Пианист

      Вечером следующего дня Тэхен сидел в своей квартире, играя на инструменте, и ждал Чонгука. Было уже около десяти вечера — на кухне в духовке запекалась лазанья. В квартире было тепло, мягкий желтый свет плавно разливался, освещая помещение. За окном же — стоял вечер, и хлестал неистовый ливень, было до жути холодно.       Тэхен решил сыграть фортепианную интерпретацию одного места из балета «Щелкунчик», который он так любил. Это была часть из второго действия, па-де-де, следующее после известного вальса цветов, — «Танец принца Оршада и Феи Драже». Тэхен очень трепетно относился к этой мелодии. В ней была чистая любовь. В этом было столько романтичного и взволнованного: пока за окном истерит свирепый дождь, по комнате разливаются звуки волшебной музыки.       *Tchaikowsky — The Nutcracker Suite. Op. 71a, TH 35: III. Pas-de-deux*       Когда Тэхен начинает играть, он, конечно, не слышит, как в квартиру кто-то входит. А тот, кто входит, старается быть бесшумным. Лишь бы не издать ни звука.       Потому что это та самая мелодия.       Чонгук проходит в комнату, вставая так, чтобы Тэхен его не заметил и чтобы он не отвлекался. Тэхен не знал о том, что это была любимая мелодия Чонгука.       Та самая, которая разрывала его сердце на части каждый раз, когда он ее слышал. Эта мелодия была самой сокровенной частью его души. Эта мелодия была его тайной, о которой никто не знал, о которой он никому не рассказывал.       Тэхен не знал об этом, но играл. Именно ее.       Чонгука разрывало. Это было слишком невообразимо.       Чонгук весь сжимается от подступивших переживаний, поджимает губы, и на глазах опять проступают слезы. Это было слишком невыносимо — когда твою любимую музыку играет твой любимый человек. И играет так. Хочется раствориться в этом ощущении на всю жизнь. Это ощущается так, как будто ангелы стоят рядом и обнимают тебя своими крыльями.       Это запредельно.       Любовный, неописуемый взрыв на 3:10. Чонгук расплывается в широченной улыбке, уже не пытаясь остановить текущие по мокрым щекам слезы, и старается лишь вспомнить, как научиться снова дышать.       Если и есть определение слову «красота» — то это то, что он видит и слышит сейчас. Это — любовь, в этой музыке столько любви, столько нежности, столько восторга, это завороженная буря эмоций, которая ворошит то, что скрыто в сердце.       — Тэхен, — шепчет Чонгук, когда тот заканчивает играть.       Тэхен оборачивается и, видя Чонгука, вскакивает из-за пианино и подбегает к нему:       — Чонгук, господи! Да ты же весь промок! Почему ты весь промок? Ты что, шел под ливнем? Почему ты без зонта?! Зачем ты шел под дождем? — затараторил Тэхен, испугавшийся, а Чонгук улыбался ему в ответ.       — Я опаздывал и забыл захватить зонт.       — Да ты же мокрый до нитки! Ты что, слушал, как я играю, вот так?! Совсем сдурел?! Ты ве-есь мокрый! Ты же заболеешь! — Чонгук не мог прекратить расплываться от этой заботы, пока Тэхен трогал его и снимал с него кардиган. — Быстро пошли ко мне в комнату. Нужно переодеться во что-нибудь сухое, — командует младший и ведет его за руку в свою спальню. — У тебя, конечно, плечи сильно шире, чем у меня, но мы что-нибудь сейчас придумаем.       Они заходят в спальню, и Тэхен хозяйничает, помогая Чонгуку стянуть мокрые брюки. Внезапная нагота не стесняла его, потому что он действительно волновался, что Чонгук замерзнет и простудится. Поэтому спешил, стараясь отыскать в своем шкафу что-нибудь подходящее.       Когда он выуживает большую белую футболку, которая, кажется, должна подойти по размеру, то оборачивается к Чонгуку и помогает стянуть его собственную, мокрую.       И в этот момент не может устоять и не задержать свой взгляд на красивой открывшейся груди. Тэхен ласково проводит по ней ладонями и замирает. Кажется, Чонгук тоже. Но подает голос:       — Тэхен, — шепчет. — Я хочу кое-что сказать.       Тэхен переводит влюбленный взгляд с его тела и смотрит ему в глаза.       — Тэхен, это моя любимая мелодия. Самая любимая мелодия в жизни. Из Щелкунчика. Я не знаю, как ты догадался. И не знаю, случайно ли все в жизни, но от таких случайностей у меня внутри все разрывается. Это не описать. Не описать, что я чувствую.       — Это правда твоя любимая мелодия? — шепчет Тэхен нежно.       — Да.       /для настроения/       *Alexis Ffrench — Footprints in the Sand*       *Alexis Ffrench — Walk With Us*       Тэхена накрывает. Он взрывается и сдается. Он обвивает руками шею Чонгука и втягивает его в долгий, протяжный и глубокий, полный нежности поцелуй, зажмурив глаза от подступившего наслаждения. По телу бежит дрожь. Тэхен чувствует, как они прижимаются к друг другу, ему нравится водить руками по его прозябшей от холода, но такой мягкой коже. Чонгуку так тяжело сдерживаться, у него все скручивает внутри от Тэхена такого — он жмет его к себе ближе, желая утонуть в его тепле, в его ласке.       Тэхен не выдерживает. Он не выпускает Чонгука из своих рук и тянет их двоих к кровати, опускаясь на нее. Чонгук ложится на него сверху, стараясь не прижимать слишком сильно, не выпускает его губы из поцелуя, глубоко и рвано вздыхает, потому что напряжение становится таким теплым и таким одновременно режущим, что сдерживаться нет никаких сил. Ему хотелось Тэхена целиком, его хотелось не отрывать от себя ни на секунду.       А Тэхен плавится под тяжестью Чонгука, ему хочется раствориться в его прикосновениях, ему жарко, он даже не может открыть глаза, потому что перед ними все мгновенно начинает плыть.       Младший тянется выше, укладываясь удобнее на подушках, подтягивая Чонгука к себе, водит руками по его спине, а тот отрывается от губ и прикасается к шее, отчего у Тэхена с губ срывается глубокий выдох, смешанный с еле слышным стоном.       Он проводит ногтями по его спине, обнимая широкое сильное тело, и обхватывает ногами за талию, прижимая к себе еще ближе, и они оба чувствуют подступившее возбуждение, которое накрывает с головой, выбивая воздух из легких.       Чонгук нехотя отрывается от теплого и нежного, дрожащего от мурашек тела, чуть приподнимается на ладонях и шепчет, рвано и тихо:       — Ты… Уверен?       Тэхен лишь закатывает глаза, прижимая его ногами ближе к себе, начинает кивать головой в исступлении, и тогда Чонгук снова затягивает его своими поцелуями, запуская руки под его футболку, гладя, целуя, а затем аккуратно стягивает ее. Тэхен не перестает водить по нему своими руками, потому что это так приятно. Когда Чонгук начинает плавно стягивать с него домашние штаны, Тэхен, еле соображая, в приступе такого согревающего вожделения, тянется к тумбочке, стараясь нащупать нужный тюбик.       И с одеждой — покончено, теперь их тела так плотно вжимаются в друг друга, что между ними нет и не может быть никакого места, никакого свободного пространства, одно только заветное тепло, разгоравшаяся страсть и ласковое пламя любви.       Чонгук растягивает его аккуратно, стараясь не спешить, стараясь не сделать больно; так медленно, как может, стараясь заглушить его боль прикосновениями свободной руки, своими искренними и насыщенными, беспробудными поцелуями.       А Тэхен полностью доверяет ему и расслабляется, не испытывая сильного напряжения, потому что Чонгук не навредит ему. Тэхен накрывает его шею, шумно выдыхая, и впивается ногтями в его плечи, а это так волнительно, и это так заводит.       Чонгук нежен, и Чонгук так осторожен со своим любимым, хрупким мальчиком, которому нельзя доставлять дискомфорт. Он полностью растворяется в его дыхании, в его губах, в его худом и прекрасном теле; и вместе с этим он так сильно возбужден, он так сильно его хочет, с самого первого дня, с самого первого мгновения, с первого взгляда. Но эти чувства — они больше, чем пустое желание, поэтому нельзя торопиться. Когда Тэхен чувствует, что расслабился полностью и отдался, что он готов, то шепчет ему на ухо, обдавая старшего теплом выдуваемого изо рта воздуха, и это очень горячо:       — Чонгук-и…       Чонгук входит так плавно, как может, впиваясь в него своими губами, ощущая мокрый язык на своем небе, и сходит с ума. С этим невозможно иметь дело. Невозможно слышать, как Тэхен стонет через выдох и прижимается ближе, обнимая тебя своими руками. Это невозможно. Невозможно, как он сначала заглядывает глубоко в тебя своими заплывшими глазами, а потом закатывает их, как с его губ слетает стон, а он запрокидывает голову, подставляя шею под поцелуи. Невозможно, как горят его покрасневшие горячие щеки, и их невозможно не целовать. Невозможно, когда он шепчет слегка безумно и так блудливо:       — Еще…       Невозможно, потому что от этого бегут мурашки по всему телу и пытаться сосредоточиться абсолютно бессмысленно. Оттого движения внутрь становятся такими хаотичными и рваными, а затем медленными и глубокими; и он стонет так, что хочется свернуть себе шею; а когда он в исступлении безумия выдыхает, выстанывает твое имя раз за разом, поддаваясь очередному толчку, хочется прыгнуть с обрыва и забрать его с собой, потому что это невозможно.       Толчок за толчком. Прикосновение за прикосновением. Соединение, сплетение рук. Дрожь. Тремор. Поцелуй за поцелуем. Взгляд и хриплый вздох. И за выдохом — новый вздох. И так по кругу. Это бесконечно, в этом хочется утонуть.       Чонгук срывается на хриплые стоны, обдувая воздухом его щеки и смотрит в него проникновенно, а Тэхен все также пытается словить ритм безумной и сокровенной страсти, поддаваясь вперед бедрами, зарываясь пальцами в его волосы, и жадно выискивает покинувшие его губы, стараясь слиться в любимом поцелуе, и не останавливать его.       Чонгук нащупывает своей ладонью возбуждение Тэхена, отчего у того — вспышки в глазах, и он разрушает священную тишину вздохов и выдохов, начиная стонать громче, не в силах сдержаться от удовольствия, от слабости, от этой наивной влюбленности.       Тэхен кончает бурно, сжимаясь всем телом и смотря на Чонгука распахнутыми, фанатичными, совершенно сдавшимися, растворившимися в полноте ощущений глазами. А Чонгук так чрезмерно не выдерживает этого невыразимо дивного выражения лица своего любимого мальчика, от мелодии его стонов все тело ломит и содрогается в вихре эмоций, и он изливается следом за ним.