Гепард и Сокол

С безделушки все началось, с ерундовинки. Хотя… в бою и в любви победы разве начинаются по-другому? В тот момент Арджун со своим войском наконец смог потеснить швахских рыцарей слева. Только враг не уступал. Броня у швахцев хороша, копья остры, кони делу научены. А с королем во главе воины и вовсе бесстрашны. Не асуры, конечно, по две всего руки, но нахрапом не собьешь — второй день битва тянулась, а любавцы перевеса не имели. Стылая трава пропиталась кровью, под ногами хлюпала снежно-багровая каша. Арджун, орудуя от души тальваром, все смотрел с надеждой вниз с холма, но Сокол со своим полком прочно увяз у обоза. Не пускали демоны. Один раз так накинулись, что Арджун даже забеспокоился, выискивая в море синих лат остроконечный шлем и торчащие из-под него кудри цвета кокосового масла. Неужто одолели лихого князя Сокольского? Но нет, вот же. Блестит червленый меч, мелькает шипастая булава — никому Сокол не дается, только брызги красные летят. Так засмотрелся Арджун, что чуть не пропустил удар. Прокрутил тальваром, скинул дурные швахские головы с плеч и пошел рубиться дальше. Хорошо в бою. Ни холода скотского не чувствуешь, ни взглядов настороженных. Нет, теперь вся дружина с надеждой смотрит, будто Арджун не пришлый Джагорратский князь по прозвищу Гепард, а сам святой Шу на крылатом слоне. Сравнение лестное, да только Арджуну до божества так же далеко, как его лошаденке до крыльев и хобота. Арджун всего лишь человек, а два дня боя даже самое сильное тело доконают: вот ноги уже едва держат, рука с тальваром немеет, а глаза щиплет так, будто масалы накрошили. Справа раздались резкие приказы на швахском, и Арджун обернулся. Увидел в гуще чужой армии стяг, синий с белыми лилиями. Рядом со знаменосцем мчался рыцарь с шлемом-короной: черный доспех, скрытое железом лицо, меч такой громадный, что четверых одним ударом укладывает. Швахский король, жестокий и могучий, с таким один на один бы смахнуться, да не до любезностей сейчас Арджуну. Любавский царь обещал за победу звание воеводы, земли к востоку от столицы, жалование золотыми и право выбрать в жены любавку. Жена Арджуну ни к чему, а все остальное — очень даже, так что самое время победить. Тут бы поднажать, всем миром навалиться, силой задавить врага — да только как? Все ловушки сыграны, запасные воины призваны в битву, силы на исходе. Из дружины только Сокол со своей сотней и остался; Владимирский полк полег, а Мирославский явно бежать надумал, скоро никакие приказы не помогут. Один теперь выход — уничтожить самого короля. Иначе боевой дух не поднять. Арджун выхватил из земли вражье копье и прицелился. Хорошая у короля броня, мало в ней уязвимостей, а вот доспех оруженосца, что рядом стяг нес, похлипче. Туда копье и полетело. Сбоку. Так Арджун рассчитал, что от точного удара оруженосец вместе со стягом и конем прямиком в короля врезался. Король не выдержал, под тяжестью брони завалился, упал на землю, а там и в стяге запутался. Лошадь сверху упала. — Швахский король мертв! — закричал Арджун, что было сил. — Поднажми, братцы! Ох и взревело его войско, ох и пошла по рядам волна. «Мертв! Пес швахский мертв! Ура князю Джагорратскому!» Одна армия возликовала, вторая — дрогнула. И хоть король быстро выпутался и на ноги, хромая, поднялся — слухи, как и чуму, не остановить, это все знают. Воодушевившись, любавцы бросились в атаку, с гиканьем и воплями, будто превратились в обезьяний народ. Швахцы пытались отбиваться, но вскоре засверкали пятками, сбитые звериным натиском. А там и Сокол подоспел. Мелькал рядом алым плащом с золотой окантовкой — по сердцу гладил. Арджун ринулся в гущу рыцарей, что сгрудились вокруг короля. Одного за другим уложил, но король даже раненый не сдавался. Пока Арджун с последним рыцарем махался, он достал-таки копьем, по ребрам прошелся. Броня защитила, но дух все одно выбило. Арджун упал на колкую от льда траву. Король дернулся снова ударить, но не успел. Напоролся на червленый меч. Сокол возник из ниоткуда, воткнул клинок в пробитые латы на бедре. Король взвыл и ухватился железной печаткой за соколиный плащ. Треснула ткань, а тяжелая цепь с амулетом в виде парящего сокола держала мертво — так, что следом за королем и сам князь Сокольский на землю упал. Приложился головой о камень и затих. А сзади уже конники копытами гремели, вот-вот затопчут. Кривясь от боли, Арджун поднялся, подхватил тальвар и рубанул два раза: первый раз в просвет у короля под шлемом, а второй раз — по цепи, что все еще у него в кулаке зажата была. Освободил Сокола, схватил за шкирку, потянул. Успел-таки в сторону оттащить. …Под вечер любавцы праздновали победу, а Арджун, отдав необходимые приказы, вернулся на поле боя. Долго бродил, пока не нашел в канаве с обрывками синего стяга золотой амулет: круг из ивовых листьев, а в центре — расправивший крылья сокол. Безделица, а красиво. Вернувшись в лагерь, он отмыл золотого сокола, замотал в тряпицу и пошел в шатер молодого князя. Тот уже очнулся, сидел на походной кровати и обтирал войлоком червленый меч. Голый по пояс, с кровавыми подтеками под грудью, спутанными кудрями и повязкой на лбу, все равно был писаным красавцем. Арджун полюбовался на широкие плечи, где кожа была светлее риса басмати, а потом неизбежно поднял взгляд к глазам. Глаза у местных он всегда первыми подмечал. До сих пор удивляло, какие они разные бывают. В Джагоррате все чай да кофе, а здесь — такая красота: синие, от льда до лазури, зеленые, от огуречной мякоти до малахита, серые, от легкого дымка до грозовой тучи. У Сокола глаза были темно-зеленые, словно океан на мелководье. Арджун еще в самую первую встречу поплыл. Чувствуя на себе усталый терпеливый взгляд, он протянул находку: — Вот. Сокол тяжело поднялся. — Что это? — Подарок. Считай, на Зимний оборот ваш. Сегодня же праздник, нет? Сокол размотал подарок и ахнул. — От отца к сыну переходит священный знак рода. Не нашел бы — позора до конца жизни не искупить. Чем мне отплатить?.. Он заметался по шатру — то одно брал, то другое, но выбрать не мог. Достаточным, видать, не считал. Взялся уже за свой червленый меч в посеребренных ножнах, но Арджун остановил: — Ты это брось, не надо мне ничего. Не корысти ведь ради, просто… негоже такой груди без сокола. Сокол замер. Поглядел, проверяя, не насмешка ли, но увидев, что Арджун глядел серьезно, замялся: — А если… если я не в благодарность? Если я на Зимний оборот тебе подарок хочу? Чего желаешь? Арджун задумался, почесал щетину. — Ивана мне подари. Сокол опешил: — Чего? — Ивана… эээ… чая, — поспешил объяснить Арджун. — Так у вас трава зовется? С молоком и медом вкусно, почти как дома. Сокол рассмеялся, тряхнул кудрями. — Будет тебе Иван-чай, на всю зиму чаевничать хватит.

***

В столице победителей ждал пир. Во время застолья царь посадил Арджуна рядом и на все лады расхваливал его удаль и смекалку. Снова и снова требовал повторять историю, как Арджун заставил швахских рыцарей своего короля раньше времени похоронить. «Змей ты, князь Джагорратский, — смеялся старик, вытирая с усов медовуху, — хитрый аспид. Хорошо, что мой». Арджун благодарно кивал, поднимал в тостах кубок с брусничным морсом, улыбался, а в душе от этих слов капля за каплей разливалась мутная тревога. Как и думал, ночью во сне опять увидел Сколопендру. Усадив его у алтаря мудрому Ши, она, как и тогда, пять лет назад, обливала его священным маслом и зудела: «Не видать тебе родины, пока судьбу не исполнишь: стань змеей в траве, рыбой в воде, птицей в небе. Выполнишь — возвращайся, а до тех пор и думать о Джагоррате не смей. Умер ты для великого Шу». Легко сказать, не смей думать. Мысли о родине прорастали диким плющом сквозь все заслоны, кололи, не давали спать по ночам. Ни золото не тешило, ни чины, вся радость прахом осыпалась, стоило только о родине вспомнить. Зато сейчас затеплилась надежда. А вдруг это оно и есть? Царь сказал, «змей». Может, всего-то и надо, не на самом деле, а в глазах людей обернуться? Если так, то рыбой Арджун уже тоже стал — пять лет назад, когда в поисках подвигов впервые попал в Любаву. Услышал он тогда, что местный царь пообещал щедрую награду за убийство трехглавого чудища, засевшего на мосту. По широкой судоходной реке уже три месяца не ходили корабли: торговля страдала, политика рушилась, люди молили о спасении. Арджун решил помочь. Сначала думал, про чудище — это они иносказательно, а вот же, на холме обнаружился гигантский крылатый ящер — голов ровнехонько три, и из каждой тухлятиной воняет. Арджун принялся головы рубить — а они, свинячьи потроха, отрастали обратно, да еще и огнем пыхали. Арджун умаялся, упарился, отступил на мост. Ящерица поползла следом. Остановившись на середине, Арджун кинулся на чудище, оплел лапы веревкой, схватился за одну из голов и сиганул вниз. Ящер заскреб когтями по мосту, зацеплялся, а все равно ухнул вместе с Арджуном в реку. Глубоко под воду ушли. Уж что-что, а дыхание Арджун задерживать умел надолго: дома великую реку на одном вдохе переплывал. Как он и подозревал, такой тяжелый ящер быстро тонул, огнем в воде плеваться тоже не мог, так что одолеть его было легче. Арджун только держал крылья, чтобы тварь не всплыла. Вот головы задергались, запускали пузыри, а потом и вовсе опали. Гордый, Арджун всплыл на поверхность — а там уже ждала толпа народу. Арджуна тут же окрестили то ли окунем, то ли щукой, то ли золотой рыбкой. Он это уже потом узнал, когда языку выучился. Поначалу-то ничего не понял, но всеобщий язык улыбок, место за царским столом и вкусная еда показали, что самодержец рад, высказывает благодарность и предлагает остаться. Арджун остался. И не прогадал. Всем хороши оказались любавцы: глотки дерут задорно, пляшут с огоньком, дерутся от души. Одна беда: пьют. Арджун быстро освоился. Зимой оделся в шубу, есть наловчился пироги с капустой и пельмени с грибами, и скоро от Джагорратского принца только и осталось, что точка во лбу да толстый серебряный браслет с лотосами на правом запястье. Но Арджун не жалел, дело наживное. Из местных традиций ему особо приглянулась баня. Как вошел — так будто через портал домой шагнул. Нестерпимый влажный жар, запах пряных трав, много-много заголенного мужского тела — чем не Джагоррат? Разве что дома никто на Арджуна так бы не пялился, а тут взглядами любопытными от макушки до пяток облапали. Был и праздный интерес, и жаркие откровенные взгляды — и при желании Арджун с того дня ни единой ночи один бы не спал, да только такими играми пусть Тигр дома занимается. Арджун тальвар в ножнах держать умеет. Тем более что сердце уже давно выбор сделало, подсело на темно-зеленые глаза и светлые кудри, с самого первого потешного боя. Это потом Арджун выяснил, что Сокол — князь Родамир Сокольский — царев племянник, а потому шишка большая и гордая, а тогда, на первых своих потешных боях в честь Иванова дня, он уложил красавца на лопатки, извалял кудри в траве, подбил зеленый глаз. Но Сокол не расстроился: утирая кровь с подбородка, улыбался. Как сказали, не было ему в Любаве в бою равных — до того, стало быть, как Арджун заявился. И вот пятый год Арджун живет в Любаве. Бьется за царя, охраняет границы, проливает кровь за любавский стяг. Почти привык, даже чай новый полюбил. Сокол ведь сдержал тогда обещание, принес мешок сушеной травы и добавки пообещал на следующий праздник. А там сверху меда бочку отстегнул. И шкатулку порошка чили где-то достал. Вот уж у Арджуна счастье было. На радостях он вручил Соколу уруми, меч-пояс, и научил пользоваться. Так и повелось у них с тех пор обмениваться подарками, благо любавцы на праздники не скупились: только дай повод повеселиться. На летний Урожайник Арджун достал из последних запасов мазь из ним-травы, а Сокол вручил ему золоченый кушак с вышитыми колосьями. В другой раз Арджун выторговал у заморских купцов кинжал из редкой мекейской стали, а Сокол подарил ему в ответ черногривого коня с жемчужными лентами в сбруе. С каждым праздником выдумка и ценность подарков росла, а вот в остальные дни их отношения не менялись: при встрече мимо проходили, а на военных советах и вовсе во всем перечили. О том, что при виде молочных завитков сердце плавилось, как гхи на солнце, Арджун молчал. Разве о таком скажешь? Так бы и продолжалась у них странная, по праздникам вспоминаемая дружба, если бы не хмарские кочевники: в одно лето совсем страх потеряли, начали Любаву с левого бока покусывать — то заставу обстреляют, то деревню пожгут. Царь слушал донесения с границы, хмурился, усами крутил, а потом выдал приказ князю Джагорратскому и князю Сокольскому дать обидчикам отпор и навсегда выгнать хмарцев с любавской земли. Так они с Соколом оказались вместе в походе. В одном шатре ночевали, из одного котелка ели, спина к спине сражались. Арджун Сокола от стрелы спас, а Сокол его щитом прикрыл. Одним словом, снова друг другу подарки подарили. Отмечать победу тоже решили вместе. Всю ночь учили друг друга: Сокол — песням молодецким, а Арджун — танцам залихватским. Упыхались, усмеялись — и уселись тосты говорить. Арджун все клюквенным морсом чокался, а в Сокольем кубке кое-что покрепче булькало. Большую флягу вылакал и принялся в дружбе клясться. Арджун еле сдерживался — ну не смешно ли? Глаза в кучку, кудри в растрепку, мозги вперемешку. Но и так не оторваться, чего уж. Щеки яркие, будто клюквенным морсом сбрызнутые, губы изогнутые, плечи широченные. И печным жаром от него так и пышет — никакая зима не страшна. Арджун старался заедать жажду, но помогало плохо. Он взмок под рубахой; смотрел то на блестящие губы, то на мозолистые ладони, то на ключицы, что из-под распахнутого ворота выставлялись. Держался из последних сил. А Сокола меж тем совсем развезло. Как назло, пьяно жался к боку, обнимал за плечи, касался коленом, а один раз и вовсе ткнулся носом в волосы — и вроде даже вдохнул. Но тут же отпрянул, будто скорпионом там тяпнутый, тяжело поднялся и сказал, что пойдет на свежем воздухе постоит. Он и вправду пошел, но ногами выделывал такие кренделя, что Арджун решил проводить. Негоже князю перед солдатами мордой в грязь упасть. Доковыляв до леска, Арджун прислонил свою ношу к березке, но Сокол не торопился. И из рук не выпускал. Ветер его, видать, слегка охладил, и он задышал, затоптался. Стоял, будто ведьмой заколдованный, а потом вдруг повернулся и руками за шею обнял. Арджун замер, боясь пошевелиться. Только ждал и вспыхивал от того, как горячим дыханием обжигало под ухом. Сокол коснулся щекой, потерся носом, проследил от скулы до самых губ — и остановился. — Хороший ты друг, Арджун. Ну и глазищи у него. Утонуть можно. Арджун на самом краю держался. — Да и ты неплохой. Сокол тряханул головой, самую малость губами задел. — Рулька я свиная, а не друг. — Он сдвинул брови, пьяно похлопал ресницами: — Я… да ведь я тебя… Он издал звук, какой-то жалкий — то ли всхлип, то ли всхрап — а потом уронил голову на плечо и замолчал. Арджун еле до шатра доволок. Всю ночь Сокол болел, а наутро проснулся хмурым. В глаза не смотрел, про вчерашнее не намекал, так искусно провал в памяти изображал, что Арджун даже бы и спустил — мало ли что он там хотел сказать — только вот недосказанный финал той фразы очень уж в бедро тогда тыкал. А Арджун, в отличие от некоторых, куриной памятью не страдал. В деталях помнил. Осталось только понять — отчего Сокол мучается? Почему только пьяным и проболтался? Любятся же здесь мужики, как и в Джагоррате. В чем загвоздка? Отступаться Джагорратский принц не привык. Первым делом решил вывести князя на чистую воду. А тут как раз и новый праздник подоспел — самая середина осени. Арджун позвал к себе писца из тех, что потолковее, и принялся пересказывать ему по памяти самые интересные места из священной книги. Писец пыхтел, сопел, закатывал глаза, но писал все, как сказано, и про чакры, и про третий глаз, и даже картинки многоруких святых рисовал. Так они исписали два пергамента, а вот на третьем писец заартачился. «Срамота!» — отрезал он, бросая перо на пол. Арджун попробовал объяснить священное значение поз и точек соприкосновения тел, но потом плюнул и убедил золотом. Вскоре писец старательно выводил на пергаменте все как надо — и руки, и ноги, и другие сакральные члены. Свернув готовые страницы и повязав лентой, Арджун отправил посыльного к Соколу. Ответный подарок долго не приходил. А наутро после праздника прямо в покои скользнул мальчишка и вручил заспанному Арджуну запечатанную шкатулку из полированного янтаря. На крышке, нарисованные яркими красками, резвились на берегу озера молодые парни с балалайками и девицы в кокошниках. Арджун поразглядывал, а потом откинул крышку и засмеялся: на обратной стороне был тот же рисунок, только теперь из одежды на парнях и девицах были лишь кокошники и балалайки. Не святыня, а баловство. Понравилось. До следующего Волосова дня Арджун еле дожил — все ждал подарка. Как далеко Сокол на трезвую голову зайдет? И вот он вернулся в свои покои после праздника и ахнул: перед кроватью его ждала женщина. Кожа темная, щеки нарумяненные, черные косы спрятаны под прозрачный платок со звездами. На вид не любавка, а почти джагорратка, только глаза больно раскосые и нос плоский. Девица поклонилась, стянула с головы платок. — Прислуживать тебе ночью буду, князь. Прислуживать, значит. Храбрый Сокол решил спрятаться за чужую юбку. Арджун выдохнул, разложил на ковре подушки, усадил девицу и принялся чаем поить. Поговорили, много общего нашли. Звали девицу Зуфрия, родом она была из кочевников, но еще ребенком попала в плен. Рассказывая о нелегкой жизни, она не жаловалась и не плакала, а наутро пошла на кухню и приготовила такой плов, что Арджун, недолго думая, взял ее к себе помощницей. А Соколу в ответный подарок послал блестяще-полированный яшмовый член. Пусть знает. Весьма гордый собой, Арджун на радостях стал с особой тщательностью продумывать подарок на Зимний оборот. Этот праздник больше всего приглянулся. Вот скоро в воздухе запахло волшебством и свежим снегом, мохнатые деревья обрядились белыми невестами, окна приукрасились хрустальным кружевом. Детвора, как ошалелая, отбивала попы на горках, строила круглобоких морковконосых снежных духов, каталась на санках. По вечерам в лесу сделалось очень тихо, будто все замерло в предвкушении торжества, только сверкал древней сокровищницей снег да поскрипывали от тяжелых нарядов ветки древних исполинов. Арджун веселился со всеми — катался на тройке под звон бубенцов, разглядывал на ярмарке скоморохов, пил из самовара сладкий чай, закусывал круглыми мягкими баранками, похожими на метательные чакры. Даже во взятии снежного городка однажды участвовал — и только жалел, что брата младшего рядом нет. Понравилась бы потеха Тигру-драчуну. На праздник Арджун оделся богато: красный кафтан на куньем меху, шапка с золотым шитьем, высокие сапоги с изогнутыми носками. Гордый, он направился в трапезный зал, но как сел за стол рядом с царем, так и обомлел. По правую руку от Сокола сидела девица. Улыбалась, глядела из-под ресниц, а ладонью все сжимала Соколу пальцы. Арджун не мог отвести глаз. Внутри все захолодело, будто снежной крошки наелся. А царь увидел его взгляд и давай девицу нахваливать. Мол, и умница княжна Ярмильская, и красавица, и приданое сто сундуков золота. С князем Сокольским с детства дружна, а теперь время и свататься пришло, как еще при рождении им родители предписали. — Жаль, что ты, Арджун, не по бабам, — вздыхал царь в очередной раз. — Любую бы тебе отдал, веришь? Была бы дочь — и царевну бы за тебя сосватал. — Он выпил очередной кубок, хлопнул им об стол и сказал: — Демон с тобой, князь Джагорратский! Найдешь мужика, что согласится с тобой быть, — и с мужиком благословлю. Арджун глянул через стол, но Сокол глаз от кружки своей не отрывал. И руки у девицы из-под ладони не вынул. Арджун еле досидел до конца праздника. Все опостылело, и рожи пьяные, и еда пресная, и язык чужой. Домой больше смерти захотелось. Шэрхан сейчас, небось, под пальмой валяется, кокосовое молоко пьет и чью-то задницу лапает, а Арджун? Что за карма такая? Придя в свои палаты, он долго сидел один, все думал над последним подарком Соколу. Что последний, это и без предсказаний ясно было. Не таков Сокол, чтобы верностью брезговать. И Арджун не таков. Надумав, он пошел прямиком к царю. А от него — в свои палаты, переодеться и попросить благословения великого Шу. Но перед самыми дверями наткнулся на мужика в цветастом зипуне. Присмотревшись, признал в нем Соколиного слугу. — Чего тебе? Мужик поклонился в пояс. — Подарок от князя стерегу, — сказал и прямо из поклона скосил на Арджуна хитрый глаз, не сулящий ничего приятного. Арджун напрягся. Он открыл тяжелую дверь, осторожно перешагнул порог. Темно. Разве что на кровати светлое пятно, а там… Сокол. Молочные кудри. Темный взгляд. И один только амулет из одежды. — Нравится тебе твой подарок, князь? Арджун так и застыл. В горле пересохло, в сердце вспыхнуло, между ног загорелись искры. От такого жара колени подтаяли, Арджун еле доковылял до кровати. Спешно вывернулся из кафтана, бросил шапку в ноги, сел. Вопросов не задавал — слова на языке стряли — только взглядом гладил. Всего хотелось — целовать, ласкать, трогать, но свобода кружила голову: даже просто сидеть рядом и смотреть, не скрывая желания, — роскошество. Арджун погладил по щеке, провел по мягкому кружеву кудрей, положил пальцы на затылок. Сокол подставлялся, но поводил плечами, будто мерз, а потом не выдержал: прижался губами, повалил на кровать, стал сдирать одежду. И тут же прильнул к телу горячей кожей. Все чувствовалось — и тяжесть его, и жгучий голод между ног, и взмокшая кожа на лопатках. Арджун водил ладонями, прижимал, прихватывал, а сам все пытался понять, чего Сокол хочет. Он то придавливал к кровати, почти обездвиживая, то гнул спину, подставляясь, будто хотел и так, и эдак, и не по разу. Мысли от этого терялись в тумане. Хотелось взять его, залюбить до стонов, показать, от чего отказывается. Но отдаться хотелось не меньше: почувствовать Соколиную силу, распластаться под ним, лететь на подставленных крыльях. Все еще в метаниях, Арджун провел ладонью ниже, вдоль позвоночника, по круглой пушистой ягодице — и задохнулся стоном: между половинками было горячо и скользко. Растянуто и расслабленно. Подготовлено. Для него. Подарок. Арджун зарычал в поцелуй и уложил Сокола на лопатки, как тогда, в самом первом бою. Только теперь Сокол лежал смирно, хватал ртом воздух и облизывал сухие губы, будто молил: «Возьми». Арджун растолкал коленом ноги, придавил телом. Как следует смазав себя, прижался и качнул бедрами. Сокол позволил. Почти не зажимался, только задерживал дыхание. Долгим неторопливым движением Арджун вошел до предела. От удовольствия аж потряхивало. Так близко разрядка была, что он замер, громко выдыхая. Выпрямился, чтобы полюбоваться. Запомнить. Как кудри разметались, как ресницы подрагивают, как щеки багрянцем горят. Как ноги широко расставлены, как член от масла блестит, как мышцы на животе каменеют. Арджун наклонился с поцелуем, а сам неглубоко затолкался. Сокол отвечал, подавался навстречу, цеплялся руками. Был жадным и жарким — таким, что никакой выдержки не хватало. У Сокола, видимо, тоже. Он потянулся к своему члену, но Арджун отбросил руку. Обхватил сам и задвигал кулаком в такт бедрам. Резко, глубоко, с размахом. Хватило ненадолго. Волна жара прокатилась по телу, стрельнула в пах, Арджун захрипел, а там и Сокол под ним забился, между пальцев брызнуло теплым. Арджун упал сверху, не в силах двинуться, и только дышал, ловя губами ответные выдохи. Сокол не прогонял, легонько сжимал внутри, будто ловя последние капли удовольствия. Наконец они улеглись рядом, обтерлись. Сокол устроился на плече, невесомо целуя ключицу. А потом прижался щекой, усмехнулся: — Негоже такой груди без Сокола… Арджун рассмеялся, чувствуя, как кудри щекочут шею. Не хотелось вставать. Не время еще. Сокол, похоже, так же думал. Полежал, помолчал, а потом прильнул с поцелуями. Ластился, к боку прижимался, ладонями грел. То соски поглаживал, то к члену спускался. До чего же пылкий. Арджун еще ни разу так быстро на второй заход не возгорался. Но вот же, тепло разлилось по телу, гуляло за настырными пальцами: по груди, вниз по животу, внутри по бедрам. Осмелев, пальцы скользнули в промежность — и стало совсем горячо. Арджун заурчал, раскрываясь. Сокол мучил, неспешно растягивал, любил — пальцами, а потом и ртом. Наигравшись, вздернул кверху задом, надавил на поясницу и так отжарил, что Арджун еле успевал за спинку кровати цепляться. Вот же хищная птица. Весь затылок поцелуями исклевал. Они еще поцеплялись за ночь, но утро все равно пришло. Закричало проклятыми петухами. — Ну, — спросил Арджун, поднимая с пола рубаху, — понравилось приключение перед свадьбой? Затем ведь пришел? Сокол тоже сел. — Не затем. — А зачем же? — Решил… раз уж бредить до конца жизни несбыточным, так пусть хоть однажды сбудется. Арджун взглянул ему в глаза и убедился — не врет. — Зачем женишься, ежели не любишь? — Сам же слышал… Царь говорит, и умница, и красавица, и приданое — сто сундуков золота. Такую грех не взять. — «Царь говорит»… А сам что думаешь? — Думаю… в чем разница — с ней несчастливым быть или с другой? Я царев племянник, одному мне не дадут остаться, а княжну я с детства знаю, только дружбу и потребует. Арджун подсел, осторожно взял за руку. — А если… а если бы я к тебе свататься пришел? — Чего? — нахмурился Сокол. — А что? Умный я? Конечно. Богатый? Да уж побогаче некоторых. Красавица? Ну если кто иначе скажет — по роже получит. Сокол схватил рубаху: — Шутки шутишь? Смешно тебе? Он собрался было в гневе удрать, но Арджун удержал, взял за плечо: — Да погоди ты, я же серьезно. Послушай. Если б можно было, захотел бы? Со мной быть? Не прячась? Сокол прикрыл глаза, будто раздумывая, а потом подался вперед, прильнул с поцелуем. Сказал в самые губы: — Вместе засыпать, вместе просыпаться, вместе в походы ходить, вместе за столом есть — чего больше-то желать? — Он покачал головой: — Только пустое это, против воли царя не пойти. — Только царь тебя заботит? А людская молва? — Что мне до молвы? Я не эхо, чтобы на каждый лай откликаться. Арджун подобрал с пола брошенный в страсти свиток. — Тогда смотри. — Что это? — Подарок мой. Царево дозволение к тебе свататься. Сокол забегал взглядом по золотой вязи, зашептал: — Да как же это… да откуда же… — Сам слышал, царь хочет меня прочнее к Любаве привязать, вот я и сказал: крепче тебя ему веревки не найти. — Он снял с запястья тяжелый серебряный браслет с цветками лотоса: — Ну? Наденешь? Сокол взглянул — отчаянно, решительно — и подставил руку. Ох и забилось сердце в груди, настоящий кичипуди отплясывало. Арджун закрепил серебряную ленту, притянул к губам запястье. Теплая жилка отбивала мелодию ему в такт. Сокол засмеялся, заблестел глазами-океанами, повалил на кровать и расцеловал. Все еще улыбаясь, снял с шеи крылатый амулет и нацепил на Арджуна. — Вот. Был ты Гепардом, князь, а теперь Соколом стал. Арджун обмер от ужаса: — Нет! Сокол опешил. — Ты чего… — Увидев, что Арджун уронил голову на ладони, сказал: — Это ж не к тому, чтобы ты от своей семьи отказался, а к тому, чтобы частью моей стал. Столько тревоги в голосе было, что Арджун остановил: — Разве может быть больше чести, чем крыльями твоими делиться? Нет, не в том дело. — Он вытер лицо, поднял тяжелый взгляд: — Я почему из Джагоррата ушел? Не хотел родную землю покидать: старшие братья сгинули, асуры головы подняли, ханы на границе совсем озверели. Мне бы остаться и помогать — но старая ведьма прокляла. Сказала уходить и не возвращаться, пока вместо Гепарда не назовут меня рыбой, змеей и птицей. Рыбой я стал, когда чудище ваше убил, змеей — когда швахского короля перехитрил, а птицей… Он погладил крылья на амулете. Сокол помолчал. — И что теперь? — Теперь… мне пора в путь. Домой. Спасать Джагоррат от врагов. — Он взял запястье, на котором блестел серебряный браслет. — Поедешь со мной? Сокол повернул руку, соединяя их ладони. — Соглядатаи говорят, швахцы снова зашевелились. А как весна пройдет, племена с набегами придут. Куда я Любаву брошу? Мое место здесь. Арджун кивнул. Все эти годы Джагоррат грезился любимым домом, а теперь, когда дверь в него открылась, оказалось, душа приросла к другому. Сокол сжал его пальцы. — А когда победишь своих асуров… Вернешься? Арджун застонал. Почему счастья и на минуту не дали? Ему ведь как старшему теперь еще и махараджей стать придется. Да за что же это! Эх, если бы только он третий глаз открыл… Как только подумал, голова закружилась, во лбу загорелось. Он зашипел от боли. Неужто третий глаз?.. Не может быть, он уж с год не упражняется — откуда? Арджун выпрямился, прислушиваясь к ощущениям. В затылке стучало и ныло, будто кто-то гвоздь забивал. Шум в висках нарастал, становился яснее, чище, и вдруг стал словом. Именем. «Арджун! Арджун!» Арджун вздрогнул и охнул. От знакомого голоса выступили слезы. — Шэрхан? Брат? — Живой! Живой! — взвыли и у него в голове, почти раскалывая череп. — Говорил же, что чувствую его, а ты не верила. Живой! Арджун счастливо рассмеялся. Открыл, значит, Шэрхан третий глаз. Вот ведь ушлый. Первой пришла досада, а дальше — облегчение. Ну, значит, Шэрхану и с асурами договариваться, и махараджей становиться, а Арджун теперь — свободная птица. В голове между тем тараторили: — Ох, брат, многое произошло, пока ты там по миру шатался. Слушай, будет рассказ. Только ты сразу скажи, есть там рядом кто, чтобы подхватил тебя, когда ты в обмороки падать будешь? Арджун оглянулся на Сокола, посмотрел в темно-зеленые глаза, полные удивления и надежды, и улыбнулся: — Есть.