Пианист

      Прошло больше полугода.       За это время они настолько сильно сплелись, что превратились в настоящую семью.       Тэхен за это время успел окончить консерваторию – с отличием.       На выпускном концерте он блестяще играл знаменитые «Ночные видения» Мориса Равеля – самое технически сложное произведение для игры на фортепиано, намеренно сочиненное таким образом. Тэхен сорвал тогда безудержные овации ликовавшего от восторга зала, а Чонгук вновь заплакал, наблюдая за ним.       На выпускной сына приехали и его родители, и Чонгук наконец-то с ними познакомился. Это были самые очаровательные, самые добрые и светлые люди на свете. Чонгук даже не удивился – разве у плохих людей может получиться такой сын?       Не сказать, что родители Тэхена были слишком прогрессивными, они были просто любящими родителями. Ориентацию сына они и не принимали, но и не осуждали. Когда Тэхен признался им в этом еще много лет назад, они тяжело вздыхали и говорили: «Конечно, ты наш сын и мы любим тебя любым. Но не смей приводить в дом какого-нибудь парня…» Но Чонгук был исключением из всех возможных правил, да и Тэхен не мог не познакомить их с тем, кто стал для него причиной всего его существования.       А мистер и миссис Ким то же подумали про Чонгука: они так сильно полюбили его. Они с Тэхеном уговорили остаться у них погостить еще хоть на недельку, и Чонгук, будучи взрослым мужчиной, так легко с ними поладил.       С его мамой он целыми днями разговаривал о книгах и об искусстве в целом – оказывается, она была школьной учительницей литературы. С его отцом он разговаривал о бизнесе, а тот, несмотря на то, что был сильно старше Чонгука, с таким искренним любопытством спрашивал совет, потому что Чонгук вызывал восхищение. Это было очаровательно, а Тэхен даже ревновал возлюбленного к своим родителям и своих родителей к возлюбленному – потому что, мол, эй, все внимание должно быть приковано ко мне!       Но оно было приковано – Чонгук не выпускал его ни из своих прикосновений, ни из своих мыслей ни на секунду, потому что Тэхен – это центр всей вселенной, единственный надежный смысл целого мироздания.       Тэхен с Чонгуком стали семьей настолько, что даже решились завести собаку. Чонгук рассказал ему, что у него тоже раньше был пес и что тот тоже однажды умер, и он зарекся заводить домашних питомцев. И это были переживания самого Тэхена, и они решили пройти через эту боль и утрату вместе, заведя собаку, о которой они будут заботиться. Они взяли собаку из приюта – та сразу в толпе заметила этих двоих, побежав к ним стремглав, а они были растоплены этим – она сама их выбрала. Это была белая, с пепельно-серым, красивая западносибирская лайка – очаровательнейшая из собак; пушистая ласковая и гиперактивная верная подруга по имени Фрида. Так в их доме появилась женщина, которая стала самым настоящим начальником, командовала, а они любили и воспитывали ее, часами гуляя и дрессируя.       Тэхен выпустился из консерватории, и планы их теперь были грандиозными. Они собрались уехать в Европу пожить на какое-то время: Чонгук понял, что мог бы вести свой бизнес и оттуда, передав генеральное управление своим партнерам и Сокджину, которому полностью доверял. А Тэхен, по настоянию, хлопотам и связям Намджуна, продолжил бы обучение у лучших европейских мастеров – учитель с гордостью спроваживал их в путь, пророча своему студенту блестящую карьеру и мировую известность, а тот лишь смеялся.       Но поехать в Европу они решили вообще-то совсем не по этой причине, а по другой.       Они хотели заключить брак.       Чонгук на одних выходных отвез его в тот самый загородный дом – они часто стали ездить туда, это стало теперь их секретное место.       Чонгук сделал предложение ему, с трудом переводя дух, волнуясь, прямо на берегу холодного и тихого озера, а Тэхен чуть ли не закричал от восторга, сразу бросившись к нему на шею и сказав «да» без колебаний, отчего Чонгук облегченно засмеялся, прижимая к себе, а вокруг бегала и лаяла радостная Фрида – можно поклясться, что она прекрасно понимала, в чем дело; по крайней мере, чувствовала теплые эмоции своих любимых хозяев.       Оказывается, сделать было это совсем не сложно, Тэхен даже не ожидал, что все так просто: во многих европейских странах нужны были лишь привычные несложные документы, вроде паспортов, виза, и даже не требовался вид на жительство, а Тэхен был всегда уверен, что для такого необходимо иметь гражданство или вроде того. Они подали заявление о регистрации брака, которое им скоро одобрили, – свадьба должна была состояться уже через пару месяцев. Они решили провести этот день только вдвоем, даже не брать с собой родственников и друзей; они хотели скромно и красиво расписаться, растворяясь только в друг друге.       Они планировали эту поездку так тщательно, разговаривая о ней сутками напролет – Чонгук улыбался и знал, что для Тэхена детально продумать все по мелочам – привычно; что ему необходимо, чтобы было так. Но Тэхен тоже поддавался спонтанности Чонгука, принимая ее. Например, он говорил:       - А что мы будем делать в Париже?       - Может, приедем и решим на месте?       Тэхен ласково вздыхал и молчал, но про себя думал: «Так, Лувр, Елисейские Поля, Монмартр, Сорбонна…»       Ничего не предвещало беды, вообще ничего. Все было настолько светло, радостно и тепло, что жить хотелось, целый мир обнимать руками.                     В тот день Тэхен нетерпеливо ждал Чонгука с работы, который отчего-то задерживался.       Тэхен про себя злился: «Ну почему было хотя бы не позвонить и не предупредить?»       Тэхен начал нервничать, но виду не подавал.       Расхаживал взад и вперед по гостиной, сложив руки.       Он звонил Чонгуку несколько раз, но тот не брал трубку.       «Ладно, он наверняка на каком-нибудь совещании».              Тэхен слышит, как в дом кто-то приходит. Срывается с места и бежит в прихожую.       Это Сокджин, на котором нет лица.       - Джин? Привет.       - Привет, Тэхен, - говорит ассистент и сглатывает слюну, опуская глаза вниз.       - Что с тобой?       Джин молчит.       - Джин?       Тот сглатывает еще раз и переводит взгляд куда-то в сторону.       - Тэхен, мне нужно рассказать тебе кое-что.       - Что такое?                            - Чонгук попал в аварию.       - Ясно. А когда он придет? – говорит Тэхен, вообще пока не соображая, в чем дело.       - Тэхен, он…       - Он что, пострадал? Где он? Когда он придет? – начал настойчиво повторять Тэхен, потому что струна напряжения начала лопаться.       - Тэхен. Он…                            - Нет, - произносит Тэхен, расплывшись в улыбке. Начинает заливаться истеричным смехом, глядя безумными глазами прямо на Сокджина, – вот такая его была первая защитная реакция.              - Нет, - во второй раз он шепчет и начинает бешено качать головой из стороны в сторону, потому что такого просто не может быть, это бред, это глупая шутка, самая тупейшая шутка, произнесенная когда-либо.              - Нет… - в третий раз он выдавливает это из себя, как приступ слез и рвоты, зажимает рот ладонью, а силы покидают его, и он чуть не падает в обморок, опускаясь на пол, не в силах стоять на ногах.              Вся жизнь состоит из таких вот нелепых случайностей. Люди случайно рождаются и умирают также случайно – и все это не поддается никакому рациональному объяснению.       Чонгук ехал тогда вечером домой с работы на машине, думая о том, как сейчас встретит любимого, когда справа из-за угла на красный вылетел фургон, а Чонгук резко вывернул руль, стараясь уклониться от столкновения, отчего выехал на встречку и столкнулся лбом с ехавшей и исступленно сигналившей машиной. Никто в той аварии больше не пострадал, кроме него самого. Самая банальная смерть, избитая донельзя...                            Удивительно, но Тэхен в эти дни не мог даже плакать. Он плакал лишь тогда, когда узнал, – заревел белугой, он плакал навзрыд, вопил, обезумев, не в силах остановить эту ослепляющую боль, не в силах поверить в произошедшее. Он истошно кричал, пока рядом не в силах успокоить его рыдали и Сокджин, и Бао, для которых это было трагедией не меньшей.       Сколько раз он прогонял потом в голове их последнюю встречу – Чонгук ушел тогда утром, а Тэхен, как всегда, провожал его, стоя в дверях.       - Я люблю тебя, - шепнул Чонгук ему в губы, поцеловав, а Тэхен издевался:       - О. Правда? – наигранно переспрашивая, потому что они оба и так знали, что любит, и эту фразу Тэхен слышал столько раз. Но и сам не уставал повторять:       - Я люблю тебя, - шептал, смотря в глаза, целовал на прощание еще раз и еще раз, как будто тело их уже знало, что эти поцелуи окажутся последними.                            Тэхен не плакал даже на похоронах. Он вообще не показывал никаких эмоций. И это было страшно. Он испытывал одно лишь горькое, черное, чудовищное равнодушие.       На похоронах он стоял поодаль, скрестив руки на груди, не в силах подойти к гробу, – тогда бы он лишился чувств. Он стоял поодаль, оперевшись на стену, и не плакал. А плакали все – бесконечные партнеры и приятели, которых Тэхен знал, но лица которых даже не различал. И все, конечно, знали про Тэхена. Подходили к нему, не зная, как выразить соболезнование, клали руку на плечо, понимающе кивали, а Тэхену так хотелось ударить в лицо каждого и послать всех к чертовой матери, потому что эти выражения были такими мерзкими и отвратительными, а никак не успокаивали.       Все заливались слезами. Кроме Тэхена. Хосок не мог сдержать рыданий, опираясь на плечо своей жены, которая тоже плакала, хотя Чонгука в жизни, наверное, не видела. Хосок будет поднимать взгляд на Тэхена, и тот будет чувствовать его, но старательно игнорировать, потому что это невыносимо. Также надрывно рыдали и также прожигали Тэхена взглядом и Бао, и Намджун, и Чимин с Юнги, и Сокджин, и все остальные. Но Тэхен никого не замечал и почти что ничего не чувствовал, кроме одного этого горького сожаления. Жизнь влюбила его в себя однажды, а теперь так сильно ударила по лицу и всадила нож в сердце – старая паршивая сука, он ненавидел и презирал ее, все естество жизни.       Знаете эту традицию – подходить к гробу, чтобы лично попрощаться? Тэхен не подходит. Он ощущает, что совершает тем самым действие несколько кощунственное, но он не был сильно религиозен, чтобы тщательно соблюдать обычаи, и надеялся, что Чонгук простит его и поймет, почему он не может.       Когда гроб начинают опускать в землю, Тэхен не выдерживает.       Это было выше всяких сил.       Он уйдет от церемонии подальше, вглубь кладбища. Увидит небольшой пруд и встанет на мосту, оперевшись на перила. Закурит сигарету.       Чонгук, как ты мог так поступить со мной…       Он не услышит, как подойдет Джин:       - Тэхен, я хочу кое о чем поговорить с тобой, не знаю, когда еще выдастся возможность, - тот равнодушно оборачивается к нему.       - По поводу наследства… Завещания он, конечно, не оставил, но мы все понимаем, что он все бы захотел передать тебе. У него есть несколько родственников и еще крестная, которые тоже будут претендовать, но все равно мы хотим сделать так, чтобы большая часть досталась тебе, я думаю, это была бы его воля. У вас же уже есть заверенное заявление о регистрации брака, да? Вы же уже подали его и получили подтверждение? С юридической точки зрения этого должно быть достаточно, чтобы подтвердить статус отношений. Мы с нашими юристами побеспокоились об этом и решили, что это будет вполне возможно, и также не думаю, что кто-то из законных наследников будет сильно воевать… - Тэхен слушает все это чересчур равнодушно. Отворачивается:       - Спасибо за хлопоты, Сокджин. Мне ничего не нужно.                            В какой обезумевший ворох апатии и серости превратилась его жизнь.       «Жизнь без Чонгука не имела никакого смысла» – этого слишком недостаточно, чтобы выразить то, как Тэхен себя ощущает.       Он перестает есть, пить, дышать, жалеет, что продолжает дышать…       Иногда он злится на Чонгука. Злится.       Как ты мог? Как ты мог так со мной поступить?       Как ты мог меня оставить?       Ты же обещал мне? Ты обещал быть со мной до конца? Как ты мог?..                     Тэхен ощущает себя, как посторонний.       Он теперь не принадлежит ни жизни, ни смерти – он в каком-то неописуемом пограничном состоянии, из которого нет выхода и нет компромисса.       Он посторонний.       Ему нигде нет места, нигде.       Мысли о смерти преследуют его постоянно, потому что жить дальше невозможно совершенно.       Но если есть Бог, то это значит, что Чонгук встретился со своим погибшим восемь лет назад возлюбленным на небесах, и они счастливы теперь там.       А если Бога нет, то все оборвалось вот так же быстро, как и началось, и в этом нет никакого, абсолютно никакого смысла, и Тэхен знал, что Чонгук бы не простил его, если бы тот умер по причине его смерти.       Он – посторонний.       Ему вообще нигде нет места.                     Тэхен решает уехать к родителям в Тэгу. Они сами требуют этого, когда узнают страшные новости. Из их с Чонгуком мира он заберет лишь Фриду и всего два предмета: картину и книгу. Картина и книга.       Единственные два напоминания, которые Тэхен оставит себе.       Больше ему ничего не нужно было.       Он собрал все свои вещи и готовился к отъезду сегодня вечером.       Перед этим он решает заехать в консерваторию, чтобы попрощаться.              - Здравствуйте, профессор, - произносит тихо, когда входит к тому в кабинет. Намджун за это время тоже сильно поседел и весь скрючился от боли, потому что все это было до чрезвычайности досадно, больно, горько, обидно. Он потерял друга.       - Тэхе-е-ен… - протягивает учитель с нежностью, потому что видит его живого, дышащего, без слез, стоящего на своих прямых ногах.              - Как ты?       - Нормально, - отвечает он безучастно и говорит. – Профессор, я зашел, чтобы попрощаться.       - Ты уезжаешь в Тэгу к родителям, да? Слушай, я тут как раз похлопотал, поспрашивал знакомых, и, в общем, слушай, там есть одна прекрасная школа с отличной профессурой – будешь заниматься у них, хорошо? Я скажу, что ты от меня. Поступишь в аспирантуру там…       - Нет, профессор. Вы не поняли. Я пришел попрощаться.       Намджун пришел в состояние отчаянного безумия, когда понял, что Тэхен имеет в виду – Тэхен хочет попрощаться с консерваторией и с инструментом. Он заламывает руки, он почти что повышает на того голос, потому что вот это принять абсолютно не возможно, это выше всего, потому что он не готов потерять еще один талант:       - Тэхен, да как ты не понимаешь?! Ты не можешь вот так пустить свою жизнь под откос, ты не можешь отказаться от своего дара из-за обстоятельств, ты должен, ты должен… Ты не имеешь права вот так пустить свою жизнь под откос… Разве ты не понимаешь, что он хотел бы этого?! А? Неужели ты не понимаешь, что он просил бы тебя об этом и что он не простит тебя, если ты перестанешь играть. Вспомни, как он любил, как ты играешь. Вспомни… Он бы так этого хотел, я убежден, что он говорит тебе об этом, но ты не слышишь, ты не можешь прекратить играть…       - Учитель, - Тэхен перебивает его дрожащим голосом, сглатывая ком, стараясь сузить глаза, чтобы из них не выкатились слезы. – Вы не понимаете. Я не могу.                            Тэхену придется заехать сегодня в его дом – в их дом, чтобы попрощаться с Бао, захватить оставшиеся вещи и забрать Фриду.       Находиться в этом доме нестерпимо. Он гладит погрустневшую и все, кажется, понимающую собаку и шепчет:       - Не вернется наш с тобой хозяин, Фрида.       Лайка смотрела на него грустными блестящими глазами, а потом начинала скулить, потому что так давно не слышала запах любимого человека – того, второго.                     Тэхен в последний раз сядет за любимый «блютнер».       Он сыграет на фортепиано в самый последний раз.       И как грустно и смехотворно то, что самую последнюю мелодию великого, но так и не успевшего прославиться пианиста услышит только одинокая и совсем поникшая от тоски Бао, сидевшая все это время на кухне.       Много что можно сыграть в последний раз. Шестнадцатую Шуберта. Четырнадцатую Шуберта. Избитый и оттого тошнотворный моцартовский «Реквием».       Но Тэхен выбирает совсем не это.       Он играет семнадцатую Бетховена.       Ту самую, о которой рассказал Чонгуку во время их второй встречи, сидя вот здесь же, за этим самым инструментом.       «Каким бы произведением ты описал движение своей души?» - слышит он голос погибшего возлюбленного у себя в голове. «Семнадцатая Бетховена…»                     *Beethoven – Piano Sonata No. 17 in D Minor, Op. 31, No. 2 «Tempest»: III. Allegretto*       Третья часть великой сонаты. Завершающее, последнее. Произведение это не похоже на другие депрессивные мелодии. Оно не заунывное, оно не тянет душу наигранно, специально разрывая ритм. Не вытягивает скорбь намеренно – оно прискорбное само по себе. Оно спокойное и протяжное, встревоженное, но слегка. И в этой выдержанности скрывается столько чудовищной, столько невыносимой, столько смертельной боли.       Написанная больше, чем 200 лет назад, она так невообразимо отражала все скрытые, не поддававшиеся вербальному выражению мучительные переживания, от которых не вздохнуть, не расправить плечи, от которых болят клетки, кожа, суставы, мышцы, кости – болит и изнемогает все тело.       Она была написана Бетховеном в период депрессии, в период его мыслей о самоубийстве, о конце, о разбившихся мечтах, о глухоте, о несчастной любви и о крахе того, на что опирался, живя. Это самая спокойная из грустных мелодий, которую невозможно описать словами. Виртуозная мелодия. Задевающая струны не фортепиано, а души. В этом – противостояние и протест против Судьбы. Вызов этой конченной, паршивой, никчемной Судьбе, которой вообще плевать на всех. Которая злобно усмехается, наблюдая за тем, что делает с людьми и с их душами. Самая отвратительная мразь. К ней нельзя испытывать ничего, кроме презрения. Она – дочь Сатаны.       В романе Солженицына «В круге первом» один герой слышал эту мелодию из радиоприемника, находясь в заключении. Говорил потом с сожалением: «А соната очень хороша. Ты заметил конец? Ни грохота, ни шёпота. Оборвалась – и всё. Как в жизни…»       Как в жизни…       А заканчивается она и правда так легко и непринужденно, будто не оканчивается; без надрыва, без напускного страдания, а так – влетела и вылетела, как дух из тела, легко.                     Вот и все.       Конец.       Занавес.                     Тэхен закрыл крышку инструмента. Посидел с минуту. Вытер слезы ладонью.       Вот и все.                     Он выразил себя в этой своей самой последней, самой финальной игре, и больше он не притронется к фортепиано. Потому что звук каждой клавиши, каждый звук перетягивает сердце узлом, потому что вся эта музыка – воспоминания, которые болезненные настолько, что так сильно хочется умереть.              Он решится заехать на кладбище напоследок.       И вот тогда наконец разрыдается, его прорвет, порвет на части, пока Фрида рядом начнет исступленно скулить и выть, как обезумевшая.       Он пролежит на голой земле несколько часов подряд, дрожа от тремора, от слез, будет сжимать грязь ладонями и шептать себе под нос, надеясь, что он его слышит:       - Почему же ты оставил меня, Гольдмунд…       А перед уходом посмотрит на высеченную в камне фотографию и шепнет:       - Я всегда буду любить тебя.                     Он уехал. Он бросил все. Бросил инструмент, бросил карьеру пианиста.       Жил с родителями, которые делали все, чтобы их сын просто жил. И Сокджин все-таки похлопотал – в их распоряжении оказалось солидное наследство. Но Тэхен к этой банковской карточке даже не притронулся ни разу – просто отдал в распоряжение маме и папе. Жизнь его перестала быть похожей на жизнь.              Он не простил. Не отпустил. Не принял. Не смирился.       Он любил.                     И всегда будет любить. А профессор Намджун каждый день будет думать о нем, каждый день вспоминать их и жалеть, что вновь два любящих сердца оказались разъединенными, вновь умерла такая красивая любовь; и жалел, что вновь потерял лучшего своего студента, которому светило великое будущее. Он лишь звонил его родителям иногда, спрашивая, все ли с ним в порядке. И в душе лелеял одну лишь слабую, тлеющую надежду, что спустя время он сможет пройти через боль и сможет отпустить. Надежда эта была такой слабой и безжизненной, но он все равно верил в это. Что когда-нибудь тот сможет принять эту утрату и снова сядет за инструмент. Сколько лет ему теперь потребуется? Восемь? Восемнадцать?       Но рано или поздно Тэхен должен будет ожить.       И пианист должен будет вернуться к инструменту когда-нибудь, потому что все это не имеет никакого смысла без искусства; одно лишь оно может способно выразить чувства.