные брови. Крылья на голове чернее ночи, волосы зачесаны назад. Гофер Вуд никогда не появлялся перед ним иначе чем таким. Он всегда носил одинаковые черные одеяния и темные перчатки. Даже сейчас, глубокой ночью (или рано утром), он был облачён в темное пальто, ворот которого расшит серебром, его любимым металлом, за схожесть с которым он любил нимб своего подопечного, необычный, для галовианцев, серебряный нимб был в его глазах восьмым чудом света. Ещё Гофер Вуд не мог позволить никому прикоснется к темным перьям Воскресенье. Крылья на спине были в его глазах прекрасным отражением ангельской судьбы, все вопросы о которой он пресекал своим поглощающим саму тьму взглядом.       Руки, облаченный в теплую ткань держат лицо Воскресенье. Большие пальцы рук стирают капли с щек.       В холодной тёмной комнате становится на несколько градусов теплее.Лицо отца опускается, черные глаза теперь не смотрят на Воскресенье сверху вниз, теперь они визави с детскими глазами. Воскресенье видит, как непроглядная тьма чужих глаз рассеивается, уступая место яркой меди.       В прохладной комнате светлеет.       А черные волосы выбиваются из строгой прически и спадают на светлые глаза. Воскресенье никогда не видел Гофера таким... Не собранным, неправильным... Таким домашним.Комната становится теплой, такой, какой бывает гостиная с камином. Комната становится светлой, такой, какой была игровая в мире снов. Через терни тьмы прорывается отдалённый детский смех и чьи-то разговоры.       Теплые, почти золотые, лучи света, невесть откуда взявшиеся в комнате без окон, падали на волосы, делая их светлее, и капали на белую кожу, добавляя ей жизни.Света стало слишком много. Воскресенье чувствовал, как его глаза пытаются закрыться, чтобы спастись. Теплота сменилась жаром. В нос ударяла раскалённая лава. А некогда приглушённый смех стал звонким хохотом и окружил со всех сторон, давя на голову. Почему-то именно тогда, с бликами в глазах, с заканчивающимся воздухом в лёгких и с звоном в ушах, Воскресенье чувствовал себя самым счастливым ребенком на всей этой проклятой планете празднеств.       -"Твоя сестра найдётся, только не пускай за зря слезы" - Воскресенье в немом шоке уставился на мистера Вельта большими, блестящими от слез глазами.       Он плакал перёд гостями.       Он испортил кому-то веселье.       Хотя разве он не испортил его, когда подошёл к постояльцу?       -"Простите, я не дол-"       -"Любишь сладкое?" - Мистер с медными глазами, стоящий перед ребенком на одном колене, сдержанно улыбнулся и только сейчас Воскресенье почувствовал на своем лице чужие руки, окутанные в перчатки.       -"Угу"       -"Тогда, как ты смотришь на порцию мороженного и небольшой перерыв?"Призрачное ощущение холодной сладости на языке уже прогнало часть лавы из лёгких. Воскресенье улыбнулся, прежде чем медленно кивнуть и вытереть слезы.              ***       Два шарика мороженого прогнали из головы непрошенные мысли. Клубничное мороженое оставляло на языке сладкий шлейф, сливающийся пломбиром с шоколадной крошкой. Наверное, Воскресенье никогда не сможет понять сестру, с ее равнодушным отношением к сладкому.       Воскресенье сидел за небольшим круглым столиком, через дорогу от ларька с ледяной сладостью. Мистер Вельт сидел напротив. Его трость была облокочена о стул, а сам он разглядывал улицу, ловя взглядом каждого прохожего, но не останавливаясь не на ком из ним. Возможно, Воскресенье испытывал небольшую дольку вины, за то что ест на деньги незнакомого прохожего.       Но это чувство растворилось в новой ложке клубничного мороженого.       Лишь когда от ледяных шариков остался лишь сладкий сироп на дне тарелки Воскресенье обратил внимание на людей в округе, ища в толпе светлую макушку со знакомым нимбом с тремя лилиями.       И вглядываясь мимо проходящих людей Воскресенье вновь почувствовал себя странно. Это все те же люди, что и всегда: незнакомые посетители отеля, которых, скорее всего, Воскресенье больше никогда не увидит, гончие, лениво оглядывающиеся в округе, работники магазинов и суетливые зазывалы в казино. Но чувство чего-то неправильного не как не уходило. Как будто бы все было лишь сном (что правда им и является), в котором ты блуждает по смутно знакомым улицам. Воскресенье не знает названий фирм, которые рекламируют продавцы, он не понимает говор некоторых гостей, он не может узнать ни одну вывеску, и кажется, что ещё вчера вместо того жёлто-кирпичного магазинчика, в витрине которого все сверкает золотом, была милейшая антикварная лавка.       Воскресенье определенно видел членов разных кланов семьи, незнакомые лица были облачены в знакомы одежды. Он уже успел поймать взглядом все кланы, все кроме родного ему. Хотя, наверное, клан Дубов и не должен проходить по торговой улице, все же они занимаются управлением грезами, а не регулировкой их работы.       Воскресенье захотел закрыть глаза - ресницы стали непосильно тяжёлыми для обессилевших век.       -"Твоя сестра ведь тоже с крыльями?" - Воскресенье кивнул в ответ не открывая глаза. После недолгой паузы Мистер Вельт спросил: "Вы с ней похожи внешне?" - ещё один кивок - "Значит у нее светлые волосы?" - и снова кивок - "Если ты более подробно опишешь мне ее, возможно поиски пойдут быстрее"       Ах! Воскресенье распахнул глаза. Как он мог забыть? Лишь учитель может читать его мысли.       -"Она правда похожа на меня, но у нее бирюзовые глаза. И длинные волосы. Она редко убирает их в хвост, поэтому они часто путаются. У нее тонкий нимб, расходящийся на одном конце на три стебля для небольших лилий. Чаще всего она надевает лёгкие платья. Она... Очень похожа на эту девушку..." - Почему Воскресенье обратил на это внимание только сейчас? Прямо на стене, у которой он сидит, весел огромный плакат. Девушка на нем и правда было до жути похожа на его сестру. Ее мягкие черты лица обрамляли пушистые платиновые волосы. Не смотря на отсутствие на плакате нимба, Воскресенье понял, что она галовианка - белые крылья хорошо выделялись. У девушки были чарующие глаза цвета моря и яркие стразы под глазами. Эти глаза, округлые и недвижные притянули к себе все внимание Воскресенья. А текст на рекламе, был совсем ему не важен. Шум Золотого Мига смешался с биением сердца и с голосом мистера Вельта в единый гимн. Воскресенье мог сидеть, застывший, до тех пор, пока время не стукнуло бы 12:01. Мог, но в ускользающей речи мужчины напротив промелькнуло имя.       "Зарянка"       Разве Воскресенье говорил, как зовут его сестру?       Золото перетекло к визави за столом.       Как простой гость Пенаконии мог узнать имя его сестры?       Холодный воздух наполнил лёгкие.       Неужели, он поверил не тому человеку?       -"Откуда вы знаете имя моей сестры!?" - Воскресенье выкрикнул, вскочив из-за стола. Хоть на доли секунды он мог так почувствовать себя в безопасности, имея путь для бегства за спиной.       -"Твоя сестра?" - Глаза мистера Вельта округлились, он выглядел искренне удивлённым.       -"Зарянка" - шаг назад - "Я точно не говорил вам её имя" - ещё один шаг назад - "Вы не могли его узнать. Мы с сестрой не дебютировали в высшем свете" - и ещё шаг назад.       -"Зарянка — это имя межгалактической певицы" - Нет! Не может же существовать в мире певица с лицом и именем его сестры! А если и может пусть сгинет! Воскресенье мысленно отдернул себя. Так он не может думать о незнакомцев, даже если они украли лицо, имя и карьеру его сестры.       Воскресенье робко осмотрелся по сторонам. Чем больше он всматривался в знакомые улицы, тем меньше он понимал, где он. Ужасное чувство. Как же ему хочется сейчас укутаться в теплый плед, который он разделит с сестрой, когда они будут читать сказку, в плюшевом домике мира грез.       -"Хорошо... Пусть так, твоя сестра - Зарянка. А ты?"       -"Воскресенье"       -"Воскресенье?" - Мистер Вельт застыл, удивлённо вскинув брови. Он выглядел как попугай, впервые видящий головоломку. Его зрачки дрожали, а губы слегка приоткрылись. Он даже снял свои очки, и потёр переносицу, когда тихо, настолько, что Воскресенью пришлось сесть обратно на стул, чтобы услышать, сказал: "Я думаю, я знаю где твоя сестра"Надежда засветилась во взгляде золотых глаз. "Какой шанс, что простой обыватель будет знать, где его сестра?" Это совершенно неважно. И пусть глупо доверять незнакомцу, пусть Гофер Вуд будет читать долгие лекции, пусть Воскресенье попадет в лапы хаоса, но он должен убедится, что с его сестрой, милой певчей птичкой со светлыми глазами-бусинками, все в порядке.