Проект «Одинокий»

Оллария, больница Святой Октавии Во главе стола сидела матушка, всегда матушка, только матушка, хотя с самой гибели отца именно Дика называли главой семьи. Сначала он не расстраивался: какая разница, кто занимает самый высокий стул? Но постепенно становилось обидно: почему, если он герцог, всем командует Мирабелла? Каждый день Дик собирался возразить. Он спускался на совместные обед или ужин, твердя себе, что в этот раз объявит, что во главе стола сядет он — как герцог Надора и Повелитель Скал — и каждый раз покорно молчал, когда видел строгое бледное лицо матери. И обед как всегда проходил в молчании, если не считать молитвы перед началом трапезы и сдавленных смешков Эдит и Дейдри, когда они по привычке таскали исподтишка еду друг у друга из тарелок. Дик же молчал, спеша закончить тягостный ритуал, Айрис о чём-то думала, и все её мысли Дик легко мог прочитать по лицу: она то хмурилась, то вдруг начинала улыбаться, то приподнимала в удивлении брови. Айрис всегда так: она разговаривает и без слов так громко, что нельзя не услышать. Эйвон чинно ел, не издавая ни звука, сохраняя на лице неизменное, сколько Дик его знал, выражение печали. Наля за столом сегодня не было. Его вызвали в столицу несколько дней назад, сегодня к обеду он должен был вернуться, но, может быть, машина сломалась? — Сядь, Дикон, ты стоишь слишком долго, — эр Август сидел напротив. Они находились в палате номер восемь. Здесь всё было по-прежнему: кровать, стул для эра Августа, фотография Катарины на стене и окна закрашены заново. Только на окно поставили решётку. — Почему я не умер, эр Август, — спросил Ричард, — я выпил вместе с ним. — Ты не пил, Дикон, — терпеливо объяснил эр Август, — герцог Алва приказал тебе поставить бокал на стол. Разве ты не помнишь? Потом матушка прочла молитву после еды. Все на это время затихли, по привычке не прислушались, уйдя в свои мысли. Матушка читала неторопливо, склонив голову над молитвенником. Её гладкие волосы, убранные в скромную причёску, серебрились сединой. «Слишком много седины для её лет», — вдруг подумал Дик. И ему захотелось протянуть руку и коснуться этих волос, этой склонённой головы. Матушка никогда не красила волосы и не подводила глаза, на лице у неё вообще нет косметики, даже странно было бы увидеть матушку с накрашенными губами или с румянами на щеках. Дик улыбнулся этой мысли, а матушка как раз подняла глаза и встретилась с его взглядом, сжала губы, но без раздражения, только с привычной горечью. Окончание послеобеденной молитвы — это сигнал для младших, что можно побежать наверх и играть, а если кто-то из старших согласится, то устроить прятки: в старом доме так много закутков, что спрячься получше — и тебя до ужина искать будут, если сам не выйдешь. Дик сам так прятался когда-то от Айрис и Наля. Когда-то спрятался на чердаке, сидел тихо-тихо, а потом там же и уснул, проснулся только под вечер, вышел, а к нему подбежала няня с плачем и причитаниями: оказалось, они его обыскались, отец с Эйвоном уехал в лес, искать, матушка молится не переставая, Айрис и Наль сидят по своим комнатам, наказанные и напуганные. — Дикон, — руки эра Августа легли ему на плечи, — я могу проводить тебя в палату. — Эр Август, — отозвался Дик вопросом, рассматривая запястья, плотно заклеенные широкой лентой пластыря, — почему я не умер? Я же пил то же вино, что и Ворон. — Ты не пил его, — голос эра Август мягок и спокоен, как обычно, — твой начальник велел тебе поставить бокал. Ты подчинился. И правильно поступил, потому что тебе ни к чему было умирать. Разве ты не помнишь, как ты поставил бокал? Айрис подошла к Дику, молча взяла за руку — Дик очередной раз удивился, как сильно она умеет сжать пальцы, так, что не подчиниться невозможно — и увлекла его за собой, в свою комнату, где по стенам расклеены листочки с цитатами из классиков и современников, вырезки из журналов мод с выкройками: Айрис сама шьёт на старой машинке матушки, а ещё вяжет, всем свитера связала, сейчас заканчивает огромный плед с узором из быков и вепрей, точно копирующий такой же узор на их платяном шкафу, под этот плед могут забраться Эдит, Дейдри и сама Айрис, а ещё на Дика немного места останется. Айрис, смеясь, показала плед — она им гордится — а потом стала болтать о столице и последних новостях. И откуда она их только узнаёт, если в доме нет ни радио, ни тем более телевизора? «Представь, Протектор…» — Переодевайся и ложись, Дикон, — эр Август заботливо расстелил постель, отогнул один из углов одеяла: так уютнее. — Я выпил отраву, эр Август, — сказал Ричард, — почему я жив? Если я жив, то и он тоже? Где он? И как же королева? Я подвёл её? — Ты не пил вина, Дикон, — устало ответил эр Август, — вспомни, прошу тебя, герцог Алва заставил тебя его поставить на стол, вспомни это движение, а чтобы вспомнить, повтори его, повтори сейчас. Вот ты подходишь к столу, наливаешь себе бокал, а потом сначала пытаешься поднести к губам, но тебя вовремя останавливает окрик — и ты подчиняешься. Да, Дикон, ты молодец. Теперь ложись спать. Плед Айрис подарила Дейдри. Хотела — матушке, но герцогиня Мирабелла сказала, что одеяло слишком яркое (и верно — Айри не ввязала в него ни единой серой нитки). А Дейдри с таким удовольствием заворачивалась в него. Но Дик иногда приходил в комнату младшей сестрёнки и накидывал себе на плечи бесконечный пёстрый плед, по которому бежали чёрные быки и коричневые вепри. Вдыхая запах старой шерсти, Дик улыбался и думал о быстрых пальцах сестры, которыми вывязывались эти крупные петли. — …голоден? — Что? — Над собой Дик увидел молодого человека, немного встрёпанного и заразительно улыбающегося. Он что-то спрашивал, только Дик не расслышал, что именно. — Ты не голоден, говорю? — повторил парень, улыбнувшись ещё шире и заразительней. — Так отдай мне, что ж еде пропадать. — Конечно, — Дик поспешно придвинул к нему свою тарелку. — Отлично! Я, признаться, не наедаюсь здешними птичьими порциями, — болтал парень, оглушая Дика обилием слов. — Я сяду рядом? — Да, — ошарашено кивнул Дик. — Конечно. Он бросил осторожный взгляд за стол, где сидели врачи, потом посмотрел на санитаров, шагающих между столами. Никто не собирался, похоже, мешать его разговору со светловолосым незнакомцем. — Я тут ненадолго, — болтал тот, уничтожая порцию безвкусной каши, — случайно попал и скоро уйду. — Случайно? — повторил Дик тихо. — Да, я точно не помню, что случилось. Ну, был я на улице под «кредой», мне было хорошо, вокруг шли люди, потом они стали останавливаться, видимо, я нашёл нужные им слова, а вот дальше… А, ну, да, пришли патрульные, потащили меня сюда, но мне здесь не место, тут одни психи. Прости, друг. — Я тоже здесь… ненадолго, — пробормотал Дик и тут же поправил себя, — то есть я почти здоров, так говорят врачи. — О, да ты счастливчик, совсем как я! — парень хлопнул Дика по плечу, и тот качнулся в сторону. — Но как вас… — На «ты», друг! Как меня зовут? Лючио Пенья! А тебя? — Очень приятно, Лючио, — попробовал улыбнуться Дик, — меня зовут Ричард Окделл. — Да ты что! — Лючио даже есть перестал, так и застыл с ложкой возле рта. — Тот самый герцог Окделл? Ничего себе! И среди психов! Вот это мир тесен! Дик хотел что-то сказать в ответ на такое радостное восклицание, но тут из-за соседнего стола донёсся другой голос: — «Тот самый»! Чего там «того самого». Было б чем гордиться! Ричард обернулся. А говоривший — черноволосый, очень красивый, хотя и нездорово бледный — продолжил, будто не замечая санитара Германа, поспешившего к нему: — Поработал неделю секретарём у Алвы и задаётся теперь! Интересно, какие у него обязанности были? Потому что за работой его не видел никто. Или эта работа была такой неприличной, что мы… не лезьте ко мне! — последние слова были адерсованы Герману, который, положив руку на плечо разболтавшемуся пациенту, что-то говорил. — Не лезьте! Дик растерянно смотрел, как разозлённого красавца выводят из столовой. — Кто это был? — шёпотом спросил Лючио. — Не… не помню. Лицо красавца было смутно знакомо, но память на лица часто подводила Дика, особенно в последние дни. — А этот, в чёрном, хорошо его увёл, да? — восхитился Лючио. — За плечо — и повёл. Кто-то орать стал бы, а он тихо-тихо — да зато быстро. Кто это был? — Санитар Герман, — ответил Дик. — Он хороший санитар. Лучше бы он главным был, а не Арамона. — Слушай, — спросил Лючио, — а когда меня выпишут… тебя можно будет навещать? Дик задумался на пару мгновений: — Ты спроси у эра… у господина главного врача. **** Оллария, больница Святой Октавии; позже — гостиница «Королева Алиса»; позже — дворец Верховного Протектора Альдо некоторое время помялся у двери с табличкой «Главный врач», потом всё-таки постучал. Из кабинета послышался усталый голос: — Входите. — Господин главный врач, я… — А, господин Пенья, — сказал сидевший за широким столом пожилой и с виду очень больной человек. — Проходите, садитесь. Альдо слегка подивился вежливости господина Штанцлера, потому что до сих пор особенно вежливы с ним не были — что в Агарисе, что здесь, если в больницу попадал любитель «креды», с ним не церемонились. Впрочем, в Агарисе он не попадался ни разу. — Я за выпиской. Но у меня… нет документов. Они очень нужны? — Вы садитесь, господин… Пенья. Многозначительная пауза перед фамилией насторожила Альдо. Сейчас ещё станет ненужные вопросы задавать… ему выше крыши хватило допроса, пока патрульные везли его. Откуда «креда», откуда, откуда, откуда… Хорошо, в Талиге это не запрещено. В Агарисе могли и в тюрьму отправить, если бы попался. — Так что с выпиской? — Я дам вам выписку, — взгляд Штанцлера стал цепким и противным, — при одном условии. Альдо почувствовал лёгкую дурноту, причина которой была явно не в недостатке «креды» — этот недостаток он только через день почувствует, если почувствует, ведь Енниоль дал столько денег… — Какое условие? — Альдо нервно сглотнул. — Назовите мне своё настоящее имя. Так сложилось, что мне известна фамилия Пенья, и вы никак не можете быть её обладателем. — Почему это? — По многим причинам. — Штанцлер отложил ручку, которой вот-вот собирался подписать выписку. — Но это неважно. Важно другое: отсюда вы без выписки не уйдёте. И сбежать не выйдет. Назовите мне своё настоящее имя и я не только отпущу вас, но также я согласен буду оказать вам финансовую и какую угодно ещё поддержку. Например, предоставить вам новые документы. Правда, от фамилии Пенья придётся отказаться. — Почему, — Альдо почувствовал, как трясутся руки, — вы меня об этом спрашиваете? Зачем вам? Мало ли зачем этому отвратительному старику имя Альдо. И откуда он вообще взял, что фамилия «Пенья» не настоящая? Что за бред он несёт? Это же полная чушь? Чего он хочет? Сдать Протектору? Кто же подставил Альдо? Неужели Енниоль? А никто больше не мог! Старикан внезапно преобразился. Цепкий взгляд стал понимащим, голос — ещё более усталым, даже морщины на лице и круги под глазами как будто обозначились чётче. — У меня есть причины сочувствовать… семье, к которой, я полагаю, вы относитесь. Но прежде я должен убедиться в том, что моё предположение верно. И, поверьте, я не единственный, кто этой семье сочувствует. Есть и другие. Которые тоже хотят помочь. Но я ничего не смогу сделать, если вы не откроетесь мне. Или не Енниоль? Неужели, старикан сам всё понял? Почему? Его, Альдо, фотографии были в газетах, но кто по фотографии узнает? И с каких кошек всё-таки он решил, что фамилия точно ненастоящая?.. — Ладно, — решился Альдо. — Меня зовут Альдо Ракан. Если вам моя фамилия о чём-то говорит. — Говорит, — медленно кивнул Штанцлер. — Я рад, что вы открылись мне, эр Альдо. — Эр? — Так называют высокородных здесь. Во всяком случае, так их называют те, кто не торопится отбросить прошлое. И я в их числе. Из больницы Альдо уходил с выпиской на имя Лючио Пенья и заверениями, что можно вернуться в любой момент и попросить у эра Августа помощи. И с разрешением навещать герцога Окделла. Альдо ещё раз удивился, вспомнив, как Штанцлер радостно закивал в ответ на просьбу: «Конечно, конечно, вы можете приходить к Ричарду когда угодно». Чему он так обрадовался?.. В номере «Королевы Алисы» больше не пахло сигарами, вместо них всё пропитали гоганские благовония. И это почему-то огорчило Альдо. Енниоль встретил Альдо не слишком довольной физиономией, а Мэллит разве что на шею не бросилась. — Сын моего отца приветствует первородного, — и даже это приветствие прозвучало неодобрительно, только вот Альдо было всё равно, что там думает Енниоль. И не собирался ему Альдо рассказывать, где он был эти два дня. — Привет-привет, — кивнул Альдо, демонстративно не заметил, как Енниоль передёрнулся. Даже больше: Альдо обнял Мэллит за плечи одной рукой и поцеловал в щёку, девица заалела как маков цвет, а Енниоля передёнуло во второй раз, что не без удовольствия отметил Альдо. — Пока первородного не было, — уже за столом начал Енниоль, — и недостойные очень о нём беспокоились, сын моего отца понял, как приблизить осуществление наших желаний. — Хм, — глубокомысленно промычал Альдо, недоумевая, о каких ещё желаниях говорит гоган: «креда» уже есть и будет в тех количествах, в которых надо, сам Альдо из больницы ушёл, неожиданно легко отделавшись, Протектор за ним не охотится. Не в самом же деле мечтать о троне… В Алате, да и раньше, в Агарисе, это было заманчивой идеей, но здесь, в Олларии, слишком близко к Савиньяку, Альдо испугался. А Енниоль, похоже, нет. Вот разве что Робер… Робер в плену — ради него, ради его спасения стоило бы рискнуть. Альдо помрачнел и стал слушать внимательнее. — Но для этого, — бубнил Енниоль, — надо, чтобы первородный полностью доверился сыну моего отца. — Это вы о чём? — насторожился Альдо. И этот туда же! — Недостойный смиренно просит первородного пойти с ним во Дворец. — Зачем это? — испугался Альдо. — Чтобы меня на «циллу» посадили? — У недостойного есть основания полагать, что не посадят, — возразил гоган. И откуда такая уверенность? Енниоль ещё долго рассказывал о чём-то, Альдо едва слушал, размышляя, что можно было бы, пожалуй, вообще уйти отсюда. Деньги у него будут, где жить тоже найдётся, а эти двое уже давно навевали скуку. Даже про Робера можно было бы спросить у старикана Штанцлера. Пара слов — куда дешевле «креды», а ведь он и «креду» пообещал. Значит и на пару слов о Робере не поскупится. Если конечно, знает, что с ним. — Пусть названный Альдо, — пискнула Мэллит, — отдохнёт сегодня. Утро скорей подскажет верное решение. — Время драгоценно для нас, — назидательно заявил Енниоль. — И потому если идти во Дворец, то идти сегодня. Сын моего отца записал первородного на личную встречу с названным Лионелем. Старый болван спятил! Идти к Протектору? Может, сразу на свидание с «циллой» записаться? Или идти без записи!.. Да ни за что! Через полтора часа, после того, как Альдо вымылся и переоделся, они уже подъезжали к дворцу Верховного Протектора в стареньком «иноходце», взятом напрокат Енниолем. Альдо мрачно смотрел, как надвигается помпезная громада дворца и не верил, что позволил всё-таки себя уговорить. Хотя там и уговоров-то не было: Енниоль, не обращая внимания на выражение лица Альдо, отдавал в своей дурацкой витиеватой манере указы бледной и печальной малявке, та суетилась, грустно поглядывая на Альдо, а сам Альдо только и мог, что выполнять всё, что скажут. Вот так его и усадили в машину, а потом он опомнился, только когда дворец оказался слишком близко. На ступенях проклятого дворца Альдо попытался дёрнуться и пойти обратно, но Енниоль твёрдо взял его за локоть, пробубнив что-то про «первородных» и «недостойных» — и Альдо покорно пошёл вперёд. В просторной приёмной их уже ждала белобрысая девица с блокнотиком и застывшим выражением лица: — Верховный Протектор готов вас принять, — прозвучал безупречно-вежливый женский голос, который Альдо сразу же возненавидел. — Но наедине. Блондинка покосилась на Енниоля, и Альдо едва не ухмыльнулся: наглого гогана хоть кто-то на место поставил. Впрочем, на ухмылку его всё равно не хватило, потому что он и опомниться не успел, как Енниоль втолкнул его в кабинет Протектора. Альдо, конечно, видел фотографии Лионеля Савиньяка. И выглядел, на первый взгляд, Протектор именно так, как на этих фотографиях: элегантный чёрный костюм, строгий галстук, царственная осанка (у Альдо мелькнула мысль перенять эту осанку), но разве фотографии могли бы передать этот холод, исходящий от Верховного Протектора — от его улыбки знобило, от его непроницаемых чёрных глаз бросало в дрожь и даже думать не хотелось, что будет, если Протектор разозлится, а злиться-то он вообще умеет? Как может человек быть таким бесчувственным? — Проходите, господин Ракан, — раздался холоднющий голос, и проходить куда-либо расхотелось окончательно. — Как вы меня… — попытался возразить Альдо. — Господин Альдо Ракан, — с нажимом сказал Савиньяк. — Так, как вас назвал ваш отец. Или мать, это без разницы. Откуда?.. Штанцлер? Нет, при чём тут он? Вот Енниоль! Проклятый гоган просто приволок его сюда! Но почему? Савиньяк обещал заплатить… а гоганы известны жадностью. И просил же ещё о доверии! Гнусная мразь! Невольно Альдо напрягся, ожидая нападения, хотя в кабинете никого, кроме него и Протектора не было. Даже странно, что никакой охраны, кроме цепной блондинки за дверью. — Не бойтесь, господин Ракан. — Савиньяк быстро заметил испуг Альдо. — Я полагаю, сейчас вы размышляете, как скоро окажетесь на «цилле», но, поверьте, у меня на вас другие планы. Если Протектор рассчитывал этими словами успокоить Альдо, то у него не вышло. В этих словах слышалось только обещание чего-то пострашней «циллы». — Какие это? — мрачно спросил Альдо. — Думаю, вас эти планы вполне устроят, — неопределённо-устращающе ответил Протектор. Альдо изо всех сил напрягался, пытаясь хоть что-то прочесть в холодных, чёрных глазах. Но не получалось. У него вообще редко получалось отгадывать чьи-то мысли, чьё-то настроение, вот разве что Матильды — потому что бабка всегда обо всём заявляла прямо. — Но для начала скажите, господин Ракан, может, у вас есть какие-то вопросы, на которые я мог бы ответить? Кошки с три ответит он про Робера, но рискнуть стоило. — Робер Эпине. Где он? — Полагаю, где-то в столице. Или уехал отсюда, — всё так же неопределённо и жутко проговорил Савиньяк. — На… свободе? — не поверил своим ушам Альдо. — Да, — просто ответил Протектор. — Его причастность к мятежу в Эпине доказана не была, потому его отпустили на свободу. — А Карваль? — Не думаю, что вас этот господин действительно интересует. Впрочем, если хотите знать, он уже трижды побывал на «цилле», но до сих пор проявляет невиданое упрямство. Альдо почувствовал лёгкую тошноту и головокружение. И пожалел, что вообще спросил. — Я… п-понял. Савиньяк позволил себе едва заметно улыбнуться: — Господин Ракан, насколько мне известно, вы живёте в гостинице «Королева Алиса»? — Да, — от неожиданности быстро ответил Альдо. Зачем ему знать это?.. — Не самое удобное место, я полагаю. Предлагаю вам перебраться в жильё поудобней. Сейчас он предложит ему остаться во Дворце… и Альдо Ракан окончательно станет заложником. Савиньяк молчал, ожидая, наверное, вопроса. И Альдо спросил: — Куда? — Вас бы в достаточной мере устроила отдельная квартира в тихом и спокойном секторе Олларии? — улыбнулся Протектор. — В конце концов улица Рамиро Вешателя не самая спокойная в городе, там переселенцы, беженцы, одним словом приезжие разных мастей. Нервно, шумно, многолюдно… — Да я люблю, когда люди вокруг, — не выдержал Альдо, в его воображении тотчас же возник мрачный образ чёрного куба Багерлее, которая находилась как раз на задворках Олларии. С Протектора станется предложить ему отдельную «квартиру» под названием «Камера номер…». Уж спасибо. — Любите людей, — кивнул Протектор, сверкнув зубами, — тогда найдём вам квартиру в центре. Скажем, недалеко от дворца есть новенькая многоэтажка. Вас это порадует, господин Ракан? — Как… хорошо, — побледнел Альдо, — пускай будет в центре и… недалеко от дворца. — В гости сможете заглядывать, — продолжил Савиньяк, кладя подбородок на сцепленные руки. Альдо кивнул, подавив в себе желание закричать: «Ни за что!» или «Я лучше в Агарис!», и выдавил, чтобы хоть как-то ответить: — Удивительный день. Все мне сегодня предлагают помощь… неожиданно. — Все? — удивился Протектор. — Кто же ещё сегодня так, по вашим словам, расположен к вам? Кроме, конечно, Енниоля. — Протектор больницы Святой Октавии, — бодро ответил Альдо, ему стало легче, как только он заговорил о чём-то, что не касалось тюрьмы и пыток. — Знаете же? Август Штанцлер. — Да-да, с трудом вспоминаю, — после совсем краткой паузы произнёс Савиньяк. — Не самая важная фигура, но Протектор, вы понимаете, обязан помнить всех. **** Надор, дом герцогини Мирабеллы Окделл Айрис вязала. Что-то длинное, широкое, бесформенное, что с успехом могло быть в самом начале шарфом, потом превратилось скорее в палантин, а теперь уже иначе чем пледом это назвать было нельзя. Айрис сгребла на кровать все мотки шерсти, которые нашлись в комнате, и потребовала всю шерсть, что есть дома. С этим спорить не стали — ну хотя бы с этим! Айрис вязала уже второй день, вчера она заснула со спицами в руках, а проснувшись посреди ночи, принялась за вязание снова. Если бы могла, она бы ввязала в этот невразумительный плед волосы матушки и Наля, а потом сожгла бы всё это прямо у себя в комнате, да ещё бы поплясала вокруг костерка. Худшего возращения домой в её жизни ещё не было, хотя добралась она очень удачно — поймав на выезде из города курсирующий между Надором и Олларией автобус. Дорога обратно показалась более долгой, но Айрис не скучала. Будешь тут скучать, когда мысли о предателе среди родни жгут душу и сводят с ума. Может, кто-то из младших? Просто не подумав, просто потому что привыкли отвечать на вопросы взрослых? Вот и ответили, когда их спросили, где же Дикон. Нет, тогда бы она знала… Эдит или Дейдри не стали бы скрывать — и матушка обязательно наказала бы их. Тогда кто-то из слуг? Создатель, молила Айрис, пусть это будет кто-то из слуг. Пусть даже няня или кто-нибудь из самых старых и преданных слуг… лишь бы не из семьи! Стуча в дверь дома, Айрис вся тряслась, совсем не от холода. Ей открыл Барроу и не удержался от восклицания, за которое тут же извинился в своей смешной чопорной манере. Потом Айрис поднялась в комнату матушки, где она как всегда после обеда молилась. Вспоминая всё, что тогда было сказано между ними, Айрис сама на себя злилась: почему бы сразу не уехать, почему не признать, когда и так уже понятно, что матушка не станет узнавать предателя, да более того, не поверит и словам дочери о живом Дике? Но нет, Айрис кружила по комнате и говорила, описывала Дика, его дурацкую одежду и то, как он вытянулся, похудел и побледнел, каких-то новых друзей завёл, которые предупреждают его об опасностях и вроде бы помогают, а опасности, действительно, есть, Айрис своими глазами видела того, кто сидел на «цилле». — И виконт Валме очень ясно дал мне понять, что кто-то выдал Дика, матушка, я вернулась, чтобы выяснить, кто! — Хватит! — раздался голос Мирабеллы Окделл. Она сидела на стуле около окна, сидела непогрешимо прямо, не касаясь спинки стула, пальцы застыли на Эсператии. — Вы достаточно наговорили. — Так что же, — не поверила себе Айрис, — вы считаете, что я лгу? — Или так, или же вас ввели в заблуждение. Возможно, околдовали. Идите к себе. Ваш морок — прямое следствие неповиновения. Идите к себе и молитесь. Я запрещаю вам без моего разрешения покидать комнату. Одним запретом матушка не обошлась, велев садовнику, рослому и туповатому парню, охранять комнату Айрис, пропуская только саму матушку или Наля. Вот за это волосы почти святой после стольких молитв герцогини Мирабеллы должны были попасть в узор пледа, а Наль… Айрис принималась вязать в два раза яростней, когда вспоминала, как он зашёл в её комнату, как внимательно слушал всё то, что она уже с меньшим жаром, но с большими подробностями рассказывала о столице, Дике, доме барона Коко и Марианны, а ещё о трёх герцогах — с рыбьей физиономией, с дурацкой причёской и усатом — и даже об ужасной привычке Коко пытать гостей оперой. Наль слушал — слушал с интересом, кивал, задавал в нужных местах уточняющие вопросы и в нужных же местах издавал уместные восклицания. Айрис даже поверила, что кузен на её стороне. Да и почему бы не верить, ведь они с Налем всегда были дружны, и даже протекторство его не испортило! И так не одна Айрис считала. Даже став протектором Надора, Наль по-прежнему ездил без охраны и принимал посетителей, записавшихся через секретаря, сразу, а не через недели мучений и ожидания. И вот поэтому-то Айрис поверила, что Наль её поймёт! А он… А он! Айрис бросила спицы, схватила оставленную матушкой на тумбочке возле кровати Эсператию и со всей злостью запустила ею в дверь, через которую вчера, извиняясь и пятясь, со всеми своими кивками, понимающими улыбочками, похлопываниями по руке и финальным: «Тебе надо отдохнуть, сестрёнка», вышел подлец Наль. Айрис сбросила с колен осточертевшее вязание, потом вскочила на ноги, топнула ногой и во весь голос крикнула: «Предатели!», а потом упала на постель и разрыдалась. В этой комнате она была, словно в тюрьме, полностью отрезана от мира. Даже радио не послушаешь! Можно было, конечно, вылезти в окно, снова сбежать… но она не за тем вернулась, чтобы убегать, тем более всё, что хотела, в Олларии она узнала — брат жив и практически здоров. Теперь бы понять, по чьей вине он вообще попал в столицу… но как, если матушка и слушать не хочет, а Наль только и может, что понимающе блеять?! И тут что-то легко стукнуло по оконному стеклу, раз, а потом другой. Айрис, шмыгая носом, обернулась: кто-то ещё и дурачится, кидая в окно камешки? Она попыталась вспомнить, есть ли среди слуг подросток, способный на такие шутки, потому что ни Эдит, ни Дейдри не докинули бы. Так ничего и не решив, но на всякий случай нахмурившись как можно более грозно, Айрис подошла к окну, в которое стукнулся очередной камешек. — Если ты сейчас же… — начала было Айрис, распахивая окно, но тут же оборвала сама себя: под окном стоял совсем не подросток. И вообще не кто-то из слуг, а незнакомый мужчина в красных кедах и с зелёной прядью в чёрных волосах. **** Померанцевое море, бухта Урготеллы, подводная лодка У-1608; позже — галеас «Морская пантера» На время празднования они должны были выйти в открытое море и переждать там. Приказ пришёл лично от принципса Фомы, однако Поликсена знала, кто диктует приказы правителю Ургота, а потому приказы Фомы рассматривались как приказы лично Протектора. Поликсена и сама предпочла бы выйти из бухты, пока та будет кишеть катерами любителей фейреверков. Выйти из бухты и загрузить команду работой по уши, потому что уже за неделю до праздников по лодке поползли сплетни о том, как именно отмечаются Андии, и Поликсене — ко всему уже, казалось бы, привыкшей Поликсене — хотелось заткнуть уши и не выходить до конца праздников из своей каюты, читая, например, у неё ведь столько книг непрочитанных накопилось. В вечер праздника к приказу выйти в море добавилось неожиданное указание, пришедшее по резервному каналу, адресованное лично капитану Лагидис: «Необходимо подняться на поверхность. Там вас будет ждать катер. Вы поднимитесь на него и встретитесь с порученцем, который передаст вам дальнейшие указания относительно боевого задания У-1608. Запишите координаты…». Голос был незнакомый, но Поликсена привыкла, что голоса менялись. Послы в Урготе редко держались дольше пары месяцев, словно в воздухе принципата было что-то разлагающее, отвлекающее от службы. Вот и теперь Поликсена не удивилась, а только приняла к сведенью, а когда осмыслила, когда ей придётся подняться и что именно будет в городе в этот момент, в вечер Андий, то вздохнула про себя: теперь не оберёшься сплетен, а ещё зависти: все они хотят на берег, да их и можно понять, они уже месяц на берегу не были. А главное — и Поликсене было сложно понять это, но она старалась учитывать — команде, состоящей от кока до первого помощника, из безусловно толковых, ответственных, преданных Талигу, своей миссии и своему капитану, но по-своему озабоченных мужиков, без женщин продержаться месяц оказалось суровым испытанием. Их послушать, так все проститутки Ургота в эту ночь будут бесплатно возлежать с любым жаждущим прямо на набережной, а то, если послушать ещё внимательнее, и не проститутки, а вообще все женщины — это фантазировал шифровальщик, страшным шёпотом, конечно, чтобы капитан не услышала. Так или иначе, именно ей выпало сомнительное счастье оказаться на поверхности в ночь Андий. В двадцать два сорок пять вечера, незадолго до начала фейерверка, когда капитан Лагидис поднялась на поверхность, а затем на катере, которым управлял кудрявый молодой человек в форме офицера талигойского флота, добралась до корабля «Морская пантера», на небе зажглись звёзды, которые не могли состязаться с сияющими огнями набережной и казались особенно бледными из-за них. Огни отражались в тёмной воде длинными разноцветными полосами. Крики и музыка не долетали до корабля, но Поликсена знала, что на берегу творится форменное светопреставление: Андии были древним, а значит самым разнузданным праздником Ургота. О «Морской пантере» и её капитане Поликсена слышала очень давно и даже была немного знакома с Зоей Гастаки. Знакома почти шапочно: ещё до установления протектората они встретились на торжествах в Урготе. Тогда Поликсена была ещё теньентом, а Зоя уже капитаном, да и Гастаки — очень влиятельная семья, не чета Лагидисам. Поликсена помнила, как восхитилась Зоей и её кораблём с полностью женской командой, помнила, как почувствовала досаду, поняв, что и Зое — несмотря на её рост, силу, уверенность в себе и громкий голос — приходится терпеть на себе постоянные пренебрежительные взгляды мужчин. Впрочем, хотя бы от сальных взглядов она была свободна. Тогда они едва перекинулись парой слов, их даже не представили — кем была Поликсена, чтобы знакомить её с урготским капитаном? А теперь капитан Гастаки должна была передать капитану Лагидис какое-то секретное поручение. От Фомы. От Протектора. Единственная женщина-капитан Ургота — единственной женщине-капитану Талига. — Добро пожаловать на борт, капитан Лагидис, — приветствовала Поликсену высокая красивая девушка в форме старшего помощника. — Моё имя Левконоя Дракониди. — Когда я увижу капитана Гастаки? — Вас вызвала не капитан Гастаки, — сообщила офицер Дракониди. Поликсена помнила эту фамилию: девушка из очень влиятельного фельпского клана, такие редко идут против воли семьи — а Левконоя пошла. Едва ли её отец порадовался, когда дочка решила служить во флоте, да ещё и в урготском. Бывшие дуксы никак не простят принципату утрату власти. Принципату — и Протектору Талига, который помог. Поликсена иногда со смесью ужаса и восхищения думала о той безграничной власти, которую имеет Протектор Талига. Власти, распространяющейся не только на сам Талиг, но и на соседние государства — ведь именно волей Лионеля Савиньяка столько мелких государств стало частью Талига — и столько объединилось между собой под флагами подчинившихся Талигу стран. — Тогда кто меня вызывал? — У меня, — Левконоя Дракониди была очень бледна, — для вас сообщение, личное и очень секретное. Но его я должна буду передать вам после того, как «Морская пантера» даст первый залп, то есть сразу после одиннадцати. А пока пройдём в мою каюту. Сказать, что Поликсена была озадачена, — ничего не сказать. Однако резервный канал был известен только Протектору… — У нас есть вино, — Левконоя подошла к шкафчику с деревянными створками и хотела было его открыть, но Поликсена остановила её: — Благодарю вас, но я на службе. Совсем скоро мне возвращаться. Если от меня вдруг будет пахнуть спиртным, команда решит, что я точно присоединилась к… Но окончание фразы заглушил залп. В иллюминатор Поликсена увидела цветные блики, вспыхнувшие на воде. Значит, небо над Урготеллой расцвело фейерверками. — Капитан Лагидис, — заговорила Левконоя совсем другим голосом, не тем, каким минуту назад предлагала вино, — приказом Рокэ Алвы, Первого маршала Талига вы должны сдать командование, которое у вас примет капитан Зоя Гастаки. — Что? — опешила от неожиданности Поликсена. — Рокэ Алва уже давно не Первый маршал, и при чём тут капитан Гастаки? — Вы отказываетесь сдать командование? — всё тем же деревянным голосом уточнила Дракониди. — Да! — едва не рассмеялась над этим нелепым фарсом Поликсена. — Потому что Алва не имеет надо мной никакой власти. — В этом случае, капитан Лагидис, мне приказано сообщить вам, что ваше судно, У-1608, будет уничтожено как мятежное. Приказом Первого маршала. — Офицер Дракониди… вы… вы спятили? — Поликсена вскочила. Левконоя покачала головой. В её взгляде мелькнуло что-то похожее на глубокое сожаление: — Ликвидация состоится в двадцать три ноль пять. В глазах потемнело и дышать стало слишком тяжело. Поликсена, опираясь на столешницу, произнесла: — Отведите меня к капитану Гастаки. Именем Верховного Протектора Талига, я, капитан Поликсена Лагидис, требую… отведите меня к капитану Гастаки. И к этому самозванному Первому маршалу. **** Померанцевое море, бухта Урготеллы, галеас «Морская пантера» Они поднимались на поверхность. Самое страшное — погружение в сводящих с ума тишине и мраке, чёрная громада лодки, мина, которая сначала никак не хотела цепляться должным образом, страх, что взрыв произойдёт раньше положенного, — осталось позади. Над головой плыли цветные пятна фейерверков, которые становились всё ярче. Зоя, в огромном акваланге, чувствовала себя почти китом и в другое время её бы эта мысль развлекла, но не теперь, когда они выполнили всё, что было в планах талигойского герцога. И теперь Зоя, выплывая из серых вод Померанцевого моря, имела достаточно времени на размышления о причинах его поступка. Будь эти причины хотя бы немного менее смутными — и, прямо сказать, мерзкими, — Зоя бы скорей беспокоилась о том, чтобы махина, на которой они погружались в воду, не сломалась бы в самый неподходящий момент, но Алва был совершенно уверен, что никакая несчастная поломка им не грозит, и эта уверенность передалась Зое, оставив слишком много места для ненужных размышлений. В самом деле, ей невероятно трудно было поставить себя на место Алвы. Но если всё же поставить… Вот, скажем, она, Зоя Гастаки, — бывший маршал Талига и, если верить газетам, приятель Протектора. Зачем бы ей могло понадобиться топить талигойскую подлодку? Чтобы открыть миру глаза на то, что Протектор блефует? Но зачем? Если для сведения личных счётов, то жизни людей, которые теперь обречены на медленную и мучительную смерть (потому что за исключением тех, кто погибнет в рубке, остальным предстоят часы в ожидании, пока кончится кислород, а на подлодке, по подсчётам Зои, было не менее двадцати человек) тут ни при чём. А если вдруг герцог Алва проникся отвращением к диктатуре Савиньяка и решил помочь Урготу, так и взрывал бы дворец в Олларии. При любом раскладе выходило мерзко. А мерзей всего было изящество, с которым Алва всё это провернул. Алва знал частоту, на которой можно было выйти на связь с лодкой. Алва всё знал — и всё предусмотрел, даже фейерверки. Накануне Андий он встретился со своими морисскими приятелями, которые прикатили в Ургот на до отвращения туристическом катерке и привезли акваланги и «невепря». Зоя долго рассматривала огромную и с виду неповоротливую дуру, похожую на свинью без головы или, если обойтись без животных сравнений, на мотоцикл-переросток, оставшийся без колёс. — Я воспользуюсь этой дивной конструкцией, — пояснил Алва, — чтобы добраться до лодки. Там я прицеплю мину и отплыву подальше, по желанию, молясь Создателю о том, чтобы «невепрь» не обнаружил свою подлую сущность и не сломался раньше времени. Впрочем, подо мной не сломается. — Куда? — спросила тогда Зоя. — Куда я прицеплю мину? О, это лучше показать. И Алва склонился над столешницей, вычерчивая на белом листе схему подлодки. Он хорошо всё продумал, этот похожий на демона белоручка: если взорвать корпус у рубки, где нет второго слоя обшивки, то вода польётся прямо внутрь и лодку уже нельзя будет спасти, как и экипаж. — Впрочем, конечно, — поделился соображениями Алва, жутко усмехаясь: волосы завязаны на морисский манер чёрным шёлковым платком, глаза такие тёмно-синие, что почти чёрные и там, в их глубине, если заглянуть, жила только злость, — особо везучие подводники, может, спасутся. Оставим это на их усмотрение, не так ли, капитан? Сжав зубы, Зоя кивнула, стараясь не думать о том, на что она обрекла капитана Лагидис, ведь это по её просьбе Поликсену вызвали на поверхность. Или не по просьбе — Алва каким-то образом догадался о втором условии, при котором Зоя пойдёт на эту авантюру. Первым условием была непричастность команды «Морской пантеры» ко всему этому. — Я отбываю незадолго до начала особенно активных празднеств. — Кстати, — спросила Зоя, — почему это вы всё время говорите «я», «я»? Этот ваш «невепрь» двухместный. — И? Я не нуждаюсь в помощниках. — Я плыву с вами. — Но акваланг… — Их два, я видела. — Второй запасной… и он вряд ли налезет на вас. — Проверьте. Алва отдавал приказания сухо и кратко. Он был отвратителен, с этим нельзя было спорить, но он смотрел на Зою как на сообщника или союзника — как кому приятней, а не снисходительно, как на заигравшуюся в капитана бабу-переростка, которой, как и всякой бабе, место в будуаре с вышиванием. И только за это Зоя не прощала, но терпела его злость. А ещё он не убил Поликсену. «Невепрь» всё-таки сломался — но когда до поверхности оставалось расстояние в две вытянутых руки. Что-то внутри «невепря» противно скрежетнуло, ходовой винт, пару раз дёрнувшись напоследок, остановился. Алва легко отпустил руль и, оттолкнувшись от воды ластами, вынырнул. Зоя последовала за ним. — Теперь, — сняв шлем, сказал герцог, и голос его прозвучал отстранённо, — вам возиться с крошкой Поликсеной. И я вам не завидую. — С капитаном Лагидис, вы хотели сказать? — хрипло отозвалась Зоя. — Не понимаю, зачем люди так стремятся найти себе несчастных и убогих, — продолжил Алва, — из природного человеколюбия или потому, что себя жалеют таким образом? И прежде чем Зоя успела выругаться в ответ, он закончил: — Это был риторический вопрос, капитан, не надо сквернословить. Ваше дело. Ваша ноша. Я бы предпочёл дать ей погибнуть, это, по моим меркам, было бы человечнее. Зоя плавала быстро, а Алва не отставал — и умудрялся ещё вести светскую беседу в процессе, так что Зоя набрала воздуха, подняла повыше голову и произнесла на выдохе: — То есть вас надо было бы утопить прямо сейчас. — Не исключаю, — мрачно отозвался Алва. И на этом невразумительный и тошнотворный диалог был прерван появившимся катером, которым управлял приятель Алвы, носивший зачем-то подушку под одеждой. — Вы вовремя, — крикнул он. И Зоя поняла, что этот Валме чуть не умер от переживаний. За Алву, что ли? Да что Алве сделается? Если даже «невепрь» не сломался… ну, почти не сломался, хотя, по словам того же Алвы, мориски их используют очень редко — потому что ненадёжные, сволочи, и даже пафосное название «цэрдо» (что значит «вепрь»), которое им присвоил проектировщик, сменили на «дицэрдо» — «невепря». Но «невепрь» не сломался! И лодка потонула наверняка самым кошмарным, но эффективным образом. И… — Капитан Гастаки, вы намерены идти в кильватере? Плаваете вы быстро, но не… Оставив его глумливые замечания без комментариев, Зоя забралась в катер. — Куда теперь? — На «Морскую пантеру», — отозвался Алва, — вас наверняка заждалась крошка капитан. Кстати, простынку для её слёз приготовили? — Идите к Чужому, — не выдержала Зоя, — вам сердце ызарги выгрызли, что ли? — Крысы, капитан, — раздался неожиданно серьёзный ответ, и Зоя даже обернулась от удивления и уставилась в спину безумного герцога, — этим занимаются крысы. Очень скоро, скорее, чем, возможно, хотелось бы Зое, они оказались на «Морской пантере». Почему-то Зое казалось, что недомаршал и его приятель с подушкой уплывут, воспользовавшись правом катерка с «Морской пантеры» свободно ходить по бухте даже в ночь Андий, но они также поднялись на борт. — Ночь Андий, — вздохнул Валме, выразительно взглянув на Алву. Тот усмехнулся и обратился к Зое: — Мой не слишком юный друг переживал, что не сможет уделить достаточно много внимания древним обычаям Ургота… — В кают-компании, — буркнула Зоя, — и, кстати, Фельпа, а не Ургота. В Урготе увлекаются мистериями, а они вашему относительно юному другу понравились бы намного меньше. — Представите нас команде? — осведомился Алва, а потом, конечно же, прибавил: — Прежде чем пойти в палату душевнобольной? — Сами представляйтесь, — нахмурилась Зоя, — ещё я случкой не занималась. — Грубо, — рассмеялся Алва, а Валме передёрнуло, — но справедливо. Зоя, тяжело ступая, шла к каюте, выделенной для Поликсены. Перед самой дверью она остановилась и на мгновение задержала готовую постучать руку: что там, за дверью? Палата душевнобольного, как выразился говнюк-герцог? Зоя прекрасно понимала, что Поликсена плачет, даже если слёз не видно. Но поверни время вспять, Зоя всё равно спасла бы капитана Лагидис. Тысячу раз бы спасла. На стук отозвались безжизненным: — Входите. Поликсена сидела на койке. Зоя невольно залюбовалась профилем, похожим на лица со старинных фресок. Вьющиеся тёмные волосы, так аккуратно уложенные в ракушку на затылке тогда, в первую их встречу, теперь растрепались, и пушистая прядь мелкими колечками сбегала по тонкой белой шее. Большие цвета самого тёмного янтаря глаза слепо смотрели вперёд, на противоположную стену каюты. — Капитан Гастаки, — глухо проговорила Поликсена, — прошу дать мне объяснение произошедшему. Прибыв на ваш корабль, я неожиданно получила приказ от самозванца по имени Рокэ Алва передать вам командование подлодкой У-1608 и правомерно отказалась. И тогда… — И тогда мы взорвали её, — хрипло закончила Зоя. — Эту подлодку. Капитан Лагидис, я… — Они сейчас задыхаются, — голос Поликсены понизился до шёпота, который звучал ещё страшнее её недавнего безжизненного тона. Казалось, Поликсена вот-вот упадёт замертво на койку, так жутко она побледнела, так расширились её глаза, так заметно дрожали руки, которые она сложила на коленях как примерная ученица. — Да, — Зоя грузно опустилась прямо на пол, в ногах Поликсены, но та не заметила. — У старпома Мартина в Талиге — семья, — заговорила капитан Лагидис, выпрямляясь, — жена, её зовут Сандра, третьего дня родила дочь, назвали Мартиной. Он перед моим уходом отдал мне письмо к ним, чтобы я отправила, он ведь уже месяц на берегу не был, а письмо лучше радиопередачи. Юнга Августин чуть не плакал, провожая меня. Он такой юный и впечатлительный, некоторое время даже влюблён был в своего капитана. Может, и теперь ещё влюблён. Я злилась на него, старалась отвадить подчёркнутой холодностью: мне тридцать, ему двадцать один: не по возрасту и не по уставу. Один из механиков, Юлий, в каюте у себя выращивал ландыши и цикламены. Никто не может понять, как же у него получается это, ведь на подлодке не самый свежий воздух. Арман… Она говорила и говорила, ровно и бесстрастно, называя всех по именам, о каждом рассказывая что-то особенное, и скоро каюта уже полнилась призраками тех, кто уже умер или медленно умирал сейчас там, под толщей серых вод Померанцевого моря. Зоя медленно встала, потянулась к Поликсене и обняла её, не слишком крепко, будто боясь сломать. Поликсена не пошевелилась, продолжая бормотать имена. — Кто-то из них выживет, — в отчаяньи сказала Зоя, — мы найдём их и спасём, кого можно. — Вы вероломно напали на нас! — вдруг крикнула Поликсена, вырываясь из объятий, но Зоя не разжала рук, и Поликсена обмякла. — Вы не из Талига, но он… Он, герцог Алва, вообразил себя в роли Создателя, точнее слепого рока, бесчеловечного убийцы тех, чьё единственное преступление состояло в службе своей стране и своему Протектору. Поликсена затихла. Зоя осторожно уложила её на кровать и тихо вышла, чтобы принести еды и успокоительного. Есть она станет вряд ли, но хотя бы поспит. О том, что творилось в кают-компании, Зоя постаралась не думать. **** Померанцевое море, бухта Урготеллы, галеас «Морская пантера» Фейерверки кончились быстро, но Марсель и предполагал, что долго стрелять никто не будет. Кому придёт в голову пялиться на салют, если можно устроить, так сказать, ночь любви с девицами, чьё количество ограничено только воображением и физическими возможностями. О, Леворукий и все его кошки, это же настоящие Рассветные сады с пикантным привкусом закатного перца! Почувствуй себя гайифским императором в морисском гареме, главное не перепутать. — Рокэ, вам какие девушки нравятся? — озвучил недавно мучивший его вопрос Марсель. — Молчаливые, — ответил Алва и поцеловал в лилейную шейку Клелию… или Латону… Какая, впрочем, разница! Клелия или Латона мурлыкнула и обвилась вокруг Алвы, потянувшись за поцелуем. Марсель даже не заметил, как это произошло, но от поцелуя Алва ловко увернулся, не обидев, впрочем, «пантерку»: вместо губ он ещё энергичней впился в её шею. Марселю на колено присела Левконоя, всё ещё мрачная и растерянная, но любую девушку можно отвлечь от тягостных мыслей, если знаешь, как, а Марсель никогда не жаловался на отсутствие воображения. У ног Алвы пила вино белокурая Ариадна, к ней присоединилась София, которая, приобняв подружку, весело спросила: — О вас разное болтают, герцог Алва. Тот невразумительно что-то промычал, продолжая обцеловывать плечи Клелии или Латоны. Или Латона, брюнетка с короткой стрижкой и потрясающими губками, которая сейчас занялась Марселем с другой от Левконои стороны? — Говорят, лучше вас нет любовника в Талиге, — протянула Ариадна, расстёгивая Софии рубашку. — Врут! — возмутился Марсель, гладя по спине Левконою, а Латона — да, её всё же звали Латона — фыркнула, налив вина в бокалы себе и Левконое. — Говорят, — присоединилась оставшаяся без рубашки София, — что в Талиге нет ни женщины, ни мужчины, которые… — Не побывали в моей постели? — усмехнулся Алва. Девушки захохотали. — Которые не хотели бы побывать там, — договорила сквозь смех София. — Опросов не проводил, — приподнял бровь Алва, вызвав новый взрыв смеха. — О, — прошептала Клелия прямо в ухо Алве (на взгляд Марселя, это было эротично, но Алва поморщился), — в вашей постели бывали и мужчины? Как любопытно… расскажите!.. Марсель закатил глаза, хотя он и сам бы не отказался услышать что-нибудь скандальное из жизни Рокэ Алвы. А потом всё-таки уединиться с Левконоей… или лучше с Софией и Ариадной? А заодно можно черноволосую Пасифаю прихватить: у той был очень выразительный взгляд, когда она смотрела на целующуюся парочку девушек у ног Алвы. — Бывали, только это не слишком интересно, — заявил Алва, аккуратно спихнув Клелию с колен, — но если вы хотите историю… — Хотим, — хором ответили девушки. — Тогда плесните мне вина. Клелия потянулась за бутылкой, но Елена её опередила и немедленно стала новой фавориткой Алвы. Тот отпил вина, усадил девушку себе на колени и поцеловал в бурно вздымающуюся грудь. И начал рассказывать: — Один мой приятель… ещё менее юный, чем виконт Валме, между прочим, как-то неумеренно увлёкся молодой особой лет девятнадцати. У ног Алвы тут же образовался кружок из полураздетых девушек, в чьих именах Марсель уже начал путаться. — Девушка была в беде, — продолжил Алва, допив бокал залпом и протянув руку за добавкой, ему немедленно долили, — и мой приятель, потеряв голову от беспокойства, стал искать причину этой беды. И выяснил, в конце концов, что узнать эту причину он может из некого документа, хранившегося в комнате, запертой на очень, — Алва провёл рукой по полной груди Елены, — увесистый замок. Елена захихикала, Алва отдёрнул руку. — Не подумайте, что это метафора, мой приятель действительно полез на рожон ради того, чтобы проникнуть в комнату. Алва замолчал — Марсель заметил, что взгляд его на мгновение остекленел. Не от вина же, в самом деле!.. — И что же он сделал? — поторопила рассказчика блондиночка слева. — Соблазнил охранников? — предположила брюнетка справа. — Для начала он поджёг дом, чтобы выкурить оттуда всех обитателей, — медленно сказал Алва, — кстати, нет ли у кого сигарет? — Капитан Гастаки запрещает курить на корабле, — вздохнула Елена и попыталась укусить Алву за мочку уха, но тот отстранился и её тоже прогнал с колен. — Увы, — пожал плечами Алва, — тогда продолжим без никотина. Пока перепуганные жильцы в ночных рубашках разбегались во все стороны, мой приятель забрался в дом, вооружившись «астрапом». Вы знаете, что такое «астрап»? Девушки замотали головами, а Марсель вынырнул из-под руки Левконои: — Здоровенная железная трубка, плюётся огнём. — Противотанковый гранатомёт, — снисходительно поправил Алва, — хотя суть виконт передал верно. — Гранатомёт? — восхищённо прощебетала отвергнутая Клелия и потянулась к молнии на брюках Алвы. Тот не стал возражать и только сел поудобней. — Длинный?.. — Длинный. И вынес, — длинные волосы Клелии разметались вокруг бёдер Алвы, — к Леворукому дверь вместе с замком и частью стены. — Ого-о! — протянули девушки, вместе с Марселем. — Да, пламенно мой приятель желал добиться разрешения тайны своей возлюбленной. Кстати, никогда не стреляйте из «астрапа» в закрытом помещении… Все согласно закивали, а потом: — И что же там было? — глубокий голос Левконои перекрыл вздохи остальных девушек, только она одна, казалось, думала не об «астрапе» и его длине, а об истории. — Ничего. — Белые пальцы пробегали по тёмным волосам девушки. Марсель перестал слушать и не отрываясь глядел на полуприкрытые глаза Алвы. Как только он умудряется говорить таким ровным тоном? Вот же выдержка!.. — Как ничего? — разочарованно выдохнула Елена. — Ничего, что стоило бы таких усилий, — тонкая рука на мгновение замерла, пальцы сжались, а потом расслабленно легли на голову Клелии, — в конце концов мой приятель потерял и к девице всякий интерес. Марсель попытался связать услышанное со сплетнями, бродившими по Олларии по поводу пожара в психушке, но хмель, София, Пасифая, Ариадна… так мешали. Утром он как следует обдумает эту историю, в ней явно что-то нечисто… Двери в кают-компанию распахнулись как раз тогда, когда Елена наконец отпихнула Клелию и снова прилипла к Алве. На пороге стояла неизвестная Марселю девица, видимо, связистка. — Прошу… прощения, — выпалила она, — но это срочно. — Сообщайте капитану, — отмахнулся Алва, — и присоединяйтесь к нам. — Это касается не капитана Гастаки. Сообщение адресовано лично вам. Оно передаётся по всем каналам. — И что там? — спросил Марсель, потому что Алва, похоже, слушать не собирался. — Верховный Протектор Талига приказывает герцогу Алве явиться во Дворец в течение двадцати четырёх часов. Иначе будут казнены как король, так и королева, а сам он будет объявлен изменником. И… — девица, похоже, отличалась скромностью, а потому сбилась, — сообщение завершается словами: «Герцог, если вы не жалеете своего короля, пожалейте хотя бы свою любовницу». — И это — по всем каналам? — восхитился Марсель. — Савиньяк не стес… Он не договорил, потому что Алва, смахнув с колен обиженно пискнувшую Елену, вышел из кают-компании.