Rewrite the stars

Внутри у предметов – пыль. Прах. Древоточец-жук. Стенки. Сухой мотыль. Неудобно для рук. (И.Бродский)

Завтракая в компании Маккарти, академиков и без умолку трындящего Юры, Брейк думает, что то, что между ними произошло, не могло быть хорошо настолько: он был накурен, они оба были, и этот факт усилил ощущения, вот и всё. Маккарти случайно (случайно ли?) задевает его ногу под столом, и касание, длящееся на секунду дольше приличного, обещает разрешение на переход к действию. Так, по крайней мере, полагает Брейк. Вернувшись в номер, он решает проверить теорию на практике — и Маккарти с радостью подтверждает её правдивость, позволив прижать себя к стене, как только за их спинами щелкает дверь. У них мало времени перед экскурсией в лаборатории, так что они даже не раздеваются толком, но ощущение цейтнота искрит ярче, чем нейтронный бластер. Целуются мокро и жадно: прикусив нижнюю губу Брейка, Маккарти случайно царапает её. Вкус собственной крови во рту неприятен, и одновременно с этим горяч до невозможности. Доктор ладонью сдавливает его член через грубое сукно форменных брюк, и ощущение ткани, трущейся о нежную кожу, тоже почти неприятно — и где-то, так и не дойдя до боли, это «почти» становится острейшим электрическим удовольствием, от которого перед глазами у Брейка начинают плясать звёзды. — Сними перчатки… — хрипит он задушенно, — я хочу… Хочет почувствовать его — кожа к коже, несчастье к несчастью. Маккарти без единого резкого движения выворачивается из объятий, меняет их местами: вклинивает колено между брейковых бёдер, прижимает уже его к поверхности стены — у Брейка подкашиваются ноги, а в опустевшей голове не остаётся цензурных слов. Маккарти низко и довольно урчит, но перчатку — всего одну, левую — всё-таки снимает: холодное запястье быстро нагревается от тепла тела Брейка, когда док нежно гладит его щеку. В следующую секунду касание, столь резко контрастирующее с их звериной похотью, что его можно было бы принять за игру воображения, исчезает. Брейка хватает только на удивленно-недовольный стон разочарования. — Остальное получишь потом, — кокетливо урчит Маккарти в ответ на его невысказанный вопрос, а затем враз становится серьезным, — не хочу опоздать и вдовесок к этому выглядеть так, что все важные господа сразу подумают: «эй, да он же спит со своим телохранителем!». — Тебе это не нравится? — спрашивает Брейк более взволнованно, чем чувствует, — то, что мы делаем, я имею в виду. — Нравится. Но моя личная жизнь — не дело исследователей и сплетников. Так что собирайся, нас ждёт очень-очень длинный день! Маккарти коротко чмокает его в губы прежде, чем отойти. Брейк успевает мстительно укусить его, но мысленно признает, что согласен по всем пунктам. Вечером, пока Маккарти ищет в тумбочке вчерашнюю пачку презервативов, Брейк обнимает его сзади, запуская ледяные пальцы под джемпер. Кожа у Маккарти на животе прохладная и мягкая — и согреться не выйдет при всем желании. От него пахнет химией лака для волос, стиральным порошком и легкостью дорогого парфюма. Брейк целует его в шею, прямо под вздрогнувшим ухом. — Чуть ниже, — говорит Маккарти хриплым шепотом. Брейк пробует, и наградой ему становится сбившееся дыхание доктора. — У тебя были партнёры-аро? — деловито интересуется Маккарти, поворачиваясь к нему. Будь Брейк сторонним слушателем аудиодорожки их диалога — решил бы, что речь идет о бизнесе, настолько отстраненно и нейтрально звучит его голос. — Нет, — отвечает он честно, — будешь читать мне лекцию? — Да, именно этим я и собирался заняться, — Маккарти лёгким движением сдергивает с себя джемпер, — но не бойся, скучать не придется: после теоретической части тебя ожидает практическое задание. — Отлично, доктор, — смеётся Брейк, — я очень способный и трудолюбивый ученик, вот увидите. Тело Маккарти, худощавое и сухое, всё покрыто цветными пигментными пятнами — от оранжевого до почти снежно-белого. Брейк замечает закономерность — самые светлые отметины на ладонях, внутренней стороне рук и ног, на животе, груди и открытой шее — и с воодушевленностью исследователя ведёт пальцами по чужому боку. — Ты похож на тритона, — улыбается Брейк, — или еще какую-нибудь амфибию. — Карм, выведи на потолок изображение тритона, — Маккарти придирчиво щурится, — да, немного похож. Часть моего вида вышла на поверхность миллионы лет назад, и с тех пор признаки двоякодышащих практически исчезли. — Практически? Маккарти вместо ответа смещает его пальцы ниже — Брейк ощущает под подушечками узкую слегка выступающую полосу. — Остатки боковой линии. Чувствительная, но деликатная зона, так что будь аккуратен. — А это? — Брейк взглядом указывает на хрящевые лепестки в районе рёбер. — Атрофированные вторичные жабры. Остатки первичных можно разглядеть на шее. Маккарти закидывает голову назад, чтобы Брейк мог рассмотреть едва заметные волны по бокам его горла, прямо под ушами. Брейк разглядывает — затем целует. Обводит языком жаберную крышку, слегка приподнимает ее. Маккарти фыркает, стремясь подавить смешок, и вздрагивает в его руках. — Что такое? — спрашивает Брейк беспокойно, тут же отстранившись. — Просто щекотно, — успокаивающим тоном сообщает ему доктор, — и возбуждающе. Ты хорош в этом. Комплимент остаётся, запутавшись вспышкой тепла где-то во внутренностях Брейка. Он снимает пиджак, расстёгивает мелкие пуговицы на рубашке — старается не торопиться, но не получается. Теперь, при камерном теплом свете прикроватного светильника, все кажется оглушающе интимным и личным — Брейку думал, такому в его жизни больше не будет места. Майка, как последний оплот его безопасности, скрывающий уродливое клеймо трехмерной тени, липнет к телу. Брейк не хочет с ней расставаться. — Можешь не раздеваться полностью, если не желаешь. Брейк с радостью принимает это условие. Он не испытывает стеснения перед Маккарти, когда оказывается без штанов и белья — но расстаться с чем-то, что скрывает верхнюю часть тела, ощущается преступлением. Маккарти вновь мягко целует его, и — о, это хорошо. Скованность отступает, когда поцелуй становится более насыщенным. Ладони вновь ищут тело Маккарти, а найдя, гладят и ласкают сильно и без оглядки на рациональность, потому что те негромкие звуки, которые издаёт доктор, оказываются лучшим, что он слышал. В ладонь ему вкладывают шелестящий квадрат презерватива, и Брейк, не нуждаясь в дополнительных напоминаниях, раскатывает его по своему члену. Маккарти, уже закончивший со своим, смотрит на него с любопытством исследователя. — А у тебя-то… были люди раньше? — Да, один раз, — выдыхает он, — но это было давно и неправда. У вас весьма забавные пенисы. — Это не лучшее, что можно сказать в постели, — и все же Брейк улыбается. Он знает, что Маккарти не имеет в виду ничего плохого. В конце-концов, с точки зрения Брейка, у него тоже забавный пенис. Более вытянутый, чем человеческий, он напоминает скорее тентакль — и, когда они соприкасаются, гибко оплетает ствол Брейка в половину оборота. Мягкий, но при этом упругий — ощущение оказывается чем-то совершенно новым и абсолютно потрясающим. Маккарти заваливает его на спину, седлая бедра. Порывисто прижимается всем телом, сорвав с губ удивлённый вздох, а следом — поцелуй. Его кожа, когда-то ощущавшаяся практически зябкой, теперь словно источает жар, и Брейк выгибается ему навстречу, только бы уловить ещё немного его тепла. Они хаотично трутся друг об друга, даже не используя руки, и это снова лучше, чем Брейк мог бы ожидать на берегу. Маккарти отстраняется и смещается ниже по его ногам. Брейк приподнимается на локтях, чтобы знать, что происходит — а в следующий момент со стоном едва не падает обратно. Маккарти одной рукой гладит его член, второй заинтересованно сжимает тяжелые яички. Потемневшие глаза смотрят прямо на его, Брейка, лицо, изучают, следят за реакцией. Улыбка, до того исчезнувшая под выражением сосредоточенности, снова появляется на губах — и становится хищной и довольной, когда Брейк ерзает под ним и толкается в его ладонь в ответ на особенно острое в своей приятности касание. Маккарти явно забавляет его нетерпеливость, потому что движения становятся более легкими и невыносимостью напоминают щекотку. Не то что бы Брейк размышлял об этом, но отчего-то ему казалось, что такие типы, как Маккарти, должны быть эгоистичны в постели. Потому эта односторонняя ласка воспринимается ярче, чем могла бы быть — Брейк чувствует себя не просто желанным. Он чувствует себя так, как, наверное, чувствовали себя мертвые боги, принимая служения смертных. Мысль кажется крамольной и грязной, но вслед за ней приходит другая — каким образом вернуть сторицей то, что отдается добровольно? Брейк садится, пусть это и трудно, и напрягшиеся мышцы дрожат от удовольствия. Целует Маккарти глубоко и трепетно. Касается там, где темнеет узкой лентой боковая линия. — Как… как мне тоже сделать тебе приятно? — Ты такой открытый и жаждущий, — усмехается Маккарти, — я мог бы питаться этими эмоциями вечно. — И все же? Его слова заставляют уши Брейка покраснеть, и Брейк впервые жалеет, что обрезал волосы. — Что насчет небольшой смены позиции? Мои бёдра в твоем распоряжении. Эта фраза звучит непростительно горячо. Он разворачивается спиной к Брейку, и Брейк с готовностью прижимается к его лопаткам и позвоночнику — тело повторяет форму тела доктора. Член трется о его плоскую задницу — Брейк не отказался бы зайти и дальше, но он уважает правила чужой игры — кто знает, быть может, в следующий раз они будут играть по его правилам? Маккарти сводит ноги и выгибается в спине, и они оказываются на боку, как две дурацкие ассиметричные ложки. Брейк начинает размеренно двигаться, а свободной рукой вновь гладит все, до чего может дотянуться — от тазовых косточек к ребрам, и снова обратно — через поле белого, рыжего, персикового, через все пятна и родинки. Ниже, между ног — пальцы касаются влажной упругости, сворачиваются вокруг. Маккарти накрывает его ладонь своей, и Брейк чувствует деликатное давление. — Можешь сжать у основания сильнее, — пока Маккарти направляет его, его голос прерывается так же, как недавно прерывался голос Брейка, — но к концу касание не должно быть агрессивным, если не хочешь причинить боль. Брейк не хочет. Больше нет. Он послушно выполняет рекомендации и обнаруживает, что если провести пальцами с двух сторон от пульсирующей венки, идущей от начала ствола практически до самого конца, то Маккарти не сможет сдержать довольного стона, а если смять узкую головку, то издаст жалкий скулящий звук, который должен стать искусством. Брейку нравятся эти открытия. Нравится, как Маккарти разваливается в его руках. Нравится разваливаться самому. Впервые за многие месяцы ему не невыносимо, не отвратно и даже не терпимо — ему хорошо. Да, он не заслуживает этого «хорошо», а док — скверная злая язва в обычной жизни, но он не может сопротивляться его скверному злому магнетизму, особенно когда тот переплавляется в насмешливую, но не ироничную нежность, за которой явно скрывается не один излом. Брейк хочет узнать все его изломы, изучить их, разобрать Маккарти на запчасти тем отвратительно ласковым образом, который он заслуживает. А потом собрать обратно и целовать дрожащее горло, заботливые пальцы, измученные бедра. Довести его до оргазма одними только руками звучит как неплохое начало. *** Посреди ночи Маккарти кто-то звонит. Сквозь неверный сон Брейк ощущает, как док выбирается из кольца его рук, как что-то негромко отвечает неизвестному собеседнику. Шлепающие шаги босых ног отдаляются, и дверь, закрывшаяся за ним, мягко щелкает электронным замком. Он говорит и говорит, и рокот его едва слышного голоса успокаивает Брейка, не успевшего проснуться окончательно. Как колыбельная. Брейк засыпает; Маккарти так и не возвращается в комнату. Утром у них снова нет времени на разговоры, потому что начинаются лихорадочные сборы: из сухой и не слишком очевидной попытки объяснения Брейк понимает, что один из пациентов Маккарти сошел с ума, и виноват в этом — по какой-то причине — сам Маккарти, хотя его никто не винит и вообще все хорошо, и, в общем, забей. Брейк с докторского счета покупает им билеты до малой Луны, пока Маккарти пререкается с Юрой из-за позавчерашней выходки и убеждает его, что отправиться на помощь — это его святой долг, и что на конференции его присутствие нужно чисто формально. Юра недовольно соглашается — как обрывчиво слышит Брейк, он хотел, чтобы Маккарти помог убедить какого-то своего знакомого в том, что их кампанию совершенно не стоит проверять на предмет коррупции и уж точно не требуется расследовать никакие — естественно, несуществующие — следы подкупа политиков Аркейна. Маккарти раздраженно закатывает глаза в ответ на это заявление, и Брейк не может сдержать улыбки. Меньше, чем через два часа, они уже летят на новеньком аэро по гористому серпантину к дому пациента. Можно было бы взаправду взлететь, но деревья здесь высокие, ветки густые, узкая дорога изгибается влево и вправо практически параллельно предыдущим виткам, а места для приземления, как сообщает Маккарти, наверху будет мало. Так что они едут. — Что у них случилось-то? — спрашивает Брейк, когда ему надоедает слушать радио. — Кроха Элиот Найтрей посреди ночи сбежал в город из родительского гнезда на родительском же электрокаре. — А ты тут причем? Брейк позволяет себе оторвать взгляд от трассы, даже если это непрофессионально. Ему действительно интересно, ради чего Маккарти выдернули из командировки на далекую гору на далекой Луне? Маккарти отводит взгляд. — Там… достаточно некрасивая ситуация. Я знаю, что уже совсем скоро мне придется говорить неприятные вещи словами через рот, но сейчас давай вместе притворимся, что все хорошо, и я не прокручиваю в голове разом десятки сценариев будущего диалога с семьей сектантов и их монстром Франкенштейна? Пожалуйста? В этот момент Брейк жалеет, что смотрит на него — до того печальным и потерянным кажется его лицо, обычно в лучшем случае просто непроницаемое, а в худшем — самодовольное и ехидное. Это снова не тот Маккарти, которого можно ненавидеть — но и не тот, с которым он переспал. Кто же он — тот ли, кого зовут Сяоцзи? — Впрочем, в этом мире определенно есть как минимум один ксенос, более несчастный, чем я, — Маккарти скалится, переводя исповедь в глупую шутку, — надеюсь, Элиот не разбил авто. С него станется, он в этом уже ветеран. Или, быть может, его не зовут никак — потому что таким его не видит никто. А если видит, то он тут же делает все, чтобы у случайного свидетеля не было ни желания, ни повода узнать, не почудились ли ему вина и сожаление в не слишком обремененном моралью докторе. Здесь впору развести целый философский диспут — вроде того, из средневековья, про то, есть ли у рыжих душа — но тут их аэро очень дерзко подрезает чужая модная машина, и Брейк, вернувший внимание к дороге, вдавливает сразу обе руки в сенсор клаксона, следя за тем, как на автопилоте поворачивается штурвал и готовясь, если что, перехватить его, выходя из заноса. Аэро выдает мощный разъяренный гудок. Брейк от внезапно накатившей злости рычит, стискивая челюсть — чтобы не выдать спрятавшегося под агрессией призрака страха. — Взлетай, — коротко командует Маккарти. — Что? — Взлетай, говорю. Нам нужно попасть в шале раньше этого горе-гонщика. — Но деревья, — Брейк, сам не зная отчего, зачем-то вяло возражает, — и ты сказал, у них нет площадки для приземления. — Есть, если считать задний дворик площадкой. Шелли говорила, ты гениальный пилот — неужели не справишься? Маккарти берет его на слабо. Брейк не ведётся на это, вовсе нет — он поднимает аэро в воздух лишь потому, что устал петлять по серпантину. Вскоре чужой электрокар остаётся позади и исчезает в темно-зелёных листьях.