Проект «Одинокий»

Оллария, больница Святой Октавии Лючио сдержал обещание и пришёл, хотя Дик и не надеялся. Он привык быть здесь один и уже почти не скучал по семье. Но, конечно, если бы не эр Август, было бы куда тяжелей… и вот теперь, благодаря эру Августу, у Дика появился собеседник. — Быстро тут всё в порядок привели, — заметил Лючио. Они разговаривали в палате — и, по незнанию, конечно, Лючио уселся прямо на кровать. Дик хотел возразить, но потом подумал, что стул-то всё равно один и не на пол же усаживать гостя. Наверное, эр Август просто не подумал об этом, у него столько других дел. Надо будет в следующий раз попросить второй стул. — В порядок? — не понял Дик. — Пожар же был. Не помнишь? — В голубых глазах Лючио мелькнуло беспокойство. — Не помню, — нахмурился Дик, пытаясь найти в памяти хоть след, на мгновение показалось, что он вспоминает какое-то ощущение… будто кто-то взял его за руку… кто-то… Но тут же резко разболелась голова, так что Дик принялся тереть лоб и бросил попытки восстановить в памяти пожар. Может быть, он тогда потерял сознание от дыма, потому и не помнит. — Ладно-ладно, — махнул рукой Лючио. — Я тоже вечно всё забываю, а тебя ещё и лечат… Дик хотел сказать, что его никто не лечит, что он здесь по другой причине, но было нельзя: кто знает, можно ли настолько довериться Лючио? Поэтому Дик поддакнул: — Да, каждый день нужно пить лекарства. — Ну, да… Слушай, — Лючио сел на кровати поудобнее, — ты не обидишься, если я спрошу… Мне просто очень интересно… У тебя бывают, ну, видения? И прежде, чем Дик удивился вслух, Лючио торопливо добавил: — У меня бывают, а ты же Повелитель Скал, тебе тоже должны мерещиться… камни там… обвалы, всякие такие штуки. Об этом с Диком никто и никогда не говорил. И странно было, что полузнакомый человек вдруг вспомнил о забытых всеми титулах повелителей стихий, которые разве что в кино вспоминают и то как-то глупо. Дик пару раз в кино бывал — и всё на приключенческих костюмных картинах. И вот там Повелители Волн, разряженные в лиловые кружева, обрушивали гигантские волны на вражеские города, а Повелители Ветра использовали воздушные потоки, чтобы летать. И Дику это казалось ужасно глупым. — Но это же просто титул, — пожал он плечами, — просто слова. Сейчас… сейчас даже «герцог Надора» — просто слова… Эр Август сказал бы, что так беседовать с едва знакомым человеком неразумно, но Лючио, с его светлыми глазами, открытой улыбкой и весёлым голосом, вызывал в Дике невольное доверие. — Нет! Это не просто слова! Я… — Лючио поколебался, но потом решительно произнёс: — Я дам тебе кое-что попробовать. Раньше без этого у меня видений не было. — Я боюсь, — медленно произнёс Дик, ему не хотелось возражать Лючио, — что это запрещено здесь. — Да кто узнает-то! — хлопнул его по плечу Лючио. — А ты узнаешь о себе что-то новое. Это не опасно, если чуть-чуть. И ваш главный врач сказал, что можно один раз. Лючио говорил очень уверенно — и явно что-то скрывал. Откуда, в конце концов, ему с его не талигойским именем знать о повелителях стихий? Тоже, наверное, кино смотрел. — Хорошо. — Если это будет какое-то лекарство — ничего. Он-то настоящих лекарств не пьёт. И если эр Август знает… это решило вопрос. — Да, хорошо. Лючио хлопнул в ладоши и вытащил из кармана брюк две тонкие палочки. Смотри, я покажу, как делать… Ричард взял одну из палочек и понял, что это шприц — тонюсенький, с едва видной иглой, но шприц. — Нужно уколоть в вену, — пояснил Лючио. — Совсем не больно. — А если я не… не попаду? — Могу я, — быстро предложил он. — Некоторые колют в запястье, но у тебя они заклеены… а почему? Дик уже и забыл о широких полосах пластыря на обоих запястьях и взглянул на них, словно впервые видя. — Это… это крысы, — неуверенно ответил Дик. — Какие крысы в больнице? — пробормотал Лючио, потом тряхнул головой: — Ну да ладно! Так тебе уколоть? — Я сам! — вздрогнул Дик и взял шприц. Глубокий вдох — и тонкая игла легко вошла в руку, оставляя лёгкое неприятное ощущение. Дик нажал на поршень. — Ну как? — спросил Лючио, наклоняясь ближе. Его лицо надвигалось, становясь огромным: голубые глаза, золотистые волосы, почти белые на висках… — Ну… как… — донёсся незнакомый голос, он звучал издалека и отовсюду, отражаясь от стен каменного лабиринта. Дик зажал уши, желая заглушить эхо от камней. На мгновение наступила абсолютная тишина глубокого колодца или каменного мешка. И тут в этой тишине Дик услышал шуршание. Крысы? Тысяча лапок крыс? Коготки и хвосты — по камню! Но нет, Дик увидел струйку мелких камешков и песка. Сначала одна такая струйка стала сбегать с чёрной стены на вид монолитного камня, потом другая, третья — и вот уже сотни песочных ручейков струятся с чёрных глыб. Дик понял: камень плачет, это не песок и мелкие камешки, а слёзы камней сбегают на пол колодца. Колодец. Пересохший колодец в Надоре. Почему Надор плачет? Дик заметался по дну колодца: почему камень плачет? По кому он плачет? Ручейки становились речками, горными речками — песок и камни перескакивали с уступа на уступ, река камней, бурный поток, страшный поток, грозный поток, как песнь, с которой идут в бой, в последний смертный бой. Как клич, как стяг. Пол исчез, поток поднял Дика над поверхностью колодца и понёс по дороге, под ногами камни были мягкие, будто ладони. Дик смотрел на валуны впереди — и не боялся. А по сторонам мелькали стволы деревьев, где-то позади остались поля и редкие фермы. Ветер бил в лицо, солнце слепило. Осеннее солнце может быть холодным и горячим одновременно. Как? Почему? Синее небо, какое безумное тёмно-синее небо, какие белые облака и слепящее солнце. Где-то там, в этом небе, распластав крылья, ловит встречный ветер чёрная птица. Дик хотел крикнуть птице, позвать её к себе, но не смог поднять рук из-за широких бинтов на них. Красных мокрых бинтов. Во рту — вкус крови, от неё затошнило, только бы не вырвало на камни, на каменные ладони. Дик посмотрел под ноги, но камней уже не было, поток остановился, деревья не мелькали больше, они обступали по обеим сторонам дороги. Солнце спряталось за огромным деревом. Высоко, на самой тонкой ветке, в свете и ветре дрожал последний листок, красный, он словно горел в солнечных лучах. Птица взмыла на потоке воздуха ещё выше. Листок дрогнул — и оторвался, он падал, кружась, мерцая, и больше не дрожал, он приготовился умирать. Тот, кто был всё время рядом, взметнул руку — белые пальцы на фоне бесконечной синевы, кольца сверкнули в лучах — листок медленно и плавно опустился в ладонь и там успокоился, красное сердечко в белой тёплой ложбинке. — Ты не умрёшь, — чёрные волосы коснулись ладони, тот, кто всё время был рядом, склонился к листку и прошептал: — Я не позволю. Бережно, будто листок и был чьим-то живым сердцем, он спрятал его в складках рубашки, на груди. Чёрная птица взмыла по спирали, растворяясь в синеве. **** Оллария, больница Святой Октавии Когда Ричард свалился на пол и, глядя в пустоту совершенно остекленевшими глазами, стал что-то бормотать, Альдо перепугался. Обычно, даже в первый раз, уколов «креду» всё же остаёшься в сознании. И уж точно никогда прежде Альдо не видел, чтобы у кого-то вот так стекленели глаза… — Ну как? — осторожно спросил Альдо, но Ричард ничего не ответил. — Ну… Альдо попятился, вслепую нащупал ручку и резко толкнул дверь, а когда она не открылась, выругался, вспомнив, что в проклятой больнице двери раздвижные. Как хорошо, что ненормальный главный врач сам завёл разговор про «креду» и про больного из восьмой, а то иначе беды не оберёшься. Хотя и сейчас весёлого мало — если парень умрёт, всё равно за ним, за Альдо, явятся. Выйти Альдо решил через заднюю дверь — чтобы точно не столкнуться со Штанцлером. Санитары — не страшно, санитарам сказали, что он может приходить в больницу, когда хочет, они и не заметят… а вот самому Штанцлеру лучше не попадаться на глаза сейчас. Может, у парня аллергия? Может, Штанцлер таким образом от него избавиться хотел, а потом всех кошек на Альдо повесить?.. Мысли путались. Альдо торопливо шёл по коридору — лишь бы не бежать, если побежит, точно внимание привлечёт. Вот и дверь. Ну эта хотя бы не раздвижная. Альдо пинком распахнул её и выскочил на улицу. Задний двор больницы он смутно помнил ещё по ночи пожара. Здесь собрались все — и пациенты, и санитары, тут же стоял Альдо, ошарашенный целой цепью странных происшествий: и видения, и облава, и неожиданное решение патрульных… Сейчас двор был пуст, если не считать — Альдо невольно присвистнул — потрясающей чёрной машины с открытым верхом и блестящими, тоже чёрными, кожаными сиденьями. Это же «моро», снятый с производства уже десять лет как, а всё ещё — одна из лучших марок! И в зажигании болтались ключи. Альдо оглянулся. Двор был пуст и из окон никто не высовывался. Машина, которой позавидовал бы даже придирчивый Робер, стояла здесь, никем не охраняемая. Садись — и езжай! Не слишком уверенно Альдо сделал пару шагов в сторону «моро». Потом ещё пару. И вот уже он мог коснуться полированной дверцы, открыть её. Через мгновение Альдо уже сидел за рулём и, дрожа от возбуждения, заводил «моро». Тронуться с места он не успел: чья-то рука железной хваткой вцепилась в воротник рубашки, и Альдо почувствовал, как его резко дёрнули вверх. Ткань треснула, но не порвалась, ворот впился в горло. Пришлось поддаться и встать. — Ещё раз увижу вас рядом с моим автомобилем, пристрелю, ясно? — раздался над ухом ледяной голос. Ворот снова дёрнули — и Альдо покатился по жухлой траве. Вскоре чёрный «моро» унёсся прочь, но Альдо успел заметить номер. Заметить и запомнить. До вечера он был сам не свой. То принимался думать о Ричарде, то вспоминал машину и ледяной голос, то начинал потирать полученные при падении ушибы. В первый раз Альдо пожалел, что гоганов нет рядом — что хотя бы кого-то нет рядом. Следить за ходом мысли рыжих было страшно неудобно, но с ними хотя бы впечатлениями делиться можно было! А потом он вдруг вспомнил о предложившем помощь Протекторе. И раз уж слово Савиньяк сдержал — квартирка была небольшой, но удобной и без тараканов — то почему бы к нему не обратиться снова? Ужас, который охватил Альдо тогда, во Дворце, теперь казался смешным и нелепым. В самом деле, зачем бы ему бояться Протектора? Что он сделает — и главное, за что? Это Карваль устроил мятеж, а Робера по ошибке схватили… Во Дворец Альдо явился вечером, когда уже темнело и на улице загорались фонари. Он бы пошёл раньше, но нужно было привести себя в порядок, продумать, что он скажет, о чём попросит — и что может предложить. Неожиданно его пропустили без возражений, даже цепная блондинка и не подумала вставать из-за стола, она только посмотрела сквозь Альдо и сообщила Протектору по внутреннему телефону, что пришёл посетитель. Лионель всё ещё сидел в своём кабинете! Интересно, он вообще спит?.. Но, наверное, спать уже хочет, потому так сильно проветривает. Альдо поёжился: по кабинету просто ветер гулял, хотя окна, судя по ровно висящим и плотно задёрнутым шторам, открыты не были. — Прохладно, не правда ли? — Савиньяк поднял голову и прищурился на Альдо. — Не жарко, — слабо улыбнулся Альдо, подумав, что сам Лионель как и в прошлый раз был только в пиджаке, даже ничего не накинул на себя поверх. Вот же рыбья кровь, — но неплохо, мне нравится прохлада. — Вряд ли, — вздохнул Савиньяк, — но придётся потерпеть до приезда стекольщиков. Присаживайтесь. Чем обязан? Так кто-то стекло разбил, вот почему такая холодина. Не подумав, Альдо ляпнул: — А почему сразу стекольщиков не позвали? — Они бы отвлекали, — туманно ответил Савиньяк, а Альдо ничего не понял, но кивнул. Затем Протектор повторил свой вопрос: — Так чем обязан? — Хотел спросить насчёт Робера Эпинэ, — выпалил Альдо. — Ну, так спрашивайте, — это должно было прозвучать подбадривающее, но ровный тон сбивал. — Ну… — замялся Альдо. — Его забрали в тюрьму… Савиньяк уже мог бы и понять, что именно хотел узнать Альдо, но молчал. Он отложил ручку, сложил лежавшие перед ним бумаги аккуратной стопкой и теперь, не моргая, смотрел своими проклятыми чёрными глазами, в которых ничего не прочтёшь, на вконец растерявшегося посетителя. — Вот я и пришёл… узнать, — лоб Альдо покрылся испариной, несмотря на холод, — можно ли его увидеть. — Что же вы сразу не сказали? — будто издеваясь, спросил Лионель, но тяжёлого взгляда не отвёл. — Я бы вам объяснил, что Робер Эпинэ выпущен из тюрьмы, так как мы не нашли в его действиях состава преступления, а как невольный соучастник он уже искупил свою вину. — Ах, вот как! — не удержавшись, воскликнул Альдо, утирая пот со лба. — И теперь он где-то в Олларии, — продолжил Савиньяк, — однако я не могу вам сказать, где именно, он, конечно же, не доверил мне эту информацию. Впрочем, у Верховного Протектора свои связи, так что могу вам подсказать, если интересно… — Интересно! Прошу вас! — Альдо с трудом усидел на месте. — Спросите, — как-то нехотя продолжил Савиньяк, — у баронессы Капуль-Гизайль. Она наверняка что-то знает, вы понимаете, о чём я. — По… понимаю, — смешался Альдо, но тут же подумал, что если баронесса красива или хотя бы точно не морская свинка, то понимает. — Вот и прекрасно, — тень улыбки скользнула по бледным губам Протектора, — значит, я ответил на ваш вопрос. Узнав, что Робер больше не в тюрьме, Альдо почувствовал страшное облегчение и только сейчас понял, как, на самом деле, беспокоился о Робере. Но было ещё кое-что. — Господин Верховный Протектор… я в Талиге недавно, но… тут… — Не стесняйтесь, господин Ракан. — Дело в том, — Альдо поглубже вдохнул, — что меня пытались убить! — О. — И я бы хотел знать, кто… кто это был. — Предлагаете погадать на птицах? Как можно более красочно Альдо пересказал Савиньяку то, что произошло на заднем дворе больницы, изменив пару деталей. По его рассказу вышло, что он, Альдо, просто разглядывал красивый автомобиль, а владелец этого автомобиля не просто отшвырнул его прочь безо всяких причин, но пригрозил и даже выхватил револьвер и выстрелил, но промахнулся. — И, — подвёл итог Альдо, — я запомнил номер машины. Поможет это? — И какой же номер? — или Альдо показалось, или на лице Савиньяка мелькнул интерес. — Вы скажите, а я позвоню и узнаю. — Хм, «КЭ 907 В». Савиньяк моргнул, а пальцы его, до того неподвижные, странно дёрнулись. — Как интересно. И вы, господин Ракан, говорите, что этот человек в вас стрелял и промахнулся? — Д-да. — Кто-нибудь ещё видел это? Никто не видел, но Альдо зачем-то выпалил: — Да, мой приятель из окна смотрел. — И у этого приятеля есть имя? — Ричард Окделл. Савиньяк поднял бровь. **** Оллария, дворец Верховного Протектора Алва явился около полудня, когда до истечения срока оставалось ещё очень много часов. Лионелю позвонили патрульные с одного из постов, стоящих на въезде в город, и сообщили, что «моро» с номером «КЭ 907 В» уже в городе и что в машине только водитель. И потому к появлению Алвы у Лионеля уже всё было готово, в том числе журналисты и отряд из четверых агентов «Пегой кобылы», переодетых в штатское, чтобы раньше времени Алва не догадался о ловушке. В кабинет, в ожидании появления бывшего первого маршала, набилась целая толпа, над которой возвышались целых две кинокамеры — событие обещало быть эффектным, а потому запечатлеть на плёнку его нужно было непременно. Пожалуй, так было даже удобно: сквозь толпу сложней бежать, а Алва обязательно попытается сбежать. Лионель и Катарине позволил присутствовать, и королю, конечно, подумав, что не лишне будет продемонстрировать вполне живого Фердинанда народу, а то слухи о том, что король был удушен в первый же день протекторства Лионеля, становились всё более навязчивыми. Пришёл, конечно, и Арно, который в последнее время вообще завёл дурную привычку присутствовать на всех более или менее важных событиях. А вместе с ним — и Валентин Придд с Шабли. Придд выглядел бледней обычного, Лионелю даже показалось, что под глазами у него залегли тёмные круги. Не спит ночами над «Черешней»? Мальчишка озабоченный. С другой стороны, лучше так, чем он стал бы искать повод сбежать из Дворца ради какой-нибудь женщины. У Лионеля мелькнула мысль, выяснить, нет ли в самом Дворце у Валентина предмета обожания? Красивых женщин здесь хватало, начиная с — Лионель скользнул взглядом по как всегда бесстрастной Селине — королевы. Впрочем, Придд и его увлечения подождут. Катарина стояла, поддерживая под руку мужа. Одета она была очень скромно — закрытое синее платье длиной почти до щиколоток, никаких белых сарафанчиков. Валентин застыл у окна. Он аккуратно отодвинул штору, чтобы жидкое осеннее солнце проникло в кабинет, и без того прекрасно освещённый. Возможно, так Придд выражал свою тоску по свободе. Рядом с Селиной протектор по внутренним делам Колиньяр о чём-то оживлённо беседовал с Арно. Судя по страдальческому выражению лица, жаловался на гастрит или своего бестолкового сына-наркомана. Арно растерянно кивал: все знали, что Эстебан из святой Октавии выходил только затем, чтобы в тот же вечер попасть обратно. Бессмысленное существо. Лионель поморщился. В Агарисе законы об употреблении наркотиков очень строгие. Не пора ли ужесточить их и в Талиге? Подобный закон Фердинанд подпишет с удовольствием, его даже не придётся убеждать. Лионель давно и сильно устал от всех этих спорщиков, на каждый закон, на каждый шаг имевших своё драгоценное мнение людей, лишённых власти, но при этом имеющих достаточно идиотизма, который обычно именовался «свободой воли». Почему они не могут замолчать и делать то, что им говорят, а не на каждом шагу строить интриги? В первый год протектората случилось несколько покушений на самого Верховного Протектора, одно из которых предотвратила Селина, другое Алва (Лионель сейчас подозревал, что Алва в тот вечер просто ошибся дверью, а дальше действовал машинально). Как раз после второго покушения Лионель и создал «Пегую Кобылу». Дальше — больше: во дворце появился герцог Окделл и устроил светопреставление в духе то ли героического эпоса, то ли балагана. Последним его подвигом стала попытка спасения Вальтера Придда от расстрела. Пришлось героя упечь в психушку ко всеобщей выгоде — именно тогда появился Штанцлер с оставшимися от Сильвестра документами по проекту «Одинокий». Неподвижный до того Придд вдруг вздрогнул и отвернулся от окна. И почти одновременно с этим зазвонил внутренний телефон, соединявший кабинет Протектора с малой проходной, через которую только можно было попасть в кабинет Протектора. Девица Арамона взяла трубку, выслушала сообщение и молча дала отбой. — Он здесь, — одними губами сообщила она Лионелю. И будет самое большее — через полминуты, тут всего-то дел — подняться на второй этаж. Журналисты загудели, оба оператора кинулись настраивать — или что там они делали? — камеры. Арно вертел головой и уже не слушал Колиньяра. Зря мальчишка сюда пришёл… Алва может ляпнуть лишнее, чтобы отомстить. Такие, как он, подводными лодками не ограничиваются, даже лучшими подводными лодками не то что в талигойском флоте, а вообще в Золотых Землях. Такие, как он, ударят и по личному. Верней, по тому, что они считают личным. Все затихли в одно мгновение, обернулись к двери: там на пороге появился герцог Алва. Лионель невольно восхитился — чёрная куртка, распахнутая на груди, из-под неё того же любимого Алвой цвета шёлковая рубашка, туфли блестят: даже не запылился в дороге. — Хотел меня видеть, Ли? — громко спросил Алва и тут же отвлёкся на подчёркнуто придворный этикет: поцеловал ручку побледневшей Катарине, отвесил поклон идиотски заулыбавшемуся Фердинанду, а затем всем присутствующим, раскланялся с отошедшим от окна Валентином. — Итак, Ли, верно я понял, что согласно твоему приказу я должен был в течение двадцати четырёх часов явиться во Дворец? Лионель скользил глазами по толпе, выискивая агентов «Пегой кобылы». Все четверо постепенно приближались к Алве. Ещё минута — и ему отрежут путь к отступлению: ни назад, ни в боковую дверь он не уйдёт. — Так получилось, Росио, что у меня к тебе накопилось несколько вопросов, — улыбнулся Лионель, — пойми меня правильно, их можно было решить только с тобой. Дело сделано. Агенты — на местах и теперь можно говорить прямо. — Кстати, о вопросах, — Алва стоял уже у самого стола Протектора, — я пристрелил наших с тобой давних приятелей Ги и Иорама, не возражаешь? В зале ахнули, а королева совершила попытку упасть в обморок. — Чем же провинились наши приятели, Росио? — Лионеля слегка затошнило от запаха духов, слишком свежи были воспоминания об этом запахе на губах и всём теле. Впрочем, возможно, затошнило его от той лёгкости, с которой Алва говорил об убийстве обоих Ариго. И, кстати, почему он забыл о бедном недоразвитом Килеане, которого застрелил в тот же день? — Распространяли сплетни, — пожал плечами Алва, — а я законопослушный подданный протектората и внимательно слежу за бурной законотворческой деятельностью Верховного Протектора, в скобках замечу, ты трудишься днём и ночью, Ли. Количество новых законов у нас можно сравнить только с количеством казней и ссылок. — Сплетни, Росио? — Лионель придал своему голосу как можно более удивлённый тон. Алва задумчиво посмотрел на кольца на правой руке: — Клевета на Протектора карается смертной казнью, я прав? А эти двое распространяли клевету… весьма пикантного содержания. Ты бы всё равно расстрелял их, Ли. Днём раньше, днём позже… я беспокоился о твоей репутации. Простишь мне эту слабость? По-дружески? В зале зашептались. Для большиства этот разговор был бесплатной кинокартиной с двумя ослепительными звёздами в главных ролях. Но Алва был прав, конечно: после того, как Иорам сделал те фотографии, он был обречён. Таковы правила игры. — А Килеан ур-Ломбах? — Ах, этот… — теперь внимания Алвы удостоились кольца на левой руке. — Я, признаться, удивился, что его не арестовали за беспорядки на улице Рамиро Вешателя. Он нарушил твой прямой приказ, Ли. Разве ты не знаешь? — Ты уже не Первый маршал, Росио. — Мой король не освобождал меня от присяги, — просто ответил Алва. — Значит я всё ещё Первый маршал, даже если ты, Ли, с этим не согласен. Не дожидаясь ответа, Алва повернулся к затаившим дыхание зрителям, на мгновение Лионелю показалось, что он сейчас поклонится — и тут же загремят аплодисменты со всех сторон. Но Алва не поклонился, он громко и чётко спросил у — Лионель удивился этому — Фердинанда: — Ваше величество, Первый маршал Рокэ Алва выполнил приказ? — Но я… ничего не приказывал. Я… — Это был мой приказ, Росио. Но его ты выполнил. И я рад, что ты предпочёл повести себя благоразумно. Алва мгновенно обернулся и сказал, глядя Лионелю прямо в глаза. — Я надеюсь, Ли, что ты тоже будешь благоразумен. Лионель хотел было ответить, но так и остался с приоткрытым ртом, потому что Алва вдруг побежал. В сторону окна. И прежде чем агенты «Пегой кобылы» успели его схватить, выпрыгнул — зазвенело разбивающееся стекло, посыпались осколки. Все ахнули — и вот тут-то должны были зааплодировать — но вместо аплодисментов Лионель услышал лишённый всякого выражения голос Валентина Придда: — Похоже, протектор больницы Святой Октавии всё-таки уволился. **** Торка, лес неподалёку от Доннерштрааля Зима захватила их давно и накрепко. Скрутила в своих медвежьих снежных объятиях и который месяц уже листала книжку с картинками: белый лес, полыхающее алым и оранжевым небо с облаками, размётанными ветром, красные носы бывших пограничников, медведи-шатуны, дымящиеся тарелки с мясным бульоном (если удавалось раздобыть мяса), ветки в меховых капюшонах, обросший белой бородой Ноймаринен, а иногда, в отражении синего льда очередного горного озерца — устрашающая физиономия и лохматая шевелюра (только немного лучше, чем у медведей-шатунов) самого Жермона. С каждой неделей бывшие пограничники всё больше походили на персонажей какой-нибудь бергмаркской сказки о разбойниках. — Генерал, — Жермон уже, строго говоря, давно не был генералом, но его так назвали по-прежнему, — разрешите спросить? — Спрашивай, Ойген, — вздохнул Жермон, внимательно оглядывая каждый куст. — Я, конечно, не подвергаю сомнению твои решения, но разве «смутное беспокойство», или «неявная тревога», или… — Я понял-понял, — Жермон похлопал по плечу Райнштайнера, стряхнув попутно с него изрядную часть снежной маскировки, — но уж прости меня за это, мне нужно было проверить, мне третью ночь снится Ворон, а наутро я будто с похмела, надо было проверить эту полянку! — Да-да, — Ойген, конечно, сейчас поморщился на «похмело», но против правды не попрёшь. Во сне они с герцогом Алвой (почему, кстати, он, а не какая-нибудь кэналлийская красотка, если уж нельзя без кэналлийцев?) пили его вино вёдрами, сидя на этой самой полянке, причём летом и беседовали о судьбах Талига. — А ведь какое здесь небо летом, — продолжил свои мысли вслух Жермон, — в нём ласточки с белыми животиками… — Я помню, — отозвался Райнштайнер, который это третий день слушал и всё ещё не стукнул Жермона, что трудно было оценить как дружеское расположение, скорее как безграничное терпение, но на том спасибо. — Мы почти дошли до укрытия, — примирительно сообщил Жермон. Укрытий у них хватало, но это было особенным. Там условились прятаться в самом крайнем случае, потому что отыскать эту скрытую буреломом полянку было очень сложно, но если бы люди Савиньяка нашли ход по оврагу, по которому можно было пролезть под буреломом и про который когда-то сказал Жермону Алва, то бежать мятежникам стало бы совсем некуда. Ансела и Ноймаринена они оставили караулить очередной временный лагерь, потому что была очередь Ансела готовить, а Ноймаринен сказал, что по оврагам в этот раз не станет лазить. Жермон надеялся, что и Ойген откажется, но бергера так просто было не свернуть. Раз решив, что он пойдёт вместе с другом Германом, Ойген от этой мысли не отказался бы уже ни за что. — Я помню, где укры… — начал было Ойген, но осёкся, увидев, как меняется лицо Жермона. — Ойген, — прошептал тот, — Ойген… Ойген! — Пахнет мясом, — спокойно отозвался он. — Жареным, Ойген! — если можно было орать шёпотом, то Жермон заорал. За столько времени впервые настоящий запах жареного мяса, а не бульона! И не во сне! Кто?! — На твоём месте, Герман, я бы задумался: кто пробрался на эту поляну и жарит там мясо на костре? Если это туристы… — Туристы так далеко не забираются, — говорить было трудно, из-за слюны, но Ойген хоть и наделён нечеловеческой выдержкой и невыносимо дотошен, а прав. Кто мог быть там, на их секретной поляне… с мясом? Жермон спрыгнул в овраг и пошёл знакомым путём, подныривая под стволы деревьев, перегораживающие путь, и осторожно отодвигая ветки, чтоб не поломать их и оставить проход под оврагом по-прежнему невидимым. С каждым шагом дразнящий запах усиливался. А вскоре послышался весёлое потрескивание веток в огне, а ещё ближе — и к потрескиванию присоединился голос, что-то напевающий. Очень знакомый голос, который пел что-то на прекрасном кэналлийском. Жермон пошёл быстрее, попутно пытаясь сообразить, а не снится ли ему всё это, но не похоже: во сне было лето и ласточки, а тут вполне правдоподобная зима, снег, мороз. Опять-таки во сне никаким жареным мясом не пахло, вообще ничем не пахло. — Доброго дня, господин граф, — это, действительно, был герцог Алва. В расстёгнутом тулупе с воротом из какого-то серебристого меха, возле костра, на котором что-то жарилось. — Вы на удивление скоро явились. Я приготовился ждать несколько дней. Как видите, запасся провизией. Присоединяйтесь, кстати. И спутника вашего зовите. У меня и вино есть. Граф? Из всей длинной речи Жермон только это и услышал. Почему Алва назвал его графом? Не подольститься же хотел. — Граф? — переспросил Жермон. — Вы не станете упрекать меня за то, что я… поспособствовал? — Алва встал и повернулся прямо к Жермону. — Ваши братья совершили такую низость, на которую… а впрочем, какая разница. Всё равно подробностей я не знаю, а потому рассказывать мне вам нечего. Значит оба его брата мертвы… Наверное, нужно было почувствовать скорбь, но… Голос незаметно подошедшего Ойгена прозвучал как голос совести: — Герман, соболезную твоей утрате. — Благодарю, — неуверенно ответил Жермон. — Добрый день и вам, барон, — кивнул Алва, потом сделал широкий жест, будто приглашал к столу в своём доме, а не к костру посреди заснеженного леса, — садитесь, нам нужно поговорить. Но сначала давайте поедим. Новости о братьях отвлекли от недавних сомнений насчёт сна и яви. Такое бы не приснилось. Что же натворили Ги и Иорам, если их решил убить Алва? И как там теперь Катари? Последний вопрос Жермон решил озвучить, когда они сели на большое бревно и протянули руки к огню. — Почти готова, — задумчиво протянул Алва, а потом добавил после паузы, — я о свинине. Почти готова. А королева в здравии. Весьма бойкая особа. Что-то в голосе Алвы насторожило Жермона. — Что… вы имеете в виду, герцог? — спросил он, отвернувшись от костра. — Вашу сестру, граф, спасло то, что она беззащитна… то есть, не могла бы выстрелить раньше, чем выстрелил я, потому что не владеет огнестрельным оружием. А безоружных я не убиваю. В голове зазвенело. Что сделали братья, что сделала Катари?.. — Давайте согласимся на том, — нетерпеливо сказал Алва, — что ваша сестра жива и здорова, а братья мертвы, что вы теперь граф Ариго, а я проехал столько хорн не ради светских сплетен. Жермон был так потрясён, что даже не нашёлся с ответом. Что герцог Алва назвал светскими сплетнями?.. Вести, которые он принёс? Так мог бы не ехать! — А ради чего, герцог? — отозвался Ойген. Пока Жермон и Алва разговаривали, он уже снял мясо с костра и теперь раздал всем по шпажке. Жермон поколебался пару мгновений, прежде, чем принять угощение — получить что-то из рук Алвы теперь казалось ему отвратительным… но, с другой стороны, так они сэкономят свои собственные припасы. — Простите, соль есть? — спросил бергер, не дождавшись ответа Алвы. — И, если позволите, вы только что сообщили генералу о смерти его братьев, а также нелестно отозвались о его сестре. Его вопросы вполне ожидаемы. — Соль и стаканы возле бревна, как раз рядом с вами, — Алва протянул Ойгену объёмную фляжку. — Я предпочёл бы иметь дело только с вами, барон. Или с герцогом Ноймариненом. Но, по неизвестным мне причинам, мне… удалось связаться, назовём это так, только с вашим другом. Впрочем, хорошо, что вы пришли. — Связаться? — капли жира стекали со шпажки на перчатки Жермона. — Назовём это так, — с нажимом повторил Алва. — Вы будете меня слушать или нет? Если будете, ешьте и не перебивайте. Жермон молча принялся за еду. Доставшийся ему кусок был раза в три больше той порции, что ждала его в лагере. Но Алва сумел отравить радость от неожиданного обеда. Даже вино не подняло настроение. Оставалось только жевать и слушать герцога, который говорил с таким видом, будто у него болели разом все зубы и очень жали ботинки. — Так вот, — рассказывал Алва, усаживаясь и наливая себе вино из другой фляги, — я кое-чем обязан одному человеку. И хочу его отблагодарить. Не возражайте, граф Ариго! Это будет интересно не только мне, но и герцогу Ноймаринену, как минимум. Вам нужно помочь переправиться через границу графу Гирке. И хорошо бы, если при этом позорном побеге граф погибнет, во всяком случае, для окружающих. Где вы найдёте подходящий труп, мне не интересно. Но вы найдёте. Не отвлекайтесь от свинки, граф Ариго, вы с таким вожделением на неё смотрели. А я могу предусмотреть ваши вопросы и ответить на них, не затягивая беседу, откровенно говоря, мороз мне не по душе. Итак, почему вы мне поможете отблагодарить одного человека, я уже объяснил, теперь вопрос о том, почему граф Гирке сбежал. Он имеет непосредственное отношение к созданию «Ирэны». Вы знаете, что такое «Ирэна»? Не отвечайте, по глазам вижу. «Ирэна» — это вид бомбы невероятной мощи, смертельно опасной как для тех, на кого она сброшена, так и для тех, кто сбросил. Граф тут недавно как следует осознал, что натворил, и не желает продолжать разработки. Как вы понимаете, его решение всем на пользу, но вот если его поймают, то… то разработки он уже всё равно не продолжит, конечно. В общем, цели у графа благородные, что должно вам обоим понравиться. Алва сделал паузу, отпил из фляги и продолжил: — После того, как вы поможете графу Гирке, вы должны будете покинуть этот горнолыжный рай и двигаться на юг, в столицу. Вы там понадобитесь больше, чем здесь. Или по меньшей мере прекратите объедать местное население. — Мы не объедаем, — не выдержал Жермон. — Мы им платим. — Чем же?.. — неведомо почему поморщился Алва. — А, точно, недавно по радио говорили о грабежах на дороге. Как раз в этих краях. Грабили государственную собственность, между прочим. Не знаете, кто это был? — К сожалению, — сказал Ойген, аккуратно положив шпажку у костра, — у нас не было выбора. — Понимаю. Остановитесь не доезжая до Кольца Эрнани, там с вами на связь выйду или я, или кто-то от меня. И вам сообщат, что делать дальше. — Почему мы вам должны верить, герцог? — спросил Ойген, а Жермон энергично закивал. — Всем известно, что вы друг Протектора. А сейчас всё говорит о том, что вы пытаетесь завести нас в ловушку, потому что идти в Олларию — это самоубийство. Хотя графу Гирке мы поможем. Я рад, что он прекратит свои исследования. — Протектор сделал кое-что непростительное. Я мог бы смотреть сквозь пальцы, когда он использовал меня и некоторых других людей в неясной мне грязной игре, но когда в эту игру вовлекаются не просто какие-то люди, пусть даже мне знакомые и, возможно, небезразличные, когда в эту игру вовлекается Кэналлоа, я не могу оставаться в стороне. — Тоже «Ирэна»? — уточнил Ойген. — Нет. Кое-что куда более неотвратимое. — Какие доказательства вы можете привести, герцог? — спокойно продолжил вопросы Ойген. — Простите меня, но пока это всё ещё ваши слова против пяти жизней, если нам удастся уговорить Ульриха-Бертольда. — Ойген, — Жермон поднялся с бревна, — я верю герцогу. Не спрашивай, но он говорит правду. Райнштайнер молча пожал плечами, Алва бросил на Жермона удивлённый взгляд. **** Оллария, больница Святой Октавии — Я не помню, как ты ушёл, — сказал Дик Лючио. — Прости. — Ничего. — Лючио всё ещё выглядел очень встревоженным, но, конечно, увидев, что с Диком всё в порядке, он немного успокоился. — Тебе всё-таки стало плохо… А что ты видел? — Камни, — сказал Дик, — я помню камни, огромные глыбы, из которых была сложена стена. — Камни? — с сомнением повторил Лючио. — И всё? — Нет, кажется… Камни плакали, — неуверенно ответил Дик. Лючио с такой надеждой выспрашивал у него о воспоминаниях, так хотел что-то особенное услышать, а Дик ничего не мог вспомнить, на память всё время приходило слепящее солнце и листок, который кто-то ловит. Дик поделился этим воспоминанием с Лючио, а тот сказал: — Знаешь, каким был древний девиз Раканов? Ричард удивлённо посмотрел на Лючио, тот продолжил торжествующе: — «Сердце моё — в руке моей»! Дик нахмурился — откуда-то, наверное из старых книг отца, он знал этот девиз, правда вроде бы тогда он и не был для Дика девизом. Может быть, это было в чьих-то стихах? — Ты не хочешь спросить, откуда мне известен девиз? — прервал мысли Дика Лючио, придвигаясь к Дику и заглядывая в лицо. — Ты тоже, как и я, его где-то прочёл? — предположил Дик и осёкся, увидев на лице Лючио разочарование. — Нет! Дик, — Лючио зачем-то придвинулся совсем близко и, обняв Дика за плечи, наклонился к самому уху, — я его знаю потому, что сам Ракан. Да! Не вздрагивай, меня зовут Альдо Ракан, а не Лючио Пенья. — Но… зачем? — Я был вынужден принять это имя, чтобы скрыться от преследований Протектора! Но оказалось, что я должен был бояться другого человека! — Я не понимаю, — пробормотал Дик, которому хотелось высвободиться из рук бывшего Лючио, но он боялся его обидеть или снова разочаровать. — Что ты не понимаешь? — Лючио… Альдо улыбнулся. Он всегда улыбался так, что у Дика теплело на сердце, но не в этот раз. Какое-то смутное беспокойство мешало улыбнуться в ответ. — Я запутался… прости, Лю… — Альдо, — похлопал его по плечу… Альдо, — я всё понимаю! Так много сразу на тебя: и креда, и камни, и я, который и есть твой настоящий король. — Король? — Дик моргнул. Он помнил, что Раканы прежде были королями, он знал, что смена династии расколола страну. Но это было так давно и теперь вряд ли может на что-то влиять, неужели Альдо этого не понимает? — Но почему ты — мой король, Альдо? — Я приведу тебе доказательство безусловной связи между нами, а потом посмотрим, нужно ли будет что-то ещё объяснять. Согласен, Дик? — Я слушаю, — отозвался тот. Где же он читал эти слова о сердце в руке? — Вот тебе снились камни. Это потому что ты Повелитель Скал. Камни у тебя в видениях плакали, а значит плакал и ты. Это потому что камни, то есть ты — и наоборот — не знаете своего истинного короля. А потом тебе привиделся некто, прямо говорящий: «Сердце моё — в руке моей», то есть девиз Раканов, выходит, это был сам король-Ракан — я! Понимаешь? — А почему… — то, что рассказывал Альдо, звучало в духе некоторых пациентов этой больницы, если говорить откровенно, но, с другой стороны, Дик, в самом деле, видел листок-сердечко, и камни плакали — и сам он действительно Повелитель Скал, чей род, по легенде, идёт от одного из создателей мира… хотя матушка всегда говорила, что это всё гнусности и лишний повод для гордыни, а гордыня — грех. Помолчав и собравшись с мыслями, Дик продолжил: — Почему камням так нужен… король-Ракан? — Потому что изначально четыре повелителя вместе с королём-Раканом владели этим миром, и так достигалась гармония. А сейчас все разбрелись кто куда, себя не помнят, только под «кредой» что-то видеть могут. — И ты видишь? — Дик не мог избавиться от чувства какой-то неправильности происходящего. — Вижу! Иначе бы не стал просить тебя попробовать увидеть! — А что? Альдо как-то замялся, но потом сказал: — Волны… и разные видения. Например, я видел, как девушка бросала лилии в море, и подумал: хана Агарису. И на следующий же день Талиг взял Агарис в блокаду с моря! — Но… разве… — Я знаю, знаю, что это скорее Повелителю Волн подходит! Но если вспомнить, что король-Ракан может заменить собой любого повелителя, то получается, что ничего удивительного, просто сейчас нужнее всего усилить Волны! Это прозвучало неожиданно убедительно. Смутно Ричарду вспомнилось ничего не выражающее лицо Валентина Придда, а ещё то, что всех остальных Приддов, если не считать одного изобретателя, просто уничтожили ещё при Дораке. Да, Волны нужно было усилить. — А что нужно сделать, чтобы камни перестали плакать? — вопрос вырвался сам собой. — Ну, — на мгновение задумался Альдо, а потом просиял и опять схватил Дика за плечи: — Признай меня! Назови меня своим королём! Пусть будет что-то вроде присяги, а я её приму! — Я не знаю, как это делать, — Дик так не хотел, чтобы сияние в глазах Альдо гасло от огорчения, а потому торопливо добавил: — Если знаешь, говори, а я буду за тобой повторять. В каком-то фильме так было. — Мои кровь и честь принадлежат королю-Ракану, — торжественно начал Альдо, делая паузы, чтобы Дик успевал повторять, — и будет моя служба ему верной. И за преданность да буду я вознаграждён щедрой рукой. А за предательство наказан высшей мерой. — …мерой, — эхом отозвался Дик. Звучало это торжественно, хотя, наверное, со стороны выглядело немножко смешно: Дик в своей больничной пижаме стоял на коленях перед Альдо, склонив голову, а Альдо в свитере и торчащей из-под него футболке сидел на больничной кровати, лицо его было очень серьёзно. — Я принимаю твою присягу, Ричард Окделл, Повелитель Скал. Да будет так! Дик неуверенно улыбнулся и встал с колен. И, чувствуя себя ужасно неловко, поправил сползшие пижамные штаны. — Теперь мне верны двое из четверых Повелителей! — довольно заявил Альдо. — Ты садись. — Двое? — Робер Эпине… он мой друг. И вот теперь ты. Вот бы познакомиться с Валентином Приддом… — Он, — вдруг вспомнилось, — сейчас во Дворце, наверное. Если вообще жив. — Во Дворце! — подтвердил Альдо. — Только он очень замкнутый, не то что ты. — Жалко, что Ветер меня не признал, — печально продолжил Альдо. — Ветер, — повторил Дик, мучительно пытаясь вспомнить, кто же Повелитель Ветра сейчас. В памяти всплыло имя Лорио Борраски, но его род прервался, а на смену… На смену кто-то должен был прийти… — это Алваро Алва? — Да он давно умер! — Альдо изумлённо посмотрел на Дика, тот покраснел и кивнул. — Да ладно, не мудрено запутаться в этих кэналлийцах. Это его младший сын! — Младший сын, — машинально повторил Ричард, в голове не возникло ни лица, ни имени. — Ну, да, — вздохнул Альдо, — герцог Рокэ Алва. — И что же он? — спросил Дик, прогоняя неожиданную дурноту от звенящей пустоты, отзывающейся на имя. — Он хочет меня убить, Дик, — прошептал Альдо, а в глазах у него мелькнул неподдельный ужас, — он уже пытался это сделать. Но промахнулся. — Когда? — Когда я вчера уходил от тебя, — быстро заговорил Альдо, — я столкнулся с ним почти на пороге больницы. И он ни с того, ни с сего выхватил револьвер и выстрелил в меня, а я ведь только проходил мимо его машины, зачем она мне нужна! Я увернулся от выстрела и упал! Ушибся! Дик! — Успокойся, успокойся, — Дик осторожно коснулся рукой плеча Альдо, — всё уже позади. Как жаль, что я не мог тебе тогда помочь! — Да, и жалко ещё, что никто не видел, а то бы я на него в суд мог подать! — А если потребовать у него извинений? — спросил Дик, у которого начал ныть левый висок от попыток вспомнить, кто такой Рокэ Алва. — Ты его не знаешь! Это настоящий псих! Куда там тем, которые тут сидят! Я не о тебе. — Тогда даже не знаю… — Слушай, — Альдо снова оживился и схватил Дика за руки, — а ведь ты мог бы… Ну, знаешь, мне помочь! — Я? Дик сам и не понял, как согласился. Но Альдо очень уговаривал, а потом ещё эра Августа позвал, который сказал, что не будет возражать, если Дик поедет с Альдо дать показания. Выглядел эр Август при этом немного встревоженным — Дик едва не отказался из-за этого, но потом эр Август сказал: — Не будет вреда, если ты выйдешь из больницы ненадолго. Это всё я, старик, волнуюсь зря. А тут ещё очень хорошее дело. Эр Август выдал Дику обычную одежду и выделил им с Альдо машину — не «скорую», обычную машину — и шофёра. Верней сказать, просто велел Удо отвезти их, куда Альдо скажет. Едва только они тронулись, как Удо включил радио. Там рассказывали, что назначена дата свадьбы Протектора и Елены Урготской, дочери принципса Фомы. Только Удо это слушать не стал и быстро нашёл спортивную волну, где однообразный голос что-то отрывисто бубнил про передачи и пасы. Удо был страстным болельщиком — и потому редко расставался со своим приёмником. — Это центральное отделение городских патрулей, — пояснил Альдо, когда они свернули с тихих боковых улочек на центральную. — Протектор сказал, что моё заявление там обязательно примут, если ты подпишешь его тоже. Ну, если ты подтвердишь, что это правда, не клевета и всё такое. Ты же подтвердишь? — Да, конечно. — Дик смотрел в окно. Он уже несколько месяцев не покидал больницу. Или даже больше. Он думал, что город изменится, что всё уже давно пришло в упадок, что люди несчастны и недовольны жизнью. Но город был таким, как всегда: витрины, столики уличных кафе прямо на тротуарах, бродяги и смешно одетые морискипи в узких брюках, широких рубашках навыпуск и со смешно покрашенными волосами. Удо притормозил возле большого здания из красного кирпича, кое-где покрытого лимонно-жёлтой штукатуркой. — Да, это здесь. Кстати, дворец всего в паре кварталов. — Альдо просто сиял, и Дик неуверенно улыбался, глядя на него. В больнице нет друзей, если не считать эра Августа. Но с ним нельзя быть настолько же открытым, как можно с Альдо. Он не станет рассказывать разные сплетни из тех, что по радио говорят. И про повелителей эр Август никогда не говорил, но ведь, если задуматься, это так интересно. И так важно. Заходить в кирпичное здание Дику было боязно. Сколько раз он слышал от эра Августа об опасности, в которой постоянно пребывает герцог Окделл, а тут герцог Окделл сам приходит туда, где власть Протектора лишь немногим слабей, чем во Дворце. Но эр Август сам разрешил. Значит, он знает, что именно сейчас Дик будет в безопасности, даже в здании главного отделения городских патрулей. Внутри здания было не лучше, а даже хуже: серые стены, безликие и тоскливые, однообразные двери, различающиеся только табличками, яркий свет ламп под потолком — никуда от этого света не скроешься. Но рядом шёл Альдо, и на сердце делалось как будто легче. Они остановились у кабинета с надписью «8». Дик подумал, что, наверное, не только в больнице палаты нумеруют исключительно цифрами, которые делятся на четыре, но и здесь. Альдо постучал и сразу вошёл. Дик шагнул за ним. В кабинете за массивным столом сидел усатый и очень толстый мужчина, чем-то похожий на Арнольда Арамону. Альдо он поприветствовал, словно давно с ним знаком был, а на Дика едва взглянул. Всё, что происходило дальше, почему-то было таким же, как присяга в больнице: торжественным и немного смешным (и почему-то Дика слегка тошнило): толстяк достал какую-то плотно исписанную бумагу, сунул её Альдо, который долго эту бумагу читал, а потом кивнул: — Всё правильно, — и поставил витиеватую подпись внизу. — Дик, теперь ты прочти. Кстати, господин начальник патрулей, это Ричард Окделл, герцог Надора и Повелитель Скал. Толстяк что-то буркнул в усы, явно не впечатлившись. Дик стал читать. Почерк у Альдо, если это писал он, был разборчивый, хотя и с кучей разных росчерков в ненужных местах, что затрудняло чтение. История получалась связной, вряд ли Альдо неправду написал бы, да ещё такую скучную, он бы непременно придумал что-то необыкновенное. А здесь — в него кто-то стрелял, да промахнулся. С кем не бывает? — Всё верно? — спросил толстяк, когда ему надоело ждать. — Да-да. — Дик быстро положил листок на стол. — Это всё правда. — Знаешь, как говорили раньше, Дик? — влез зачем-то Альдо. — Говорили, что Скалы — блюдут справедливость. И то, что ты делаешь, справедливо. Неуверенно Дик кивнул и взял из рук толстяка шариковую ручку. — Если всё верно, подпишите. — Хорошо. — Подписывай, Дик. Пусть Скалы будут справедливы. — Пусть, — витиеватые росчерки расплывались перед глазами, — Скалы будут справедливы. Дик вывел свою подпись — очень простую: инициалы и скромная завитушка, которая появилась только потому, что Айри когда-то настаивала, что без завитушки неприлично. — Замечательно! Теперь он получит по заслугам! И Альдо в который раз похлопал Дика по спине.