Criminal

***

Тишина загородного дома окутывает с головой каким-то вязким и мягким коконом, забирается плотным комком под одеяло, разливается по телу лёгкой утренней истомой. Хорошо и очень непривычно. — Тут так спокойно… — Тайп, изменяя своей манере вставать непозволительно рано, лениво перекатывается на соседнюю половину кровати, закидывая на лежащего рядом Тарна руку и ногу, прижимаясь и обнимая, как коала. Показывая, что никто от него никуда не уйдёт, потому что он не пустит. — Не нужно ни от кого прятаться, терпеть постоянное сопровождение твоих громил. Они раздражают безумно, ты бы знал. За окном просторной спальни гуляет по-весеннему холодный ветер, цепляется за шеи деревьев и тянет их к земле, срывает старые неопавшие листья и по-детски разбрасывает вокруг. Кажется, что весне абсолютно всё равно, к кому и когда приходить, заслужил человек её прихода или нет, мертва она где-то глубоко в душе… Или нет. Для неё нет разницы, кто и сколько людей убил, скольких пытал и как зарабатывал себе на жизнь, на что был готов пойти ради единственного искренне любимого человека. Она приходит ко всем: к кому-то несколько запоздало, к кому-то раньше, к кому-то — строго вовремя, не даёт забыться и потеряться основательно, выдувая и вытравливая из мыслей и души остатки зимнего холода и равнодушия. — Ты же знаешь — это необходимость, — Тарн по-хозяйски обнимает Тайпа за плечи, тянет ближе и укладывает сверху на себя, не чувствуя чужого и явно немаленького веса. Он выдавал себя порционно, почти по расписанию, разве что почти не скрытничал и не прятался — доверял полностью и без остатка. Потому что понимал: Тайпу — можно. — Ты тоже раздражаешь. — Почему это? — Потому что. Он, конечно, та ещё язва, не умеющая спокойно воспринимать те или иные аспекты жизни Тарна, чья семья держит половину густонаселённого мегаполиса в страхе. Вспыльчивый, вспыхивающий подобно обыкновенной спичке и затухающий так же быстро, он словно не воспринимал вполне явной опасности своей жизни, предпочитая просто слепо доверяться. Глупо, неосмотрительно, опрометчиво — ему всё равно. Им хватило одного раза ещё довольно давно и очень популярно объяснить, что они друг у друга в жизнях — не сиюминутное и однодневное развлечение, а явление уже довольно постоянное и ужившееся, за что можно и глотку перегрызть, и мозги по стене размазать, чтоб неповадно было. Родители Тарна, когда они только-только начинали встречаться — люди в своих кругах очень и очень солидные и уважаемые, — не понимали, что такого их сын нашёл в тощем и истеричном парне, готовом в первую встречу раскроить ему череп. Тарн тогда отозвался, мол, верит в него очень, что не сдаст и не разболтает. С начала их с Тайпом отношений уже прошло, без малого, четыре года, и Тарн ни на секунду не усомнился в правильности своих выводов: Тайп об их статусе хранил гордое молчание, не сдавал, а тех, кто сдавал — доставал всеми известными ему способами и карал собственноручно, не боясь пачкаться в чужой крови. — Я хочу сегодня никуда не ехать, пить с тобой чай, сидеть на подоконнике и крошить чипсами на пол, — заявляет Тайп, поднимая голову с мощной груди Тарна. Тот не особо и против никуда не ехать, не торопиться, предпочитая торопливой будней жизни неторопливые и размеренные ласки со своим парнем. Утреннее солнце красиво бликует по светлым стенам комнаты, преломляется сквозь призму дорогих подвесок на люстре, отсвечивает радужными бликами на щёки Тайпа и тонет в его чайных глазах, находя приют на длинных ресницах. — Когда ты не язвишь — такой милый, — Тарн смеётся негромко, пока тянется к парню, вжимаясь холодным кончиком носа в чужую тёплую шею, заставляя вздрогнуть и засмеяться от неожиданности. — Завались, — хмыкает Тайп, зажимая его рот ладонью, и это нечестный в их противостоянии приём. Тарну не сложно так полежать — не впервой. Однако сейчас это затягивается, плюс в том, что никто не сможет заметить их, сказать что-то не то, что неправильно или не по статистике — неправильно и не по статистике, зато очень близко сердцу. — Давай просто побудем в тишине? Где-то внизу, на первом этаже, неловко, на ощупь выводила глубокий органный голос стереоустановка, потрескивал по-своему обречённо разожжённый отцом старый камин, разнося по особняку тепло и лёгкий запах хвои. И, совсем немного, жжёного металла. Звучал надтреснуто, но не заунывно, приятно согревая не тела — две абсолютно разные, но родные души, у которых всё наизнанку. У них любовь — неправильная, такая, о которой в книгах не пишут, которую в фильмах не показывают и не описывают, она настоящая и живая, но несущая в себе и за собой смерть и обещание прямиком на девятый круг ада. По Данте или Аристотелю — неважно даже. По чьей-нибудь челюсти, возможно. Они друг с другом и друг за друга, пусть и из разных миров и реальностей. Не горой, но когтями и клыками чёрно-алым контуром по смуглой коже — точно. Они — дом, они — смерть, сами для себя и для всех. Их жизнь сложно назвать раем или адом, это что-то их личное, что не напоказ и не на публику, им не гореть в аду, потому что они есть и ад, и ночь. Вместе. Но пока они есть, пока есть их личная, своеобразная и непохожая тишина, тёплые и долгие утра с органной музыкой и треском дров в камине — они живы, чувственны и любимы. А остальное — шелуха. — Встаём? — Встаём. И их позднее, но тёплое утро перерастает в полный странных и своеобразных нежностей день.