Как приручить Большую Птицу

      Семена и кусочки пожухших листьев, белый порошок, земля, песок. Ральф стоял, склонившись над раковиной, силясь отмыть подошвы ботинок. Делал он это не слишком часто, но и не запускал. Выковыривать из протектора последствия посещения Третьей — не слишком простое дело. Не помогала даже старая зубная щётка с чуть укороченным ворсом для жёсткости. Особо упорные семена застревали в рисунке протектора или вовсе вгрызались в саму подошву. А ведь когда-то ему приходилось надраивать свою обувь до идеальной чистоты. Парадная форма, бляшки, блестящие в солнечных лучах, яркие шевроны. На Ральфа через туманную дымку хлынули воспоминания.       За стеной послышались возня и шаги, хлопнула входная дверь, которую Ральф, насколько он мог помнить, запирал. Зачем — не понятно. Проходной двор. Мужчина хотел выглянуть из ванной, но банально не успел. Не бросать же мыльный ботинок и включенную воду. Тем более, что даже в паре шагов он отчётливо различил стук трости.       Выйдя в кабинет в спальных штанах и с чистыми ботинками в руках, Ральф обнаружил, что растение на окне полито, а со стола пропал лист с записями и размышлениями на тему вечернего урожая со стен. Вопрос был в том, к чему приведёт распространение информации о чтении воспитателем стен.              На следующее утро Ральф заглянул в класс Третьей. Математика. Какие умные у всех лица, только посмотрите. Стервятник читает что-то явно никак не связанное с вычислением, Слон что-то одними губами шепчет горшку с фиалками, взгляд Бабочки устремлён в окно, поверх растений, Дракон спит. Только Ангел воодушевлённо смотрит на доску и пишет в тетради. Осознанность записей вызывает у Ральфа сомнения.       Мужчина кивнул преподавателю в знак приветствия и перевёл взгляд на Вожака этого дендрария.       — После уроков ко мне в кабинет. Судя по всему, теперь у тебя нет с этим проблем?              Ральф зашёл к себе после собрания воспитателей, потирая переносицу. Акула был настоящим профессионалом своего дела, умел очень качественно капать на мозги. Ещё с порога мужчина заметил конец трости, торчащий из дверного проёма.       — Тебя не учили, что воровать нехорошо?       — Я Большая Птица, всё несу в Гнездо, всё для безопасности моих птенцов.       — Моя безопасность тебя, видимо, не интересует? — ногой Ральф подтолкнул пластиковый наконечник к хозяину, на ходу стягивая пиджак. — Хочешь, чтобы я запнулся и разбил голову об стол?       — Ваша внимательность не оставляет мне ни шанса прервать красную нить, — Птица тасовал карты, рассеянно заглядывая в середину колоды. — Я не болтлив, но с вами любознательность может сыграть злую шутку.       Ральф хмыкнул, отмечая заговорщические нотки в интонации Стервятника, кривую ухмылку.                            Сфинкс ставит ферзя на Е4.       — Шах и мат.       — Третий раз за сегодня, — Стервятник тяжело вздыхает, медленно поднимаясь с кровати. — Что ж, пора и честь знать.       — Уже уходишь? Но ведь ещё даже свет не погасили. Может, пару партий со мной? Или в преферанс? — Табаки, собиравший бусы из чудесных финиковых косточек, поднимает голову от своего рукоделия, улыбаясь, и уже тянется к картам.       — Благодарю, мой друг, но судьба ясно дала понять: сегодня — неудачный день для меня в вопросах игр. Три проигрыша Сфинксу, один Слепому… — он молча про себя продолжает список, увенчавшийся ещё одним проигрышем. Точнее, этот проигрыш и положил всему начало. День проносится перед глазами в обратной перемотке кассетной ленты стареньким, жующим плёнку магнитофоном.       Слышится возня и с верхней кровати падает небольшая книжка, раскрываясь примерно посередине на заложенной дубовым листом странице. Македонского рядом нет, он моет Толстого, а ближайший к упавшей вещи человек — Стервятник. Не без труда он наклоняется и поднимает книгу. Так иди, дитя людей, В край озер и камышей За прекрасной феей вслед. Ибо в мире столько горя, Что другой дороги нет…       Это всё, что успевает прочесть Стервятник, прежде чем разбуженный хлопком падения и, наконец, пришедший в себя Горбач вырывает из когтистой руки очевидно томик стихов — потрёпанная зелёная книжечка размером с ладонь.       — Тебе понравится, если я разрежу твой кактус и посмотрю на его внутренности? — Горбач почти шипит и отворачивается к стене от опешившей Птицы.       — Зачем так грубо? — Стервятник прикрывает Луиса ладонью, чтобы тот не слышал угроз, выпаленных кем-то в гневе. Никогда Большая Птица прежде не видел, чтобы обычно спокойный Горбач так себя вёл. — Похоже, мне действительно пора.       Стервятник идёт по коридору, крепче цепляясь пальцами за трость. Увеченная лапка ноет, не давая расслабиться и насладиться прогулкой.       Уйти бы вслед за прекрасной феей в мир, где нет печалей, в мир, где нет горя. Сбежать бы вслед за феей от боли, приковывающей чугунными гвоздями ботинки к полу. Сбежать бы…       «Всякий раз, потакая своим желаниям, теряешь волю и становишься их рабом» — непреложные строки Закона.                            — Вот! Смотри! — Акула кидает перед Ральфом свёрнутый вчетверо лист бумаги.       — Что это? — мужчина выпрямляется в кресле, в котором устроился почитать книгу, дожидаясь Шерифа. Они договорились встретиться в комнате отдыха в три, но воспитатель Второй никогда не отличался пунктуальностью.       — Слепой? Список! — директор косится на второе кресло, а потом плюхается на диван и сползает так, чтобы голова и колени оказались на одном уровне.       — Я вижу, что это список, — Ральф берёт лист и быстро пробегается взглядом по фамилиям. — Три человека из Второй и три из Первой. Неужели мои обязанности теперь распространяются и на эти группы? Прибавка к зарплате будет?       — Обойдёшься! Ты говорил мне, что этот выпуск должен пройти спокойнее, чем прошлый. Так какого чёрта тогда крысы бегут с этой посудины? Они доведут меня когда-нибудь!       — Спроси это у Гомера и Шерифа. Я-то тут при чём? Мальчишки наслушались баек очевидцев, насколько я понял, никто из них не принимал непосредственного участия в прошлом выпуске, — Ральф медлит мгновение. — Хотя нет, один из стареньких… В любом случае, они боятся и не хотят принимать участия ни в чём подобном. Это естественно. Потерпи ещё пару месяцев и доводить тебя будет некому.       В комнату отдыха, застряв в дверях, заходят Рыба-Лоцман и Шериф. Акула тяжело вздыхает и поднимается с дивана.       — А лист забери. Пораскинь мозгами хорошенько, может, придумаешь, чего умного, — он уже собирается выходить, но оборачивается на пороге. — И не забудь, что ты всё ещё должен сделать записи в личные дела!                            «С сожалением сообщаю, — крутились в голове у Стервятника его собственные слова, — что собрание клуба картёжников сегодня не состоится ввиду ремонта в учительском туалете. Прорвало трубу» — сидевшие тогда в Четвёртой скорбно скривились, смотря на Лорда.       Вместо официального собрания встреча всё-таки была проведена. Лорд заглянул к гостеприимному Стервятнику на карты, чай, беседы, а позже и сомнительные напитки. Компанию им составил Валет — частый гость клуба картёжников, но от чего-то не желавший становиться его членом.       Раздался звук открывшейся двери, лошадиный череп тихо щёлкнул о дерево. Из прихожей послышался незнакомый голос, разговаривающий с Красавицей. Верхний свет погасили уже давно, кого занесло ветром в Гнездовище в такой час? В спальню зашли растерянный Красавица и улыбающийся Белобрюх, а за ними следом пошатывающийся Ральф.       Большая Птица собрал карты в стопку и бросил её на кровать. Выпали десятка пик и дама треф. Стервятник поморщился. Ральфа усадили на нижние ступени стремянки, где он, судя по всему, чувствовал себя невероятно комфортно. Вожак распорядился, чтобы воспитателю выдали подсвечник.       — Я доносчик, — сказал он, сдирая с пальцев засохший воск. — Стукач. Стучу на своих. Разоблачаю происки Наружности, — Птички ободряюще покивали. — Я пришёл рассказать о коварных планах Крёстной. Этой карги, — Стервятник скривил тонкие губы. — Она хочет страба… сбрата… саботировать выпуск. Перенести дату на более раннее время. И никому не сказать. Даже мне. А ещё она хочет, чтобы я перед выпуском убрал отсюда «самых опасных». На самом деле тех, кто сможет хоть как-то… — Ральф сделал паузу, стараясь сконцентрироваться. — Хоть как-то всё устроить. Помочь. Она хочет, чтобы я убрал вожаков.       По комнате прошла волна беспокойства. Большая Птица сидел молча, внимательно наблюдая за мужчиной, вслушиваясь в каждое слово. Ни к чему хорошему решение его бабки явно привести не могло.       — Предупредите Стервятника, — попросил он, закончив свою исповедь. — Скажите, что ему угрожает опасность.       Валет усмехнулся, косясь на Вожака Третьей.       — Пренепременно сообщим ему, — он чуть не прыснул, — при первой же возможности. Обязательно.       Услышав это, Ральф резко поднялся, неуверенно махнув свечой в сторону зелени. Стервятник поблагодарил Белобрюха и попросил отвести воспитателя в его комнату.       — Слепой сейчас здесь, — Лорд пересел в коляску и выжидающе посмотрел на Большую Птицу.       — Похоже, у меня нет выбора, — Стервятник поднялся, опираясь на трость.                            День двенадцатый       Слепой       Он выдернул меня из-за стола, даже не дав закончить ужин. Не то, чтобы я с удовольствием ел в столовой и сильно огорчился, оставив тарелку почти полной, однако я огорчился, когда Ральф прервал только развившуюся беседу о музыке. Музыке, собравшей в себя свет звёзд.       Он затащил меня в машину. Ехали довольно долго. Пахло выхлопными газами, выпечкой, менялись звуки. Через какое-то время голова начала ныть от обилия посторонних шумов. В какой-то момент всё закружилось, меня чуть не стошнило на собственные колени. Отвратительно.       В себя прийти смог только когда Р Первый заводил меня в какую-то комнату. Только переступив порог, я остановился, держась рукой за ближайшую стену. Раздался скрип старого дерева.       — В нескольких шагах прямо перед тобой стул. Садись, поговорим, — голос Ральфа звучал жёстко, но выдавал беспокойство. Однако мне не хотелось находиться здесь. Здесь я не чувствовал леса. Он был очень далеко. Я не слышал шороха травы, не слышал пения птиц. Абсолютно постороннее пространство.       Я сел на пол у той же стены, где стоял и поджал ноги к груди. Пахло здесь не как в Доме. Тоже пылью, мокрой извёсткой, стиральным порошком, но не теми, что окружали меня в там. Пахло крысами из подвала и выхлопными газами из открытого окна. Оттуда же доносился шум время от времени проезжающих машин.       Это место было мне не знакомо. Внутри все сжалось. Очень хотелось вернуться обратно.       — Это важно, Слепой. Я знаю, что ты причастен к пропаже Крёстной.       Постепенно вокруг становилось очень холодно. Холод подбирался всё ближе, протягивая свои лапы из открытого окна. Голова всё ещё кружилась.       — На днях её машину нашли в паре кварталов от Дома. Расскажи, что ты об этом знаешь? — голос Ральфа звучал как через вату. По коже пробежали мурашки от мысли, что всё происходящее ощущается словно в тумане. — Её ищет милиция.       — Я не был с ней знаком. Куда она исчезла, я не знаю, — собственный голос порезал слух. Слова давались с трудом. Я положил голову лбом на колени, отгораживаясь от Р Первого.       — Не ври мне. Ты знаешь всё, что творится в этих стенах.       — Конкретно об этих стенах я…       — Чёрт подери, Слепой! — он ударил кулаком по столу.       Нить оборвалась.              День тринадцатый       Слепой       Утром я не стал чувствовать себя лучше. Проснулся, будто и не просыпался. Отвратительный липкий туман заволакивал сознание, не давая сконцентрироваться. В добавок всё тело начало жутко чесаться. Это оказалось куда страшнее чем блохи. Кожа шелушилась, а расчёсанные места болели.       Ральф пытался продолжить разговор. Он не бил меня. Пару раз тряхнул, но во время попытки сделать это в третий раз, я ударил его тарелкой.       Что он ожидал от меня услышать? «Слушай, Ральф, Крёстной теперь четыре года, и она живёт во сне у Горбача. Попробуй её оттуда сам достать. А, забыл, тебе придётся сменить перчатки на более толстые, девчонка кусается.» После такого он точно разбил бы мне лицо в кашу.       В какой-то момент он заметил, что я постоянно чешусь. Точнее заметить он мог и раньше, но обратил внимание только ближе к вечеру.       — Какого хрена с тобой происходит? — он бесцеремонно задрал свитер на мне и осмотрел спину.       После возвращения Р Первый сразу затащил меня в Могильник. Отвратительно, сбежал оттуда в ту же ночь.       В лес.                            — О чём задумался? — Слепой подкрался почти неслышно. Если бы не десяток лет, прожитых вместе, Стервятник вряд ли бы смог заметить, как передвигается Хозяин Дома, но территория Третьей — территория её вожака. Сложно пройти по настилу из семян и листьев абсолютно беззвучно, даже если ты хищник на охоте.       — Ты не в лесу, Слепой. Здесь шум ветра не скроет шелест твоих шагов по ковру из листьев, — Стервятник тихо засмеялся, подпирая подбородок рукой. — Почему ты решил, что я задумался?       — Ты слышал, как шуршат листья, а я — как твои мысли, — Вожак Четвёртой ощупал край единственного подоконника в классе, не загромождённого цветами, и присел рядом со старым другом. — Как поживает твоё колесо?       — Вспомнил кое-что чужое. Оно натолкнуло меня на свои мысли. Вот, думаю их. А колесо… я не слышу его уже больше месяца. Может, это и к лучшему, — Стервятник, наконец повернул голову в сторону Слепого. — Боже, Слепой, что с тобой произошло?       — Спроси у Ральфа, — по интонации непонятно, то ли он смеялся, то ли процедил сквозь зубы. Птица не решился продолжать эту тему.       Оба закурили.       — Похоже, Ральфу стало мало того, что ты ему рассказываешь. Слышал о его новой выдумке? Наш Курильщик ведёт дневник. Сам понимаешь, его читают. Хотя информация из твоих уст надёжнее и корректнее. Ума не приложу, зачем Р Первому невежественный информатор?       — Он никогда не отличался жадностью, что же теперь подтолкнуло к новым действиям? — в голове Стервятника всё ещё крутились мысли о произошедшем со Слепым. Птица не видел его около недели, такое случается не редко, но чёрт побери, Бледный никогда не возвращался из леса такой ошкуренный. Даже при свете луны были видны трещины и потёртости на его лице и руках, размазанные капли крови.       — Тебе лучше знать, но я полагаю — приближающийся выпуск, — Слепой сделал короткую паузу и почесал щёку. С неё посыпались чешуйки кожи, переливаясь в серебрящих лучах луны. — И то, чем он может обернуться, — снова пауза. — Как у тебя с моим предложением?       — Я… — Стервятник поджал тонкие губы, опуская взгляд. — Прожил уже, кажется, больше двух десятков жизней, Слепой, но… Даже тогда, прыгая каждый день, так и не смог… Есть ли у меня ещё время?       — Есть, но совсем немного. Мне придётся искать запасной вариант.       — Полагаю, если не я, то Гамельнский Крысолов будет сейчас лучшим вариантом. Возможно, даже лучше удильщика.       — Если что, у меня есть ещё кое-кто на примете. Поможет без вопросов, но плата слишком высока. А Крысолов… Боюсь, это может стать проблемой. Он помог нам в прошлый раз и вряд ли оказался доволен результатом. Но я спрошу.       — Помог? Ты говоришь так, как будто он сделал это по своей воле, — Птица нервно рассмеялся. — Что же нам с ней делать? Не будет же Горбач всю жизнь с ней вот так, — Стервятник неосознанно прикоснулся к предплечью, где ныл синяк от маленьких, но острых зубов. — И что всё-таки делать с Ральфом? Мне не нравятся его методы, но он явно не оставит нас в покое.       — Боюсь, что у меня есть ответы на эти вопросы. Но я правда очень не хотел бы такого развития событий. Хотя, он наиболее вероятен, — Слепой глубоко затянулся и потушил сигарету об пепельницу. Стало ясно, что разговор окончен.                            — Эти черти снова расписали стены! — Акула кричит, бродя по комнате отдыха из стороны в сторону и активно размахивает руками. С губ и зубов срываются капельки слюны. — На кой чёрт я делал ремонт, если на следующий же день всё псу под хвост?!       — Ты так говоришь, как будто сам сидел на стремянке и валиком стены красил, — Ральф в кресле, в руках чашка с чаем. От чего-то он невероятно голодный, несмотря на плотный ужин. На самом деле он очень хочет поскорее уйти в буфет, вместо того, чтобы выслушивать бессмысленную истерику директора. — Вообще не понимаю, зачем надо было делать ремонт. Я предполагал, что этим всё кончится. Тем более дом всё равно снесут.       — А в районе первой теперь ни одной надписи. Ваши до туда ещё не добрались, — с дивана подаёт голос Гомер, лежащий с компрессом. Овца присела рядом, сложив руки на коленях лодочкой. Святая простота. А глаза такие, словно она сию секунду разрыдается.       — Думаешь, твои на стенах не пишут? — Ральф приподнял бровь.                            Чем чаще я смотрю под ноги, тем явственнее понимаю, что они не приведут меня туда, куда я очень хочу. Времени остаётся всё меньше, спектр задач не уменьшается, только увеличивается. Как вожак я должен быть озабочен делами стаи, это необходимо, близится выпуск, подходит большими шагами. Но я всё больше переживаю за своё будущее. Песчинки в часах неумолимо падают, кружа голову. Приходится держать себя в руках, чтобы снова не начать бродить во сне и видеть серую комнату.       Меня передёргивает. Отрываю взгляд от пола. Впереди коридор. Становится ещё хуже, а теперь и тоскливее из-за того, что он совсем перестал быть родным. Больше всего жалко рисунки Леопарда — самая трагичная потеря последних дней. Теперь вместо живописи девственно чистые стены. И непонятно, к чему такое расточительство казённых финансов. Родители в любом случае на второй не поднимутся. Сделали бы ремонт только на первом этаже, раз Акуле вдруг взбрело в голову навести красоту перед выпуском. Здание ведь всё равно снесут. Так наша наскальная живопись сохранилась бы. Да, на разрушенных стенах, в руинах, а после и вовсе на обломках стен в каком-нибудь карьере, когда кто-то соберётся использовать это место, полагаю, под строительство нового зубца в расчёске. Но, думаю, многие согласились бы со мной, что ремонт намного хуже.              — Дорогой! Дому снова нужна твоя стремянка для спасения наших душ и психического благополучия. И ты сам тоже, — Табаки поравнялся со Стервятником. Он слишком энергичен сейчас, но, возможно, это и к лучшему.       — Конечно. Не вопрос. Но в этот раз ты мне расскажешь в чём дело? — на перекрёстке Птица присаживается на диван, а Шакал подруливает поближе.       — Сегодня докрасят стены на втором. Они отвратительно чистые, не находишь? Совсем другой коридор. Совсем не наш. Меня сейчас даже тёмные очки не спасают от этого ужаса, почти не оглядываюсь по сторонам, — он заговорщицки косится в сторону, проверяя, не слушает ли кто их разговор. Поблизости, к счастью, никого не оказалось. — Считаю это настоящим насмехательством над нашей памятью! Они покусились даже на рисунки Леопарда! Непростительно!       — И что же ты предлагаешь? Вновь расписать стены? — Стервятник говорит без особой веры в собственные слова, но от реакции Табаки заставляет потаённые надежды выбраться поближе к поверхности.       — Читаешь мысли, дорогой. Я всегда верил, что ты способен и не на такое! Сегодня. После отбоя. Встречаемся посередине между нашими комнатами. Можешь привести ещё кого-то в помощники, но постарайся сильно не распространяться! Это должен быть сюрприз.              Легко сказать «после отбоя». Вожаку Третьей приходится заранее разогнать птенчиков по кроватям. Бодрствовать не воспрещается, однако о смене дислокации не может быть и речи. Звонит будильник. Время поить Ангела каплями.       Цокая копытами, в комнату вваливается Конь.       — Как это в кровать? Я не хочу, — тянет он таким голосом, что у Большой Птицы уши в трубочку сворачиваются. Он отвязывает пакетик от насеста.       — Значит не хочешь… — интонации Стервятника не предвещают ничего хорошего для Лога и тот это чувствует, слегка съёживаясь. — Для тебя особое дозволение — можешь сегодня не спать всю ночь, — Птица кривит губы. — Бери стремянку и иди за мной.              У места рандеву две коляски. Стервятник светит фонарём в пол, чтобы шагающий сзади Конь хорошо видел дорогу. Не хватало, чтобы он запнулся или задел стремянкой стену. Лишний грохот ни к чему. Мимо проходит косящаяся на крупный свёрток в руках Вожака третьей фигура в ошейнике, но почтительно кланяется в непосредственной близости.       — Делим стены на сектора и расписываем заново, — шепчет Табаки, когда фигура удаляется. — я от сюда и до нас половину. Дальше — Лорд. Ваша часть, соответственно ваша, — он решительно подтягивает потуже бандану и берёт в руки кисточку. Взгляд падает на стремянку.       — Я оставляю с вами Коня, — Стервятник светит на ноги парня, смотря при этом тому в лицо. — Будешь помогать им забираться на стремянку, слазить, двигать её, когда это будет необходимо.       Конь невнятно мычит, но возражения не принимаются. Большая Птица кланяется в знак почтения и удаляется прочь.       Воссоздать надписи не такая большая проблема. Проблема — рисунки. Слишком важная часть этих стен. Стервятник кладёт свёрток на пол, открывает единственную банку с краской, взятую сегодня с собой — чёрную. Птица берёт кисть и не спеша, очень аккуратно, соблюдая границы, по памяти обводит в ровные прямоугольные рамки наследие стен.       «Здесь была антилопа работы Леопарда. Мел, охра, бронза. Сохранившийся фрагмент диптиха «Охота» — подобные надписи сопровождали каждую траурную рамку. Второй фрагмент диптиха ранее похоронили под собой рисунки на территории Второй, однако и его Птица обводит по памяти. Звяканье металлического обода кисти о банку с краской слышно не только со стороны Четвёртой. Очевидно, Табаки в свои планы посвятил и кого-то из Крыс. Рыжего? Кого ещё?       Кроме траурных рамок стены украшает несколько надписей тематического содержания: «ПРОХОЖИЙ, ОБНАЖИ ГОЛОВУ!», «Пусть покоится с миром пыль нашего времени», «Способен ли Феникс возродиться из пепла?», «Дорога в даль и в даль ведёт. Через вершины серых скал. К звезде, что в ночи не сверкнёт, ко дню, что каждый со содроганьем ждал.»       Последнее, что делает большая Птица перед завершением возрождающего облёта — восстанавливает надпись — напоминание:       «МАЛЬЧИКИ, НЕ ВЕРЬТЕ, ЧТО В РАЮ НЕТ ДЕРЕВЬЕВ И ШИШЕК. НЕ ВЕРЬТЕ, ЧТО ТАМ ОДНИ ОБЛАКА. ВЕРЬТЕ МНЕ, ВЕДЬ Я СТАРАЯ ПТИЦА, И МОЛОЧНЫЕ ЗУБЫ СМЕНИЛА ДАВНО, ТАК ДАВНО, ЧТО УЖЕ И НЕ ПОМНЮ ИХ ЗАПАХ. Мысленно с вами всегда. Ваш Папа Стервятник.»