***
Михаль многое помнил: события, места, имена. Но вот сколько лет это всё это уже продолжается, в памяти уже затёрлось. 37? 38? А может 40 лет? Бывший авантюрист не считал. Во-первых, он давно уже сбился со счёта, во-вторых… а зачем? Было и было. Временами вспоминая всё произошедшее с ним, Михаля из Блавикена стала всё чаще посещать мысль о том, что многие люди столько не живут, сколько за ним идёт охота. Да-а!.. Лихой он был в молодости. Дел наворотил… Его всегда тянуло к приключениям. С самого раннего детства, когда в возрасте пяти лет, он сбежал из дома на поиски края света. Искал недолго. Мальчика быстро нашли, и доставили домой. После чего мать его жестоко выпорола, а потом заперла в чулане, приговаривая: — Я те, сучий потрох, покажу край света! До конца жизни не забудешь! — Так оно и случилось. Михаль и правда не забыл. Именно из-за этого происшествия он твёрдо для себя решил отправиться на поиски приключений, чего бы это ему ни стоило. Правда, поначалу это желание мотивировалось из побуждения насолить матери, но потом, с возрастом, оно превратилось в главную цель в жизни. Во всяком случае так Михаль думал. На деле многие из его путешествий являлись не более чем бегством. Где от преследования. Где от себя самого. Но об этом позже. Его мать звали Белла, она красивой была женщиной. Высокая, темноволосая, стройная, ходившая всегда с чуть приподнятой головой и холодно-снисходительным выражением лица, что придавало ей, как она считала, ореол дворянки. До встречи с отцом Михаля Белла жила в достаточно крупной деревне, на границе в Каэдвеном. Не сильно богатой, чтобы как-то выделяться на фоне остальных деревень, но и не сильно бедной, чтобы быть совсем уж захудалой. Встреча Беллы и Витовта из Блавикена произошла по случайному стечению обстоятельств — Витовт однажды свернул не на ту дорогу, и попал в деревню, где встретил будущую жену. Само их знакомство началось с того, что Витовт сказал примерно следующее: «Ей милая замухрышка, не подскажешь в какую сторону мне нужно плюнуть, чтобы вернуться на тракт?» Замухрышка в долгу не осталась: «Отчего не подсказать? Подскажу! Плюнь себе под ноги, рожа холёная!» Влюбились с первого взгляда, короче говоря. Витовт из Блавикена тут же пошёл просить руки и сердца у отца Беллы. Тот был человеком предприимчивым, и смекнув, что брак его дочери с купцом может принести определённые дивиденды дал согласие на женитьбу. Быстро сыграв свадьбу, новобрачные уехали в Блавикен. После деревни даже столь небольшой городок, как Блавикен казался Белле чуть ли не другим миром. Здесь ей не приходилось делать практически ничего из того, что она делала в деревне. Напротив, теперь в её распоряжении были слуги, услугами которых бывшая крестьянка пользовалась в полной мере и без всяких угрызений совести. Неудивительно, что Белла тщательно скрывала своё прошлое. На все вопросы о своей юности она либо просто не отвечала, либо меняла тему разговора, мотивируя правилами купеческого приличия. Которых, впрочем, она никогда не знала. Но следует отдать ей должное: делать вид, что Белла всё прекрасно знает, получалось у бывшей крестьянки весьма ловко. Следует отметить, что свой изначальный гонор по отношению к Витовту, после свадьбы Белла тут же прибрала. Во-первых, традиция послушания мужу в её семье, во-вторых, страх вернуться в деревню был сильнее любых традиций. Витовт, отец Михаля, был примером типичного человека своей профессии. Всё его время отнимала торговля, в которую он погружался с головой. Соответственно, времени на сыновей, коих у него было двое, никогда не было. Как следствие Витовт часто сильно отрывался от реальности, и очень удивлялся тому факту, что его дети… в общем-то, дети. Однажды произошёл следующий инцидент: — Что это? — отец выхватил книгу из рук совсем юного Михаля, и пробежался по ней глазами. — Вместо этого, — он с раздражением посмотрел на сына сквозь очки, — лучше бы бухгалтерский отчёт почитал. Поди, в жизни больше пригодится, — Витовт, бросил книгу на стол, и, презрительно бросив взгляд на её кожаный переплёт, удалился. То был роман «Хождение за три цепи гор» Арнвальда из Вызимы. Будущий авантюрист, пират и особо опасный преступник выменял книгу за банку рыбьего жира у своего дяди, в прошлом, солдата, который в свою очередь добыл книгу в одном из походов. Михалю было очень обидно, но обратиться за поддержкой к матери он тоже не мог. Она росла в семье, где авторитет главы семьи, то есть отца, был непререкаем. Что им сказано, то есть истина. Ну, и в деревню возвращаться не хотелось, конечно же. Да, отец и мать никогда не принимали страсти сына к приключениям. Ровно, как и брат. — Михаль-дурачок, в башке книжки, в кармане шишки! — Такую дразнилку Хенрич сочинил для брата. Он был весь в отца: характер, привычки, интересы. Да что там, когда Хенрич вырастет, то станет практически точной копией своего отца, за исключением глаз — они ему достанутся от матери. Из-за этого, кстати, в будущем его жена ласково будет называть «мой Харри», чем сильно будет злить последнего. «Вырастет, будет такой же напыщенный, как индюк» — думал тогда Михаль. Спустя года, однако, искатель приключений признает, что в юности в нём играла зависть и обида на брата, поскольку именно Хенрич станет вести дела, и именно Хенрич станет гордостью семьи. С годами обида сменилась безразличием. Безразличие апатией. Апатия принятием. Со временем Михаль даже сам начал посмеиваться над своими детскими мечтами. Действительно, что за романтический вздор? Путешествия какие-то, дальние земли. Ему и здесь очень даже неплохо. Крыша над головой, к слову весьма, комфортабельная. Достаток в семье, к слову, не самый плохой в городке. Карманные расходы, которые, к слову, могли бы быть и поскромнее. Не бедствовал Михаль. Совсем не бедствовал. Будущего торгаша проблемы выживания и заботы как таковые не трогали. Да и о каких заботах могла идти речь, когда старший сын, являющийся вроде как надеждой, опорой и наследником, проводил вечера в компании своих выпивох приятелей? Пока это не выходило за рамки какого-никакого приличия Витовт старался закрывать глаза на проделки сына. Однако раздражение его росло со временем. Поучительные беседы не давали никакого проку, порки и наказания только лишь подстрекали Михаля к ещё большему непослушанию, угрозы не действовали в принципе. Раздражение сменилось яростью, когда отец выкупил сына из городской тюрьмы в первый раз. Раздражение сменилось отчаянием, когда выкупил во второй раз. Отчаяние сменилось разочарованием, когда выкупил в третий. А когда сына застали за употреблением фисштеха, Витовт решил разобраться «с этим загулявшим недоноском» окончательно. В канун осеннего Эквинокция Витовт собрал семью на первом этаже их двухэтажного дома. Первый этаж был отдан под магазин, в котором продавалась всякая нужная в быту мелочёвка, что и было семейным делом. Глава семейства, как всегда, вышел в центр залы. Он любил так делать, когда созывал совет семейства. Хоть и процедура была заурядной, в этот раз что-то было не так. В воздухе ощущалось напряжение. Первый этаж был отдан под магазин, в котором продавалась всякая нужная в быту мелочёвка, что и было семейным делом. Глава семейства, как всегда, вышел в центр залы. Он любил так делать, когда созывал совет семейства. Очень Витовт любил это дело. По значению, и едва ли не мистическому смыслу, придаваемому ежемесячному совету, оный мог с лёгкостью подвинуть какой-нибудь Беллетэйн. Витовт выходил в центр залы, семья становилась в полукруг таким образом, чтобы глава семейства видел всех родичей, а кроме того свои «владения». Он приподнимал голову, ставил руки на пояс и пристально проводил взглядом по членам семьи. Сначала он смотрел в глаза жене, причём так, словно уличил оную в супружеской измене. Та, в свою очередь, обязана была слегка улыбнуться и склонить голову в знак почтения. Это значило, что Белла по-прежнему являет собой надёжный тыл для мужа, и тот может не сомневаться в послушании жены. Затем Витовт переводил взгляд на старшего сына. Тот обязательно щёлкал пальцами левой руки, правой он слегка подбрасывал мешочек с деньгами. Это значило, что дела идут в гору и вскоре их лавка превратится в крупнейший магазин Блавикена. К чести главы семьи, данная заявка была совсме не символической. Дела у Витовта и семьи шли в гору, во много благодаря старшему её представителю. Когда действо доходило до Михаля, тот должен был трижды хлопнуть по книге учёта дел и притопнуть ногой. Это значило, что весь учёт идёт в строгом порядке и скорее земля провалится под ногами, чем что-то будет упущено. Всё перечисленное являлось лишь вступлением, к ещё большему в своём таинстве действию — Витовт начинал речь. Хоть глава семьи пытался как-то разбавлять подготовленные им тезисы чем-то вроде шуток или историй из жизни, вот только смотрелось всё это крайне нелепо. У Витовта, вне всяких сомнений был талант предпринимателя, вот только иных талантов у него не было, вследствие чего его неловкие потуги превратить свою речь во что-то интересное выглядели довольно нелепо. Шутки не к месту, истории ни о чём. Михаль не винил отца за это. Но однажды, по своей неосторожности, он довольно резко высказался об очередной шутке, что повлекло за собой страшный скандал, который замять не получалось без малого полгода. Сильно раним был Витовт. В этот раз вроде бы всё шло более чем стандартно, вот только чувствовалась в воздухе какая-то странная нотка небывалого доселе напряжения. Что-то было не так, это чувствовали все. Поэтому очередного совета семья одновременно очень ждала, желая выяснить в чём дело, и не желала его вовсе. Когда начался очередной совет, его начало прошло полностью стандартно. Но когда настало время речи, неожиданно словно сжался воздух. Сейчас что-то должно произойти. — Итак, — сказал Витольд старший, выдержав выразительную паузу, — я собрал семейный совет для того, чтобы сообщить важные известия, — он оглядел семью. Хенрич стоял рядом с матерью, у прилавка. Старший сын стоял ближе к лестнице на второй этаж, облокотившись на поручень, скрестив руки на груди. На улице уже была ночь, и свечи очень плохо освещали помещение. Михаль отчетливо мог разглядеть только мать, младшего брата, да небольшие чашечные весы, в одной чашке которых был положен небольшой свинцовый груз, а в другой пара монет. Этой символикой, Витовт подчеркивал, что его товар соответствует цене, за него назначенной. Отец, в слабом свете свечей, представлял собой черную крупную пузатую фигуру, с поблескивающими на носу кругляшками. — Я принял решение. Хенрич, — он взглянул на младшего сына,— весной ты отправляешься в Новиград, к моему приятелю Бонифацию Майеру. Он владеет крупным складом в доках, будешь учиться у него оптовой торговле. Кроме того, — выдержал паузу, во время которой пренебрежительно взглянул на Михаля, — я написал завещание, согласно которому всё имущество нашей семьи, включая дом и дело, отходят тебе. У младшего перехватило дыхание, а в глазах вспыхнул огонь. Он хотел было что-то сказать, но отец жестом остановил его. — Традиция, — снова заговорил Витовт, прохаживаясь по комнате, скрестив руки за спиной — велит передавать наследство старшему сыну. Но ты, Михаль, не оправдал надежд семьи. Вместо того, чтобы с гордостью принять дело отца, ты витаешь в облаках, — он ненадолго остановился и замолчал, — Поэтому, я не счёл нужным строго следовать традициям. В конце концов, на дворе XIII век (время действия: между 1220-1260-ми годами). Время открытий, время прогресса. А значит, прогрессом будет и отход от традиций, — он снова замолчал, на этот раз надолго. И, нужно признать, эффекта он добился внушительного — Михаль пережил несколько очень неприятных для себя моментов. — Если же хочешь доказать, что ты достоин семьи и дела, которым мы занимаемся — так докажи. Так, как подобает человеку благородному. А пока не докажешь, знай — ты не тот, кому можно было бы передать дела семьи, и потому наследства не получишь. К тому же, я запрещаю тебе носить нашу фамилию — ты её и без того достаточно опозорил, — он помолчал. — Я тебя не выгоняю, Михаль. Можешь оставаться здесь сколько угодно, но тебе здесь не рады. Белла почтительно склонила голову — иначе и быть не могло. Хенрич смотрел куда-то сквозь пространство округлившимися глазами — осмысливал свалившееся на него счастье. Да, фамилия у Михаля из Блавикена была. Но данный разговор так уязвил достоинство Михаля, что тот отказался в дальнейшем даже вспоминать о ней. Эту обиду сын не простит отцу вплоть до зрелых лет. И даже после, когда всё это станет делами уже давно минувших дней, Михаль так ни разу не назовёт себя родной фамилией. Второй этаж дома был жилой, ближней к лестнице была комнатой братьев, за ней была комната для гостей. В конце узкого коридора, родительская спальня. Михаль лежал на кровати, буровя взглядом потолок. Отец что-то ещё говорил после речи о наследстве, но парень уже не слушал. Хотелось, убрать последний вечер из жизни. Вычеркнуть, скомкать, выбросить! Хотелось, забыть, не слышать… напиться? Напиться! На соседней кровати лежал младший брат, который всё это время что-то говорил, смеялся. Старший, впрочем, не слушал. Он подскочил с кровати, быстро оделся и отправился в корчму. Хенрич что-то кричал ему вслед, но Михаль просто не услышал — слишком он был погружён в свои мысли. Если опустить некоторые подробности той бурной ночи, то окажется, что опустить потребуется почти всё. Да, Михаль умудрился в очередной раз опозорить честь своей фактически уже бывшей семьи. Напившись, он устроил драку с сыном местного пивовара, окончившаяся для последнего разбитой о его голову пивной же кружкой. Но это был лишь «разогрев». Затем Михаль поссорился с корчмарём, настоятельно порекомендовав ему сменить обстановку в корчме. Когда хозяин не прислушался, юный ландшафтмейстер приступил к делу лично. В буквальном смысле слова, засучив рукава, Михаль принялся за перестановку мебели. Правда, ему никто ему перед этим не объяснил, что перестановка мебели и её крушение топором не одно и то же. Кстати, топор Михаль достал тут же — с заднего двора корчмы, где корчмарь обычно колол дрова на растопку печи. Когда за «постоянным клиентом» в лице Михаля явилась стража, тот уже мирно посапывал на устроенной им своеобразной инсталляции. Утром следующего дня Витовт в очередной раз выкупив сына из-под стражи, окатил ледяной водой из ведра, приказал привести в порядок и убираться к дьяволу. Михаль из Блавикена теперь часто вспоминал тот вечер и ночь. Он часто задавал себе вопрос — а что бы случилось, если бы не состоялось того разговора и пьяного дебоша? Может быть, повернулось бы всё иначе? И не стал бы он тем, кем стал? Что бы произошло в таком случае? Но почему-то каждый раз ответом на эти вопросы было — что случилось, то случилось. Принятые решения не отменить, жизнь заново не пережить. Что прошло, о том не следует жалеть. Престарелый Михаль не жалел.***
Феликсу было плохо. Бесконечная качка сводила с ума. Он уже излил всю душу океану. Изливать больше было нечего, но спазмы не переставали. «Чёртова морская болезнь!» — думал Феликс. И сейчас, он, королевский шпион, мечтал лишь об одном — о суше. Задание усложнилось, даже не начавшись. Феликс из Третогора неуверенным шагом, держась за живот, побрёл к каюте. По пути он поймал на себе ухмыляющиеся взгляды матросни. Шпик, как мог, распрямился и попытался изобразить каменное лицо. Безуспешно. Разбитый шпион рухнул на стул, облокотился о стол локтями, и попытался сосредоточиться. Его внутренняя борьба походила на бой морского чудища со смельчаком, у которого из оружия только гарпун и рыболовная сеть. Причём соотношение сил было явно не в сторону смельчака. Тем не менее, королевскому шпиону удалось пересилить себя и приняться за работу. «Михаль из Блавикена. Бунтарь, разбойник, убийца и пират, что пропал без вести более 30-ти лет назад, вновь объявился. Вернее, объявился человек сильно похожий по описанию, сильно постаревший, и под другим именем. Однако этот человек рассказал подозрительно знакомые для реданской, темерской и ковирской короне истории, в не менее подозрительных подробностях. Замечен оный был в таверне порта Каэр Трольде, одним из людей Дийкстры, во время выполнения им поручения, не имеющего отношения к преступнику. Подозреваемый был описан, как пожилой человек, на вид лет шестидесяти-шестидесяти пяти, что примерно соответствует реальному возрасту преступника. Особых примет замечено не было, так как, объект был одет в зелёный, балахон из грубой ткани с капюшоном в кожаной окантовке, практически полностью закрывающим лицо (примечание: особой приметой можно считать одеяние подозреваемого). Человеку Дийкстры удалось разглядеть только седую по грудь бороду. Данный субъект не представил бы интереса, если бы не рассказ, который он любезно и добровольно выдал присутствующим, в тот вечер, в портовой таверне. После этого случая за таверной было установлено наблюдение, с целью выследить рассказчика». — Так-так, — сказал Феликс, побарабанив пальцами по столу, — посмотрим, насколько ты хорош, призрак из прошлого.***
Портовая таверна. Нет места более популярного у моряков, за исключением, может быть, борделя. Здесь можно было пропить честно заработанные, наесться от пуза, послушать байки, посмеяться и подраться. Что ещё для счастья нужно бравому моряку после тяжкого похода? Столы всегда ломятся от еды и выпивки, всегда есть за что выпить, о чём порадоваться и о ком погоревать. Такая она — жизнь тех, что живёт морем. Тем более здесь – на Скеллиге. Нет более места на земле, где бы моряку отдавалось столько почестей, как на архипелаге. Не более места, где корабль не способ заработка или завоевания господства на море, а такой же живой организм, как и его команда. Корабль — это то, что кормит, даёт славу и почёт, то что смело рвётся на встречу самой смерти. А смерть среди моряков дело обыденное. На Скеллиге есть поговорка «хочешь проверить человека — выйди с ним в море». Она полностью себя оправдывает. Если человек слаб духом и телом, то море быстро поглотит его. Поэтому нет среди моряков «случайных людей». Поэтому и нет на Скеллиге таковых. Выживает сильнейший. О них складывают песни и баллады, слагают легенды. Подчас сильно далёкие от правды, но не для того же легенды слагают, верно? Собственно, в портовой таверне Ард Скеллига как раз собрались и те о ком слагают, и те, кто слагает. За одним из столов сидели двое. Старые приятели: Рагне — рыбак и Ларс — кожевенник. Рагне обычно всегда ходил в зелёном балахоне из грубой ткани с капюшоном в кожаной окантовке, почти полностью закрывающим лицо, из-под которого была видна только седая по грудь борода. Мало кто видел его лицо. Даже Ларс, с которым Рагне тесно общался, видел его без балахона всего, может быть, пару раз. И то, разве что мельком. Он припоминал, что Ранге в свои лучшие годы был крепким малым. Его лицо было угловатым, обветренным морскими ветрами, на лбу он всегда носил бардовую повязку, борода, как и волосы, были средней длины. Только к старости рыбак начал их отращивать. Помимо балахона носил одежду более пригожую, скорее для какого-нибудь наёмного убийцы, нежели для рыбака. Потрёпанная заклёпанная кожаная куртка, охотничьи штаны, опоясанные кожанным ремнём, тяжелые сапоги со шпорами. Впрочем, Ларс не придавал этому значения. Они как-никак жили на Скеллиге. Ларс был лысым здоровым широкоплечим мужем, что немудрено, при его занятии. Он считал, что лучшей маркой качества и рекламой его работы является тот факт, что вся его одежда была изготовлена им самим, и им же с гордостью носилась. Куртка, штаны, сапоги, всё было сделано им, Ларсом, и справедливости ради, стоит отметить, что сделано всё было действительно качественно. Поэтому-то Ларс и считал, что имеет право брать за свой товар цену несколько выше, чем берут прочие мастера. Это-то и послужило причиной для забавного знакомства с Рагне. Приятели всякий раз вспоминали этот случай, как прибаутку, не переставая дивиться его анекдотичности. Солнечный диск как раз достиг зенита, когда в мастерскую кожевенника Ларса постучались. — Входите, открыто! — мастер как раз окончил работу над очередным изделием, и вытирал руки. В мастерскую вошёл человек в балахоне зелёного цвета из грубой ткани. Дверной проём был для него низок, и ему пришлось ощутимо пригнуться, чтобы пройти в него. По деревянному полу мастерской застучали каблуки тяжелых сапог. Человек медленно подошёл к Ларсу. Из-под капюшона в кожаной окантовке сверкнули тёмно-зелёные глаза. Во взгляде незнакомца было одновременно и что-то отталкивающее и вызывающее интерес. Тяжёлый, но не злой. Забавное сочетание. Очевидно было, что незнакомец пытается «задавить» взглядом мастера, но тот не отвёл взгляд. Всяких людей он по жизни втречал, и впечатлить его взглядом из-под капюшона вряд ли представлялось возможным. — С кем имею честь? – наигранно устало спросил Ларс. — Меня зовут Рагне, — хриплым то ли от природы, то ли от простуды голосом, сказал вошедший. — Приветствую тебя, Рагне в, не побоюсь этого слова, лучшей кожевенной мастерской на всём архипелаге! — кожевенник встал в свою фирменную позу — так, чтобы вся его одежда была видна потенциальному покупателю. — Да, мне советовали тебя, — безучастно ответил человек, представившийся как Рагне. — Ха, ещё бы! Мой клиент всегда останется доволен! А могу я узнать кто посоветовал? — Ларс поинтересовался не просто так: ему было действительно интересны отзывы клиентов, а ещё он заподозрил в словах Рагне издёвку. И, в общем, не ошибся. — Гуннар Бурый. Он рекомендовал тебя, как лучшего жмота на всём архипелаге, — с нескрываемой усмешкой сказал Рагне. Ларс сделал вид, что последняя реплика его ни коим разом не тронула. Он протёр руки руки тряпкой, и как будто между делом хрустнул пальцами. Загвоздка только в том, что артистизм никогда не был сильной стороной этого человека. — Этот старый хрыч ни хрена не смыслит в настоящем ремесле! — надменно подняв голову, прыснул мастер кожевник, особенно налегая на слово «настоящем». — Это уже ваши с ним разборки, — отмахнулся человек в балахоне. — Поговорим о деле. Мне нужна куртка, моя поизносилась. Нужна крепкая, чтобы не расползалась от морской соли, тёплая и удобная. — И с девкой в придачу. Так, чтобы по утрам вместо петуха будила, — съязвил мастер. — А ты можешь и такое сделать? — парировал Рагне. — Если можешь, милости просим. — Дороже стоить будет, — Ларс выдержал паузу. — Балахон-то сними, милсдарь сама-таинственность, мне мерки снять надо. — Сначала о цене поговорим, — равнодушно сказал Рагне, готовый к долгой и упорной торговле, — Сколько? — На тебя, — мастер смерил его взглядом, — не меньше тридцати. — Рагне кашлянул. К торговле он был готов, но не к тому, что продавец сходу так сильно заломит цену. — Не ослышался ли я, мастер? — Рагне говорил всё тем же безучастным тоном, но и в его голосе начали проскакивать нотки раздражения. — Нисколько, — холодно ответил Ларс. Далее последовал обмен колкостями, в ходе которой оппоненты достаточно долго упражнялись в искусстве речевой перебранки. Обе стороны мастерски продемонстрировали умение применять грубую иронию, неприкрытый сарказм и открытые оскорбления. В критический момент Ларс, не сдержавшись, влепил Рагне оплеуху. К удивлению мастера, славившего своей тяжелой рукой, оппонент всего-навсего едва покачнулся. И тут же ответил прямым ударом в челюсть. Ларс успел отклониться, но не полностью. Хрустнула челюсть. Мастер перекувыркнулся через лавку, на его беду оказавшуюся прямо позади. Ларс вскочил, кипя от ярости, и взревев, бросился в атаку. Рыбак хотел было встретить его апперкотом, но мастер кожевенник бросился под удар, и сшиб его с ног. Противники сцепились, и начали кататься по полу, не упуская возможности нанести друг другу болезненные удары. Так продолжалось до тех самых пор, пока драчуны не выбились из сил, а мастерская не была разгромлена. — Холера, у тебя с правой хороший удар! — сказал Ларс, отхлебывая пиво. — Ты тоже неплохо дерешься, — ответил Рагне. Приятели засмеялись. — А ведь знаешь, ремонт мне тогда обошёлся в кругленькую сумму! — Ларс долбанул кулаком по столу. — Знаю-знаю, плешь мне этим проел! «Всё, что нажито непосильным трудом, всё же погибло! Три мачты сосновые, три кадушки лиловые, шкура драконья! Три. Шкуры». — Рыбак карикатурно изображал жалобы Ларса за этот погром. Кожевенник захохотал. — Эй! — поперхнувшись, выдавил последний, — Ничего подобного я не говорил! — Ну да, ну да! Это значся я сам себе который год повторяю, — Рагне ехидно смотрел на приятеля, Ларс добродушно улыбался. — Ладно, воспоминания воспоминаниями, а я, помнится, обещал историю тебе рассказать. Только учти, это дело не одного вечера, — рыбак, однажды, будучи сильно навеселе, пообещал приятелю рассказать «историю, от которой у тебя дух захватит!» — Нам, надо думать, торопиться некуда, — заметил мастер кожевник, в очередной раз отхлебывая пива, — так что рассказывай. Рядом сидел человек в тёмно-багровой мантии. Он был увлечён поеданием ухи, и, казалось, не обращает более ни на что внимания. Рагне отхлебнул мёда. — Ну, слушай.