***
Улыбаясь, Чонгук быстро шагает к назначенному месту — углу двух домов со сдвоенным адресом, но — на улице двадцать семь. На нем прозрачная черная водолазка под светлый пиджак, белые зауженные брюки с черными лампасами, подвернутые в немного хулиганской манере, увесистые светлые кроссовки от Fila. Он выглядит на столько же, сколько стоит — на невозможно заоблачную сумму. Он одет, но под застегнутым пиджаком видна эта прозрачность водолазки. Он одет, но — безумно голый. Темные волосы уложены в легкий бардак, подвитые концами в разные стороны, глаза холерично блестят предстоящим весельем. Он знает, что их будет трое — он совершенно готов к тому, чтобы не тратить излишне много времени на растяжку. Он тянулся с того момента, как просто узнал. Он, к своему какому-то потаенному стыду и ужасу, кончил дважды, пока качался на увесистых пробках. И, в общем-то, он был доволен, готовый к чему угодно, но главное — к трем сочным членам, которые (он краснел, думая об этом, но не переставал) вызывали в нем какой-то трепет. Венистые, твердые и горячие до температуры кипения крови, отзывчивые на каждый твой стон и не дающие никакой пощады. Чонгук никогда не относил себя к числу мазохистов, но это было не так уж и больно — больно было только от удовольствия, когда колени разъезжались в бессилии, и он плюхался в собственную горяче-густую сперму, ощущая смесь стыда и опустошающего удовольствия. Это было явно выше его сил, но, черт, ему так нравилось быть измотанным и пустым спереди, но совершенно наполненным сзади. И трое горячих взрослых и чересчур участливых мужчин прекрасно его понимали. Замечая знакомый автомобиль, Чонгук резво подходит и раскрывает заднюю дверь, ухватываясь за блестящую дверную ручку. На губы сама собой наползает заинтригованная улыбка. В салоне душно и тесно — пахнет несколькими парфюмами, но все, как на зло и на радость — совершенно тяжелые и дорогие. — Опаздываешь, — густой, как запах Gucci Guilty, баритон Ким Тэхена отражается от лобового стекла, и Чонгук замечает широкое плечо мужчины в темном пиджаке с угольно-черными волосами, завитыми в провокационные кудри. — Заставляю вас ждать, — на негласно ничьей территории маленький мальчик Чонгукки чувствует себя куда более уверенно и язвит, с ухмылкой облизывая губы. КимТэ усмехается, смотря на парня через зеркало заднего вида. — А ждать мы не любим, малыш, — свешиваясь головой через переднее пассажирское, премильно урчит русоволосый Хосок, которому, так же, как и второму мужчине спереди, идет новая вариация прически. Они оба провоцируют его на пакости похлеще сложившейся ситуации, но больше всех провоцирует сам Юнги. Потому что Мину Юнги, крепко-пепельному блондину в кожаной рубашке с накладными карманами и с непроницаемо темным взглядом, совершенно чуждо слово «провокация», потому что он просто… Мужчина, сидящий удачно рядом, хватает мальчишку за заднюю сторону шеи и, подтащив к себе, целует в губы, продавливая их языком, принуждая открыть рот и не отвлекаться на умильные хихиканья впереди. Никто не озвучивал прописных истин, но и Хосок, и Тэхен знают, что Юнги относится к мальчику как-то иначе — не так, как они. Он всегда первый: первый целует его, первый имеет, первый предлагает другим, первый решает свести их вновь или просто об этом заговорить. Юнги всегда первый — с Чонгуком. Никто не возражал, считая весь происходящий квартет исключительно его заслугой. И, больше не собираясь смотреть, Тэхен тронулся с места и — с собственного ума, когда широкое мускулистое бедро легко, но увесисто сжали верткие пальцы не менее верткого на обвинения Чон Хосока, который чудесно подрабатывал периодическим юристом их скромной компании (суммарно их скромность оценивалась в полтора миллиарда вон, если не больше, по последним сводкам и данным). У них часто возникали конфликты и мужчина, прекрасно разбирающийся в законах и уловках по их нарушению, был не разменной монетой, а тем, кто эти монеты выменивал за бесполезные фантики. Хосок мог наебать и легально обокрасть даже мертвеца. Тэхен заводился только от этого, когда вспоминал хотя бы приличные (на остальные полагалось мастурбировать) возможности своего коллеги и — любовника. — Почему вы позвали меня? — только отлепившись и вылепившись из цепкой хватки мужчины, Чонгук, уже немного осоловелый и едва шевелящий пурпурными от напряжения губами, задает единственный интересующий его вопрос, который вызывает небывалую оживленность и легкий смех. — Мы инвестируем не только в строительство, но и в чье-то будущее, — немного осевшим, но весьма задорным голосом парирует Тэхен под хосоково пружиняще-смеющееся «о-о, да», — хотим, чтобы нашему юному другу было, что вспомнить через пару лет, — и прыскает смехом, быстро заминающимся по непонятной причине, которая все же становится кристальной, стоит Чонгуку лишь опустить глаза. Протянутая к чужим бедрам рука в темно-синем кительном рукаве явно двигается где-то не на ногах — между. Замечая траекторию взгляда, Юнги усмехается, зеркалит и кладет широкую ладонь на бедро мальчика в белом. — Хочешь также? — он спрашивает, словно играет с ним. — Что?.. — Чонгук не понимает только первые пару секунд, но, поняв, вздрагивает, по-пуритански сжимая колени и широко раскрывая глаза под шелестящую минову усмешку, — нет! Усмешка Юнги переходит в тихий грудной смех. Никто из них не понимает, как этому маленькому мальчишке, такому глубокому, отзывчивому, громкому и охуенному удается вести себя настолько невинно: смущаться, жать коленки друг к другу, плакать от переизбытка чувств, но открывать рот и подаваться к рукам, как исходящая истомой совсем не невинная шлюха. Чонгук стоял на грани чистоты и порока, одетый в черно-белое и удивленно моргающий, словно кто-то рискнул осквернить его добродетель. Никто не пытался, но каждый — хотел. Никто не делал, но каждый — обещал сотворить. Никто не воспринимал Чонгука как блядь, но каждый — мечтал кончить прямо ему внутрь, чувствуя, как тугие стенки держат налитый кровью член, а растраханный вход совершенно не держит текущую по мошонке разбавленную смазкой из тюбика сперму.***
Вопреки всем домыслам Чонгука о том, что они окажутся в помпезном закрытом на спец обслуживание клубе, они приезжают в какой-то стеклянно-бетонный особняк, урбанистический и едва ли не более дорогой, чем парочка элитных клубов по соседству. — Знакомься, Чонгукки, — Хосок, улыбнувшись, скользит ладонью между его лопаток, поглаживая для мнимого расслабления, — вечеринки, на которые не приглашают за просто так. — Но я же приглашен, — пожимая плечами, брюнет делает совершенно оленьи глаза, провоцируя так ненавязчиво, что можно подумать, будто он сам не чувствует этого присутствия в игре. — Авансом, — улыбается Хо снисходительно, но каждый знает, что за порогом любой удобной спальни его снисходительность сойдет, в первую очередь, с него самого. Тусовка, на которую попадает Чонгук, и правда похожа на что-то аутентичное — странное и обособленное от мира сего. Дом, полный людей, выглядит, как картинка с самого дорогого журнала, приглашенные гости, шикарно, но просто одетые, внушают большущий (больше, чем процент скупленных Их компанией акций) процент недоверия к своим скромным персонам. Полупрозрачная темнота играет сине-голубыми и светлыми отсветами, в котором все они смотрятся немного волшебно и — сюрреалистично. От всего этого шума, утонченного безумия и небывалой урбан-эстетики Чонгуку кажется, что он непроходимо и основательно сдвинут — спасают только руки, трогающие его то тут, то там (и одна главная — жмущая широкой ладонью по талии). Количество прикосновений переваливает за сотню еще в первые полчаса, и мальчику, млеющему под чужим вниманием, кажется, что трое его личных дьяволов попросту не умеют держать себя в руках (зато его удерживают в легкую). Или они — мазохисты, которые выстегивают своих внутренних зверей, чтобы сорваться потом на одном несчастном мальчишке, который даже поломается, жеманно заминаясь и говоря что-то о том, что не сможет справиться с таким количеством любовников. Чонгук врал себе сам, все дальше натягивая маску белого кролика. Черт бы подрал, да он мечтал о крепком текущем члене, потому что и сам от этих мыслей, кажется, тек. Пара поступательных сейчас была бы очень кстати. После нескольких коктейлей, в которых почти не было алкоголя, он теряет парней из вида — те словно растворяются в полутьме, оставляя его на свою стать и совесть (у него — только первое без второго) и принуждая трясти головой, чтобы сориентироваться и найти знакомые ширины плеч и тяжести масляных взглядов. Но все находится само, когда в затылок с небрежно уложенной прической вжимается аккуратный нос, а прямо на грудь, игнорируя отглаженность костюма и любые рамки приличия, опускаются его _любимые_ широкие ладони, нетерпеливо жмущие чувствительную мышечную упругость (Чонгук обожает, когда играются с его грудью). — Заскучал? — Юн низко говорит ему прямо в ухо, и, усмехаясь, прижимает его к себе прямо за сиськи, заставляя вжаться в свою грудину спиной, а то, что пора бы прижаться и задницей, мальчик понимает без лишних разговоров, — выглядишь немного усталым. — Я выпил, — откидывая голову на плечо Юнги, Чонгук сворачивает ее вбок и прижимается носом к шее, случайно опускаясь губами на прохладный кожаный воротничок рубашки, где на матовой черноте отпечатывается его бесцветный бальзам для губ глянцевато-бликующим слепком. — Выпил, — повторяет Мин, улыбаясь, расслабляя пальцы лишь только за тем, чтобы через секунду сжать с той же силой и услышать, как наигранно, но не безосновательно вздыхает провоцирующий его Чонгук. Он чувствует чем-то внутренним — Ему не терпится поиграть в игры для взрослых. И, как бы ни притворялся белым, пушистым и чистеньким, Чонгук — его лучший игрок. Одна из ладоней скользит по легким контурам пресса вниз по легкой, пока еще выглаженной одежде, и, замерев у низа живота, опускается еще ниже, на застегнутую ширинку брюк — давит, заставляя Чона-младшего совершенно искренне удивленно вздохнуть и интуитивно дернуться бедрами назад — прямо на пах Юнги. — Прижмись сильнее, — улыбаясь, урчит блондин с ухмылкой, вопреки чонгуковому едва различимому «Юн…» сжимая его пальцами поверх брюк и белья, — я должен чувствовать, что Чонгукки готов поиграть, — на слове «поиграть» брюнет кратко вздрагивает. Мужчина уже знает — его не придется уговаривать или ждать. — Какие правила? — прогиб в пояснице становится напряженным — на каждый выдох и вдох невинный и трепетный Чон Чонгук едва ощутимо потирается о чужие брюки, вжатый в них до состояния частичной обездвиженности. Он знает, что старший чувствует, знает, что правила — идиотизм для поддержания диалога. Правило только одно — он отдает себя троим сногсшибательным мужчинам, от которых под конец рандеву будет пахнуть коллекционными духами, острящей на языке спермой, моральной раздроченностью и потом. — Твой отец рассказывал, что раз в неделю ты пытаешься увеличить расстояние своей пробежки на одну милю, говорит, ты тренируешься, чтобы хорошо показать себя в новом сезоне университетской игры в баскетбол, — пространно начинает блондин, ловко играя пальцами с чужим членом поверх одежды, где планомерно начинает вставать. — К чему ты говоришь это? — младший облизывает губы и тихо охает и закатывает глаза, когда через вещи и крайнюю плоть Юнги сжимает четырьмя и ладонью головку. — Хочу, чтобы ты пробежал еще одну милю, детка, — нахмуриваясь, Чонгук искренне пытается понять намек, даже напрягается спиной и шеей, но понимает совсем не сразу, только когда к нему, вжатому задницей и грудью в сильное тело МинГи, с лица подходит высокий светловолосый мужчина с аккуратным андеркатом и совершенно черными, обездоненными и жрущими наотмашь глазами. — Знакомься, Чонгукки, это — Намджун, — кусая за ухо застывшего Чона, Юнги наконец снимает ладони с его тела, позволяя принять более естественную позу. Чонгук смотрит на того, кто был назван Намджуном, различая сильные черты лица и широкие плечи в свете софитов, выцепляя двояко-режущую ухмылку и тяжелый взгляд, от которого что-то внутри сжимается и делает кувырок. Сердце ответно пропускает пару ударов. А он — красивый. Высокий, заметно держащий себя в форме и латентно-агрессивный хищник — мальчишка развешивает ярлыки на право и лево, умудряясь безошибочно угадать с первого раза. — Он хозяин тусовки, — между прочим замечает Юнги. — Рад тебя видеть, — брюнет снова вздрагивает, на этот раз — от глубокого баритона, — Чонгук, — его имя выделяется голосом, словно на пальцах разводят и тянут патоку, пристывающую к подушечкам и пачкающую ребра ладоней. — У вас чудесный дом, — Чонгук улыбается, отводя глаза в сторону, словно боится пересечься хотя бы взглядом — прекрасно играет роль, создавая первое впечатление неискушенного и неопытного мальчишки. Он знает, что еще пачкает пальцы и ребра ладоней, он помнит каждого мужчину своей мечты на вкус, но совершенно не против попробовать — больше. Даже если ему немного страшно — совсем чуть-чуть. Намджун выглядит внушительным. Чонгуку интересно до дрожи, Чонгуку хочется в омут и — поскорей, Чонгуку совершенно плевать на то, что его шаг, следующий за хозяином дома, вздрагивает на секунду от судороги в бедре, от собственного предвкушения. Он точно готов поднять планку на милю. Он точно уверен, что сорвет голос и пару раз натурально умрет. И только поднявшись через два этажа прямо на третий, Чон Чонгук, зашедший в просторную комнату, где у каждого из, как на подбор породистых, джентльменов по стакану горячительного в руке, понимает, что понятия не имеет, как вывезет такое… количество мужчин. Внезапно оцепенев, секунду назад пьяноватый, но сейчас — слишком трезвый Чонгук застывает прямо в пороге только что закрытой (он сам закрывал) двери. У брюнета и трех блондинов в неярком, но достаточном освещении, одетых поголовно — в темное, выжидающе горят глаза, как у хищников, жмущих жертву в круг в темноте. — Я… — темноволосый юноша облизывает губы и машинально касается ладонью шеи, растирая прямо по вороту прозрачной водолазки — волнуется, — кажется, я… — Мы только попробуем, — пожимая плечами, улыбается Тэхен, медленной походкой от бедра приближаясь к вмиг растерявшему прыть мальчишке. Длинные (Чонгук с трепетом и дрожью помнит, насколько) пальцы обвивают его запястье, медленно утягивая вслед за темноволосым мужчиной. — Мы все обещаем тебе прекратить, если что-то пойдет не так, — отрывая голодный до игр взгляд от младшенького, Тэ, ухмыляясь, обращается к остальным, — правда, парни? Все с пристрастием подтверждают его слова, а Чонгука, внепланово и внезапно, хватают сильные руки сзади — за талию. Не успевая сориентироваться, он пытается обернуться, но слышит только голос из-за спины. — Вышли отсюда все, — это — Юнги. И, словно в этом прайде действовала негласная иерархия имени Мина, все действительно уходят, оставляя его со старшим вдвоем. И этого хватает, чтобы, совершив оборот, вцепиться в губы блондина зубами, пережимая его шею и едва ли не заставляя не ожидавшего такой резвости Юнги в изумлении раскрыть рот. Они целуются упоенно и — долго, целуются так, что постанывать Чонгук начинает еще в процессе — от кислородного голодания и совершенно иначного голода. Приходится приложить достаточно сил, чтобы отпрянуть от горячей молодой крови. — Чонгукки, — Юнги зовет его так трепетно, вновь заходя за спину и останавливаясь, наощупь расстегивая пуговицу пиджака и снимая его с парня перед тем, как прижаться влажно-горячими губами к чувствительному покрасневшему уху, — ты — маленький лжец, — вздыхая, Чонгук, закатив глаза, вздрагивает, позволяя стянуть с него бесполезную водолазку и оставить по пояс голым, — ты ведь завелся еще на пороге, правда? — его отчитывали, хоть и мягко; его ставили на место так высокопарно и красиво… он заводился от того, что, пусть, не всерьез, но взрослый мужчина отчитывал и компрометировал его. — Неправда, — он отпирается, закрывая глаза и ощущая, как ловкие пальцы расстегивают его белые брюки. — Правда, — одергивает Юнги, прикусывая малиново-красное ухо и расслабляя пальцы, позволяя брюкам повиснуть на середине накаченных бедер, — ты боишься, что не справишься с четырьмя, но слишком сильно хочешь попробовать, — не сдерживая улыбки, Чонгук ловит каждое прикосновение воздуха к коже, даже не слыша, как тихо открывается входная дверь, — и собственные опасения вместе с предвкушением тебя жутко заводят, — с губ младшего срывается удовлетворенная усмешка, голова откидывается на плечо светловолосого Мина, но все же Гук — вздрагивает, когда совершенно внезапно чувствует прикосновение чьих-то чужих губ к своей смуглой грудине. Этим кем-то оказывается вездесущий Тэхен, тогда как остальные пока только смотрят, создавая иллюзию киношной аудитории, которая якобы не больше, чем посмотреть. И это так извращенно — ужасно и пошло. Непозволительно для молодого юноши высокого общества. Но Чонгук стонет от тэхеновых губ, сомкнутых на соске. И это так извращенно — ужасно и пошло, но Чонгуку — о, да — Чонгуку такая игра явно по вкусу. Мальчишка вздыхает и усмехается от секундной щекотки, стоит только длинным пальцам пройтись по обнажившимся ребрам. Закатив глаза, он не делает совсем ничего — только чувствует, прекрасно зная — его уж точно не хватит на всех, но каждый — обязательно попробует. Где-то там, в глубине дома, играет музыка и слышатся голоса. Играет что-то безумно выстегивающее, но еще сильнее к черте подводит тот факт, что они собираются сделать это в доме, полном людей. И ему так страшно — ему ужасно чертовски страшно, но Тэхен опускается перед ним на колени, чтобы стянуть брюки вместе с бельем вниз. Воздух выходит из легких нетерпеливым выдохом — широкие ладони Мина возвращаются на его грудину, пальцы синхронно сжимают соски, растирая чувствительность, заставляя кожу отвердеть за пару жалких единиц времени. В нос врезается запах дыма: отклонив голову с чужого плеча вбок, брюнет замечает, как Намджун прикуривает от сигареты Хосока, прикуривает, совсем не смотря на тлеющий уголек — истлевая Его глазами, его, какого-то мальчишку, который стал центром вселенной в этой комнате с диваном, столом, несколькими креслами, кроватью и чертовым ковровым покрытием, которое Чонгук ненавидел за эту ворсистую твердость. Засматриваясь в чужие слишком проницательные глаза нового игрока, младший совсем забывается и крупно вздрагивает, удивленно ахая, когда сухие теплые губы опускаются высоко на бедро. Тэхен целует медленно и со вкусом, вдыхает запах холеной кожи, пахнущей сладко-молочным гелем для душа и это так… охуенно. Это так хорошо, так сочетаемо с натурой изменчивого Чонгука. Ухмыляясь, Тэ наносит тонкую черточку прозрачной слюны самым кончиком языка и вновь жмется губами, поднимая руки выше и сжимая пальцы на крепких вмиг напрягшихся ягодицах. — Эй, парни, — усмехаясь, он густо-баритонно зовет всех присутствующих, давя на губы откровенно гадкую (которую все обожают) ухмылку, — у него, — улыбаясь, он оставляет еще один поцелуй на пошедшей мурашками коже — Чонгук успевает произнести непонимающее «Что?», — пушок на бедрах, — брюнет усмехается, обнажая зубы в какой-то до безумия дикой ухмылке, а младший стремительно краснеет под общий смешок. — Такой светлый, — руки опускаются вниз и медленно, до издевательства медленно скользят по задней стороне бедер вверх, пока Чон ощущает, как грудина Юнги, на которую он откинул голову, сокращается в тихом смехе, — такой маленький мальчик, — словно изгаляясь, Тэхен поднимает глаза на Чонгука, который по глупости опускает их — прямо на Тэ, потирающегося носом у пахового сустава, но не переходя видимую ему одному грань. Он усмехается хихикающе, а Юнги откуда-то сверху говорит, что у малого покраснели даже кончики ушей. Конечно, это их забавляло. Всем здесь было за тридцать, все переболели молодостью и достигли своей статной зрелости, а Чонгук был еще маленьким и почти невинным собой, сладко-молочным и сахарным, которого каждый мечтал попробовать на вкус и рассмотреть от макушки до пяток. Конечно, Чонгуку было стыдно. И это был очень странный стыд — неоправданный и непонятный, ведь ничего такого и не случилось. А Тэхен… Тэхен, наверное, просто ебнутый. Часто умалчивая, он замечал каждую мелочь, но иногда обожал комментировать вслух интимные подробности от поджимающихся яиц до того, насколько мокро или горячо у мальчишки внутри. Пообщавшись с ним один раз, Чонгук запомнил, пожалуй, навечно. — Я думал, он сам седлает вам бедра, — пунцовый и тяжело дышащий Чонгук, которому трут соски и кусают бедра, но заставляют стоять на напряженных ногах, поворачивается, заглядывает в глаза Намджуна, облизывая губы и оставляя приоткрытым рот, толчками набирая и выталкивая из грудины воздух. Взгляд стремительно теряет должную осознанность на глубине темных зрачков. — А ты любишь самостоятельных? — Хосок стряхивает в пепельницу, медленно расстегивая рубашку под кителем, и усмехается, — не так хороша долбежка наотмашь, как хорош отзывчивый мальчик, плачущий перед оргазмом. — Хосок-хен! — Чонгук, нахмуриваясь, почти вскрикивает, почти — недовольно, но тут же получает выразительное шиканье от Тэхена и сосок сжатый ногтями от Юнги, что заставляет его подавиться воздухом и резко прогнуться, врезаясь обнаженными ягодицами в чужой пах под брюками. — А он такой чувствительный? — Намджун разговаривает совершенно спокойно, но не перестает внимательно смотреть. — О, да, — смеясь, Хосок откидывает бесполезные вещи, чувствуя себя заведомо комфортнее без лишних тряпок, — он совершенно не умеет держать себя в руках. — Зато неплохо держится в моих, — с улыбкой замечает Юн, и все коллективно смеются, пока старший подтаскивает юного брюнета ближе к диванам, а Хосок учтиво сдвигает стол чуть дальше от плоскости кожаных сидений — чтобы не мешал. — Что вы хотите? — Чонгук, внезапно потерявшийся в количестве рук, глаз и густых низких голосов, совершенно не понимает, почему его толкают к докуривающему Намджуну, который произвел на него такое неизгладимое впечатление внизу, на баре. — Давай-давай, сладкий, — Тэхен говорит это так сердечно, что начинает подташнивать от этого милосердного тона, — давай, раздень его, — остальные мигом подхватывают, а Джун только улыбается, неопределенно пожимая плечами, будто не решает совсем ничего. И это — ложь. — Только сделай это с прямыми ногами, — Хосок, оказывающийся сзади, давит на плечи брюнета, вынуждая его наклониться практически раком, вынуждая почувствовать, как в такой позе обнажается мягкое колечко сфинктера и каким Он становится голым. Руки тянутся к темной рубашке мужчины, и только теперь Чонгук, уже порядком заведенный от ситуации, замечает, как сильными и длинными пальцами едва знакомый ему мужчина сжимает себя через несколько слоев одежды. Замечая напряженно вздутую ширинку, мальчишка и сам напрягается, предполагая, что вряд ли этот Намджун является обладателем малых размеров. И это — до чертиков хорошо. Чтобы расстегнуть и снять рубашку приходится встать ближе; пытаясь как можно быстрее покончить с пуговицами, Чон-и вздрагивает и громче положенного вздыхает, когда указательный и средний старшего Кима скользят от низа живота по прессу и солнечному сплетению вверх. Это едва ощутимо — почти щекотно, — но он циклится на ощущениях, улыбается уголками губ и совершенно не слышит щелчка открывающейся крышки сзади. И едва не подскакивает, когда по промежности скользят мокрые холодные пальцы, схватывая большой объем воздуха ртом и вцепляясь в обнаженное плечо Джуна. Не раздумывая ни капли, Хосок разворачивает руку тыльной стороной запястья наверх, добавляя прозрачного густого геля и абсолютно легко с характерным хлюпаньем проталкивает в мальчишку сразу три пальца, чувствуя, как мальчик интуитивно подается вперед, но тут же — назад, на чуть загнутые вверх пальцы, погруженные внутрь. — Хен… — закатывающий глаза и давящийся резко выброшенной под зубной ряд слюной Чонгук сжимает плечо Намджуна до белых пятен на коже и совершенно не чувствует (зато — позволяет полюбоваться всем), как мелко дрожат его бедра со вставшими дыбом тонкими светлыми волосами, которые так понравились Тэ, — хен, холодно, — приподнимая задницу, он жалуется, как будто Хосок, едва ли не в наказание загибающий пальцы сильнее на каждое движение, может что-то сделать. Может, и может. Но будет ли? ЧонХо усмехается, оттягивая смуглую ягодицу и погружая фаланги глубже. Конечно, нет. На полутрясущихся ногах, Чонгук запоздало вспоминает, что должен закончить с раздеванием блондина, с которого как-то умудрился стащить рубашку — остались только штаны. Тяжело дыша и на особенно чувственном давлении пальцев высоко напряженно вздыхая, он прикладывал все усилия, чтобы не закатывать глаза. Но все равно не выдержал и почти заскулил, когда измазанные охолодевшей слюной пальцы Намджуна сдавили его сосок и оттянули вниз, заставив его сжаться, плотно схватывая пальцы Чона внутри. — Ты готовился? — Хосок спрашивает, легко погружая вовнутрь четвертый и проворачивая ладонь — вжимая подушечки во внутреннюю стенку и снимая с губ младшего протяжный удовольственный стон. Кажется, он что-то нашел. — Два дня, — отрывисто выдыхает Чонгу, стягивая с мужчины напротив белье и брюки. За спиной слышится смешок Юнги и свист старшего Чона, который через секунду резко обрывается, переходя в задушенный вздох. Подошедший со спины Тэхен, нагло жмет член Хосока перемазанными в смазке руками, стягивая крайнюю плоть и откровенно натирая скользким прохладным пальцем уретру, каждый раз прекращая, как только Чон поднимал бедра. Он его беззастенчиво жестко дразнил, вжавшись в бедро горячностью собственной плоти. Они все уже давно были абсолютно готовы, но пока что Чонгукки только один и — на всех. Изнывающий и трясущийся бедрами Чон Чонгук, которого натурально долбили четырьмя пальцами так легко, будто это была всего пара. У него подрагивал даже аккуратный твердый и мокрый член с приоткрытой от крайней головкой. — Хен, — он прерывается, чтобы проглотить слюну, опуская глаза на стоящий колом толстый член Кима-старшего, — пожалуйста, — но в ответ на понятную просьбу сжавшегося до миотонической обсессии мальчика, который подается назад, Хосок ловко вытягивает пальцы, шлепая Его напоследок мокрой рукой, в ставшей интенсивно теплой смазке. Чонгук почти хнычет, ощущая раззадоренными рецепторами, в очередной раз, покалывающую пустоту. Сбоку он замечает надрачивающего себе Юнги и поднимает по его телу плывущий взгляд исключительно нуждающегося в чем-то глубоком и двигающемся психопата. Его рывком разворачивают лицом к остальным и тянут назад руки Намджуна, отсекая любые попытки к сопротивлению. — Садись, — голос сзади оказывается настолько требовательным, хоть и мягким, что мальчишка беспрекословно подчиняется, расслабляя крупные бедра, тут же чувствуя, как его приподнимают и легко сажают прямо на член, кипяточно горячий, распирающий влажные подрагивающие, но охотно принимающие стенки. Задыхаясь, мальчишка стонет, сжимаясь настолько, насколько это вообще было возможно, заставляя и Джуна издать низкий стон. — Такой большой… — почти бессознательно шепчет Чонгук, откидывая голову на крепкую грудь Кима, сгибая ноги в коленях и ухватываясь за голени руками, плавлено наблюдая за тем, как венистая рука Тэхена медленно скользит по блестящему хосоковому члену. И вскрикивает, как только Джун приподнимает и резко опускает его задницу, потому что член бьется по всей его чувствительности, вязко хлюпая внутри; Он настолько возбужден, что перед глазами видит практически звезды, и единственной материальной звездой оказывается Юнги, надавливающий ладонями на колени, позволяющий расслабить руки и не пытаться держать тело в статичной позе; Юнги позволял, самостоятельно раскрывая его. Чон Чонгук хнычет, когда по мокрой от испарины грудине скользит язык, когда его бордовый сосок вбирают в рот и засасывают, вдавливая другой в кости грудины пальцами. — Юнги-хен… мне, — раскрывая рот, Чонгук давится слюной и кашляет, — мне… так плохо… — Ты весь дрожишь внизу, — совершенно не снисходительно замечает блондин, тогда как второй, на члене которого мальчишка то зажимается, то расслабляется, медленно раскачивает его на себе, заставляя раз за разом забывать собственное имя. Мин просит смазку, и Тэхен, не отказывая, кидает ему перемазанный липкий тюбик, отвлекаясь от запрокинувшего голову Хо и, заталкивая один палец в естественной и густой гелевой смазке за щеку, подходит ближе, чуть склоняя голову вбок. — Юнги, — дыша через приоткрытые губы, он зовет старшего, который откликается недовольным «Что?», размазывая гель по стоящему члену, — Юнги, он хочет, — Тэхен кивает куда-то вниз, и блондин обращает внимание на сильно поднявшиеся яички и приоткрывшуюся уретру. Тэхен усмехается, приподнимая брови и прикусывая губу. Качает головой осуждающе, но — с довольной улыбкой. Юнги улыбается тоже. Ладонь опускается на скулу Чонгука, оглаживает по тоненькой кости, приводя его в чувства (особенно помогает Намджун, с усилием сжавший его грудь и защемивший соски между указательными и средними пальцами). Чонгук едва ли не вскидывается на чужой грудине, выразительно охая и вновь поджимаясь внизу. — Пока рано, малыш, — старший качает головой, а мальчишка почти что плаксивит, хватая ртом воздух на каждую неглубокую фрикцию Кима. — Хен, п-пожалуйста, — он пытается свести ноги, догнать себя до оргазма напряжением мышц, но левую совершенно бесцеремонно оттягивает Хосок, а на правую Юнги и сам давит скользкой ладонью. Он немного отвлекается, когда старший его целует, а Джун почти прекращает двигаться, вызывая стайки мурашек шумным дыханием из-за спины. И, растворяясь на этот поцелуй, Чонгук явно теряет бдительность. Мальчишка вскрикивает в требовательные миновы губы, рвет его за волосы и крупно трясется абсолютно всем телом, когда Тэхен не очень-то и мягко натягивает ему на самое основание члена прозрачно-розовое мокрое от геля-смазки эрекционное кольцо. — Ты же не думаешь, что все будет просто, правда? — КимТэ улыбается и трепетно целует взмокшего парня в щеку, пока остальные посмеиваются, с удовольствием наблюдая за тремором чужих мышц. — Мы хотим подольше поиграть с нашим мальчиком, — горячая рука старшего гладит по груди, не пытаясь отвлечь, но Чонгук отвлекается и, совершенно неготовый морально, но абсолютно — физически, выгибается и стонет так громко, что Хосок, не удерживаясь, стискивает себя рукой; Юнги, придерживая свой налитый кровью член, медленно протискивается к Намджуну, заполняя Чонгука совсем — до отказа. Ощущая чужую трясучку, Юнги до полушпагатного состояния разводит чонгуковы согнутые в коленях ноги, вжимаясь своими в яйца Джуна. — Придержи за талию, — он просит, и теплые ладони Намджуна сжимают тонкого Гука, фиксируя. И мальчик протяжно — на грани со слезами — стонет, когда ритмично начинают двигаться оба, продавливая сразу обе стенки на всевозможный максимум, заставляя набухать простату и щедро вжимаясь в нее фактурными венчиками и крупными головками. Задыхающийся Чонгук вздрагивает и дергается, жмется ногами вовнутрь, а Юнги, мешающий смех со стонами, вновь давит, раскладывая чужие бедра. — Черт… а он сильный, — единственное, что успевает сказать Мин, напирая руками на покрытые мурашками бедра. Закатывающий глаза брюнет совершенно не протестует, когда его руку укладывают на уже знакомый до безумия фактурный член. — Помоги мне, малыш, — Хосок улыбается, заправляя спадающую челку назад. Чонгук сжимает и тянет вниз крайнюю плоть до легкой боли и благодарного стона сверху. — Пройдись пальцем под венчиком, — прижимаясь губами к уху, советует Тэхен, скользя прямо во внутрь, за козелок языком, совершенно не обращая внимания на метания мальчика по чужой грудине. Пожалуй, Чонгук его ненавидел. Потому что КимТэ был провокатором и не знал никакой жалости. — Эй, детка, — голос младшего Кима звучит интригующе, но в ответ Чонгук не успевает задать вопроса. От резкой фрикции у него вздрагивают коленки и закатываются глаза — он давится стоном, — чудесно выглядишь, — Тэхен наклоняется и с упоением смотрит несколько десятков секунд, как растянутая покрасневшая дырочка охотно принимает в себя двух совершенно не скромных мужчин. В пару шлепков и тройку поглаживаний по чонгуковому прессу, он принуждает мальчика расслабить живот. — Посмотри сюда, Чонгукки… Младший опускает глаза и сразу жалеет, что вообще их открыл. Щеки вспыхивают исключительно алым, пока по спине, груди и вискам катится крупная прохладная испарина. Под расслабившимися мышцами он видит очертания чужого крупного члена — ощущает и видит каждый толчок, натянутый до предела. И это вгоняет его в такую краску… это так постыдно, ужасно и мерзко, быть насаженным на двоих и вымученным еще двумя сверху. Но наглядное движение внутри заводит еще сильнее, и это — какой-то неисправимый порочный круг, откуда нет выхода. — Он так вздрагивает, да? — усмехаясь, хрипит Хосок, укладывая руку на низ живота парня и немного надавливая — Юнги, чувствующий резко возросшее давление, громко охает и дергается, интуитивно, вперед, заставляя простонать и плотно зажатого Намджуна. — С кольцом стало легче? — Тэхен спрашивает совершенно искренне и улыбается, замечая изнуренный кивок. — Мы подарим его тебе в знак нашей дружбы, — Чонгук даже улыбается на секунду, роняя затылок на грудь Джуна и делая это совершенно зазря. Потому что уже через секунду напрягает связки стоном, граничащим с вскриком и чувствует, как по щекам потекли слезы — чертов наглый садистичный и ужасный Тэхен большим и указательным со средним сильно сдавливает его головку, раскрывая уретру, аккуратно сплевывает, заставляя опуститься вовнутрь, по ощущениям, ледяную маленькую каплю слюны, отчего бедра мальчишки пробивает судорожной трясучкой, от чего он спазматически жмется внутри, отчего у него поднимаются яички и закатываются глаза с намокшими ресницами. — Черт! — где-то под ним Намджун ругается и стонет на ухо хнычущему Чонгуку, который трясется и выгибается, пытаясь кончить, но все никак не успевая за быстро ускользающими руками Кима Тэ. И первым кончает светловолосый мужчина, кончает густо и обильно, кончает так, что Чонгук краснеет по ушам, когда слышит громкое хлюпанье и чувствует, как влажно течет по ложбинке между ягодиц. — Юн, постой, — Ким-старший хрипит — Чонгук спиной чувствует его послеоргазменную дрожь и только сейчас понимает, что он сам все еще нет, но… — Нет, Юнги-и! — Чонгук натурально ноет, когда из него выходит сначал Мин, а потом и второй мужчина с выбеленными волосами, оставляя его частично заполненным спермой с чертовым кольцом на основании и так близко к оргазму, так близко, что… черт. Ведь все равно нет. Его, как игрушечного, снимают с обоих членов и тут же укладывают на следующего желающего потрогать, которым оказывается Хосок с потрясающе чувственными пальцами. — Пожалуйста, хен, — задыхаясь, Чонгук умоляет, сам разводя ноги, сворачивая голову в сторону, чтобы посмотреть на влажный висок и скулу старшего Чона, — пожалуйста, я так хочу, — облизывая губы, он схватывает себя за согнутые коленки, растягиваясь самостоятельно, — хен… — он повторяет загнанно, на последнем для себя круге Ада. Хосок тихо стонет, когда прямо по его члену Тэ самолично разносит смазку, а Чонгук сжимается и тихо выстанывает, чувствуя холодный гель на распухшей пульсирующей дырке и опустившихся от легкого спада напряжения яичках. Но первым вопреки всему, в Чонгука погружается горячий Тэхен, который очень любит играть в разные игры, целуя его в губы и заглушая полный удовлетворения стон. Выстанывая и сам густым баритоном, кудрявый брюнет надавливает на живот мальчика, вжимаясь в простату, и это становится почти что последним — почти. Чонгук, губы которого освобождают для вздоха, начинает мелко безостановочно трястись, приподнимая член мышечно и совершенно неосознанно. Тэхен замечает, как на каждое сильное вздрагивание у мальчишки расширяется влажная от предэякулята уретра. И, когда Хосок с напряжением погружается внутрь, Чонгук вскрикивает и напрягает взмокшие под коленями ноги с помощью сильных рук Тэхена, который помогает свести их вместе, совсем онемевшие по мышцам. Темноволосого юношу подкидывает на чужой груди, он беспорядочно спазматически сокращается и плачет, кончая так обильно, что, стекает по члену, опускается вниз по промежности и, в конце концов, попадает даже на пол перед диваном. У Чона не перестают слезиться глаза, когда с него снимают эрекционное кольцо и член неохотно падает, громко шлепаясь о живот. Желанного расслабления не происходит — он продолжает трястись, как осиновый лист на ветке, захлебывается собственной слюной и чувствует, как она тонкой каплей стекает с уголка губ. Подошедший Юнги стирает со скул крупные слезы, а Тэхен с Хосоком… едва ли кто-то из них страдал милосердием. Несмотря ни на что, они оба начали двигаться, начали двигаться так, что Чонгуку пришлось ощутить, как резво садится его и так сорванный голос. Потому что они толкались глубоко и с чудовищной скоростью. Потому что Хосок надавливал на живот, наращивая напряжение внутри, а Тэхен вернул на место увесистое силиконовое кольцо, с упоением, через собственные стоны, наблюдая за тем, как багровеет измазанная спермой головка чонгукового блестящего члена. — Хочу попробовать, — от голоса Юнги мокрый, соленый и скользкий Чонгук, не ожидавший услышать хоть что-то, кроме шлепков, вздрогнул. И заскулил, поджимая пальцы на ногах, растянутый на шпагат и обездвиженный, трясущийся и сжимающийся по собственной воле, когда Мин самым кончиком горячего языка проскользил по открывшейся уретре, снимая с чувствительной головки несколько капель его семени. Тэхен издевательски оттянул вновь поджатые выше яички, принуждая стонать и просить отпустить, потому что так Ему точно не кончить быстрее. Это было так сладко и так мучительно; Хосок, толкаясь глубоко внутрь, сильнее раздвигал его ягодицы, углубляя толчки, Юнги, упершийся коленями в плоскость дивана, повернул голову парня к себе, ухватившись пальцами за подбородок. Даже не спрашивая, Чонгук раскрыл рот, мешая стоны со всхлипами, но принимая за щеку с мазохистским удовольствием, даже желая при всей своей неопытности отсосать глубоко. Намджун тоже вновь оказался рядом, бегло скользя рукой по красивому толстому члену, который почти довел Чонгука тогда — какое-то время назад. Он дрочил прямо на него, прямо у него перед лицом, с силой сжимая венистый ствол и с усилием вытирая головку о мягкую плоскость своей же ладони. Он тоже стонал — достаточно громко. И стоны возбуждали мальчишку сильнее, но не давали разрядки, оказывая мучительный заводящий эффект. Уже через пару минут брюнет давится и сжимается горлом, кашляя и пытаясь вдохнуть через нос, вскидывается на Хосоке и капает слюной с подбородка на его плечо, когда крупная головка Юнги скользит по его горлу и устремляется ниже, вызывая новое сокращение глотки, которое побуждает… Старший едва ли успевает покинуть чужое горло, попадая пряной спермой на самый язык и — изливаясь на заплаканное, но излишне довольное вытраханное лицо Чонгука, у которого от оргазменных слез слиплись ресницы, покраснели глаза и распухли губы, который сам ловит эту сперму губами и облизывается, приподнимаясь, прося чуть больше на язык. Получая возможность, он, постанывающий и вздрагивающий от каждого толчка внутрь тела, плотно окольцовывает губами головку пока не упавшей плоти и, подтянув руку, сжимает чужие светлые яички, вырывая хриплый стон с губ Юнги, кончающего почти что насухо, потому что Гук чувствует, чувствует, как ему на язык выливается столько же, если не больше. Он глотает, как чертов молочный коктейль. Черт, ему так нравится быть для них самым хорошим мальчиком. Брюнет, уже знатно испачканный спермой, успевает лишь повернуть голову с не до конца закрытым ртом и зажмурить глаза, когда чувствует капли на левой скуле. Под гулкий стон ему на лицо, волосы и шею падает несколько теплых струй чужого семени, которые отпечатываются на губах, не задерживаясь там надолго. Теперь он еще сильнее пахнет мускусом, потом и сексом. И это… так хорошо. Плохо становится, когда от постоянного тремора и микросудорог в мышцах бедер он начинает чувствовать боль. Плохо становится, когда его слезы и умоляющее нытье со скулежем не могут разжалобить никого, чтобы избавить его от мешающего кольца, давящего кровеносные сосуды и сужающего уретральный канал. Плохо становится, когда Ким Тэхен снова сдавливает в поперечном головку, открывая чувствительную скользкую уретру, замазанную смазкой, спермой и гелем. Но хуже — когда к нему наклоняется Ким Намджун и самым кончиком острого языка, поднимается по бороздке к уретре, совсем легко, но заскальзывая вонутрь. Чонгук, пребывая еще в относительно адекватном сознании, успевает только вскрикнуть бессмысленное «Да!» и «О, боже!», потому что в следующую секунду Тэхен рвет кольцо вверх и нажимает на самый низ живота, вталкиваясь до упора совместно с Хосоком. И Чонгук кончает сухо, двумя-тремя каплями спермы, но долго и мучительно хорошо, чувствуя, как мужчины доводят его до стонущих криков, догоняясь до своего оргазма, заполняя его настолько, что сперма едва удерживается внутри мальчика, забитая двумя членами, пока не покинувшими Его. Изляпанный спермой, пахнущий дорогими духами, порнухой, мускусом и потом, Чонгук мелко дрожит, постанывая машинально — от переизбытка эмоций. Никак не может совладать с собой и расслабить перенапряженные ноги, которые уже начали болеть. От давящего на простату тэхенового члена он чувствует удовольствие, переходящее в легкую боль — нервные окончания взвинчены до предела, внутри крепко пульсирует. И, выходя вдвоем, сразу, из растраханного до нуля мальчика, мужчины переворачивают его на живот, поднимая в изогнутую коленно-локтевую, учтиво поддерживая под животом, чтобы Чонгук не навернулся с дивана и своих же коленей. — Хен, что ты… — Чонгук не договаривает, надеясь, что Тэ его все же поймет. Но тот не отвечает и нагло, так нагло и хорошо до спазматической боли, шлепает Гука наотмашь. Мальчишка вскрикивает и на секунду поднимается на диване — на ягодице расцветает розово-алый след. И, пока младший не успел расслабить горящие мышцы, Хосок проталкивает в него пальцы без препятствия, как бы брюнет не пытался сжаться и соскочить. Их мальчик, пахнущий молоком и карамельным сахаром, хнычет на диване с высоко задранной задницей, чувствуя, как по мошонке течет смешанная сперма, пересекаясь с его. — Чонгукки, детка, — зовет его Хо. Поднимая глаза, Чонгук натыкается взглядом на перепачканные в белых разводах пальцы, застывшие прямо у его измотанного лица. Он понимает, что на руке Хосока, минимум, четыре человека, понимает, что это должно выглядеть и быть очень мерзким, но — с пристрастием открывает рот, вбирая солено-пряные пальцы с привкусом отдаленной сладости (кажется, смазка была с каким-то ароматизатором), и сосет, как чертову конфету. Но перебивается стоном и резко подается обессилившими бедрами назад — Тэхен, монотонно проходясь языком, плотно смыкая губы, вбирает в рот его, наконец, расслабившиеся яички, а чья-то рука вплетается в волосы, заставляя оторваться от пальцев и забить на стекающую по шее и подбородку слюну. Юнги целует его, добавляя к привкусу спермы собственную слюну и толкаясь языком внутрь. Чонгук благодарственно стонет, шире раскрывая собственный рот. — Ты, — блондину и самому немного тяжело говорить связно, — выдержишь еще один раунд? — Я… — Чонгук, соски которого уже выкручиваются мокрыми пальцами, задумывается лишь на секунду, приподнимаясь на руках, — кажется, да… ах! — его перебивает собственный сорванный стон, когда в раскрытую до сих пор слегка пульсирующую дырку, Тэхен погружает язык, оттягивая другой край указательным пальцем, раскрывая его, как на член. Грязно, ужасно, совершенно аморально и — до слез охуительно. Чонгук знает, что не сможет стоять и сидеть, что у него уже пустые яйца и звенит голова, но это лучшее — лучшее, что когда-либо происходило с его жизнью и с ним. Секс никогда не был его абсолютом, никогда не был жизненной целью, но, кончая в четвертый раз, ловящий натуральную темноту пред глазами и не стесняясь выкрикивать «Да!» или «Еще!», он чувствовал себя абсолютно счастливым, и знал, что так или иначе это повторится еще раз — вновь.