Ночной эфир

В комнате дешевого мотеля взгляду не за что зацепиться, кроме карманного радио, да раскрытого рюкзака на полу. Все придорожные мотели в Назаире похожи друг на друга, словно с конвейера сошли: узкая кровать, кресло с потертой обивкой, тумбочка с отваливающейся дверцей, стены, обклеенные самыми дешевыми обоями из ближайшего строительного магазина. В этот раз голубые, отмечает Детлафф, садясь на кровать. В прошлый раз были зеленые, в позапрошлый — желтые, как нильфгаардском дурдоме. На автостоянке под окном кто-то ругается из-за парковочного места. Детлафф этой ругани избежал, пристроив свой Харлей под навесом с проржавевшей крышей. «Железному коню — железная коновязь!» — говаривал кто-то из прошлой жизни Детлаффа, но кто это был? Может, Регис — нет, Регис с роду не интересовался мотоциклами, шарахался от них, как вампир от святой воды. Может, Геральт — с этого волчары станется, но о мотоциклах они точно не говорили. С Геральтом у Детлаффа разговоров было всего три, и все они состояли из взаимных оскорблений, матерной ругани, провокаций и полицейского жаргона. «Вы окружены», «Выходите с поднятыми руками» — и прочего в том же духе. Хорошо хоть не дошло до: «Вы имеете право хранить молчание, все, что вы скажете, может быть использовано против вас». Детлафф стягивает сапоги, кидает промокшую куртку на кресло. Револьвер кладет возле подушки, фляжку с виски ставит на стол возле радио. «Пушку под подушку, а вискарик в кружку!» — говаривал кто-то, может, тот же самый, кто говаривал про мотоциклы, а может, и нет. Револьвером Детлафф разжился в Боклере в подпольной оружейной лавке. Виски купил на заправке миль за сорок отсюда. Продавалась там одна дешевка, которой надираются непривередливые работяги, старики, пропившие здоровье и лихую молодость, глупая молодежь, только встающая на путь алкоголизма… И беглые преступники, вроде Детлаффа. Со дня побега из Туссента ему пока ни пушка не пригодилась, ни виски он себе не позволял — пригождался пока только бумажник, да маленький старый радиоприемник, но про радиоприемники Детлафф никаких бандитских присказок вспомнить не смог, а с бумажником разобраться пока самому ума хватало. Кружек в номере нет, и наливать виски приходится в стакан для зубных щеток. Радиоприемник ловит только на столе, ближе к окну. Детлафф, ругаясь сквозь зубы, долго настраивается на Боклерские станции, вслушивается в хрип из динамика в надежде разобрать знакомые голоса. До ночного эфира еще полчаса — это если вообще будет ночной эфир, если Региса еще не выгнали с радио за занудство, высокопарную речь и дружбу с маргинальными элементами. На нужной волне идет музыкальная передача, диджей ставит песни по просьбам идиотов, вздумавших звонить на станцию. Идиоты заказывают шлягеры двадцатилетней давности, веселые туссентсткие песенки и романтичные баллады про безответную любовь. В перерывах диджей болтает всякую чушь и делится последними новостями. Говорит, что бандита, прозванного Боклерской Бестией, ищут по всему Туссенту, у полиции никаких зацепок, но это ненадолго, о, будьте уверены, ненадолго! — А пока этого ублюдка за решетку не упекли, будем наслаждаться балладами Лютика, мои дорогие! — бодрым голосом вещает диджей, — С вами все еще Ле Папильон, до ночного эфира с Эмиелем Регисом двадцать пять минут. Регис уже настраивается, тренирует свое красноречие, а мы пока послушаем последний хит «Ни вина, ни любви» по заявке Фрингильи… Детлафф сбавляет громкость до минимума, отпивает виски из стакана. Раздевается и ложится в кровать, закрывает глаза, расслабляет уставшее тело. Спина болит от долгого сидения на мотоцикле, пальцы покалывает. Алкоголь прожигает горло — будто не виски, а чистый спирт. За окном усиливается дождь, голоса на стоянке смолкают. Кто-то еще разговаривает в коридоре, но недолго. И остается только стук капель, шум ветра и музыка, прерываемая треском радиопомех. Играет грустная баллада, из тех, которые примеряешь на себя, когда слушаешь. У меня уж точно больше нет ни вина, ни любви, думает Детлафф, вслушиваясь в незамысловатый текст. У меня дешевый вискарь, ненависть к себе, бегство от властей, жесткая кровать в дешевом мотеле и заряженный револьвер под подушкой. И голос, вспоминает он, родной любимый голос старого друга, звучащий из хрипящего радиоприемника. Сколько там осталось, двадцать минут, пятнадцать? Был бы телефон, он бы позвонил на станцию, представился бы вымышленным именем, попросил бы позвать Региса к микрофону: он может подойти? Очень бы хотелось с ним поговорить — и плевать, что весь мир услышит! Ле Папильон бы поперхнулся чаем, услышав его просьбу, а потом попросил бы рассказать о себе. Знаете, ответил бы Детлафф, я сейчас в номере придорожного мотеля. Сто сороковая миля, трасса Назаир — Боклер. Я государственный преступник, за мной погоня, а я лежу на кровати, смотрю в потолок, и думаю, что мне лучше сделать — дождаться ночного эфира, чтобы послушать голос Региса, или достать из-под подушки револьвер, приставить к виску и застрелиться. Позовите Региса, я еще пятнадцать минут не выдержу ждать, сколько можно ставить эти глупые баллады? Ле Папильон немного помолчит, а потом позовет, наконец, Региса к микрофону, и они будут говорить и говорить, пока под окнами мотеля не завоют сирены. Детлафф откидывается на подушку и натягивает одеяло до носа. В комнате прохладно и темно, старое окно сквозит, но под одеялом согреваешься быстро. Детлафф смотрит на потолок, на стены, на свой рюкзак — скромные пожитки рассыпались по полу, но собирать нет никаких сил. Вообще-то стоило бы собрать на случай, если нагрянет облава. Раздеваться тоже не следовало, спал бы поверх одеяла — времени не будет натягивать штаны. При облаве действовать надо быстро: рюкзак на плечи, пистолет за пояс, шмыг в окно, заводи мотор, мчи по трассе на полной скорости. Через сотню миль вспомни, что забыл в мотеле радиоприемник, вернись за ним, попадись властям и молись, чтобы тебя убили в перестрелке. Выкинуть давно пора этот приемник к чертям собачьим. Забыть ночные эфиры, голос Региса, частоту, на которой его четырежды в неделю передают. Решил порвать с прежней жизнью — порви насовсем. Нельзя оставлять ниточки в прошлое, они свяжут тебе запястья, сомкнутся удавкой на шее и потянут на дно, прямиком в руки к тем, от кого ты бежишь. — Почему нельзя? — спрашивает Детлафф шепотом, сам прекрасно зная ответ. — А если это единственное, что меня здесь держит? — Друг мой, — ответил бы Регис. — Твоя сентиментальность погубит тебя. Ты преступник или влюбленный балбес? И Детлафф бы подумал: Регис, мать твою, почему ты не можешь… *** — Почему ты не можешь просто говорить мне что-то? Рассказать какую-нибудь историю, например, их же у тебя до черта! Я обязательно должен тебе отвечать? — Нет, но говорить и одновременно целоваться с тобой неудобно, — смеется Регис. — Мне придется выбрать что-то одно. — Тогда говори, — отвечает Детлафф. — Ты мне столько всего еще рассказывал. Про… не знаю, про Офир, например? Регис улыбается, ложится рядом и обнимает его. Комната на чердаке их загородного дома вся залита светом. Времени семь утра, может восемь, Регис еще сонный, несмотря на две кружки кофе и холодный душ. За окном щебечут птицы, ветер играет тюлевыми занавесками, тень дрожит на дощатом полу. Детлафф потягивается на кровати, тянет Региса на себя, дотрагивается до острых ключиц, до ребер, выступающих тазовых косточек под впалым животом — худоба Регису к лицу, хотя сам он ее ужасно стесняется. Детлафф как-то сказал ему, что таким худым, да еще с копной длинных с проседью черных волос (только три года спустя Регис подстрижется, и новая прическа его лет на десять-пятнадцать состарит), он похож на бродячего сказочника, который пешком обошел все миры. Регис в ответ засмеялся и в который раз упрекнул Детлаффа в излишней сентиментальности, так не сочетающейся с его невыносимым характером и озлобленным хмурым лицом. Погубит она тебя когда-нибудь — как-то так он сказал в то утро, и потом еще не раз повторял. Ну и ладно, решил тогда Детлафф, пусть погубит, да наплевать. — Я тебе рассказывал про Офир, — напоминает Регис. — Ты меня не слушал. — Слушал, — клянется Детлафф, — просто не запомнил ничего. — Еще бы, ты был не в том состоянии, чтобы запоминать. Я с тем же успехом мог бы читать тебе лекции по неорганической химии. Или по радиофизике. Ты что предпочитаешь? — Ой, ладно тебе, нашелся тут умник… Регис смеется и целует его в висок. Им обоим плевать, что никто из них никогда в Офире не был, как и на то, насколько отличается Офир-из-рассказов от Офира реального. Все, что Регис знает об Офире — мутные сведения из туристических путеводителей, баек торговцев и пыльных монографий историков. Все это он смешивает в голове, обдумывает, а потом присочиняет сюжет (довольно банальный, как правило). Детлафф слушает, прикрыв глаза, чтобы ни на что не отвлекаться. Вот и сейчас он сосредотачивается, стараясь дышать как можно тише: Регис начинает говорить. Голос Региса мягкий и плавный, с бархатными интонациями и без раздражающей хрипотцы — как у кота, которого кто-то превратил в человека. Детлафф даже завидует ему иногда. У него-то у самого голос такой, что жуть берет — что-то вроде карканья ворона-курильщика, страдающего непроходящим бронхитом. Как-то раз он поделился этой мыслью с Регисом — тот смеялся до упаду, а потом сказал, что раз так, то Детлаффу лучше помалкивать. Он молчит и теперь, только слушает, как Регис говорит про солнце над пустыней, про оазисы, цветущие сады, огромные рынки, где найти можно все, что душа пожелает… А дальше все слова сливаются в один монотонный гул, от которого становится тепло и спокойно. Все тревоги отступают, все страхи, недопонимания — весь мир будто уплывает далеко-далеко. Перед глазами проносятся неясные образы, по коже разливается жар — голос не замолкает ни на секунду. Детлафф упускает момент, когда Регис кладет ему руку на низ живота, начинает гладить раскрытой ладонью. У Региса теплые руки, кончики пальцев твердые, чуть загрубевшие. Детлафф тянет его руку вниз — Регис усмехается, не переставая говорить, ненадолго отстраняется, и сквозь пелену, которую создал его голос, Детлафф слышит еще один смешок, а потом щелчок крышки флакона со смазкой. — Регис… — умоляет Детлафф. — Опять меня не слушаешь, да? — спрашивает Регис, и Детлафф готов поспорить, что он улыбается, чуть склонив голову набок. — Я для кого рассказываю? Детлафф хочет оправдаться, но Регис опускает руку, касается его члена смоченными пальцами, и все оправдания тонут в судорожном вздохе. Регис продолжает говорить: Детлафф улавливает что-то о диковинных зверях, жарких ночах и невиданных созвездиях на небе, что-то о судьбе, о любви, но об этом Детлафф старается не слушать. Неважно, что Регис говорит, важен только его голос. Голос и ладонь, скользящая по члену, пальцы, обхватывающие его — Детлафф тихо стонет, закусив губу, подается навстречу, пока в паху не становится жарко. Дрожь прокатывается по телу, от удовольствия под веками все плывет, от оргазма в голове звенит, хочется кричать и выгибаться, но Регис велел ему молчать, не надо перебивать Региса, пусть он говорит… Регис замолкает, напоследок сжав пальцы под головкой — белые капли брызгают Детлаффу на живот, последняя вспышка удовольствия гаснет, оставляя после себя истому, спокойствие и теплоту. Детлафф открывает глаза — в комнате светло, ветер подбрасывает занавески, солнечные блики играют на стенах, потолке и белых простынях. Регис лежит рядом, улыбается так, как умеет только он один: чуть высокомерно, но не обидно. Тихо посмеивается чему-то своему, и Детлаффу одновременно хочется и не хочется узнать, что же его рассмешило. — Ты опять ничего не запомнил, я прав? — спрашивает он. — В следующий раз точно прочитаю тебе лекцию. Я подумал, и склоняюсь все-таки к радиофизике. Готовься, друг мой, будешь потом отвечать на вопросы по пройденному материалу. — Нет уж, лучше про Офир, — смеется Детлафф, заразившись его улыбкой. — Про Офир интереснее. К чертям твою радиофизику. — Ты невыносим. — Зато ты можешь каждый раз рассказывать мне одно и то же. — И тебе не надоест? — Не надоест, уверяю. — Детлафф, — спрашивает Регис, и задумчивость на секунду крадет улыбку с его лица. — Скажи, могу я?.. Он ведет рукой ниже, проникает двумя пальцами внутрь, и Детлафф со стоном тянет его на себя. Регис входит в него одним плавным движением, берет его в неторопливом размеренном темпе. По утрам нужен именно такой, страсти и безумства оставьте на ночь. Детлафф не сопротивляется, сил нет даже двигаться навстречу. И он покорно отдается, позволяет Регису войти на всю длину, лишь негромко стонет от его движений. Пропускает в себя вместе с этой утренней нежностью, чарующим голосом, от которого каждый раз слабеют колени, выдуманными историями и этой удивительной теплотой в каждом слове. В каждом жесте, в каждом движении — растворись во мне, думает Детлафф, гладя его по плечам, пусть во мне тоже останется что-то теплое… — Регис, — стонет он, — насчет радиофизики… Регис останавливается, смотрит на него, и в его глазах играют озорные блики. — Друг мой, ты лучшего времени не мог найти? — Нет, я серьезно, — смеется Детлафф, и вздрагивает от движения члена внутри. — Тебе надо идти на радио работать. — Ну ты выдумал. Кто же меня на радио возьмет? — Нет, правда, попробуй. У тебя от поклонников отбоя не будет. Или аудиокниги начитывай — буду заслушивать их до дыр. Регис усмехается и наклоняется к нему, касается губ и целует до того нежно, что у Детлаффа опять плывет перед глазами. Регис снова начинает двигаться, и все мысли уходят, остаются только тепло его рук, плавные толчки, тихие стоны, солнечный свет, льющийся из окон — там за окнами теплое весеннее утро, птицы радуются, щебечут, и кажется, что ничего для счастья больше не надо, кажется, что так будет всегда. Сохранить бы это чувство: описать словами, запомнить, растворить в себе, на пленку записать — ну хоть как-то, любыми способами! Только представить — включить радио, сделать погромче, закрыть глаза и слушать, слушать… *** — Слушать музыку, разумеется, дело благое и я, будучи Лютику хорошим другом, полагаю, могу об этом авторитетно судить. Однако мы собрались с вами здесь с несколько… иными целями, — из динамика раздается тихий смешок. — Еще раз сердечно приветствую вас, мои дорогие слушатели! С вами Эмиель Регис, это программа «Путь в ночную даль», и сегодняшней ночью наш с вами путь будет лежать… Куда же, спросите вы? Сегодня я, по просьбе одного моего друга, расскажу вам про остров Хиндарсфьялл архипелага Скеллиге. Далеко-далеко, за темным туманным морем… Голос Региса разносится по комнате мотеля, прорывается сквозь треск радиопомех. Детлафф лежит, закрыв глаза, ловит каждое слово. Регис говорит о холодных волнах океана, о суровой северной природе, о холмах, поросших густым хвойным лесом — Детлафф гонит от себя эти мрачные образы. Хочется не острова представлять, и не о неведомых ночных далях думать. Увидеть бы Региса наяву, как он сидит перед микрофоном, чуть ссутулившись и опираясь локтями на стол, как склоняет голову, отпивает чаю из большой кружки. Его волосы, зачесанные назад, растрепались к вечеру, на нем серый свитер с высоким воротником (такие вышли из моды лет пятнадцать назад, но Регис все еще им верен). Он похож на сказочника, вспоминает Детлафф, на мудрого, очень доброго, только постаревшего — а ведь всего три года прошло! Нет, не три, чуть больше, почти четыре, и мы были вместе, а потом я… Детлафф тянется к фляжке, подливает в стакан, опрокидывает в себя еще порцию виски. Поборов приступ тошноты, встряхивает головой. Вот же гадость, думает он, до чего я дошел, видел бы Регис меня сейчас, склонил бы голову, произнес бы: а ведь я тебе говорил… Регис говорит и говорит, рассказывает про разрушенную деревню, снег в горах, заброшенное святилище, куда даже самые отважные храбрецы боятся заходить — Детлаффу различать его слова все труднее. У Региса грустный голос, он рассказывает с такой болью и так проникновенно, будто сам там был, видел все своими глазами, но Детлафф знает, что это не так. Регис никогда не был на Хиндарсфьялле, он вообще на Скеллиге не ездил. Прочитал пару путеводителей, посмотрел документальный фильм, наслушался россказней Геральта, побывавшего там лет десять назад, а теперь городит эту чушь для горстки любителей мысленных ночных путешествий. И для меня, думает Детлафф. Был бы ты здесь, дружище, укорил бы меня, что я снова тебя не слушаю. Он ложится обратно, закрывает глаза, кладет ладонь себе на живот. Ладонь Региса была теплой, кончики пальцев — чуть загрубевшими от долгого печатанья на старой машинке (тебя, ретрограда, могила исправит!), а у Детлаффа руки холодные, потрескавшиеся и сухие — при такой погоде перчатки не спасают и добропорядочных граждан, а попробуй пролетать на Харлее по несколько сотен миль в день на сыром ветру! Согреваться руки не хотят, на такую роскошь, как флакон со смазкой и рассчитывать не приходится, и Детлафф просто сплевывает на ладонь. Прикосновения приносят больше боли, чем удовольствия, шум дождя и ветра за окном не дают сосредоточиться, от выпитого алкоголя мутит — Детлафф сильнее сжимает член в кулаке, пытается забыться, погрузиться в воспоминания о тех днях, когда был счастлив, но слишком трудно. С каждым днем все труднее, с каждым днем одиночество, тревога и холод оставляют душевной теплоте все меньше и меньше места. Голос Региса прерывается, радио хрипит — чем дальше Детлафф уезжает от Боклера, тем больше помех в эфире. Будь проклята моя жизнь, думает он, черт бы меня побрал, во что же я… *** — Во что ты ввязался, друг мой? — спрашивает Регис. — Не нравится мне это. И то, как эта женщина смотрит на тебя… — Да хватит уже, — злится Детлафф. — Нормально она на меня смотрит. — Ага, — кивает Регис, — как на гладиатора. Или дрессированного пса. Честно говоря, я не определился, но что-то мне подсказывает, что женщины не смотрят так на мужчин, в которых влюблены. Детлафф с усталым вздохом застегивает молнию на рюкзаке. Этот разговор повторяется уже не первый и не второй раз — стоило Детлаффу познакомиться с Ренаведд, Регис начал терзаться подозрениями. Мне она не нравится, говорил он, мне кажется, она тебя обманывает, есть в ней что-то странное, темное, она не до конца откровенна с тобой. Детлафф эти разговоры пресекал, как мог, списывал на ревность, хотя раньше они с Регисом никогда друг друга не ревновали, тем более к женщинам — не с их темпераментом удерживать друг друга от коротких романов! Регис каждый раз отнекивался, утверждал, что дело тут не в ревности, но что-то ему в Ренаведд упорно не нравилось. То взгляд, то интонация голоса, то злые слова, что иной раз проскакивали в ее речи. Но чаще даже выразить не мог, что именно его тревожит — сколько Детлафф не выпытывал, внятного ответа так и не добился. — Не надо, — просит Регис, — не уезжай к ней. Пожалуйста. — Ты хочешь, чтобы я остался с тобой? — Я хочу, чтобы ты был счастлив. Поэтому прошу тебя, не уезжай. Детлафф оставляет рюкзак в сторону, поднимает глаза на Региса. Тот стоит, прислонившись к стене, на лице его играют красные лучи заката. Все такой же худой, в старом свитере, он выглядит старше своих лет из-за грусти в глазах и дурацкой короткой стрижки. Держит кружку в руках уже битый час, так и не сделав ни одного глотка — чай, наверное, уже остыл, превратился в невкусную подслащенную воду. — Да я на две недели всего, — уверяет Детлафф, — скоро вернусь, мы только провернем одно дело. — Какое еще дело? — Не знаю, Рен пока не говорит, только просит помочь. Ну ты сам подумай, если бы тебя женщина попросила о помощи, ты бы отказал? — Был бы кто другой на месте Рен, не отказал бы, — отвечает Регис. Он опускает взгляд, чуть ведет плечами, будто говоря: ладно, упертый ты болван, я устал тебя переубеждать, делай, что хочешь. Несколько секунд они оба молчат, даже не двигаются, не смотрят друг на друга, и у Детлаффа где-то глубоко-глубоко в душе начинает зарождаться холодная пустота. В тот момент он еще не знает, что потом она разрастется, затопит его с головой, станет единственным чувством, на которое будет способен, и только обрывки счастливых воспоминаний смогут ненадолго ее заглушать. — Регис, — говорит он, — я люблю тебя. — Я знаю, — отвечает Регис. — Жаль только, что это не прибавляет тебе здравомыслия. В любой другой ситуации Детлафф бы высказал что-нибудь обидное, но сейчас остается только промолчать, мысленно соглашаясь, потому что спорить уже нет никаких сил. Он встает и идет в коридор, надевает куртку, вешает рюкзак на одно плечо, проверяет в кармане бумажник, вспоминает, ничего ли не забыл. Регис все стоит у окна, смотрит на догорающий закат. Так сжимает чашку с чаем в руках, что костяшки пальцев белеют. — Знаешь, я понял, чем эта твоя Ренаведд мне не нравится. — произносит он, не оборачиваясь. — Обычно, когда я общаюсь с людьми, я вижу их насквозь. Понимаю их чувства, желания, иногда даже угадываю, что они произнесут в следующий момент… — А ее чувства ты понять не можешь? — Мне кажется, что она ничего не чувствует. Она как будто пустая изнутри, ничего в ней нет. Только злость и… не знаю, темное что-то. Регис пожимает плечами, отставляет чашку на подоконник. Поворачивается, поднимает глаза, и Детлаффу вдруг становится очень сложно сделать шаг в сторону двери. Хочется скинуть рюкзак, послать к черту все планы, кинуться к Регису на шею, признать себя идиотом, попросить прощения, пообещать никогда больше не уходить! Детлафф делает глубокий вдох, считает до десяти, потом еще раз, и не двигается с места. Позже Детлафф будет думать, что выдержать взгляд Региса было труднее, чем не запаниковать, когда тебе ко лбу приставляют дуло пистолета. — Я вернусь через две недели, обещаю, — говорит он, и у него вздрагивает голос. — Все будет хорошо, правда. — Хочется верить тебе, но у меня плохое предчувствие. Не хочу, чтобы ты уезжал. — Знаю, Регис. Обещаю, я ненадолго. Не скучай тут без меня. Регис грустно усмехается и берет с подоконника небольшой бумажный сверток. Секунды две держит его, стоя на месте, а потом подходит к Детлаффу и сует ему в руки. Там что-то твердое и тяжелое, и, развернув бумагу, Детлафф с изумлением извлекает на свет маленький черный радиоприемник. — Это на случай долгой разлуки, — говорит Регис. — Если созвониться не выйдет. Ты когда-то сказал, что мне надо пойти работать на радио, и я подумал… — Регис, — не верит Детлафф. — Ты серьезно? — Я на обратной стороне обертки записал частоту радиостанции и время моего эфира. Если что, сразу после той передачи, где Ле Папильон ставит песни по заявкам. Буду рассказывать о путешествиях в дальние страны, так что если захочешь послушать… — И про Офир? Вопрос срывается с языка раньше, чем Детлафф понимает, о чем спросил. Он заглядывает Регису в лицо, ожидая, что он вспомнит те давние моменты их близости, подколки, нежности, теплоту в глазах — что он хотя бы улыбнется! — но Регис остается серьезным, у него даже не вздрагивают уголки губ. — Нет, — отвечает он. — Про Офир, пожалуй, не буду. Про Офир я рассказывал для тебя, и потому не хочу, чтобы другие… *** — Другие не обязаны слушать это гребаное радио! — доносится грубый голос из коридора. — Половина первого, имей совесть! Детлафф вскидывает револьвер и направляет дуло в сторону двери раньше, чем открывает глаза. В коридоре продолжают разражаться бранью, к голосу добавляются глухие удары в дверь кулаком. Детлафф взводит курок (получается громко, но мужик за дверью, видимо, не слышит, иначе убежал бы восвояси), а второй рукой тянется к приемнику, убавляет звук. Голос Региса становится все тише, вот его уже неслышно сквозь помехи и треск, а потом и помех не остается. Ругань замолкает, но Детлафф все еще держит человека за дверью под прицелом, пока тот не уходит, напоследок проворчав что-то себе под нос. — Скотина, — произносит Детлафф ему вслед. Ответом ему служат удаляющиеся шаги по коридору. Детлафф с трудом подавляет в себе желание одеться, догнать этого мужика и продырявить ему башку чисто в воспитательных целях. Он садится на кровати, встряхивает головой, возвращаясь в реальность. В номере темно, дождь на улице все льет, не стихает, значит, завтра придется ехать сквозь туманную сырость по мокрой дороге, кашляя в забрало мотоциклетного шлема. Детлафф открывает барабан револьвера, высыпает патроны из него (один тут же скатывается на пол, и приходится искать его под кроватью) — кажется, существовала какая-то бандитская присказка на тему, что лучше не оставлять взведенным курок, но он не может вспомнить, ни кто ее говорил, ни как она звучала. Он наклоняет пистолет, чтобы выскользнула последняя пуля, вставляет барабан на место и прежде чем нажать на спуск, приставляет дуло к виску. Тихий щелчок раздается в тишине комнаты. Интересно, что сказал бы Регис, увидев его сейчас? Обнаженного и замерзшего под тонким одеялом, раздосадованного оттого, что не смог погрузиться в воспоминания и урвать хоть немного удовольствия, с револьвером у виска — черт, Регис бы нашелся, что сказать, отчитал бы его как мальчишку! Но Региса тут нет, из звуков в номере только шум дождя за окном, даже радиопомехи умолкли. Детлафф пытается прибавить громкости, чтоб дослушать хотя бы конец эфира, но приемник молчит. Похоже, батарейки сели. *** — Простите, поштучно батарейки не продаем, только в пачках по четыре. Детлафф чертыхается себе под нос — для приемника нужно две. — Да возьмите про запас! — говорит продавец. — На будущее. Револьвер за поясом, скрытый полами куртки, вдруг становится неожиданно тяжелым — напоминание о тяжелых планах на вечер. Детлафф не хочет думать о планах на вечер, и о будущем думать тоже не хочет. Он хочет купить две батарейки для радиоприемника, какой-нибудь еды на перекус (уже в рюкзак сложил, осталось только заплатить) и уехать отсюда побыстрее. Ну хорошо, еще он хочет добавить пару дырок в голове этого назойливого продавца. Патроны, если что, поштучно продаются. — Ладно, — говорит Детлафф, протягивая ему купюру, — давай четыре. — Наличными? — напрягается продавец. — У карты срок действия вышел. Тут до банка далеко? Продавец о чем-то задумывается, пристально глядя на него. Ну, давай, думает Детлафф, решать тебе: или ты поверишь в мою ложь, рассчитаешь меня, и мы расстанемся друзьями, либо не поверишь и получишь пулю промеж глаз. Мне-то, как видишь, терять уже нечего, но будь я проклят, если к клейму убийцы и бандита ко мне прилепится еще и слава грабителя банков. — Вам нужно в банк? — И в салон сотовой связи заодно. Еще несколько секунд поглядев на физиономию Детлаффа, но, видимо, так и не сопоставив ее с изображением на гончих листах, продавец пробивает чек и заодно объясняет, как проехать. Вроде все обошлось, не правда ли? Хорошая сделка, говорит себе Детлафф, хороший день, ничего угрожает. Может статься, гончих листов тут и нет, может, розыск идет только на территории Туссента (пересечь границу, а потом угнать Харлей и сменить номера получилось без свидетелей), но лучше на это особо не надеяться. Полиция наверняка разрабатывает версию о побеге в Назаир, а жители смотрели в вечернем выпуске новостей криминальную хронику. Да еще Ле Папильон упоминал его на радио… Детлафф надевает на спину рюкзак и выходит на парковку. Времени около одиннадцати утра, на парковке никого — те, кто ехал на работу, уже на месте, те, кто ходят по магазинам, за покупками еще не собрались. Детлафф достает из кармана ключи от Харлея, подходит ближе… и видит Региса. Он стоит, опираясь спиной на седло, поглаживает хромированный руль кончиками пальцев. У него длинные волосы, как три года назад, и на нем все тот же дурацкий старомодный свитер. — Черт бы меня побрал… — выдыхает Детлафф. — Друг мой, безрассудно с твоей стороны ходить по магазинам в светлое время суток, — говорит Регис. — Прошу прощения за констатацию очевидного, но в твоем положении лучше особо не светиться. — Регис, — шепчет Детлафф, — Регис, это ты?.. — К тому же я заметил, что на углах магазина есть камеры, и боюсь, если полиция заинтересуется и попросит пленки у продавца… — Регис, что ты здесь… — Ах да, прости, я забыл, что запись на пленку сейчас уже не производится. Будешь смеяться, дружище, что я никак не могу привыкнуть к этому безумному темпу жизни. Взять хотя бы нас с тобой: еще три года назад… — Три года назад, Тьма великая, Регис, я так скучал… Детлафф бросается к нему, пытается дотронуться… но ладони лишь упираются в седло мотоцикла. Он вскидывается, оглядывается по сторонам, хватается за руль, сжимая его до боли в пальцах — вокруг только пустая парковка, за спиной магазин. Продавец распахнул окна, и на парковке слышно, как внутри играет радио. Что-то незатейливое, из тех шлягеров, что Ле Папильон ставит по вечерам. Откуда-то издалека, со стороны трассы доносится воронье карканье. — Мать твою, Регис, — выдыхает Детлафф, надевая шлем. Он садится на мотоцикл, заводит мотор. Револьвер за поясом больно упирается в тело, и на секунду Детлаффу становится жаль, что вчера он опустил взведенный курок. *** Разжиться одноразовым телефоном в Назаире по силам и ребенку — достаточно сказать пару нужных слов, состроить фирменный взгляд: «Никаких вопросов, парень, или засветишься в криминальных новостях в разделе об убийствах», оставить денег, выслушать инструкции, кивнуть в знак благодарности и свалить куда подальше. Детлаффу даже выразительные взгляды строить не пришлось — продавец без лишних слов вручил ему серебристый телефон-раскладушку и пожелал хорошего дня. «И тебе удачи, маленький паршивец», — подумал Детлафф, выходя из магазина. Телефон был маленький, с тугими кнопками — такие сняли с производства уже несколько лет как, а теперь, видимо, распродавали остатки партий. Предоплаты хватит на пятнадцать минут разговора, если звонить на Назаирские номера, если звонить в Боклер, то минут на пять. Продавец не стал спрашивать, зачем Детлаффу звонить в Боклер, не стал даже смотреть на его лицо, стараясь уловить знакомые черты, но Детлаффу что-то подсказывало, что он прекрасно понял, кто был перед ним. Может, потому и не стал ничего спрашивать. — Не светись больше, — говорил Детлаффу внутренний голос, — ты слишком много попадаешься людям на глаза, заляг на дно. — Я с ума сойду, пока буду скрываться, — отвечал Детлафф ему. — Мне и так все хуже с каждым днем. Еще и у приемника вчера сели батарейки… — Тот парень из салона связи и тот, из магазина — они ведь уже звонят в полицию. — Никуда они не звонят, отвали. — Друг мой безрассудный, ты не доживешь до следующего утра, если будешь делать столько глупостей. Детлафф тормозит, съезжает на обочину, и колеса мотоцикла увязают в сыром гравии. Он снимает шлем и вдыхает стылый воздух, пахнущий мокрым асфальтом, травой и бензином. Дорога идет мимо величественных холмов, поросших сосновым лесом, пасмурное небо простирается над головой. Встречных машин почти нет, дорога спускается с горы — Детлафф смотрит вперед, созерцая серо-зеленую даль. Я не доживу до следующего утра, думает он, я сделал столько глупостей, мне одна дорога — туда, в пустоту. Что там Регис говорил про безрассудство, что говорил про сентиментальность, почему повторял это столько раз, почему, когда я обращаюсь сам к себе, у меня в голове звучит его голос?.. Он оборачивается в надежде, что Регис снова привидится ему, но нет, никого — он один посреди бесконечной дороги под бескрайним пасмурным небом и один на один со своей обреченностью и тоской. «Как же тихо, — думает он, — будто вымерло все. И не слышно даже…» *** — И не слышно даже шагов в коридоре и храпа за стеной, как в обычных номерах, — говорит портье. — А зачем вам номер со звукоизоляцией? — Нужно будет один звонок ночью сделать, — отвечает Детлафф. — И радио послушать хочу. — Вот как, и не надоело вам его весь день в машине слушать? — У меня нет в машине радио, я мотоциклист. Слушай, давай уже ключи, я устал с дороги. Портье забирает деньги и кладет на стойку ключи от номера на втором этаже, не спросив у Детлаффа не имени, ни документов. Все придорожные мотели в Назаире похожи друг на друга, словно с конвейера сошли, но в этом, расположившимся неподалеку от пересечения двух бесконечных трасс, есть что-то особенное. Может дело в широком коридоре, может, в облицованных деревом стенах в холле, потертых коврах на полу, старых лампах или тяжелых дверях — это тебе не картонка, сквозь которую пролетит малокалиберная пуля! Может дело в том, что здесь раза в полтора дороже, чем в развалюхах-ночлежках, где Детлаффу приходилось спать многие ночи до этой. Или это все из-за того, что мотель стоит на перекрестке дорог — этакий перевалочный пункт, чтобы остановиться, отдохнуть и подумать, куда тебе нужно. Ехать дальше прямо, по дороге на север, повернуть назад и вернуться в Боклер, свернуть на восток или запад — к морю или вглубь материка, правда черт его знает, что ждет тебя там, в глубине! Карту Нильфгаардских провинций Детлафф посеял еще на первой стоянке. Его номер в самом конце коридора, окнами выходит на лес, в кои-то веки не на парковку. Из окна не видно навес, под которым остался Харлей, и ничто не будет напоминать о том, что завтра снова в дорогу. В номере просторно: у стены кровать, рядом тумбочка и журнальный столик. На стенах никаких картин, только однотонные белые обои — ночью, когда Детлафф выключит свет, они будут смотреться как темное и затянутое облаками небо. Детлафф бросает на пол рюкзак, меняет в приемнике батарейки. Находит фляжку с виски в ворохе вещей, но внутри осталось меньше, чем на глоток. Столько и в стакан наливать смешно, хотя вот он, стоит на столе, словно специально поставили для таких любителей пить в одиночку. До эфира Региса еще почти час, и Детлафф, сунув бумажник в карман куртки, запирает дверь и спускается к стойке спросить у портье, есть ли в мотеле бар. — Налево и прямо к коридору, — машет портье рукой, не отрываясь от учетных книг. Телевизор бубнит над его головой, на экране мелькают кадры из вечернего новостного выпуска. В баре Детлафф по старой привычке присаживается за стойку, развернувшись вполоборота, осматривается, оценивает небогатый ассортимент. Бар, судя по всему, переделали из двухместного номера: убрали кровати, поставили стойку и столы, повесили безликие тусклые картины, натащили бутылок с дешевым пойлом, а все равно чувство, будто случайно зашел в чужую комнату, хочется как можно скорее уйти. Уставший бармен лет пятидесяти с пожелтевшим лицом и сведенными к переносице бровями сидит в углу и читает газету — его полные волосатые руки чуть дрожат, выдавая годы беспробудного пьянства. — Чего тебе, парень? — спрашивает он. — Виски плесни, — просит Детлафф. — Какого-нибудь недорогого. Бармен кивает и откладывает газету. Достает с полки початую бутылку — на этикетке лиса, забравшаяся на бочку, и окружившие ее охотничьи псы. Детлафф видит в этом какую-то горькую иронию. — Держи, — говорит бармен и протягивает ему стакан. — Куда, кстати, едешь? — Тебе тут что, поговорить не с кем? — В газетах пишут одну и то же ерунду, а от телевизора только башка раскалывается. И все-таки, куда? — Хороший вопрос, — вздыхает Детлафф. — Самому бы знать, куда я еду. — А откуда? — Из Боклера. Виски на вкус как сивуха с бензином, но все же лучше той гадости, которую он пил в предыдущую ночь. — В Боклере-то поди выпивка получше? — спрашивает бармен. — Выпивка где угодно получше, — огрызается Детлафф. — Слушай, я не в настроении болтать. Иди дальше читай газету. Бармен пожимает плечами и возвращается в свой угол. Вот и хорошо, думает Детлафф, отпивая виски, сил нет на эту вашу светскую болтовню. Противные голоса, глупые вопросы: как дела, куда держишь путь, чего такой угрюмый, — честное слово, помалкивали бы лучше. О чем обычно треплются с барменами одинокие посетители за стойкой? Жалуются на паршивую работу, долгую дорогу, несчастную любовь — вот было бы весело, начни бармен расспрашивать об этом. Знаешь, сказал бы Детлафф, у меня больше нет работы. И жизни тоже, в общем-то, больше нет. Я беглый преступник, за мной погоня, меня ищут по всему Туссенту. Я полюбил женщину, ради которой расстался с лучшим другом и убил четверых человек, устроил страшную перестрелку в городишке Дун Тынне, что близ Боклера, а потом понял, как глупо меня использовали. Если хотите подробностей — спросите Ренаведд. Ей тридцать лет, у нее черные волосы, глаза как у змеи и два пулевых ранения в грудь. Похоронена на городском кладбище в Боклере. Увидите ее — передайте ей от меня привет. Надеюсь, она не злится, что я не пришел на похороны. Был бы Регис на месте бармена, Детлафф может статься, и поговорил бы. Бросился бы ему на шею, извинился бы за все, попросил бы дать ему шанс начать все сначала… Вот только Регис бы шанса ему не дал. Регис бы стоял, опустив голову, его руки бы свисали вдоль тела, а Детлафф бы стоял вплотную к нему, вцепившись в него и уткнувшись лицом в воротник его дурацкого свитера. Прости меня, повторял бы он, прости меня, прошу, ну ответь же, неужели мы не можем начать все сначала, неужели ты… — Ты… Ох, господи… — слышит он шепот откуда-то сбоку. Детлафф вскидывается, оборачивается на стойку — бармен смотрит на него поверх газеты, мнет страницы в руках, а в глазах его такой ужас, будто он увидел чудовище. — Чего это ты так напрягся? — Ничего-ничего, просто показалось, — мямлит он, — я принял тебя за другого, но… — За кого ты меня принял?! — Слушай, парень, остынь, я обознался, эти фотографии в газетах такого дерьмового качества… Детлафф вскидывает револьвер, направляет ему в голову и взводит курок. — Покажи, что увидел в газете, — он на всякий случай понижает голос. — Живо! — Да мне только показалось… — у бармена сбивается голос, а на лице проступают багровые пятна. — Успокойся ты, убери пушку, все хорошо… — Покажи или башку прострелю! Дрожа, как осиновый лист, бармен кладет газету на стойку, опускает замусоленные страницы. На развороте газеты красуется фотография Детлаффа — достаточно четкая, чтобы не перепутать его ни с кем другим. Таким объявлениям место не в газетах, а на фонарных столбах или стенах полицейского участка какого-нибудь мелкого Назаирского городка, жители которого промышляют только разбоем, продажей выпивки и сельским хозяйством. На странице заголовок: «Бестия из Боклера до сих пор не найдена!», над фотографией надпись «РАЗЫСКИВАЕТСЯ!», а внизу крупными буквами написана награда за поимку мертвым или живым. Десять тысяч крон. Баснословные деньги. Детлафф, все еще держа бармена под прицелом, поднимается со стула и обходит стойку. Бармен пятится назад, пока не упирается спиной в подоконник, его глаза бегают туда-сюда, пот блестит на висках, он пытается что-то сказать, но выходит лишь свистящий неразборчивый шепот. — Знаешь, — говорит Детлафф. — Я как-то видел, как мечется загнанная в угол крыса. Один в один зрелище. Что, пьянчуга хренов, поди уже подсчитал, сколько вискаря можно купить на десять штук? Бармен пытается что-то ответить, но Детлафф не слушает. Надо бежать, надо скорее разобраться с этой проблемой и удирать из этого мотеля со всех ног, но десять тысяч крон, подумать только! Еще немного, и они достались бы этому мерзкому типу, который спустил бы их на дешевую выпивку! Цена моей жизни — несколько бочек вискаря, думает Детлафф. Первая уйдет на то, чтобы этот алкаш сдох от перепоя, остальные простоят в подполе несколько лет, а потом окажутся в сточной канаве, потому что ни один нормальный человек не возьмет в рот эту дрянь. — Я никому не скажу! — умоляет бармен, его руки дрожат, будто еще немного, и у него случится припадок. — Никому не скажу, что ты тут был, пощади только! — Лицом к стене, — отвечает Детлафф. — И заткнись уже! Бармен отворачивается, Детлафф сильнее сжимает рукоять револьвера, пытаясь сосредоточиться. До эфира Региса меньше получаса, надо скорее разобраться и вернуться в номер. Стрелять не вариант, портье и постояльцы услышат, задушить может статься и не получится, отобьется. Ударить бутылкой по голове — звон стекла и рухнувшего на пол тела будет слышен по всему мотелю, бить прикладом — наделать не меньше шуму… Детлафф в панике оглядывает стойку, и вдруг замечает между шейкером для коктейлей и чистыми стаканами большой кухонный нож. Спасибо, судьба, то, что надо. Кажется, была какая-то присказка о том, что за барной стойкой найдется все. Или это была песня, там было что-то про любовь? Да какая нахрен любовь в придорожном мотеле на перекрестке двух бесконечных трасс?.. — Друг мой, — звучит голос Региса в его голове. — Подумай, твоя сентиментальность… — Погубит меня, — отвечает Детлафф ему. — Я помню. Бармен оборачивается, Детлафф хватает нож со стойки и с размаху вонзает ему под ребра, по самую рукоять. Бармен даже не успевает вскрикнуть, издает только хриплый вздох. Детлафф опускает тело на пол, чтобы оно не упало с грохотом. Не хватало только ненужных свидетелей, сбежавшихся на шум. Вряд ли номер, который переделали в бар, тоже со звукоизоляцией. От тела пахнет потом, спиртом и дешевым одеколоном, из раны на грязный линолеум капает темная густая кровь. Детлафф возвращается за стойку, ненадолго прикрывает глаза, а потом одним глотком допивает виски. От алкоголя шумит в голове, от вкуса, отдающего бензином, начинает мутить — чертово пойло, лучше уж помереть от пули или ножа, чем загнать самого себя этим ядом в могилу. Тело бармена валяется на полу, как мешок — мерзкое зрелище. Газета все лежит на стойке, на развороте видно объявление о розыске, но Детлаффу не хочется смотреть. Он выходит из бара, спрятав револьвер за поясом и прикрыв полой куртки, проходит мимо стойки, и портье желает ему приятных снов. Детлафф кивает ему в ответ — и тебе, паршивец, доброй ночи. На закрытой двери бара покачивается табличка «Закрыто», и Детлаффу что-то подсказывает, что до утра никто не станет ее убирать. *** В номер Детлафф возвращается, когда до эфира остается пятнадцать минут. Он запирает дверь и бросается к приемнику, торопится настроиться на нужную станцию. Радиопомех сегодня гораздо меньше, из динамика доносится болтовня Ле Папильона: пожелания слушателям, пространные рассуждения о музыке, которую ему заказывают. Заказывают одно и то же: баллады о любви, о восхитительном Туссентском вине, о том, что даже в самый темный час можно найти у себя в душе что-то теплое и светлое. Детлаффу хочется посмеяться, хоть ему и совсем не весело. Он достает из-за пояса револьвер. Курок все еще взведен, в барабане шесть патронов. Прошлый ночью, когда Детлафф приставил себе дуло к виску, барабан был пуст. Если приставит сегодня — что же, шесть из шести, без шансов, прости, дружище, мне очень жаль. Регис говорил: останься, не уезжай. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Регис, черт возьми, я на перекрестке двух дорог. Я понятия не имею, куда мне ехать. Детлафф включает телефон и набирает номер радиостанции. Из динамика приемника продолжает играть очередная баллада Лютика, из динамика телефона доносятся длинные гудки: то ли вызовов слишком много, и его поставили на очередь, то ли этот растяпа диджей не хочет брать трубку, мол, не царское дело, со слушателями говорить. Отвечай, напыщенный ты хрен, злится Детлафф, если не хочешь говорить со мной, передай трубку Геральту. Передай ему — приезжай, я сдаюсь, пристрели меня, получи за мою башку десять штук и купи себе чего-нибудь выпить. На звонок никто не отвечает, и Детлафф, чертыхаясь, набирает заново. Снова слышит длинные гудки… Геральт бы спросил: сколько жизней ты отнял? Детлафф бы ответил: ну, сам посчитай. Четыре жертвы в Боклере. Двенадцать бандитов, погибших в перестрелке в Дун Тынне. Два копа, которых я пристрелил, когда удирал из Туссента. Бармен в мотеле, узнавший меня по фотографии в объявлении о розыске. Ренаведд — женщина, которую я любил, но которая не любила меня. Ну и я, наверное, ибо какая мне после этого жизнь? Геральт бы спросил: а твоя жизнь, она на чьей совести? На совести Ренаведд или на твоей? Детлафф бы ответил: на моей, только на моей. Я сам во всем виноват. Регис говорил мне не уезжать, а я уехал, и вот куда меня это привело. Не на перекрестке двух бесконечных трасс я хотел бы оказаться, уверяю тебя. Геральт бы спросил: а где бы ты хотел оказаться? Детлафф бы засмеялся и кивнул в сторону радиоприемника, мол, спроси у Региса, он знает. Не хочу говорить сам, это слишком личное, но вот что, Геральт, я тебе скажу. Отложи поимку сбежавших бестий, отвлекись хоть раз и послушай ночной эфир. Думаю, Регис не будет против, ты же его друг, ты же для него всяко лучший друг, чем был я. Так тебе завидую, Геральт, что аж хочется башку себе прострелить. Не выпуская из рук телефона, Детлафф гасит в комнате свет и присаживается на край стола, смотрит на радиоприемник. Играет последний куплет баллады, в трубке тянутся и тянутся гудки, Детлафф уже думает сбросить вызов… — Ле Папильон, слушаю вас! — Я дозвонился в эфир? — Да-да, мы все слушаем вас, скажите, как вас зовут, какую песню для вас поставить? Детлафф смотрит на часы — до эфира Региса семь минут, хватит на одну балладу, короткий разговор и рекламную паузу. Оплаченного времени на пять, так что без пауз, пожалуй, обойдемся. — Знаете, мне не нужно ничего ставить, — говорит он, — позовите, пожалуйста, к микрофону Региса. — Простите… — отвечает Ле Папильон, и Детлафф как наяву видит, как вытягивается его лицо, а глаза распахиваются в изумлении. — Я не могу этого сделать, я могу поставить вам… — Он ведь там, верно? Готовится к ночному эфиру, тренирует свое красноречие. — Да, он здесь, но до его эфира еще семь, нет, простите, шесть минут, вы можете подождать, а я пока для вас поставлю… — Говорю вам. — повторяет Детлафф. — Мне не нужно ничего ставить. И я не могу ждать шесть минут. Пожалуйста, позовите Региса. — Хотя бы скажите, кто вы, — просит Ле Папильон. Его голос звучит выше, чем обычно и чуть дрожит, но он упорно не сбрасывает звонок — любопытство, видать, взыграло. — Знаете, — говорит Детлафф. — Я сейчас в номере придорожного мотеля на трассе Назаир — Боклер. Милю точно не назову, но недалеко от перекрестка с другой крупной трассой, к сожалению, не знаю, куда она ведет. Я государственный преступник, вы вчера упоминали меня перед тем, как поставить балладу «Ни вина, ни любви» по заявке некоей Фрингильи. За мной погоня, меня ищут по всем Нильфгаардским провинциям, и мне больше некуда бежать, но очень бы хотелось напоследок услышать голос старого друга. Позовите к микрофону Региса, и я буду говорить с ним достаточно долго, чтобы полиция успела меня засечь. У меня всего пять, простите, уже четыре минуты, так что будьте добры, поторопитесь. В трубке повисает тишина, только из динамика доносятся слабые помехи. — Понял, — отвечает Ле Папильон. — Одну секунду. Детлафф крепче сжимает телефон в руке и принимается ждать. Из динамика слышится шум шагов, какие-то голоса — Детлафф старается не думать, как мало осталось у него оплаченного времени. Взял бы больше, но это все, что он мог себе позволить, денег больше нет, ему на комнату в мотеле едва хватило. Секунды тянутся и тянутся, в трубке снова повисает тишина, потом слышится чье-то дыхание — да сколько можно, скорее же, помрешь, пока дождешься… — Детлафф? Детлафф, это ты? От голоса Региса в груди разливается тепло, в номере становится светлее, и Детлафф вдруг чувствует себя совершенно свободным и счастливым, будто выросли крылья за спиной. — Да, дружище, это я. Мы не разговаривали с того дня, как я уехал, верно? — Ты жив?.. — Еще жив, как видишь. Хотя, признаться, сам не понимаю, почему. — Прости меня, — умоляет Регис. — Друг мой, прости, я должен был удержать тебя тогда. Если бы я тебя удержал, ничего бы не случилось, не было бы никаких убийств, никаких предательств, тебя бы не преследовали, а мы с тобой… Он не договаривает, но Детлафф понимает и так. Мы с тобой снова были бы вместе, хотел сказать Регис, но видимо, постеснялся, вспомнив, что их слушает тьма знает сколько людей. — Я был уверен, что больше никогда тебя не услышу. Почти смирился с этим, и вдруг ты звонишь… — А я боялся, что ты мне не ответишь. Думал, что ты знать меня не желаешь, после того, что я натворил… после того, как я стал… — Ну, как видишь, я до сих пор работаю на радио. Только ради тебя здесь остаюсь. Ты слушаешь? — Каждый эфир слушаю, ни одного не пропустил. Твой приемник сослужил мне неплохую службу. — Готов поспорить, что ничерта ты не слушаешь. Я с тем же успехом мог бы лекции тебе читать. — С лекциями бы тебя на радио не пустили. Они смеются, как тогда, теплым весенним утром три года назад, когда Регис еще носил длинные волосы, а Детлафф был уверен, что в его жизни не случится ничего плохого. Как глупы мы были тогда, думает он, как счастливы и наивны! — Зачем ты позвонил?.. — спрашивает Регис, и в его голосе слышится такая боль, что у Детлаффа тиски сдавливают сердце. — Зачем, друг мой, тебя же отследят и арестуют! — Мне некуда больше убегать. Я стою на распутье и понимаю, что ни одна из этих дорог мне не подойдет. Не перекресток, а тупик, представляешь? — Так не бывает! Ведь куда-то же… — В ночную даль. — отвечает он. — Путь в ночную даль, так ведь называется твоя передача? Регис грустно усмехается в трубку. Детлафф смотрит на часы — разговаривать осталось меньше одной минуты. — Я не придумал лучшего названия. А теперь, наверное, уже поздно придумывать новое. — Регис, — просит Детлафф. — Расскажи мне сегодня про Офир. — Как тогда? — Да, как тогда. Считай это моей последней просьбой — знаю, ты не хотел, говорил, что это личное, но… Я так хочу побыть счастливым, Регис, хотя бы перед тем, как… — Нет… Господи, нет… — Перед тем, как все закончить. Хочу слушать твой голос, думать о тебе, снова возвращаться туда, на три года назад, помнишь, какими мы тогда были? Я говорил тебе, что ты похож на сказочника, который обошел все миры, а ты смеялся, говорил, что моя сентиментальность меня погубит, и мы с тобой… — Не умирай! — умоляет Регис. — Не надо, Детлафф, не делай этого! Убегай оттуда, бросай все и убегай, прошу, послушай меня хоть раз, не надо, не делай глупостей! — Регис, — говорит Детлафф. — Я люблю тебя. И вешает трубку. *** Из открытой форточки слышен шум ночного дождя. Белые стены номера в темноте похожи на затянутое облаками небо. Из коридора не доносится ни звука, и, кажется, что номер отрезали от остального мира, поместили в какой-то вакуум, где нет ни страха, ни погони, ни смерти, ни дешевого виски, прожигающего горло, ни треска помех. Детлафф лежит на кровати поверх одеяла, не раздевшись ко сну, хоть и не собираясь никуда удирать. У него закрыты глаза, левая рука прижата к животу, правая сжимает рукоять револьвера. Радиоприемник стоит на столе, из динамика льется тихий вкрадчивый голос: — Приветствую вас, мои дорогие слушатели! С вами Эмиель Регис, это программа «Путь в ночную даль», и прежде, чем мы начнем, должен сказать, что сегодняшнее наше путешествие будет последним. Как бы прискорбно это не звучало, но у всякого путешествия есть свой конец, и, как оказалось, у нашего тоже. Свой последний эфир я хочу посвятить моему дорогому другу, которому не повезло в этой жизни сбиться с пути. Знай, пусть многие считают тебя бестией, преступником, и пусть они тысячу раз правы, но никакие слова не изменят того, что ты навсегда в моем сердце. Прости, что не удержал тебя от опасного поворота судьбы. — Я никогда не винил тебя в этом, — шепчет Детлафф. — Ты не виноват, никто не виноват, кроме меня, только я виноват, прости меня, Регис… Телефон валяется на полу под кроватью — пять минут прошли, от него больше никакого толку. Детлафф даже не удосужился его отключить. — Сегодня мы, по просьбе моего дорогого друга, отправимся в далекий Офир — диковинную страну, где случаются чудеса, где солнце светит над бескрайней пустыней… От ближайшего поселка до мотеля, приютившимся на перекрестке бесконечных дорог, ехать полчаса, если гнать на предельной скорости. Ночной эфир длится сорок минут, если Регис не закончит пораньше, чего почти никогда не бывает. Сорок минут душевного тепла и бесконечного счастья. Сорок минут улыбок и светлых воспоминаний. Сорок минут — я буду слушать, Регис, клянется Детлафф, только говори, пожалуйста, говори. Он поднимает правую руку, приставляет дуло к виску. В барабане шесть патронов, револьвер исправен, курок взведен — никаких шансов, дружище, мне жаль, — но теперь почему-то совсем не страшно. Копы наверняка уже отследили его звонок, нашли на карте мотель, и теперь мчатся к нему, вглядываясь в темную даль через заливаемое дождем лобовое стекло. Регис рассказывает про Офир, про волшебные оазисы, звездные ночи, рынки, где можно найти все, чего пожелает душа… Детлафф лежит, закрыв глаза, держит у виска револьвер и ждет, когда под окном завоют сирены.