Сладкий лукум

— Да будь все проклято! Никогда прежде мне не приходилось видеть отца в таком расположении духа, он беспорядочно размахивал руками, хватался за голову, беспокойно ходил взад-вперед, боясь остановиться хотя бы на секунду. Я молча наблюдал за ним, пока наконец тот не замирает на месте, устремляя на меня тяжелый взгляд из-под густых бровей. — Немыслимо! — в воздух взмывает указательный палец, сверкнув перстнем с крупным рубином, — За что, за что я это все заслужил?! Султан закрывает лицо ладонями, а затем переворачивает стол, на котором громоздились дорогие вазы. Раздается грохот, и отец исходит на крик, зарываясь пальцами в седые волосы. — Что же нам делать?! Что же делать… Не переставая причитать, он падает на кресло, ножки которого едва не ломаются под натиском тучного тела. — Отец… — я открываю было рот, но Султан одним только пронизывающим взглядом заставляет замолчать. — Чем, Мехмед, чем я заслужил такое, скажи? — скупая слеза течет по морщинистой щеке и исчезает в густой бороде, закрывающей половину лица, — Как, как мне сказать драгоценному гостю о такой ужасной, немыслимой новости? «Мехмед». Я поворачиваю голову в сторону, отчетливо слыша голос рядом с собой, умом понимая, что со мной говорит не материальное, но вполне существующее нечто. — …Аида мертва, ее убийца на свободе… Обрывки фраз доносятся до моих ушей, пока я сосредоточен на внутреннем монологе. «Ты ведь знаешь, к чему клонит старик, Мехмед, — невидимый змей-искуситель обвивается вокруг тонкой шеи, языком дотрагивается до ушной раковины, — сейчас он скажет, что настали трудные времена, и с передачей престола могут возникнуть проблемы». Не в силах побороть наваждение, я не стремлюсь прогнать голос и внимаю каждому его слову, пока рот Султана молча открывается в такт сердцебиения. «Он скажет — Мехмед, давай передвинем церемонию на неделю, на две, на три… А потом, в его поседевшей от долгих раздумий голове, созреет мысль о том, что ты еще слишком молод, чтобы брать на себя борозды правления». Я чувствую, как от злости начинает пульсировать височная артерия, лицо краснеет, и мне приходится расстегнуть верхнюю пуговицу, чтобы хоть немного облегчить дыхание. «Мы находимся на грани войны, Мехмед, а у престола великовозрастный нытик, что плачется в жилетку младшему сыну. Это ли не отвратительно? Время пришло». Я прочищаю горло и закрываю глаза. Лекарь говорил, что мне никогда не достичь полного исцеления, только болезнь ли это или божий дар? — Боюсь, Мехмед, нам придется перенести церемонию, вот-вот приедут гости из Византии, нужно отдать им почившее тело юной Аиды, — на одном выдохе говорит отец и встает с кресла, не давая мне опомниться, — мне нужно готовить речь, прости, сынок. — Ты не можешь! — не своим голосом кричу я и подрываюсь с места, — Ты не можешь просто так взять и отменить все! Мы молча смотрим друг на друга, и мгновение кажется вечностью, пока тишину не нарушает тихий голос отца, слова которого повергают меня в шок. — Могу. Это указ Султана. Ярость поглощает меня от кончиков пальцев и медленно течет по венам прямо в сердце, вызывая щемящее чувство в груди. Чувство того, что я достоин большего. — Не посмеешь. Не имеешь права! — от негодования мой голос срывается, и мне удается выдавить из себя лишь набор звуков, который никак не способен повлиять на человека, что произвел меня на свет и лишил всего, к чему я стремился все эти годы. — Разговор окончен. Султан Мурад смотрит на меня преисполненным мудростью взглядом, а я едва могу устоять на месте, сжимая руки в кулаки до побеления в костяшках пальцев. Когда отец разворачивается ко мне спиной, я выпаливаю то, что зловонной жижей сочилось по моим сосудам последние несколько лет, отравляя и без того нездоровый разум. — Также было и с матерью, да, отец? Султан замирает, а затем медленно поворачивает голову в мою сторону, ожидая продолжения фразы. — Ты спал с простолюдинкой, даже не скрывая этого от своих жен, а когда зачал меня — испугался. Испугался ответственности? Привязанности? Своей же глупости? Почему за твои ошибки должны расплачиваться другие люди? — я снова срываюсь на крик, по моим щекам начинают течь слезы, — Почему она была изгнана с позором сразу после моего рождения? Почему она умирала от своей болезни в нищете, пока ты нежился на шелковых простынях с очередной служанкой, пока я мирно спал в своей кроватке? — Мехмед… — Султан Мурад хочет что-то сказать, но теперь настала моя очередь говорить. — Все, что ты делал, отец, все только ради себя и своей трусости! — мои зубы скрипят от злости, я делаю несколько шагов к нему навстречу, — И не говори мне, что твои драгоценные сынки, рожденные в официальном браке были менее любимы, чем я. К ним у тебя были настоящие отцовские чувства, тогда как передо мной разыгрывался лицемерный спектакль длиною в жизнь. — Я это все делал для твоего же блага, Мехмед. Как ты не поймешь?! — отец держится за голову, из его глаз прыснули слезы, — Я совершил много ошибок. Ты прав, по моей глупости я потерял твою мать. Но тебя терять не намерен. Ты вспыльчив, импульсивен и пока не готов руководить целым государством. Намечается война с Византией, и если я не… — Нам нужна эта война! — я вынимаю меч из ножен и провожу им в воздухе, демонстрируя отполированную до блеска сталь, — Знаешь, как я назвал его? Убийца королей. Зрачки Султана расширяются от страха, и он хватается за сердце, пальцами оттягивая от своего тела исшитый золотом кафтан. На улице раздается громкая музыка, и я ловлю себя на мысли, что прекрасно знал, чем закончится этот диалог еще задолго до его начала. — Этот…меч… — Султан в ужасе смотрит на мое лицо, а затем переводит взгляд на острие, в котором отражается его помутневшие от слез глаза, — Мехмед, что же ты натворил… Я молча приставляю лезвию к стариковской шее, обвожу им кадык и останавливаюсь у яремной ямки, слегка нажимая на дряхлую, потрепанную временем кожу. — Я — результат твоего воспитания, отец. Не больше. Не меньше. — Я цежу это сквозь зубы, и капельки слюны падают на пол, всевластие переполняет и возбуждает меня, — Ох, уж эти бесконечные распри… Выждав минуту и выдавливая из себя улыбку, больше походящую на оскал, я убираю меч в ножны и задумчиво стучу указательным пальцем по заостренному подбородку. — Хотя… Я уже начинаю сомневаться в твоем отцовстве. Тебе проще спрятаться от проблем, чем решать их. Проще закрыть глаза, чем принять суровую правду. Скажи, отец, знал ли ты, что недовольство народа росло с каждым годом твоего правления? Может, все было не так идеально, как думаешь? — Как… Что… — Лицо старика искажает злоба, он срывает с головы тюрбан и кидает его на пол, — Позор! Позор мне, что воспитал такого сына. Позор тебе, что так… — Султан, у Вас все в порядке?.. Не переставая дрожать, отец оборачивается на тихий голос за спиной, раздающийся за приоткрытой дверью, но обращение адресовано не к нему — ко мне. — Уберите его. В темницу. Сейчас же, — небрежно машу рукой, и бывшего Султана берут под руки два детины с алебардами наперевес, — Потом решим, что с ним делать. Очень жалко будет казнить папашу. — Тебя ждет только смерть, Мехмед! Моя стража, мои подданные… — отца волокут по пустому коридору, пока тот пытается зацепиться ногтями за каменные колонны и машет ногами так сильно, что с его ног слетают сапоги, — Не бывать… На его голову натягивают грязный льняной мешок, и я молча смотрю ему вслед с легкой ухмылкой на губах, пока его крики не перестают быть слышны. Мне хочется танцевать. Покружившись на месте, медленно иду на свой балкон и сажусь в широкое кресло, неспеша наливаю бокал красного вина. Взглядом обвожу свои владения и смотрю, как по саду хаотично бродят торговцы и прислуга, как накрывают столы для церемонии, не подозревая о том, что их всех ждет. И, дождавшись, когда солнце скроется за горизонтом, вынимаю меч из ножен и поднимаю его кверху. Похожий жест мне видится с разных концов сада, и охранники медленно идут врассыпную, занимая ранее обговоренные позиции. «Верные люди Султана, которых легко купить мешком гремящих золотых монет… Когда-нибудь они предадут и тебя за деньги, Мехмед, — змей-искуситель томно кладет голову на плечо и лениво зевает, оголяя клыки, — Сожрут с потрохами». — Это было бы так, но держать близко к сердцу продажных людей я не намерен, — отвечаю сам себе я так громко, как хочу, не волнуясь, услышит ли меня кто-нибудь или нет, — Нас связывает жажда сражений, жажда крови, новых земель… Как же глупо сидеть на месте и ждать, что прогресс соизволит изучить сам себя без малейших прилагаемых усилий. Я осушаю бокал до дна и встаю с кресла, небрежно вытираю рукавом уголки губ и беру тюрбан со стола. Мне нужно завершить еще одно маленькое дельце. *** Ноги сами ведут меня по узким коридорам к Лале. Расстегнутый кафтан развивается подобно плащу, а меч задорно побрякивает в ножнах, в нетерпении ожидая своего применения. Раздается громкий залп, и мимо меня с громкими воплями проносится с десяток женщин, ошарашенно озираясь по сторонам, врезаясь в стены, падая и снова поднимаясь, как слепые, только что родившиеся котята. Одна из них роняет корзину со свежими фруктами, и несколько яблок катятся к моим ногам, когда остальные становятся жертвой обезумевшей толпы. «Началось». Звуков сражения не слышно, а это значит, что это был первый выстрел в сторону византийских выродков. За ним последуют еще. Нужно найти Лале. Я ускоряю шаг, уже не на шутку напугавшись за девушку. «Если она пострадает, простишь ли ты себе это, Мехмед?» От волнения я прикусываю фалангу указательного пальца и кручусь на месте, пытаясь разобраться в происходящем вокруг хаосе. В одночасье все плывет перед глазами. Длинные, серые силуэты людей окружают со всех сторон, вызывая у меня неконтролируемый приступ паники. — Ты принес нам смерть, Мехмед, — скандируют призраки и широко открывают рты, хватаясь пальцами за внутренние поверхности щек. Секунда — и они выворачивают себя наизнанку, оголяя окровавленные, сгнившие черепа. От страха я кричу и продолжаю крутиться на одном месте, не видя перед собой ничего кроме серой, смердящей массы. Из череды рефлексивных действий меня вытягивают знакомые длинные рыжие волосы и болотного цвета льняная рубаха. Я подрываюсь с места к спасительному ориентиру, стремясь оставить позади кошмарные силуэты. Я перевожу дыхание только в саду, а когда слышу знакомый голос, нахожу в себе силы сделать еще несколько шагов навстречу. — Лале, — на одном выдохе говорю я и бросаюсь к девушке, тогда как мне дорогу тут же преграждает Аслан. — Уходи! — кричит он, закрывая ее своим телом, — Я все ей рассказал, она все знает. Даже не надейся к ней приближаться, ублюдок. На секунду я замираю и поднимаю голову кверху. Дождь. На улице начинается дождь. — Вот как, — на моем лице появляется улыбка, и я опускаю на парня свой взгляд, полный презрения, — а рассказал, какова на вкус моя обувь? Предугадывая дальнейшее развитие событий, я достаю меч из ножен прежде, чем Аслан попадает лезвием в мое плечо. Лале вскрикивает и закрывает лицо руками, боясь пошевелиться. — Тебе не жить, Мехмед! Дождь усиливается, а наши мечи ударяются друг о друга, с противным скрежетом скользя по металлической глади книзу. — Это мы еще посмотрим, — всем своим весом я наклоняюсь вперед, и левая нога парня, на которой он держал свой вес, скользит по сырой земле в противоположную сторону, — Разве так благодарят своего спасителя? Ты же жив. — Да, а ты скоро будешь — нет, — Аслан крепко держится за рукоятку меча, а затем резко сгибает ноги в коленях. Не ожидая такого маневра, я подскальзываюсь и падаю на живот прямо в липкую грязь, крепко приложившись щекой о лежащий на земле камень. — Несомненно, бойцовского мастерства в тебе много, но и я не лыком шит, Мехмед. Острие меча жужжит в миллиметре от моего уха, и в последний момент я успеваю перевернуться на спину, избегая смертельного удара. — Меньше болтай — больше делай. Носком ботинка я с силой бью по его коленной чашечке, и Аслан падает рядом со мной, испустив стон, наполненный болью. — Я убью тебя, убью! — кричит он словно разъяренный зверь и бросается на меня с голыми руками, то ли от шока, то ли от самонадеянности, бросив свое оружие. Повалившись на меня всем телом, здоровой ногой отталкивает меч подальше и цепляется мертвой хваткой за шею, передавливая сонные артерии. На мгновение мне кажется, что я начинаю терять сознание. Капли дождя убаюкивают, а земля такая теплая, мягкая… «Мехмед!» — Живучий ты сукин сын, когда же ты уже сдохнешь! — парень кричит и сжимает руки сильнее, тогда как мой взгляд ловит на себе взгляд Лале. Ее глаза такие красивые… — Лал…е…ты моя… — хриплю я и выдавливаю из себя улыбку, — Лла…ле… Пальцами я нащупываю тот самый камень, на котором минутой ранее была моя кровь. Раздается пушечный выстрел, и этого становится достаточно, чтобы Аслан ослабил хватку от неожиданности. Я делаю выпад рукой и обрушиваю удар прямо в его висок. Парень издает сдавленный стон и скатывается с меня, прикрывая руками голову. Лале вскрикивает и оглядывается по сторонам, не зная, куда ей податься. — Милая… — я медленно встаю с рыхлой земли, и каждая моя мышца начинает отчаянно ныть от боли, — Иди же ко мне, Лале… Девушка в ужасе машет головой из стороны в сторону, а я не могу оторвать глаз от ее хрупкой талии, кукольного личика, сладких губ… — Мы в опасности, Лале, Византия напала, и только я смогу тебя защитить, — мой голос становится таким низким, что я сам с трудом его узнаю, — пошли со мной… Я делаю шаг ей навстречу и протягиваю руку вперед. Мокрые пряди волос падают на лицо, но это не мешает насладиться красотой юной девушки. Раздается громкий взрыв, и Лале снова вскрикивает, закрывая ладонями уши. Земля под ногами начинает дрожать, вот-вот готовая разверзнуться на две половины. — Лале, прошу, мы начнем все сначала… — я с надеждой заглядываю ей в глаза, улавливая в ее взгляде послушание и покорность, — ты ведь только оттягиваешь момент. Оттягиваешь момент нового будущего. Нашего будущего. Девушка завороженно смотрит на меня, но, когда я делаю еще один шаг ей навстречу, хватается за подол платья и бежит в обратную сторону, прикрываемая завесой ледяного дождя и дыма от пушечного пороха. — Лале! Остановись сейчас же! — я срываюсь на крик и, игнорируя боль, бегу за ней, позабыв обо всем на свете, — Лале! Девушка бежит вглубь сада, а ее силуэт то и дело петляет среди зеленого лабиринта, скрывается в темных закоулках, а затем появляется в совершенно противоположном месте. — Стой, глупая! Там смерть! Смерть! — я кричу так громко, насколько позволяют мои легкие, из разбитой губы сочится кровь, и мне приходится бежать быстрее, чтобы не позволить случиться самому страшному. Лужи под ногами затрудняют передвижение, но я не готов упустить Лале снова. Только не сейчас. Собрав волю в кулак, я перепрыгиваю очередное препятствие и успеваю ухватиться за предплечье девушки прежде, чем она скроется за очередным поворотом, но тут же упускаю ее, падая наземь. — Нет! Нет же! Вернись! — я тяну руку в ее сторону, крепко сжимая в ладони браслет, который соскочил с ее тонкого запястья, — Лале… За пределами сада раздаются крики, снова раздается жуткий грохот, от которого закладывает уши и начинает жутко болеть голова. — Лале! — зову я девушку по имени и ползу в ее сторону, — Постой! Постой же… Я замираю на месте, словно в замедленной съемке подкашиваются белые, вычурные колонны, крыша беседки коренится, а прямо в центре… — Лале! Лале, беги оттуда! — я подрываюсь с места, грязь летит во все стороны из-под сапог, но это сейчас волнует меня меньше всего, — Прошу, уходи! Девушка в оцепенении прижимает к своей груди невесть откуда взявшийся холст, и я тут же замечаю взглядом рядом стоящий мольберт. Она рисовала тут, пока это все не началось… Но не успеваю я закончить свою мысль, как хрупкая конструкция рушится, погребая под собой Лале. Мою Лале. Издав нечеловеческий вопль, я бегу к тому, что осталось от беседки, голыми руками разгребая завал, но моих сил все еще недостаточно, чтобы вызволить ее оттуда. — СТРАЖА! Я кричу так громко, что очередной пушечный залп теряется среди моих воплей о помощи. — СТРАЖА! Мои руки изранены, но я продолжаю отбрасывать в сторону остатки колонн, а когда подоспевают стражники — я уже почти выбиваюсь из сил. — Лале, — я закрываю лицо руками, принимая неизбежное. Мои плечи содрогаются в немом плаче, пока холодный дождь вторит моему горю, которое и сотворил я сам. — Господин… Нехотя я перевожу свой взгляд на стражника, и мое лицо бледнеет, когда я смотрю туда, куда он указывал пальцем. Не было следа ни Лале, ни ее украшений, ни платья, лишь только холст, вдоль и поперек исчерченный ногтями… — …изнутри? — я хватаю холст, и кровь в моих жилах стынет от ужаса. На него с меня смотрит Лале, в том же платье, с растрепанными, мокрыми волосами, а на ее руке виднеется след от браслета, который сейчас лежит в моем кармане…