Вечное сияние

Из подвала старого дома, коих было большинство в городе, доносилась музыка. Большая пыльная комната полы которой были покрыты коврами. Тут и там валялись, как змеи в засаде, длинные чёрные провода. — Не, сначала. Все недовольно обернулись на Ариадну. Девушка посмотрела в пол, чтобы ни с кем не пересечься взглядом. Парень с взъерошенной шевелюрой вскочил с дивана и стал ходить кругами. — Нет, Ари, так не пойдёт. Как-то всё не то, понимаешь? Должно быть на разрыв! Аорты, сердца, задницы, чего угодно! Но не так, как это делаешь ты. Может, мы лучше возьмём другую... — Нет! — перебила девушка, — Нет, я чувствую что это - моя песня! Я не хочу никакую другую! — Тогда, блин, делай что-то! Это было двадцатое или тридцатое повторение, все перестали считать уже после десятого. Снова начали сначала. Ариадна выглядела максимально сосредоточенной, даже какой-то напряжённой. Её можно понять, столько раз - и все коту под хвост. Она сказала себе, что если он ещё раз остановит её - она кинет в него микрофон! Отзвучал проигрыш, и набрав полные лёгкие воздуха она вступила. Голос был приятный, не высокий, но и не слишком уж низкий, запоминающийся красивый тембр. И пела она очень мило, попадала в ноты, шла в ритм, но... — Нет, нет, нет! Стоп! — снова перекрикивая музыку завопил Николя. Ариадна резко повернулась спиной, отошла в дальний угол комнаты, и закрыла лицо руками. Все молчали. Николя посмотрел на неё, затем на ребят, которые только пожимали плечами. — Перерыв! — наконец решительно объявил он. Музыканты на перегонки покинули комнату. Ари осталась наедине с Николя. — Ты соврала? Ему никто не ответил. — Нет, ты же точно соврала! Ари обернулась, убрала руки. Глаза её блестели от слёз, тушь размазалась, щёки и шея покраснели. — Да! Я не любила его! Не любила его нисколько! Я вообще никого и никогда не любила! — её голос срывался и дрожал из-за плача. Николя оторопел. Он не ожидал такой реакции. Он подумал, что, возможно, был слишком прямолинеен и попытался извиниться, но Ариадна жестом показала ему что это не нужно. — Ты прав, ты прав. Я соврала. Соврала изначально. Николя присел обратно на диван и сложил руки в замок перед собой. — Я вообще никогда ничего не чувствую. Я читаю все эти книги, стихи, смотрю фильмы, смотрю на всех вас - и понимаю, что со мной что-то не так. Ты даже не представляешь на что я готова, чтобы хоть что-то к кому-то почувствовать! Вот моя мама, я говорю ей что люблю её, но я этого не чувствую. Я представляю что её может не стать, и опять - не чувствую ничего. И когда я всё высказала ему я тоже, тоже ничего не почувствовала! Это ужасно, это чудовищно, я как сломанная игрушка, Николя, но я не знаю что с этим можно сделать! Девушка взяла свою сумку с большой пыльной колонки, перекинула её через плечо. Николя подошёл к ней: — Так, давай ты успокоишься, сходишь подышать, а потом придёшь и мы попробуем ещё, окей? — Нет, Коль. Я не приду. Ты говоришь это потому, что ты мой друг, и не хочешь чтобы я расстраивалась, я это очень ценю, правда... Но пою я действительно ужасно. Во мне нет этого. Отдайте песню Саше, у неё точно получится. Пока. Хлопнула тяжелая железная дверь, обитая зачем-то, с внутренней стороны ковром. На улице шёл дождь, все столпились под крышей и курили. Какое-то время Ари тоже стояла с ними, нервно топая ногой и сложив руки на груди. Но потом, плюнув на превратность стихии смело вышла из под крыши и зашагала прочь. — Чё это с ней? — поинтересовался ударник. — Хрен её знает... — ответил гитарист.