Пианист

      Тэхен остался с Чонгуком в эту ночь. Они даже не занимались любовью, а только лишь уснули в обнимку, не желая выпускать друг друга из рук.       Проснувшись, они еще очень долго нежились в кровати, обнимались и любовались друг другом. Они так сильно соскучились. Чонгук шепнул ему утром:       - Завтра пятница. Поедем вечером, ладно? Вернемся в воскресенье.       - Ладно. Ладно… - шепчет Тэхен и целует его.       - Все в порядке? Как ты себя чувствуешь?       - Все хорошо.       - Хочешь есть? – ласково шепчет Чонгук, обнимая его лицо.       Тэхен кивает головой и улыбается.       - Я спущусь вниз и принесу нам что-нибудь. Хорошо? Не вылезай из кровати пока. Ты такой славный, когда спросонья. Хочу подольше посмотреть на тебя такого.                            Спускаясь в гостиную, Чонгук видит жуткий беспорядок после вчерашнего празднества. И Бао, которая наводила порядок. Он тихо берет ее за руку и говорит:       - Доброе утро, Бао. Не надо здесь прибираться.       - Чей-то? – отвечает помощница.       - Это не твоя обязанность.       Бао не поняла, лишь хмыкнула и пошла заниматься другими делами по дому, а Чонгук прошел в кухню, где нашел Чимина, у которого, кажется, было похмелье.       Чонгук ничего не сказал ему, лишь стиснул зубы слегка и открыл холодильник, думая, что бы им с Тэхеном поесть.       Чимин сидит за столом, подпирая лоб ладонью, пьет воду и сгорает от стыда.       - Чонгук… - подает он голос спустя несколько минут, чуть ли не хныкая. Тот нехотя оборачивается на него и начинает смотреть сверху-вниз отцовским рассерженным взглядом; смотреть, как на провинившегося ребенка.       - М?       - Прости меня… за вчерашнее. Мне очень стыдно.       Молчание.       - Ты так мне противен, Чимин, - отвечает и быстро затыкает тишину, начиная молоть кофейные зерна в электрической кофемолке. Через минуту он засыпает свежемолотый кофе в машину, и вновь становится тихо.       - Чонгук, я очень сильно перепил. Мне реально очень стыдно.       - Это мягко сказано. Чем ты думал вообще?       - Я не думал…       - Это заметно.       - В общем, надеюсь, что ты простишь меня. И я уже почти собрал вещи, так что…       - Какие вещи?       - Как, в смысле? Ты же наверняка хочешь, чтобы и духу моего теперь в этом доме не было.       Чонгук усмехается. А Чимин не понимает:       - Почему ты смеешься?       - Потому что ты такой глупый, Чимин. Разбирай чемодан.       - Ты не выгоняешь меня?!       - Ты глупый, плохо развитый подросток, у которого гормоны хлещут через край и который совершенно не умеет пить. Что с тебя взять?       - Чонгу-ук!       - Нет-нет, не разговаривай со мной так, как будто мы друзья. Я не говорил, что я прощаю тебя или что я не держу обиды. Но можешь оставаться. Мы с Тэхеном уедем завтра на пару дней так или иначе, так что, наверное, к нашему приезду я уже перестану злиться на тебя, и тогда повторишь все заново.       - Чонгук… спасибо…       - Я еще не договорил. У меня для тебя есть наказание.       - В смысле?       - У тебя есть час, чтобы в моем доме сейчас стало так же чисто, как было до этого. Ясно? Тряпку в руки. И пошел. Понял?       - Понял, - шепчет Чимин, быстро подчиняясь команде, встает и выходит с кухни. Перед уходом он останавливается, разворачивается и спрашивает:       - Чонгук.       - Что еще?       - А Тэхен… ушел вчера, или он… дома?       - Он у меня в комнате.       - Я хотел бы перед ним тоже извиниться.       - О нет, дорогой мой. Не смей даже приближаться к нему. Понял?       - Понял…                            Чонгук остался доволен собой, хотя, честно признаться, он действительно пока что не мог взглянуть на Чимина без злости. Хотя отдавал себе отчет в том, что это – в сущности такая глупость; но какая-то детская мальчишеская ревность все равно терзала его. И эти его чувства даже ему самому казались достаточно смешными.       На следующий день Тэхен серьезно нервничал, собирая дома сумку с вещами. Что нужно брать? Раскладывал все заново в четвертый раз, потому что вещи лежали недостаточно ровно. Разозлился на себя, когда понял, что положил одну футболку вместе со свитерами, а не с остальными футболками. Это выводило из себя, а он и так волновался.       Вообще-то он не любил неожиданности. Обычно любые поездки он планировал за несколько месяцев, детально расписывая план. Продумывал, что будет делать, рисовал графики, составлял расписания. Это было ему привычнее. Сюрпризы были ему не по душе, но тут – Чонгук, поэтому ему было интересно, куда он его повезет.       Чонгук забрал его на своем автомобиле в семь вечера.       - Волнуешься? – спрашивает по дороге.       - Немного.       - Не переживай. Тебе понравится.       - Ты кого-нибудь отвозил туда раньше?       - Никто об этом месте даже не знает, Тэхен. Ни моя крестная, ни Бао, ни Хосок, ни Сокджин. Это мое секретное пристанище, куда я уезжаю, когда хочу побыть один.       - Чтобы уединиться?       - Да. Сбежать от суеты.       - Понятно… - Тэхен был так тронут этим. Что Чонгук посвящает его в свои тайны, все больше и больше. – Долго ехать?       - Не очень. Пару часов.       - Хорошо.       - Тебе комфортно ехать в машине? Не тревожно? Все в порядке?       - Конечно, - Тэхен улыбается. – С тобой мне всегда комфортно.       - Правда? А если я предложу тебе прыгнуть с парашютом?       - Ну не настолько, Чонгук… - смеются.                     Они приезжают к месту, когда уже совсем темно, – было примерно десять вечера. Тэхен не мог сдержать восторга. Загородный дом Чонгука был просторным и располагался посреди леса на склоне невысокого холма, похожего на обрыв скалы, и с балконов открывался вид на большое тихое озеро, которое поражало своим размахом и удивительной чистотой.       Они заходят внутрь, и Чонгук проводит ему экскурсию по дому. Это был дом полностью в индустриальном стиле, в сероватых тонах, но очень уютный, и все здесь отдавало Чонгуком, оттого Тэхен так скоро влюбился в это место.       Они поднимаются на второй этаж и оказываются в просторной гостиной, где Тэхен видит кое-что:       - О. Вот это я и искал.       Чонгук смеется и располагается в кресле. Тэхен садится за не менее, чем «блютнер», роскошный немецкий «бехштайн», темно-медового цвета огромный рояль, и начинает перебирать клавиши, а Чонгук ощущает, как по телу разливается тепло.                     *Edvard Grieg – Peer Gynt Suite No.2, Op. 55. Solvieg's Song*       Песня Сольвейг из «Пер Гюнта» Ибсена, написанная Эдвардом Григом к постановке пьесы. Меланхоличная, но светлая; родная, минорная, элегическая. Разливавшаяся в душе, как бледный свет. Как облака над рекой, как шум деревьев в лесу, как прохладный день.       Чонгук слушает его и нехотя вспоминает сюжет произведения. Вспоминает, как Пер Гюнт встретил Сольвейг и полюбил ее, как они жили в лесной хижине и как Пер Гюнт оставил ее, пустившись в странствия. И как спустя много лет отчаявшийся герой вернулся домой и встретил всю ту же Сольвейг, которая все эти годы ждала его, которая все эти годы любила его. Она ждала его в их лесной хижине с того самого дня, как он оставил ее.       Он вспоминает перевод стихотворения великого русского поэта, жившего совсем неподалеку в масштабах глобуса от этой самой Скандинавии, родины Ибсена и Грига:              «Сольвейг! О, Сольвейг! О, Солнечный Путь!       Дай мне вздохнуть, освежить мою грудь!..»              Чонгука наполняет светлой грустью, одновременной любовью и тихим сплином.       Время расплывается, как тягучая нега. Пространство течет, как вода.              «Знаю – в горах распевают рога,       Волей твоей зацветают луга...       Дай отдохнуть на уступе скалы!       Дай расколоть это зеркало мглы!..»              «…Чтоб над омытой душой в вышине       День золотой был всерадостен мне…»              Чонгук шепчет эти строки себе под нос, едва размыкая губы и при этом слушая, как расслабленно и грустно, но любовно Тэхен играет на инструменте.       Чонгук любил холодное и сероватое скандинавское искусство – и Ибсена, и Грига; даже весь дом этот, и природа вокруг напоминали нечто северное, бледное и тусклое; но удивительно двоякое, амбивалентное. Потому что в этой северной грусти скрывалось столько ободранного тепла, скрытой и горячей любви, надрывающей душу.                     Они любили друг друга всю эту ночь, заснув только, когда за окном уже начинал брезжить бледный застуженный рассвет.       Чонгук ощущал, как горит все тело, вжимая своего любимого в кровать. А когда слышал, как тот исступленно ахает, изнывает, выстанывает, шепчет безумно, выдыхает и снова забывает дышать – тогда клетки целого тела перемалываются в труху, от этого его хочется любить, любить, любить еще сильнее, еще хуже. Потому что это больше, чем секс; это больше, чем страсть; больше, чем просто желание. В этом хочется топиться, как в холодной реке, от этого хочется сгорать без остатка. В изможденном мужском оргазме Тэхен будет хвататься за его плечи, вплетаться пальцами в волосы, а Чонгук будет всматриваться в его доведенные до безумия глаза, впиваться в ключицы, через жаливший кожу поцелуй передавая сжигающие душу дотла эмоции.       После они пойдут в душ, и под напором горячей воды он будет придерживать совсем ослабевшее, сдавшееся с концами тело своего возлюбленного, который, не соображая уже вообще ни черта, сможет лишь безудержно, фанатично стонать, перебиваемый шумом лившейся воды, кричать имя и просить больше, просить глубже, просить не останавливаться, просить продолжать. Будет хвататься, будет скользить, опираясь руками о стену душевой кабины, пока Чонгук будет сильными руками удерживать его обомлевшее от изнемождения влюбленного восторга тела и входить, врываться, проникать глубже, больше, быстрее; настойчиво, неуклонно.       Тэхен мокрый после душа и в разгоряченной лихорадке будет сидеть на раковине в ванной, полностью обнаженный, оттого прекрасный, как самое удивительное создание природы, естественная натура; он будет обхватывать Чонгука ногами и подтягивать к себе, обвивая шею руками. Они долго будут смотреть друг на друга глазами, напитанными обоюдным помешательством, полоумной страстью, умопомрачительной любовью. Покрывать друг друга короткими и нежными поцелуями. Ничего не говорить и только слушать взаимную мелодию вздохов, дышать одним и тем же воздухом, прикасаться кожей, переплетаться в единое целое.       Чонгук поднимет его за бедра и отнесет обратно в спальню, где возьмет прямо на столе, потому что сдерживать это заведомо не поддававшееся контролю безумие просто невозможно. Он будет водить пальцами по худой и бледной спине, вжимая его в деревянную поверхность, отчего тот будет восклицать громче, вскрикивать, почти что плакать, но просить больше, больше, больше и еще больше, когда Чонгук будет в очередной раз задевать центр удовольствия. Тэхен будет хныкать, дрожать, скулить и ломаться. Разбиваться на осколки, разламываться на части. Он будет вжиматься руками в бездушную плоскость, царапать ногтями, стараясь ухватиться, а Чонгук будет выходить из него, чтобы дать тому время отдышаться и чтобы попробовать отдышаться самому. А после неудачных, фактически проигрышных попыток восстановить бешеный сердечный ритм он будет брать его изнывающее от сладострастия, от воспаленных эмоций, от пламенного вожделения тело еще глубже, стараясь только стать с ним одним целым и никогда не отпускать.       Чонгук никак не сможет насмотреться на него; когда тот, ополоумевший от окончательной слабости, прижмется щекой к столу, обмякнет всем телом. У них у обоих точно поехала крыша, но Чонгук будет так ласково всматриваться в это уставшее от продолжительного наслаждения лицо, разлеплять прилипшие от пота ко лбу кудри, проводить пальцами по вискам, подушками пальцев чувствуя его безудержное сердцебиение. Тэхен был красивый, как несуществующая восковая фигура, появившаяся от деятельности огня, возникнувшая в процессе горения, как свеча. Он был нереальный, как какое-то мифическое существо, как первородный грех, как самый первый человек во вселенной, потому что таких попросту не может существовать, – он был слишком прекрасен.                     Они проснутся, когда за окном уже будет стоять глубокий день. Тэхен просыпается первый. И очень долго лежит рядом, боясь вздохнуть и издать хоть какой-нибудь глухой шорох, потому что рядом спит Чонгук, красивый настолько, что Тэхен ощущает какое-то слепое помутнение сознания. Этот Чонгук красивый, как райское безрассудство: как будто все ангелы сплелись хороводом, создавая это существо на небесах, облепляя того своей божественной пылью. Это был какой-то сбой в создании, чистое сумасбродство Творца.       Тэхен вытянет руку из-под одеяла и проведет тихо по его приоткрытым губам, из которых лились его глубокие и медленные выдохи. Еле коснется подушечками пальцев его длинных черных ресниц, веером обрамлявших его опущенные во сне веки. Бесшумно, едва дыша прикоснется губами к теплой щеке, даря потаенный утренний поцелуй.                     Тэхен спустится вниз, натянув на себя рубашку, чтобы приготовить завтрак.       Накрыв на стол, он будет ждать, когда любимый проснется; коротая время, он расхаживает по комнатам, разглядывая все предметы вокруг.       На первом этаже, в гостиной рядом с кухней, он обнаружит фотографии, висевшие над камином. Увидит родителей Чонгука, которые ласково обнимают мальчика в смешных штанах с подтяжками и клетчатой бабочкой на шее. Увидит Чонгука-школьника, держащего какую-то грамоту и медаль. Увидит Чонгука-подростка, играющего с большой лохматой собакой, – надо спросить потом, у того тоже когда-то была собака?       Увидит фотографию, на которой Чонгук стоит рядом с ним. С тем.       Это нежная фотография. Кудрявый темноволосый юноша смотрел в объектив камеры, когда их фотографировали, а сейчас смотрит прямо Тэхену в глаза с какой-то издевательской широкой улыбкой. А Чонгук стоит рядом с ним, прижавшись к нему всем телом, обнимает одной рукой за плечо; а голова его повернута прямо на лицо любимого, и Тэхен видит тот самый взгляд, который описывал профессор Намджун.       Но Тэхен знает, что Чонгук смотрит на него также.       Поэтому смотреть на эту фотографию еще больно, но уже не так; это уже не так невозможно, уже не так тягостно и нестерпимо – это уже можно пережить. Хотя сердце Тэхена, конечно, пережимает от подступившей скорби, от сокрушения, от мрачности – как будто кто-то перетянул его веревками с разных сторон и подвесил; оно ныло.       Чонгук подойдет сзади и обнимет его за талию. Шепнет жалобно:       - Прости. Я уберу ее.       - Не надо… - шепчет Тэхен. – Это дорого тебе. Оставь.       - Нет, я сам этого хочу. Больше нет места для этой горечи.       - Не надо. Это твое прошлое. Нельзя наступать ему на горло.       - Тэхен, я не был в этом доме уже пару лет. Я бы обязательно и сам убрал ее.       Тэхен повернется к нему и обнимет – в этом утреннем объятии скрывалась элегия тоски, потому что это все еще пахло диахромной скорбью.                            После завтрака Чонгук предложит погулять.       Было холодно, и они кутались в шерстяные пальто, расхаживая по истоптанным лесным тропинкам. Чонгуку казалось, что Тэхен словно какой-то чарующий призрак из сказки, какое-то волшебное видение, как какой-то неведомый зверь, который встретился страннику вот так внезапно на лесной опушке. Он любовался тем, как Тэхен всматривается в кору деревьев, как проводит руками по листьям и зеленому мху, как из его рта выходит полупрозрачный пар.       Тэхен возьмет его за руку и пойдет рядом:       - Чонгук, а можно тебя спросить кое-что о нем?       Чонгуку трудно, но он отвечает:       - Да.       - Ты с ним бывал тут?       - Нет. Я купил этот дом спустя несколько лет после его смерти.       - Ты переживал здесь его смерть?       - Да.       - В этот дом нужно вдохнуть жизнь. Он уютный и такой красивый, но в нем пахнет смертью. Запах утраты висит в воздухе.       - Поэтому я и привез тебя сюда. Чтобы ты вдохнул сюда жизнь. Точнее – чтобы и сюда вдохнул жизнь тоже.       Тэхен улыбается, потому что Чонгук опять разговаривает фразами из бульварных романов, и это – жутко милая его привычка, хоть и такая фамильярная.       - Чонгук, а как ты смог пережить его смерть? Как ты смог выбраться из этой ямы? Я и представить себе этого не могу.              - Ты никогда не сталкивался со смертью?       - У меня умирали только бабушка и мой любимый пес. И то, я был достаточно маленьким тогда. Не думаю, что это одно и то же.       Чонгук усмехается.       - Не знаю, что тебе ответить, Тэхен. Тяжело? Но ты же понимаешь, что это слово не описывает и малую часть того, через что я прошел. Но ты же знаешь это состояние лучше всех, правда? Когда лежишь; не пьешь, не ешь, хочешь не дышать и жалеешь, что продолжаешь дышать. Смотришь в одну точку. И все это ломящее тело равнодушие, пахнущая смертью апатия…       - Да. Но не сравнивай меня с собой.       - Мм?       - Я просто притворяюсь. Я как клоун. Играюсь в депрессию, хотя на самом деле для нее нет никаких веских причин. Как полный идиот.       - Не говори так. Не обесценивай свои чувства. Ты испытываешь то, что испытываешь. Неважно, есть ли для этого причины или нет.       - Нет, Чонгук, это совсем не так. Мне теперь стыдно чувствовать то, что я чувствую. Я как… безобразный болван, потому что играюсь в страдания, когда мир на самом деле такой удивительный. Я больше не хочу жить так, как жил.       Чонгук улыбается:       - Я так сильно надеюсь, что ты сможешь вылечиться.       - Врачи утверждают, что не смогу. Мой психиатр говорит мне, что я должен научиться с этим жить, как с какой-то инвалидностью или патологией. А я не хочу с этим жить. Я не хочу с этим более свыкаться. Не хочу. Мне теперь отвратительно это состояние, в котором я находился. Я хочу слышать все запахи жизни, вдыхать их полной грудью, открываться этому существованию, принимать действительность.       - Хочешь быть счастливым?       - Да.       - Я тоже. Давай вместе?       Тэхен поворачивается к нему, улыбается с такой нежностью и, вставая на цыпочки, тянется за поцелуем.              - Я люблю тебя.       - Я люблю тебя.              Это были удивительно счастливые дни. Они принимали друг друга полностью. Открыли свои души и впустили внутрь. Они растворились в друг друге, как в холодной воде. И начинали согревать ее изнутри своей горевшей, как огонь, любовью.       Когда они вернулись в город, Чонгук предложил Тэхену переехать к нему. Окончательно. А тот более ничего не боялся и не сомневался.       Теперь они стали жить вместе. Тэхен шутил:       - Ну вот. Каким долгим и хитрым обманным путем я выменял себе «блютнер» заместо своего простенького пианино.       Чонгук смеялся.       На Чимина, который пожил здесь еще какое-то время, никто более не злился. Они начали скорее потешаться над той ситуацией, заставляя младшего краснеть.       Как-то они находились втроем в гостиной, и Тэхен сказал ему, сидя за фортепиано:       - Чимин, а хочешь я лучше познакомлю тебя с одним своим другом?       - С каким?       - Он немного похож на меня, поэтому, может, тебе понравится.       Чонгук смеется от этой фразы, Чимин смущается, а Тэхен продолжает:       - Он тоже брюнет, тоже музыкант. Но только чуть больше, чем я, разбирается во всем молодежном, так что, я думаю, вы сможете найти общий язык.       Чимин любопытно смотрит на него. А Чонгук ухмыляется:       - Хочешь отдать Юнги в руки этому оборванцу?       - Почему бы и нет?       - Почему бы и нет… - вторит Чонгук, пока Тэхен сидит за любимым инструментом.              Тэхен играл ему каждый день; и каждый день ждал его с работы, каждый день жался и обнимал, целовал каждый день. И это была история, наполненная тихим упоением, блаженством, восторгом.       Это было восхищение свойствами великой судьбы, которая так странно, порой так неожиданно, непредвиденно и спонтанно сводит две души вместе, сплетая их в единое целое. Как снег на голову; как гром среди ясного неба, – и черт разберет, что это все такое: судьба ли, совпадение ли случайностей, как у экзистенциалистов, – но жизнь течет своим чередом; события случаются так, как должны случаться, не спрашивая ни у кого совета или их собственного мнения по поводу этого всего.       Вскоре Тэхена перестанут мучить все эти мысли: «А если бы тот остался жить…», потому что он быстро понял одну жизненную закономерность: история не знает сослагательного наклонения. Не бывает никаких «если бы» просто потому, что все происходит в соответствии с каким-то неведомым замыслом. Непостижимым, наверняка бессмысленным и все-таки таким неоспоримым трансцендентным проектом.