Мысли

Было много вещей, которые Ген не понимал. Их было не просто «много», их был непочатый край. Но не каждая из этих вещей его интересовала. Иногда, правда, в минуты, растягивающиеся теперь, через три тысячи семьсот лет окаменения, в долгие часы скуки и безделья, в голову лезли разные мысли, лениво перетекая на подкорке сознания без особых потуг заинтересовать и обратить на себя внимание. Но сегодня они буквально ползли, нехотя перебираясь из одного угла запеченного на солнце мозга в другой с модулем скорости, примерно равным скорости улитки в полусонном состоянии. И вроде бы и не жара, и чувствует Ген себя вполне нормально… Ну, относительно нормально, пока не натыкался взглядом на маячащую где-то на грани видимости пастельно-изумрудную макушку. Но одна из этих вялотекущих мыслей всё же цеплялась за праздное сознание утомлённого менталиста, не давая ему покоя вот уже битый час. Асагири вдруг захотелось хорошенько приложиться головой о стену, потому что, да что это вообще за бред и именно сейчас?! Почему бред? Потому что какой к чёрту трансгуманизм, из какого вороха хаотичных мыслей вообще выбралась эта тема? Ген никак не мог понять, почему его так заботила проблема нерациональности идей трансгуманизма, что всплыла даже в полуотключенном состоянии мозга и, пф, именно на грани вымирания человечества? Казалось, какой смысл от всех этих идей здесь, в, практически, каменном веке, когда от всего это трансгуманистического общества не осталось и камня на камне? Но ответ пришёл сам собой, а, вернее, Асагири притащили к нему буквально за шиворот, сколько бы он не пытался опереться от настойчивого Хрома, продолжавшего гнуть свою линию о научных прорывах и прочей белиберде на протяжении всего их недолгого похода от тени раскидистого дерева до мастерской Ишигами. Но пещерному самоучке хватило и этих пятнадцати секунд, чтобы проесть менталисту всю плешь. Ответ, вполне себе материальный, обретался в руках у Сенку, благополучно дополняемый недостающими ингредиентами его ловкими пальцами. Это был антибиотик. Обрывки мыслей закружились в голове, выхватываемые из-за белёсой пелены забвения и складывающиеся в единую картину: о трасгуманизме, естественном отборе и прочем — в общем, о всём, что хоть косвенно касалось этой темы. — Слушай, Сенку, как ты относишься к трасгуманизму? Асагири наблюдал, как все присутствующие удивлённо застыли, механически поворачивая головы в его стороны с откровенно пустыми глазами: «Транс… Чему?». Но Гену сейчас было слишком влом реагировать на их тупость — хотя куда там, её даже тупостью не назовешь. Его полумутный, ещё не до конца осознанный взгляд был прикован к продолжающему спокойно заниматься своими делами учёному, не оторвавшемуся от процесса распада, как мог судить Ген, серной кислоты ни на секунду. Асагири даже подавил в себе смешок — вид у Ишигами был настолько обыденный, будто ему каждый день приходится беседовать о разномастных философских концепциях, скажем, за чашечкой чая, и, тем более, именно в тот период времени, когда Вселенная вдруг решила дать обратный виток, отбросив все эти траснгуманистические общества на тысячелетия назад, когда каждая из этих идеологий была по-просту бесполезна. — Думаю, что это не так уж и плохо, — даже не посмотрев в его сторону, отозвался Ишигами. Вид у учёного был предельно сосредоточенный, и менталисту это было понятно, ведь работа, которой он занялся, переместившись к самодельному микроскопу с предметным стеклом в руке, была практически ювелирной. — Но почему? — ну, всё. Началось. Теперь они могли говорить часами, это была уже до мельчайшей детали отработанная схема: каждый из них мог совершенно неожиданно начать рассуждать на абсолютно произвольную тему, и дальше всё закручивалось по спирали, и здесь уже не могла угадать даже сама Фортуна, куда их вышвырнет в итоге безбрежный океан собственных мыслей и теорий, на какой ноте закончится их разговор и закончится ли вообще, нередко прерываемый посторонними наблюдателями или же просто-напросто накопившейся за весь день усталостью. — Ведь, по сути, это учение отрицает триедиство духовного, социального и биологического начал человека? Разве это тебя не пугает? — Но что плохого в том, чтобы быть бессмертным? — Ишигами отчего-то запнулся на полуслове, но потом закончил как ни в чём не бывало. Видимо, он начал улавливать суть. — Или быть свободным от различного рода патологий, в том числе врождённых? Болезней? — Но это же, по сути, отчуждение собственного тела! Что это ещё за идея кибернизации человека? Человека делает человеком и его биологическое тело, и мозг, в равной степени, — полусонное сознание всё ещё тормозило, но Ген уже его встряхивал, скидывая последние летаргические оковы. Но тело не покидала ещё сонная нега, и приятная ломящая слабость давала о себе знать: Асагири оперся локтями о стол, положив под подбородок руку, и продолжал самозабвенно гипнотизировать взглядом Ишигами. Улыбка мягко легла на лицо. Но сдаваться менталист уж точно был не намерен. — Вот, например, забери у тебя твоё тело, был бы ты тем Ишигами Сенку, которым являешься сейчас? — Мне-то откуда знать? Думаю, не особо-то что и изменилось бы, — неопределённо пожал плечами учёный. Но отчего-то Гену показалось, что он ушёл от ответа. — О, правда? А как же вкус, чувство возбуждения и ощущение чужих прикосновений? А как же эта твоя милая чувствительность и отзывчивость — разве тебе не нравится ощущать меня? — о, да, Гена заносило, его конкретно заносило, но он ничуть об этом не жалел, потому что, боже, реакция Сенку на его слова была бесценна. Секундный ступор от откровенной наглости собеседника, моментально вспыхнувшие щёки, закушенная губа и кроткий гневный взгляд в его сторону — Ген, кажется, забыл, о чём они только что говорили. — Вообще, я считаю, можно обойтись и без кибернизации, достаточно лишь сильного гормона или биотика, замедляющего процесс старения или вовсе его останавливающего, — сначала предприняв попытку полного игнорирования последних фраз менталиста и состроив предельно правдоподобный сосредоточенный вид, но затем, заметив краем глаза, как мягкая улыбка расползается в издевательскую на чужом бедном лице — кто-кто, как не менталист, мог разглядеть в напускной невозмутимости учёного тот ураган эмоций, что бушевал у него внутри, — сдавшись, Сенку оторвался от своего занятия и, складывая руки на груди и с вызовом смотря на Гена, вскинул бровь. Сложенные на груди руки означали защитную позу, об этом мог сказать любой учебник по прикладной психологии, и Асагири предвкушающе облизнулся про себя — этот спор с каждой секундой становился всё более многообещающим. — И вообще, причём тут наши отношения? — но, конечно, Сенку было абсолютно до лампочки, что вокруг них всё ещё обретаются посторонние люди. Хотя, в принципе, Ишигами мог бы и промолчать. Но у него не было такого принципа. — Бессмертие это далеко не всегда благо, — задумчиво болтая в одной из колб разбавленную серную кислоту, рассматривая на свету и прикидывая примерно пропорции реагентов, Асагири сымитировал недавний выпад Сенку, намеренно игнорируя его вопрос. — Наблюдать, как взрослеют, стареют и умирают дорогие тебе люди… Оно обрекает человека на вечное одиночество. Какое-то терпкое чувство дежавю всё никак на хотело его отпускать — Гену казалось, он уже про это где-то слышал или читал. Чувство, что он цитирует какую-то книгу, преследовало его ещё с несколько секунд, подстреакемое проницательным взглядом насмешливых багряных глаз — видимо, Сенку всё же была знакома эта книга. — Фундаментом трансгуманизма, как и любого другого учения, является сила и принуждение, и каким бы компромиссным на казалось общественно-политическое течение, впоследствии перетекающее в политический режим, он всегда будет всеобъемлющим, и так или иначе к «бессмертию» приобщат всех — на добровольно-принудительной основе, — меланхолично прослеживая путь доброй половины присутствующих в сторону выхода, заявил Ишигами. Он ощущал уже почти физически культурно и не очень шокированные взгляды на себе, и такие мины, какими его одаривал разве что Ген по время его досканальных объяснений и разглагольствований на тему очередных научных открытий и опытов — короче говоря, когда понимание его слов понижалось до критической отметки в десять, а то и пять процентов. Что, впрочем, его ничуть не удивило. — Неа, — пожал плечами Ген, хмыкнув. — Процесс глобализации не столь всеобъемлющ, а люди не столь однотипны, как ты думаешь. Далеко не каждый поддерживающий этот концепт человек захочет сам становится бессмертным, зачастую людям больше нравятся идеи, яркие блестящие обертки, и не столь важной оказывается их реализация, как воздушные мечты об утопическом мире данного строя. Тебе это трудно понять, так как ты привык полагаться больше на логическую, рациональную свою составляющую, отбрасывая в сторону «ненужные» эмоции, но мечтателей вокруг тебя куда больше, чем ты можешь себе представить. Эти слова заставили Сенку задуматься. Буквально на полминуты, всего лишь тридцать секунд, но в каждую их долю в этой невероятно умной голове проскакивали мириады мыслей и протекали тысячи химических реакций, вспыхивали миллионы электромагнитных импульсов и давали сбои самые разные системы — о, да, они сбивались и фонили, отражаясь остаточными эмоциями, слепыми отголосками мыслей на напряжённом лице. И у Гена было целых тридцать секунд, чтобы любоваться каждой его чертой: рваными черными полосками шрамов, рассекающими изящные, сведённые сейчас брови и алые, с багряным отливом глаза, всё ещё покрытыми лёгким румянцем скулами, острым росчерком аккуратного носа и плавными линиями изгибов губ — во рту скапливалась слюна, и каких невообразимых усилий стоило Гену подавить в себе резкий собственнический порыв притянуть его к себе и поцеловать: грубо, влажно и властно, так, чтобы Сенку задыхался и заливался краской с ног до головы, заходясь мелкой дрожью по всему телу. Похоже, помимо сознания, Асагири разбудил в себе кое-что ещё. И очень некстати. — Чего ты добиваешься? — наконец раздражённо скривился Ишигами, не найдя, что ответить. Хороший вопрос, пронеслось в голове менталиста. Он пока и сам даже примерно не представлял, чего он хотел добиться. Или уже забыл?.. А потому он просто улыбался, глядя исподлобья на озадаченного учёного, и наблюдал — потому что этого было вполне достаточно. Приняв, видимо, короткий глухой смешок на свой счёт, Сенку было снова погрузился в раздумья, но уже через секунду зарделся, и вот тогда Гену стало реально интересно, до какой такой мысли Ишигами довело его воображение. Отчего-то мысли вдруг вернули Ишигами в прошлое, в ту же многострадальную лабораторию, только несколько раньше… Всё это произошло настолько спонтанно и стремительно, что отчасти Сенку даже не понял, как. Было, словно будничное, от Гена «давай встречаться», как будто он каждый день предлагает своим друзьям руку и сердце, короткое, на выдохе, «да» от не успевшего ещё до конца осмыслить ситуацию Ишигами, случайное смазанное прикосновение чужих пальцев к ладони и сцепленные всё оставшееся время, часов шесть, если Сенку в тот момент не совсем ещё потерял счёт времени, до вечера в замок руки. И, самым странным, но оттого не менее правильным, как казалось Сенку, было его осознание, что ему совершенно не надо было задумываться на этот счёт — всё получалось само собой и настолько легко, что, ему думалось, всё так и должно быть. Оно и было так, и должно было быть так. Лёгкие перепалки с утра, долгие разговоры по вечерам у печи, объятия, переплетённые пальцы, одно на двоих одеяло и чужое тёплое дыхание на лице. Всё это было таким странным для Сенку, но в то же время настолько обыденным, что иной раз он даже не задумывался о своих действиях. Неужели, ему всегда был настолько необходим другой человек? Тепло его тела, дыхания, его участие и внимание, его поддержка и укоры? Не просто «другого человека», а именно его(потому что Ген всегда был особенным для Ишигами, в какой-то мере)? Да, признаться, порой это действительно не давало Сенку покоя, как на первых порах. Но один лишь оклик по имени этим бархатистым голосом, и он забывал, о чём думал секунду назад, одно движение плавных изгибов чужого лица, и Ишигами уже не мог оторвать зачарованного взгляда от Асагири, покорно отдавая всего себя в его безраздельную власть. Ген неспешно влюблял в себя обычно безразличного ко всему и вся учёного, растапливая его сердце день за днём и не жалея на это никаких сил. Так и сейчас, казалось, таким странным, но всё равно обыденным, не значащим практически ничего и в то же время слишком многое разговором, Асагири обращал Сенку к себе, отчасти, даже сам того не осознавая. Их тянуло друг к другу, и все мысли, возникающие в их голове, в конечном итоге приходили к точке сингулярности — туда, где они не могли уже друг без друга. И они уже оба не помнили, с чего начался разговор, утопая в бездонных глазах друг друга.