Горько-сладкий

Ты была готова ко всему. К тому, чтобы больше никогда не видеть его ненавистное, но такое любимое лицо, к тому, чтобы игнорировать его сообщения, звонки и прочее. Но вот так? Тебя прямо застигли врасплох. Ты сильно нервничаешь, не знаешь зачем здесь Чимин. Накричать? Бросить? Писала ли ему Хеджин? Поговорить? Но о чем тогда? Дома никого, кроме тебя, нет. А дверной звонок, кажется, скоро разорвётся от настойчивых беспрерывных громких сигналов. Ты тихо спускаешься по лестнице в лёгком смятении. Медленно подходишь к двери и прислушиваешься. — Я вижу твою тень, Т/И, давай же, открывай! — Что тебе нужно здесь? Если тебе не было понятно, то я больше не хочу общаться с тобой… совсем… — громкий диалог сквозь дверь выглядит нелепо и по-детсадовски, но ты так чувствуешь себя спокойно на своей территории. — С чего бы? Я что-то не так сделал? — Чимин, уходи, — кроме долгой паузы и этой фразы ты не находишь что ответить, рассказывать о том, что твои чувства все ещё остались, что ты все ещё любишь и мечтаешь об по-идиотски идеальном романе с этим парнем. Нет, ты не скажешь это ему. Ни за что. С тебя достаточно унижений. — Малыш, почему мы разговариваем через дверь? Просто открой ее, и мы спокойно поговорим, — голос Чимина звучит спокойно и убедительно. — Мне не за чем ее открывать, просто уходи, пожалуйста… — еле слышно проговариваешь ты, разрываясь от противоречий внутри. Хочется открыть дверь и вновь увидеть своё самое любимое лицо любимого человека, но другая твоя половина, адекватная, хочет наконец разорвать эту порочную петлю страданий. — Но у меня для тебя подарок! Пожалуйста, малыш, открой! Ты сдаёшься под напором и открываешь дверь. Вопреки твоим ожиданиям, за дверью не стоит по-домашнему одетый Чимин с протянутым вперёд подарком. Нет, на тебя наваливается одетый достаточно нарядно Чимин и начинает целовать везде, куда успеет. Ты отмахиваешься и пытаешься отбиться от нежеланных прикосновений и поцелуев, но парень оказывается сильнее. Он начинает насильно срывать с тебя майку и мычит что-то невнятное. — Чимин, прекрати сейчас же! — ты начинаешь злиться, адреналин добавляет тебе сил, и ты начинаешь вырываться сильнее. — Я знаю ты этого хочешь, не притворяйся, малыш, — Чимин всё ещё настроен агрессивно. — Убери свои гадкие руки от меня, Чимин, пожалуйста! — слёзы и истерика накрывают тебя с головой, отчего силы тебя медленно покидают. — Ну давай же, тебе не за чем сопротивляться. Это же я! — Убери свои мерзкие руки, уебок! — ты заходишься в истерике, начинаешь кричать слишком громко и дубасить Чимина кулаками куда попадёшь, — мерзкое животное! Отпусти! Чимин на секунду отвлекается от того, чтобы «снять с тебя маску притворства» и заглядывает тебе в глаза. Они все заплаканные, мокрые, лицо измазано, свежие следы от его слишком резких прикосновений так и бросаются в глаза. Разве так оно должно быть? Разве всё должно быть настолько тяжело? Разве должно быть столько слез и это не совсем тот взгляд, который он собирался увидеть. Чимин замирает, он не знает, что делать, что говорить. — Вон отсюда! Пошёл вон! — кричишь ты и выталкиваешь парня на улицу, — я позвоню в полицию! Ты сядешь в тюрьму за это, понял?! — дверью хлопаешь громко, еле доходишь до дивана и падаешь на него в полной апатии. Это было слишком неожиданно, слишком больно, слишком. Чимин стоит на пороге и пытается переварить всю информацию. Всё пошло совсем не так, как он хотел. Да, Хеджин разожгла в нем адски сильное желание нагадить в ответ, потешить своё эго, доказать, что он здесь мужчина и никто не смеет ему указывать. Да, он позволял себе пользоваться тобой и заглушал совесть тем, что он просто очень добр и позволяет тебе находиться рядом, взаимодействовать и помогать. Он думал ты этого и хочешь, хочешь, чтоб добивались, чтоб Чимин тоже хоть раз в жизни что-то попросил у тебя. Хочешь мести и его.Да и друзья рассказывали о таких способах, мол «работает», да так и должно быть, но он никогда не хотел, чтоб на него посмотрели так, с таким разочарованием, с такой болью. Он даже не знал, что может так. Абсолютно незнакомое ему чувство разливается по всему телу и откликается особой болью где-то в сердце. — Твою ж мать…