Кровавый плащ с лисьим подбоем.

Фрау Леффель, как и полагается хорошей экономке, постоянно пребывала в деятельном движении. Содержать дома, в коих они останавливались, в приличествующем порядке было непросто, хотя от нее никогда не просили особой рачительности. В сущности готовить приходилось лишь для Фукса, так как остальных не волновало количество и качество еды в холодильнике. Следить за свежестью рубашек и собственно обстирывать в основном тоже требовалось одного лиса. Рейнеке был щёголем, однако гардероб его ломился от одежды ещё и ввиду того, что он имел привычку разбрасываться ею в буквальном смысле. Перекидываясь в зверя, Фукс не удосуживался вернуться потом за сброшенными вместе с человеческой личиной тряпками. Хозяин в этом отношении был гораздо скромнее. Предпочитал темные цвета, удобный крой, простые вещи, соблюдая практически военную аккуратность и неприхотливость во внешней репрезентации. Что до Генриха, так тот и вовсе носил бы одно и то же годами, пока ткань не начнет истлевать, если бы фрау Лёффель ему позволила. Неряшливость делала его более устрашающим нежели обычно, и посторонние начинали инстинктивно шарахаться от него на улицах. Бытовых забот по обслуживанию трех сверхъестественных существ было много в смысле поддержания элементарной чистоты. Не будь фрау Лёффель, они бы непременно превращали каждое жилище в типичное логово сказочных чудовищ. Равнодушные, в силу своих особенностей, к скучным приземленным хлопотам навроде уборки, они если и замечали где пыль или паутину, то спокойно игнорировали их. Так что экономка неустанно наводила лоск в комнатах, всегда обставленных со вкусом и декорированных множеством предметов, требующих ухода. При ней вещи всегда лежали на своих местах, Рейнеке не забывал плотно поесть хотя бы раз в сутки, Генрих походил на относительно живого человека, а обожаемый Хозяин мог пребывать в достойных условиях и не удручаться суетными мелочами. Она любила Зюсса сильно и безоговорочно, как только может смертный преклоняться перед недосягаемым идолом, обернись тот вдруг плотью и кровью. Однажды для молодой впечатлительной женщины, волею трагических обстоятельств лишившейся в одночасье крова и семьи, встреча со сверхсуществом стала откровением. Не видя себе иного будущего, с храбростью, граничившей с безумием, она увязалась за ним, хоть никто не призывал её и уж тем более не планировал нанимать на работу. Но след, оставленный волей Хозяина в уязвимой на тот момент психике, был неизгладим. Рискуя, можно сказать, жизнью, она внаглую набивалась к монстру в услужение. Вопреки протестам Генриха и молчаливому, но подчёркнутому скептицизму Рейнеке, Зюсс разрешил ей остаться.То ли посчитав потенциально полезной, то ли прочитав в упрямой душе решимость покончить с собой, ежели в конечном итоге ей укажут на дверь. Не ясно почему, но он снизошел до отчаянной смертной. Тогда ей было всего двадцать с небольшим, теперь - шестьдесят с лишним. И за сорок лет она прошла от страстного обожания, замешанного на трепете перед мистическим превосходством, до степенной материнской сердечной привязанности. Детей у неё так и не родилось: она понимала, что беременность будет означать немедленное отстранение от Хозяина, и принесла своей одержимости и эту жертву. Объектом её заботы навсегда стала странная загадочная троица, затевавшая переезд всякий раз, когда соседи начинали с подозрением коситься на их крыльцо. Или когда Хозяину наскучивала совсем уж уединенная глушь, где до ближайшего соседа добрая сотня километров. За годы служения фрау Лёффель совсем привыкла даже к их исключительным способностям, научившись воспринимать те как должное и видеть за сверхъестественным что-то человеческое. С чем никак не удавалось примириться так это с тем, что они выглядели точно так же, как в день первой встречи, а вот она иссохла, поблекла и ослабела. Морщины и неумолимое одряхление угнетали её не только как некогда привлекательную эффектную женщину, но главным образом потому, что старение приближало неизбежное расставание. К собственной смертности фрау Лёффель, узревшая бессмертие, не могла относиться без сожаления. Напевая под нос, экономка методично протирала корешки книг в кабинете. Накануне она не успела навести лоск на библиотеку прежнего владельца и торопилась исправить свое упущение. Забывшись в монотонности работы, она увлеклась пришедшей на память песенкой настолько, что начала пританцовывать с тряпкой в руках. Во время очередного в меру резвого, по-старушечьи осторожного па, она заметила краешком глаза Хозяина. Несмотря на внушительный рост и телосложение, тот передвигался как подобает хищникам, бесшумно и стремительно. Прежде его манера внезапно вырастать рядом из-под земли заставляла её испуганно вскрикивать и ронять вещи. Похоже он этим от души забавлялся, любезно извиняясь всякий раз и позднее опять заставая экономку врасплох. Господин Фукс никогда себе не позволял подобных шуточек, хоть мог быть столь же проворным. Возможно потому, что фрау Лёффель однажды случайно наступила ему на один из хвостов, сделав его наперёд более осторожным. - Господин Зюсс, - нисколько не смущенная, выдохнула экономка, принимая почтительную услужливую позу, - вы уже поднялись. Каждый в доме кроме месяца и дня недели всегда подмечал в календарях предположительное время восхода и заката, ибо главным образом от небесного светила, а не от часов зависел распорядок дня. - Что-то разбудило меня, - теплая улыбка, рожденная видом счастливой и довольной жизнью фрау Лёффель, соскользнула с его губ. Определённо это было нечто новенькое. Он бывало приходил в себя до того, как солнце скроется за горизонтом, но не настолько рано. То, что оно ещё слишком высоко, Зюсс определял по нудной головной боли, неотступно преследовавшей его всю светлую часть суток, случись ему бодрствовать, и утихающей постепенно ближе к ночи. Одно из проявлений инстинкта самосохранения его вида. Организм так напоминал об опасности получить серьезные повреждения или ещё чего похуже. - Очередной кошмар? - обеспокоилась фрау Лёффель. - Я не запомнил, - с беспомощной растерянностью пожал плечами господин Зюсс. Едва липкие узы мертвецкого сна ослабевали, отпуская его на свободу от приходивших видений, оставалось лишь ощущение. Ничего конкретного - ни образа, ни цвета, ни звука - одно горькое послевкусие. Иногда оставалась тревога, иногда злость, какая-то тоскливая тяжесть. Сколько бы умственных усилий Зюсс не прилагал в попытках восстановить увиденное во сне, он натыкался на глухую стену. - Я даже не знаю, кошмар ли это был, - добавил Хозяин с преувеличенно легкомысленной улыбкой, подойдя к стеллажу изучить коллекцию изданий. - Знаете, в этом я на стороне господина Фукса, - убежденно заявила фрау Лёффель, - если ваш мозг защищает вас от чего-то, то значит оно и к лучшему для вас. - Сколько у меня защитников, - хмыкнул Зюсс, - заслуживаю ли я? Рот женщины приоткрылся в подобострастном желании в тысячный раз изложить Хозяину, чего он достоин. Однако она ничего не сказала, мудро рассудив, что за долгие годы кого угодно можно утомить восторгами и хвалою. К тому же крамольная мысль, скользнувшая по задворкам сознания фрау Лёффель, полноправной участницы заговора, как и прочие в доме, отвлекла её. Без труда читавший экономку Зюсс уловил мысль, но ему она показалась неразборчивой, скомканой. Фрау Лёффель всегда думала очень громко, отчетливо, никогда не таилась, впрочем он не был уверен, что смертные в принципе имели эффективные психологические блоки против вторжения извне. Но иногда подозрительные шумы заглушали раздумья собеседника, не на шутку озадачивая Зюсса. Всякий раз он говорил себе непременно обдумать, отчего так вышло, и всякий раз забывал. Секунды или минуты выпадали из течения его осознанного существования, и ему и в голову не приходило, что кто-то крадёт их прямо у него из-под носа. - Вы что-то сказали? - нахмурившись, переспросил Хозяин. - Я спросила, не желаете ли вы чего-нибудь? - невинно моргнула фрау Лёффель, и среди сиюминутных дум у неё не было ничего кроме последних дел из списка таковых на сегодня. - Желаю убить время, - списав заминку на свойственную ранним подъемам рассеянность, сказал Зюсс. - Где она, фрау Лёффель? Я не нашел её у себя в комнате. - О, - встрепенулась экономка, - вы в настроении? Он укоризненно, с наигранной строгостью, взглянул на нее. - Я забыла отнести её к вам, нужно было столько всего приготовить. Я просто запамятовала, - затараторила оправдания экономка, срываясь с места. - Прошу прощения, я сию минуту… Вскоре фрау Лёффель вернулась обратно в кабинет, торжественно и бережно неся скрипичный футляр. - Вот, - запыхавшись от спешки, выдохнула она, водружая тот на стол, - в целости и сохранности. В отличие от других вещей хозяйская скрипка путешествовала самым первым классом: на коленях у экономки, берегущей её пуще глаза. - Спасибо, фрау Лёффель, - поблагодарил Зюсс, водрузив руку на уже слегка потертую кое-где кожу. Весь вид его сигнализировал о намерении остаться наедине с инструментом. - Я, пожалуй, закончу уборку позже, - повинуясь невысказанному приказу, указала она на книжный шкаф. - Хорошо, а пока лучше переведите дух, моя дорогая. Выпроводив экономку, Зюсс открыл футляр и любовно извлек несколько месяцев томившуюся в ожидании скрипку. Все было недосуг, особенно в суетливую пору смены дислокации. Долгое время он не подозревал, что владеет каким-то особым музыкальным навыком, пока однажды не услышал в маленьком кабачке скрипача, исполнявшего слезливую романтичную сонату. Зюсс тогда, не устояв перед соблазном, заглянул в прокуренный зал послушать, с удивлением обнаружив в процессе, что сам отлично знает произведение. Причем не просто слышал когда-то, а помнит наизусть: ноты всплывали одна за другой из глубин памяти, предвосхищая звук. И остановиться, свернуть с пути заставила Зюсса вовсе не сентиментальность, а раздражение. Нетрезвый скрипач фальшивил, не критично для непредвзятого обывательского слуха, но довольно преступно лично для него. Сочтя неуважительным халтурное отношение к исполнению, в ту ночь Зюсс по-своему проучил музыканта, прихватив с собой ещё и его видавший виды инструмент. Рейнеке тогда с ним не было и потому тот немало удивился, когда друг пришел с охоты со скрипкой под мышкой. На вопрос, зачем ему такой трофей, он ответил встречным вопросом: - Я когда-нибудь раньше играл на скрипке? Зюссу показалось: на мгновение Рейнеке растерялся, не сразу найдясь с ответом. - Не знаю, - пожал он в конце концов плечами, - ты же помнишь, мы не были знакомы при жизни. Подвох заключался в том, что он мало что способен был наскрести по сусекам памяти относительно прошлого человеческого существования и вообще жизни до встречи с демоническим лисом оборотнем. Лишь разрозненные обрывки и неясные образы. Самым четким из коих был собственно Рейнеке, чье бледное озабоченное лицо, нависшее над ним подобно полной луне в кромешной ночи, ознаменовало начало нового, текущего отрезка его истории. Менее ярко и отчетливо запечатлелся тот, кто непосредственно обратил его. Его Отец-во-крови, его Создатель, как тот сам требовал величать себя. Зюсс помнил угловатый силуэт и отдельные, отпечатавшиеся на подкорке детали: запах подвальной затхлости и адской серной вони, огромные вычурные перстни, унизывающие костистые пальцы с длинными синеватыми неопрятными ногтями, всклокоченную копну пепельных волос и нездоровый блеск глаз законченного фанатика. Он не помнил, как судьба свела их, из какой смертной доли безумный монстр выдернул его и чем руководствовался в выборе. Всякий раз когда Зюсс обращался мыслями к фигуре отца, в груди начинала скапливаться жгучая давящая ярость, сердце переполняла ненависть, а руки сами собой сжимались в кулаки. Рейнеке предполагал, что Создатель скверно с ним обращался. Со слов лиса, тот обнаружил Зюсса в жалком и устрашающем состоянии: в кандалах и лохмотьях, грязного, измученного, до крайности истощенного. Будто он чудом вырвался из длительного мучительного плена. Доверяя свидетельству единственного очевидца и затаенной в недрах души злости, Зюсс вынужден был признать, что отец действительно длительное время истязал его по неизвестной причине. Или известной, но сгинувшей в безмолвной трясине амнезии, какая вполне могла быть следствием перенесенных в заточении страданий. Счастье и несусветная удача, что именно Рейнеке нашёл его. Окажись лис обыкновенным смертным, полуобезумевший от голода Зюсс просто растерзал бы сердобольного незнакомца, протянувшего руку помощи. Остался бы он тогда вновь в уязвимом одиночестве и, может статься, снова оказался в лапах сумасшедшего отца-садиста. Будучи таким же особенным, лис сумел обуздать буйство раненого хищника, привести его в чувство и помог как можно скорее покинуть проклятый ненавистный город. Старинную мрачную столицу они теперь обходили в скитаниях своих за версту, на случай если Создатель все ещё жаждет вернуть непослушного сына. Впрочем Зюсс никогда не терзался страхом преследования: некое шестое чувство подсказывало, что старый кровосос никуда не высунет носа из обжитого логова и достаточно просто держаться подальше от его владений. Ничего более Зюсс о себе не помнил, даже имени, и тем более, кем был в, так сказать, смертном воплощении. Он пробовал порой напрячься и докопаться до собственной сути, но каждый сеанс самокопания заканчивался разочарованием. Между ним нынешним и прошлым высилась стена, ни обойти, ни перепрыгнуть, ни подкопаться. Однако если приложить к надежной кладке ухо, можно было расслышать смутные отголоски происходящего по ту сторону, будто из-под толщи воды: голоса, грохот, треск, барабаны, крики… Или обрести частичку себя настоящего совершенно случайно, вот как со скрипкой. - Мне кажется, я умею, - решительно заявил тогда Зюсс, взмахнув смычком и сыграв отрывок из той самой сонаты, оскверненной дилетантом. Сыграл как нужно, с правильными акцентами, в правильном темпе, восстановив тем самым справедливость и принеся покойному композитору извинения. Лис завороженно внимал, даже с каким-то напряжением. - Видно ты зарабатывал этим на жизнь, не иначе, - только и сказал он после. - Думаешь? - Ну едва ли обычный человек способен так играть. У тебя талант. - Говоришь, будто разбираешься, - скептически фыркнул Зюсс. - У моей семьи было несколько музыкальных магазинов, - машинально брякнул уязвленный недоверием Рейнеке. - Ты никогда не упоминал об этом. Как впрочем о своем прошлом в принципе. Если на воспоминаниях Зюсса лежала печать забвения, то свои лис опечатал таковым намеренно. Он не желал возвращаться к прожитым “человеческим”, как он их называл, годам. “Я честно доиграл свою роль в истории человечества и точка, будет с меня,”- с плохо скрываемым высокомерием иногда заявлял он, решительно отказываясь делиться сокровенным. В некотором смысле это было даже удобно. Они оба оказывались в равных условиях, всецело посвятив себя устройству и наслаждению новой жизнью без оглядки на еще неизвестно чем отягощенное былое. И наверное именно опасения нарушить этот чудесный баланс вынудили Рейнеке, едва Зюсс отправился спать, вернуть многострадальную скрипку законному владельцу. Однако спустя какое-то время друг все равно захотел заиметь личную. Ему понравились ощущения, пробуждающиеся во время упражнений со смычком. Покой и отрешенность, чувственность извлекаемых из куска дерева звуков и, особенно, абсолютный контроль над происходящим. Лишь он - причина звучания, лишь он решает, что и как будет звучать. Рейнеке любил и ненавидел исполнительскую манеру Зюсса. Нетерпимо фыркая, он звал друга “адским” скрипачом, утверждая будто его техника противоестественно совершенна и невыносимо прекрасна. Мол, музыкальные эксперименты могут обеспокоить окружающих и привлечь лишнее внимание. Очень долго он под всяческими предлогами отнекивался от покупки скрипки. Пока однажды Зюсс не припер его к стенке заявлением, что в противном случае самолично отправится глубокой ночью воровать инструмент в ближайший магазин. В те времена он ещё просыпался довольно поздно и сильно был ограничен режимом сна и бодрствования. Лису пришлось уступить и достать другу злополучную скрипку. Хотя на самом деле Рейнеке нравилось слушать Зюсса, неспроста же он всегда оказывался рядом, едва тот брал инструмент в руки. Как-то во время музицирования скрипке начала вторить виолончель. Сбитый с толку Зюсс не сразу сообразил, где источник звука и что слышит таковой лишь он в своей голове. Оказалось, задремавший рядом лис во сне начал бессознательно ему подыгрывать. Так Зюсс узнал, что треххвостый хитрец владеет виолончелью. Правда довольно посредственно. Возвращаясь с матерью из магазина, Мирка настолько увлеклась собственными мыслями и фантазиями, что совсем перестала замечать реальный мир вокруг. Выпустив материнскую руку, она пустилась вдогонку за влекомым по брусчатке порывом ветра желто-красным листочком, показавшимся ей особенно красивым. В воображении своем девочка видела его живой бабочкой, перепутавшей времена года и не успевшей улететь в теплые страны. Куда деваются бабочки с наступлением холодов на самом деле, она не знала. Преследуя лист, Мирка свернула с безопасной пешеходной дорожки на проезжую часть, выскочив прямо наперерез такси. К счастью на узкой улочке машина двигалась медленно и уже тормозила, но водитель от неожиданности ударил по клаксону, заглушив рассерженным сигналом перепуганный окрик зазевавшейся матери. Шарахнувшись от громкого звука, девочка отступила обратно на тротуар, в следующий миг попав под шквал родительского негодования. Её мама имела скверную привычку от испуга за ребёнка резко переходить в стадию излишне эмоционального недовольства. - Ты, что, с ума сошла! Я же сто раз говорила, не выходи на дорогу! - Ругалась она на дочь, несколько раз для профилактики встряхнув насупившуюся и помрачневшую Мирку за плечо. Она не плакала почти никогда, только резко замыкалась в себе и скукоживалась в неприступный комок, притворяясь ежом. - А если бы тебя сбили, а? Если бы дядя не успел затормозить? Ты понимаешь, что тогда случилось бы? Ты меня слышишь, негодница? - Наседала на нее мать, желая добиться ответа и нагнать побольше страха на будущее. - Прошу прощения, все в порядке? - Вежливое вмешательство извне остановило поток её риторических вопросов. Злосчастное такси с недовольным, едва не поседевшим водителем успело уехать, высадив доставленного по адресу пассажира. Хорошо одетый мужчина весьма приятной наружности взволнованно хмурил брови, разглядывая чудом не пострадавшего ребёнка. Женщина немедленно распрямилась, инстинктивно убрав за ухо выбившуюся прядь волос и расплывшись в растерянной, но всё же чуточку кокетливой улыбке. - Ой, да, - испытывая некоторый стыд за то, что кто-то стал свидетелем её вероятно не очень педагогичной несдержанности, пробормотала она, приобняв и прижав к себе Мирку, - слава Богу, обошлось. Ни на секунду нельзя отвлечься. - Пожаловалась она в стремлении оправдаться перед в общем-то и без того извинительно улыбающимся незнакомцем. - Это очень хорошо, - одобрительно кивнул он и, наклонившись к разглядывающей его во все глаза Мирке, доброжелательно посоветовал: - Тебе нужно быть осторожнее, малышка. - Да, она будет, - заверила мама девочки. - Доброго дня, - пожелал тот и, обойдя их, направился прямиком к калитке дома пана Грабовски, напротив которого и имел место весь этот неприятный инцидент. - Прошу прощения, - спохватилась женщина, - это вы вчера въехали? Мы ваши соседи, живем напротив. Остановившись, мужчина утомленно закатил было глаза, но, как говорится, лучше слегка удовлетворить добрососедское любопытство, чем позволить тому питаться домыслами. - Ах вот оно что, - выдохнул он, оборачиваясь и возвращаясь к одинаково сильно, хоть и по разным причинам, заинтригованным его персоной матери и дочери. - В таком случае, приятно познакомиться, пани…? - Мария Ковальчик, а это Мирка”, - женщина поспешила представить себя и девочку. - Фукс, - в свою очередь обозначился Рейнеке. - Вы не поляк, - воспоследовало простодушное удивление, - а так хорошо говорите. - Моя жена хорошо меня учила, - пожал тот плечами. - О, так вы тут с семьей? - задавала наводящие вопросы пани Ковальчик в плохо скрываемом стремлении выведать как можно больше. - Я вдовец, - без особой горечи в голосе уточнил Фукс, заставив дамочку почувствовать неловкость и немного сбавить обороты. - Дом приобрёл мой наниматель, господин Зюсс. Мы открываем здесь филиал нашей фирмы. К тому же врачи посоветовали ему перебраться поближе к морю, так как господин Зюсс старый, тяжело и неизлечимо больной человек. В его состоянии людям необходим постоянный уход, поэтому он практически не покидает своей постели. Всеми его делами занимаюсь я, а за хозяйством следит прислуга: милая пожилая дама, с которой вы ещё познакомитесь, и мрачный тип, с которым знакомиться я вам не советую. Есть ещё вопросы, которые вы хотели бы задать? Внимательно слушавшая его женщина наконец моргнула, встрепенувшись будто ото сна. На краткий миг она буквально растворилась в лукавых голубых глаза Фукса, потеряв связь с действительностью. С другой стороны, ей показалось, будто перед тем как с ней приключился этакий конфуз, они успели немного побеседовать о том о сем. - Как зовут вашу собаку? - наконец подала голос Мирка. Переведя на нее взор, Рейнеке непонимающе прищурился. - У нас нет собаки, милая, - отозвался он. - А зачем тогда вторая дверь? - указав в сторону крыльца, резонно спросила девочка. - Я видела в кино: такие дверки делают, если есть собака. Или это для лисы? Мирка, - смутившись, одёрнула её мать, - о чем ты говоришь, там нет никакой дверцы. Чтобы удостовериться в том, Фукс воровато оглянулся. - Не обращайте внимания, - отмахнулась женщина, по-своему истолковав неподдельную озадаченность на лице собеседника, - она у нас ужасная фантазёрка. Постоянно придумывает небылицы. Заявила вчера, что у вашего дома шастала лисица. - А что, тут часто видят лисиц? - спросил Рейнеке беззаботно. - Вообще-то не очень, но, - пани Ковальчик неопределённо пожала плечом, - тут неподалеку зоопарк, зверь мог сбежать из вольера или, не знаю, прибежал из леса в поисках еды. Я слышала, иногда дикие животные приходят в города в поисках пищи. - У неё было три хвоста, - не выдержала Мирка, - таких не бывает в зоопарке. - Ну вот видите, - беспомощно вздохнула её мать, потрепав девочку по волосам, - сплошные фантазии. Она у нас ОСОБЕННЫЙ ребёнок, понимаете. - Я бы сказал, феноменально особенный, - уставившись на бесстрашно рассматривающую его в ответ Мирку, пробормотал Рейнеке по-немецки. - Что, простите, - не расслышала женщина. - Я говорю, что развитое воображение это в сущности чудесно, - заявил ей Фукс с обворожительной утешающей улыбкой и, снова обратившись к девочке, назидательно добавил, - но как я уже сказал, тебе надо быть осторожной, Мирка. Особенно с дикими животными, они могут оказаться бешеными и больно укусить. - Да мы на всякий случай позвонили куда следует, - согласно кивнула пани. - И если лиса действительно настоящая, я думаю, городские службы её быстро поймают. - Весьма осмотрительно с вашей стороны, - похвалил Фукс гражданскую бдительность соседки. - Эта лиса не бешеная, она волшебная, - меж тем не унималась Мирка, - она светится в темноте. - Так, довольно, - чертыхнулась пани Ковальчик, теряя терпение. - Извините нас, пан Фукс, нам уже пора домой. - Да, конечно, приятно было познакомиться. Раскланявшись, женщина потащила дочь за руку к дому через дорогу. Маленькая Мирка шла неохотно и постоянно оглядывалась на странного пана. Что-то в нем не то чтобы не нравилось ей или пугало, но определённо не давало покоя и будоражило. Без исключения все новые жильцы старого особняка Грабовски были чрезвычайно интересными и подозрительными. Едва только переступив порог, глубоко призадумавшийся Рейнеке услышал заунывные скрипичные трели из глубины дома. Чертыхнувшись, он мысленно призвал фрау Лёффель, которая незамедлительно вышла ему наперерез из кухни. - Что я говорил Вам насчет скрипки в моё отсутствие, - недовольно прошептал он, вручая ей пальто и зонт. - Он попросил, - начала оправдываться экономка, и Фукс снова чертыхнулся, прекрасно зная, что если Зюсс попросит её прыгнуть с моста, она без сомнения сиганёт с ближайшего. А запирать инструмент в сейфе или прятать значило нарываться на вполне логичные вопросы. К собственному стыду Рейнеке боялся скрипки, видя в ней если не ключ к его сложному замку, стерегущему воспоминания Зюсса, то своего рода отмычку. Мало ли до чего друг может доиграться в конечном итоге. - Ладно, что с вас взять, - вздохнул он, - сделайте мне кофе. Он не стал спрашивать, почему Зюсс шатается по дому засветло, прекрасно зная, что лишь кошмары могли поднять его из уютного гроба до заката. Сегодня не в пример раньше обычного. Не поддаваясь тревожным мыслям, он прямиком отправился в кабинет, где волей не волей остановился в дверях, предпочитая не вторгаться в помещение, переполненное невероятной насыщенности звуком. При жизни - человеческой - Зюсс играл прекрасно, лучше, чем подходило избранной им стезе и роли. Один небезызвестный гениальный дирижёр даже пошутил однажды, мол ляг карты иначе, был бы миру на радость ещё один отменный скрипач. Или во всяком случае хороший. Теперь же тот знаток наверняка счел бы Зюсса гениальным. Границы возможностей сверхсущества значительно шире человеческих, что накладывает отпечаток буквально на всё. Мало кто из смертных достигает совершенной техники, в то время как Зюсс абсолютно подчинил кусок дерева, творя смычком настоящую магию. Зашифрованные в произведениях сюжеты, посылы и смыслы невероятным образом обретали объемность и становились доходчивыми даже для самого неразвитого и чёрствого ума. При том они буквально внедрялись в подсознание, не позволяя никому оставаться равнодушным. Своеобразная форма легкого гипноза. Рейнеке не удивился бы нисколько, если бы Зюсс смог, захоти он, повторить трюк Гамельнского крысолова, только со скрипкой вместо флейты. Трогательная итальянская серенада входила в финальную часть, безжалостно скребясь в сердца слушателей трагичностью и роковой неумолимостью. Наконец последняя нота распалась где-то под потолком, растворившись во всегда осязаемой после музыки тишине. - Как же ужасно болит твоя голова, если ты взялся за любовную лирику? - посочувствовал Фукс. - Это не о любви, - опроверг Зюсс, поморщившись. - Разве? - Она о неизбежности смерти. - Смерти, которая разлучает влюблённых. - На фоне неотвратимости конца и реалий физического распада всякая любовь лишь попытка придать короткому путешествию от утробы до могилы хоть какой-то смысл. Один из способов этот смысл обрести. - Как же грустно быть смертным, - фыркнул Рейнеке. Настроенный на философский лад Зюсс надменно промолчал. Он частенько ловил друга на опасном легкомыслии. В его представлениях они были бессмертными во всех смыслах слова, хотя оба отлично сознавали: пусть и не подверженные негативному воздействию времени и болезней, они отнюдь не неубиваемы. Возможно умерщвление сверхъестественного существа было делом гораздо более трудоемким, чем лишение жизни простого смертного, однако можно ведь и заморочиться. К тому же все ещё не так много они знали и понимали про себя самих, не ведая какое оружие может стать для них смертоносным, кроме очевидного, и где пределы их способностей к выживанию, регенерации и вообще. - Итак, - меняя тему, Зюсс убрал скрипку обратно в футляр, - девочка из дома напротив видит сквозь твои чары. Присев на краешек стола, Рейнеке уличающе на него покосился. Есть привычки, изжить какие видно не под силу ничему на свете, например склонность всё вокруг контролировать. - Удивительно, но кажется да. - С таким мы ещё не сталкивались. - Мы нет, но само явление не то чтобы из ряда вон выходящее, - рассудил Фукс. - Среди людей иногда встречаются индивиды с исключительными способностями. Я сам считал себя таким исключением, пока не начал перекидываться. Особенно часто подобные аномалии встречаются именно у детей. Есть мнение, что дети в принципе лучше чувствуют тонкие материи и восприимчивее взрослых. Их неоформившееся сознание ещё не зашорено и не замусорено типично человеческими предрассудками, установками и прочими ограничивающими их мышление вещами. Я читал об этом. Некоторые дети даже умудряются притягивать и формировать остаточную энергию в полтергейстов. А есть ещё дети индиго… Хотя аура у нее совершенно обычного цвета. - Я имел в виду другое, - перебил его Зюсс. - Не вижу причин для беспокойства, - догадавшись, к чему клонит друг, отмахнулся лис. - Она всего навсего маленькая девочка с бурным воображением. Причем судя по реакции её матери, она постоянно кормит родных выдумками. Она может рассказывать что угодно, едва ли кто-нибудь воспримет её всерьез. Напротив, чем больше небылиц от неё услышат, тем меньше будет ей веры. К тому же они считают её состояние болезненным. - Однако они позвонили в специальные службы, - глухой голос Генриха вклинился в беседу, а сам он загородил своей грузной фигурой проем. Раздраженно цокнув языком, Рейнеке непримиримо сложил руки на груди. - Подслушивать нехорошо, - напомнил он голему. - И я ценю твое беспокойство обо мне, но поверь, меня изловить немного сложнее, чем обыкновенную заблудшую лисицу. - Неважно как её родители воспринимают её россказни сейчас, важно как они начнут относиться к ним позже, когда мы поживем тут подольше. Девчонка постоянно торчит в окне и всё высматривает, - Генрих обращался не к высокомерной шкуре, а к Зюссу, опустившемуся в кресло за дубовым столом, сцепив длинные пальцы, с интересом наблюдающему их спор. Как обычно, в общем. - Если будет нужно, я могу попробовать повлиять на неё непосредственно”\. - "Могу попробовать”, - передразнил голем, хмыкнув. - Если на неё не действуют твои фокусы с маскировкой материальных объектов и отводом глаз, есть большая вероятность, не подействует и внушение. - Хорошо, - сдался Рейнеке и незамедлительно пошёл в лобовую атаку: - и что же ты, Генрих, предлагаешь? Маневр был хорош, и Зюсс вопросительно уставился на него. Генрих невольно почувствовал укол ностальгического чувства. Сколько раз они вот так пикировались с говорливым поганцем при господине. И в полузабытой смертной, и в затянувшейся посмертной жизни. - По-твоему что, - не дав ему сформулировать ответ, снова заговорил Фукс, - нужно устранить её? Нет человека, нет проблемы? Просто не переезжать же нам снова, перепугавшись маленькой девочки? Кстати, я не возьмусь лично, увольте. - Это совершенно неприемлемо, - обозначил Зюсс строго, на тот случай, если подобные мыслишки приходили в голову голему. - Никто не станет причинять ей вред. Как вообще можно вредить невинным детям, кто вообще на такое способен? - Только прирожденное чудовище”, - авторитетно сказала фрау Леффель, просачиваясь в кабинет между глыбой голема и косяком. - Вот именно, - согласился Фукс, принимая у неё чашку кофе. Генрих поджал губы. Ему вспомнились тысячи и тысячи невинных детей, до чьих страданий “прирожденному чудовищу” не было дела. Кучи маленьких истощенных телец, сожженные или закопанные, прахом развеянные во тьму человеческой истории. Едва нелицеприятный образ сформировался в его подсознании, как в черепной коробке разорвалась со звоном петарда. Если бы голем чувствовал боль, он непременно бы заорал, а так ни один мускул не дрогнул на отёчном лице. Он привык к таким спецэффектам, вспышка перекрывала его мысли всякий раз, когда он слишком близко подбирался к опасной черте. Сознание Генриха было относительно свободным, но он сам являлся порождением крови и воли господина, а следовательно был тесно связан с ним. Его мысли всегда оставались в открытом доступе для Зюсса. Тому практически никогда не было особенно интересно, какие думы бродят в големской башке, однако канал был прямым. Поэтому Фуксу приходилось быть осмотрительным и поспевать всюду. Со злорадством Генрих иногда полагал именно себя первой ласточкой провала лисицыной Системы. До его появления хлопот у шкуры явно было куда меньше. - Я согласен с тобой, Генрих, в том, что любопытство и открывшиеся навыки этой малышки можно счесть тревожным звоночком. Но не стоит преувеличивать степень опасности. Очередной переезд… - Мы что, снова переезжаем?! - Ужаснувшись, всполошилась фрау Лёффель, уже собиравшаяся тактично удалиться. - Нет, фрау Лёффель, - выдержав краткую сердитую (ведь терпеть не мог, если кто-то смел перебивать его) паузу, заверил её Зюсс. - Я как раз собирался сказать, что трудозатратность и стоимость очередного переезда несоизмеримы с масштабом непосредственно проблемы. Конечно мы не можем закрыть глаза на существование этого ребёнка, но вполне достаточно просто соблюдать меры предосторожности. Здесь есть черный ход, фрау Лёффель? - Есть дверь из кухни в маленький садик позади дома. - Замечательно, значит впредь мы будем пользоваться ею, чтобы лишний раз не светиться у парадной, - многозначительно кивнул Рейнеке Зюсс. - И все без исключения будем осмотрительно вести себя и думать о том, как со стороны смотрятся те или иные наши действия. Во избежание проколов вроде “собачьих дверей. - Простите, господин Зюсс, я вовсе не хотела подвергнуть нас опасности, - потупилась экономка. - Мы можем поменять дверь. - Не можем, фрау Лёффель, - мягко отклонил Рейнеке, - замена дверей в сложившейся ситуации будет крайне подозрительной. - Вот об этом я и говорю, фрау Лёффель, не теряйте концентрации, моя дорогая. Я знаю, вы отвыкли от общества людей в горах, поэтому немного рассеяны. А тебе, Генрих, стоит постараться быть более дружелюбным и человечным, в противном случае не только дети начнут видеть в тебе монстра. Наше благополучие зависит лишь от нас самих, прошу не забывать об этом. На этом всё. Все свободны. Экономка и голем синхронно кивнули в подтверждение усвоения полученных наставлений, затем, следуя приказу, покинули поле зрения хозяина. - Надо было сказать девочке, что нашу собаку зовут Генрих, - недовольно проворчал Рейнеке в чашку, едва мрачная физиономия голема скрылась из виду. - Ты к нему несправедлив, - вступился за дневного сторожа Зюсс, - он просто делает свою работу и пытается делать её хорошо. - Мы прекрасно обходились и без него. - Но все же лучше, если кто-то бодрствует, пока мы оба спим. Тебе же тоже нужно иногда спать, - примирительно улыбнулся Зюсс. Он знал, хоть ни тот ни другой никогда ему не рассказывали, но то было довольно очевидно, что эти двое были явно знакомы в смертной жизни. И очевидно уже тогда не питали друг к другу теплых чувств. Тем удивительнее, почему лис принёс с Той Стороны именно Генриха. Формально для опыта им подошла бы любая, что называется, заблудшая душа. Но видимо для Рейнеке пребывание в ином мире тогда ещё было стрессом и, “учуяв” знакомого, он счел, что быстрее и удобнее выследить именно его. Тем более по утверждениям лиса в тех обманчивых просторах можно столкнуться не только с “уныло блуждающими огоньками”, но и “черт пойми с чем”. Впрочем нынче Рейнеке предпочел бы попробовать покуситься на “черт пойми что”, нежели на заклятого товарища. Зюсс слышал, как однажды в споре лис обратился так к голему. К тому же друга можно было заподозрить в преднамеренной мстительности. Ведь големом они называли Генриха лишь в силу сложившейся традиции. Технически тот не являлся оживленным глиняным истуканом, по природе своей будучи ближе скорее к монстру Франкенштейна. Но опять же, они не сшивали его из кусков мертвых тел, они можно сказать использовали цельного покойника. Да и покойник не был совсем уж мертвым в классическом понимании на момент водворения в него Генриха. Им обоим просто пришлась по вкусу аналогия, ведь они подобно легендарному Рабби Лёву вдохнули сознательную жизнь в по сути бессознательную мертвую материю. Не имея представления, делал ли кто где нечто подобное, они гордились результатом своего опыта. Но с позиции Генриха это было своеобразным заключением в мертвую оболочку, даром что не разлагающуюся с течением времени, но бесчувственную, холодную и вообщем-то уязвимую. Каким бы представителем сверхъестественного тот отныне ни был, он оставался на самой низшей ступени иерархии. Зюсс чувствовал, как Генриха уязвляло униженное положение поначалу, пока тот не научился относиться к странной своей судьбе философски. Рейнеке никогда не забывал напомнить голему кто он и указать его место, очевидно наслаждаясь этим. Видимо Генрих изрядно насолил ему прежде и поныне испытывал взаимную неприязнь. Однако к самому Зюссу тот относился с уважением и почтением. Преданность, с какой он нес дневную стражу и исполнял приказы, не зиждилась только на естественной связи между чудовищем и его производным, но на личных предпочтениях голема. К нему у Генриха никогда не было претензий, из-за чего они всегда отлично ладили, и тем ужасно раздражали лиса. - А тебе не помешало бы иногда есть, - передразнил Рейнеке, критически вглядевшись в друга. - Ты чертовски голоден. Никак не подтвердив его категорического утверждения, тот лишь неопределённо повел головой. Но свидетельства правоты лиса буквально были написаны на его лице, ставшем уже не просто бледным, а с голубоватым отливом. Кое-где на поверхности кожи проступили темные сеточки вен, казалось Зюсс медленно иссыхал изнутри, постепенно покрываясь трещинами. - Сейчас рано темнеет, - машинально глянув в сторону плотно зашторенного окна, заметил Рейнеке, - часа через полтора можно будет выходить. Согласно хмыкнув, Зюсс откинулся на спинку кресла и утомленно смежил веки: головная боль постепенно отступала, но слишком медленно. В одном чудесном прибалтийском городке, если свернуть с набережной Мотлавы в одну из невысоких арок, можно попасть на тихую улочку, упирающуюся прямо в стены величественного средневекового кирпичного собора. Изо всех мест в городе это единственное, где сохранился дух прошедших эпох. Во всяком случае у каждого, не схожего фасадом с соседним, дома до сих пор еще имеется по собственному крыльцу, везде давно снесённому ради тротуаров. В былые времена домовладельцы соревновались между собой в вычурности и оригинальности их декора. Кто-то брал гаргульями на перилах, кто-то изяществом кованой решетки, кто-то заказывал каменщику богатые барельефы. Поздней осенью, когда холодные ветра разгоняют даже самых стойких туристов, многочисленные торговцы янтарём и сувенирами рано сворачиваются, убирая лотки и витрины, а работники кафе прячут под замок столики и стулья, когда узкая улочка остается пустой и безмолвной в бархатной темноте вечера, деликатно подсвеченной фонарями, стоя на булыжниках ее мостовой, легко можно спутать все ли ты ещё в веке двадцать первом или каким-то волшебством заброшен в середину прошлого столетия. А уж если над крышами раздастся бой часов, установленных как полагается на башне городской ратуши, вовсе усомнишься, не откинут ли ты во тьму минувшего ещё дальше, во времена вольного процветающего торгового города, когда Журав - деревянный примитивный кран - разгружал суда купцов Ганзейского союза. Даже покинув уединенность улочки и вернувшись на набережную, не совсем расстанешься с очаровательной иллюзией. Ведь по-прежнему на темно-синем фоне неба чернеет силуэт того самого Журава, на водной глади покачивается деревянный корабль, скрипя мачтами и оснасткой, и узкие разноцветные фасады домов, кирпичные стены, шпили церквей, уснувший на зиму фонтан, увенчанный скульптурным Нептуном - абсолютно всё в фонарной иллюминации выглядит аутентичной стариной. Лишь присмотревшись внимательней, можно распознать обман: заметить машины, мигающие фарами на противоположном берегу, вывеску с названием ресторана, подвешенную над трапом, ведущим на архаичный корабль, людей без умолку щебечущих в компактные трубки мобильных телефонов. Глаза быстро начинают слепить витрины ювелирных магазинов и ресторанчиков, чьи теплые залы набиты горожанами и приезжими. И где-то посреди рыночной площади, главной магистрали Старого Города, приходит отрезвляющее понимание, сколь ловко тут новизна маскируется под старину. Во многом благодаря любви и удивительному вниманию к деталям, с какими был восстановлен многострадальный прибалтийский городок, однажды обращенный в дымящиеся руины мировой войной. Прогулявшись разведки и удовольствия ради, Рейнеке и Зюсс свернули в один из уютных ресторанчиков, запрятанный в полутемном переулке. Для охоты было слишком рано, много праздного люда ещё шаталось вокруг. К тому же Рейнеке подмерз на пронизывающем ветру с реки, а главное вспомнил, что успел лишь позавтракать. Поэтому поддавшись на уговоры прицепившегося к ним зазывалы с веером флаеров в руках, они согласились заглянуть на огонек в “место с самой лучшей кухней во всём городе”. Местечко действительно оказалось в высшей степени приятным, им под стать, с приглушенным освещением, что выгодно скрывало нездоровые оттенки Зюссова лица. Без приторной напыщенности с чистыми скатертями и уголком, где кучковались, попивая пиво за беседой исключительно местные - верный признак мастерства шеф-повара. - Все-таки перебраться именно сюда было прекрасным решением, - размотав шарф, раз в десятый повторил Рейнеке. Он успел бегло осмотреть кое-что ещё днём, и теперь лишь удостоверился в своих впечатлениях. Не зря он потратил несколько часов, пикируясь с Генрихом, утверждавшим, что надо ехать в столицу, густонаселенный муравейник, якобы равнодушный ко всяким странностям. С практической точки зрения голем был несомненно прав. Крупные города - куда более богатые охотничьи угодья, и в бесконечной суете мегаполиса проще затеряться. Но это нисколько не снижает шансов нажить неприятности. Именно в бурлящем Париже они впервые получили исключающее двоякую трактовку послание от Других. Другие не удостоили их чести близким знакомством, но ясно дали понять, что не желают видеть конкурентов в пределах своих территорий. Так как не известно было, во что может вылиться конфликт с парижскими сородичами Зюсса, на чьей стороне могло оказаться элементарное численное превосходство, они предпочли добровольно убраться из города в поисках мест с меньшей концентрацией нечисти на квадратный километр. Вопреки логике они тяготели к сравнительно небольшим городам, если не сказать уединенным местечкам, вдали от копоти и гари индустриальных центров. Причем зачастую, проживая в одном месте, охотился Зюсс в соседнем, более крупном, населённом пункте, пользуясь своим навыком левитировать и быстро покрывать большие расстояния по воздуху. Но рано или поздно их всех неизбежно одолевала скука. В бессмертии время ощущается иначе, но продолжает течь и приедается даже самый захватывающий пейзаж за окном. Тем более они были молоды, по меркам сверхсуществ, их пока не отягощала каменная мудрость древних сфинксов, пригвождающая к облюбованному логову. Они даже уже задумывались о путешествии за пределы Европы, в одну из Америк или в Азию, но хлопоты, связанные с таким отдаленным переездом, пока перевешивали их желания. К тому же торопиться им было особенно некуда. О городке на Балтике Фукс вспомнил совершенно случайно: утомившись от гор, задумался о море. Его охватило необъяснимое страстное желание побывать в нем ещё раз, навеянное мимолетными воспоминаниями о том, как в самом начале последней мировой войны он гулял по холодному пляжу, теряясь в сложных раздумьях относительно своей дальнейшей судьбы. Перед ним стоял сложный выбор. Он был перевертышем, словно в издевку рожденным в обыкновенной благочестивой семье, не подозревающей, конечно, что в глубинных корнях у них запуталась капля демонической крови. Крови, дремавшей в десятках поколений одну, две, а может и более тысяч лет, однажды решившей напомнить о себе и словно нарочно расцвести во всю мощь именно в седьмом, волшебном, нежданном сыне. Будучи хилым и хворым ребёнком, Рейнеке рос в унылости смертного бытия, пока наконец истинная его сущность не начала проявляться. С общим укреплением здоровья пришли странные ощущения, мысли, позывы. Постепенно лис осознавал отличность свою от родителей, братьев, сестёр, друзей. Смешанное со страхом и смятением перед происходящими с ним метаморфозами, приходило осознание самое себя как кого-то явно иного. Этот продолжительный ввиду отсутствия проводника путь закончился однажды мучительным перевоплощением. Тяжелым и болезненным, так как он еще сопротивлялся психологически, пока анатомия пыталась заставить его стать тем, кто он есть. Еще труднее было не сойти с ума в звериной шкуре от ужаса остаться хвостатым навечно. Благо всемогущая оборотническая природа прекрасно отладила механизм, и едва Рейнеке успокоился, позволив инстинкту возобладать, все встало на свои места. Оказалось, тело его прекрасно знает как менять форму и нужно лишь небольшое усилие воли для перехода. Врожденные же способности дают огромные преимущества и, грамотно ими пользуясь, можно достичь буквально любой поставленной служебной цели. Но люди, окружавшие его, какой бы увлекательной они ни делали его жизнь, оказались куда менее благоразумны. Они учинили войну, очень скоро неизбежно должную превратиться в бойню, а в дальнейшем - в катастрофу, так ему подсказывала интуиция, вопреки громким победам тех, на чью половину доски он был поставлен Судьбую. Куда проще было сбежать от грядущих невзгод и обременительных обязанностей, скинув личину и махнув на прощанье обезумевшему человечеству хвостами. Но бежать ему было некуда. Он был сыном своей бедной смертной матери, сыном своей Родины, воспитанный в определенном духе, он вырос среди людей и не способен был покуда отречься от них. К тому же тщеславное желание сыграть исторически значимую роль побудило его оставаться человеком, терпеть глупых начальников, водить их за нос и разыгрывать задуманный сценарий. Сейчас, когда смертные переживания и желания остались далеко позади и он был по-настоящему свободен, они превратились в сентиментальные воспоминания. Оттого и городок, ставший камнем преткновения в большой политической игре и подаривший ему однажды несколько романтичных часов наедине с вечностью на берегу седого северного моря, казался вдвойне привлекательным вариантом для переезда. Тихий, опрятный, с несколькими крупными городами неподалеку, куда Зюсс мог слетать на охоту, чтоб не сильно “следить” вокруг нового дома. Убедить друга тоже было несложно. Тот обожал море в принципе, море само по себе, оно необъяснимо манило его и завораживало. Необъяснимо, конечно, лишь для самого Зюсса, позабывшего свою человеческую флотскую службу. Видно моряк однажды и в посмертии моряк. У города на Балтике был лишь один минус: его непосредственное трагическое прошлое. Лис опасался, не оставила ли война на нем слишком глубокий след. Не начнут ли её отголоски бередить сознание Зюсса как раздражающий заусенец на пальце, который теребишь, пока не пойдет кровь и не станет больно. Впрочем, рассуждал Рейнеке, война не пощадила никого и ничего, но за более чем полувека ничего не обеспокоило друга, трудами лиса надежно отгороженного от любого опасного влияния извне. К тому же весь мир стремился удалиться от страшных событий во времени, всякая катастрофа сглаживается из памяти человечества, теряет актуальность, превращаясь в занудные строчки в учебниках истории. Нарождающееся поколение в Европе теряло интерес к бедам предков. Послевоенное поколение, как это обычно и бывает, пустилось во все тяжкие, пока их родители, засучив рукава, расчищали руины и заново отстраивались. Музыка становилась громче, танцы откровеннее, кинематограф цветным, телевидение наводнило умы потоком информации, затем мысли людские поработил Интернет. Все стало доступнее, все ускорилось, меж тем превращаясь в ещё более суетное и поверхностное. Рейнеке уже даже не боялся, что Зюсса вдруг кто-нибудь узнает на улице, а и случись такое, прохожий ни за что не поверил бы глазам своим, а если б и поверил, никто бы не поверил ему - столько любителей теорий заговоров и прочих психов расплодилось вокруг. Время и прогресс работали Рейнеке на руку, во всех смыслах, и он бесстрашно поднял тему о переезде, хотя они в общем-то чудесно жили в маленьком уединенном шале в Альпах. - Даже не вериться, что не так давно его практически сровняли с землёй, - берясь за кожаную папку меню, добавил он. - Как говорится человеческое упрямство творит чудеса. Отстроили все так тщательно, не хуже прежнего. - Ты считаешь подвигом, - спросил Зюсс, не менее друга удовлетворенный увиденным, но не склонный к выражению восторгов, - восстановление разрушенных войной городов? - Ну в этом есть что-то похвальное и благородное. Ведь иногда проще построить на руинах нечто совершенно новое, чем корпеть над восстановлением прежнего. Это как минимум проявление гордости и силы воли. - Это расплата за человеческую глупость и спесь. К тому же они не вкладывают в созидание и половины упомянутого тобой упрямства, сколько они такового тратят на разрушение. У всех войн есть лишь одна причина - сам человек. - Не все люди желают воевать, некоторые ведь просто жертвы. - Мой Отец однажды сказал, - внезапно припомнил Зюсс, презрительно усмехнувшись, - что он не испытывает сочувствия ни к одной из сторон человеческих конфликтов, - ни к нападающим, ни к обороняющимся - потому что и те и другие - люди. А следовательно они все вместе взятые не приложили достаточно усилий для избежания жертв, все вместе взятые оказались дурны и недальновидны. Он хоть и безумец, но иногда говорил мудрые вещи. - Удивительно, что ты запомнил отдельные его сентенции, но не помнишь как его зовут, - поддразнил Рейнеке. На ходу вытащив карандаш из растрепанного пучка волос на затылке, к ним подошла официантка. - Добрый день, меня зовут Анна, готовы сделать заказ, - скучающе пробормотала она, особенно даже не всмотревшись в их лица, а сразу уткнувшись в замусоленный блокнот. Пока воодушевлённый протокольным вопросом Рейнеке придирчиво выбирал чем бы утолить голод, Зюсс, доселе баюкавший собственную потребность, наконец-то ощутил болезненные позывы. Барышня встала к нему слишком близко, хищный слух уловил стук молодого сильного сердца, качающего по стройному привлекательному телу горячую животворящую кровь. Пересчитав взглядом пуговицы на форменной, местами измявшейся за длительную смену блузке, он с удовольствием обнаружил, что девушка, кроме прочего, довольно симпатичная. В теплом помещении, убегавшись между раздачей и залом, она слегка вспотела, отчего на щеках проступил едва заметный румянец, а отдельные завитки волос прилипли ко лбу и призывно открытой шее. Слушая Рейнеке, она неуклюжими каракулями записывала заказ, механически кивая. - Хорошо, а что для вас? - обратилась она к Зюссу, мельком взглянув на него и наконец заметив пристальный интерес к своей персоне. Причем привычная к разной степени приставучести мужикам, она невольно покрылась мурашками. Бледному гостю она явно приглянулась, и тот без стеснения пожирал её взглядом. - Что вы будете? - еще раз промямлила она, стараясь не пересекаться с ним глазами. Зюсс прекрасно понимал по-польски, как и другие языки в сущности, ведь хоть люди и думают на родном языке, мысль, формирующаяся прежде слова, куда более универсальна, если иметь к ней доступ. Поэтому ему почти никогда не требовался переводчик, чтобы понять собеседника, чаще чтобы дать ответ, правда и тут он мог легко обойтись без помощи, просто поместив ответ сразу в чей-то разум. Он не особенно любил засорять голову иностранными языками, чем постоянно развлекался полиглот Рейнеке. - И что же я сегодня буду есть? - не отводя оценивающего взора от девушки, по-немецки спросил он у лиса. - Принесите ему журек, - распорядился тот, ухмыльнувшись. - Прекрасный выбор, - пробормотала официантка, ставя ещё одну каракулю на листке. - Но я должна уточнить, в рецепте есть чеснок. У вас нет аллергии на чеснок? И ни за что на свете она не смогла бы объяснить, отчего задала именно этот вопрос. Обыкновенно они всем коллективом официантов дружно забывали уточнять у посетителей об аллергиях и индивидуальных непереносимостях. Кажется сам гость немало изумился. - К счастью, нет, - отозвался тот. Разобрав узнаваемое “nein”, она кивнула, немедля припустившись с заказом на кухню, не удосужившись даже переспросить, всё на том или гость хочет еще чего-нибудь. - Очень остроумно, - прокомментировал Зюсс довольному Рейнеке. - Как минимум забавно. Правда страшно представить, как бы мы жили, если бы все человеческие предрассудки о вампирах оказались истиной на сто процентов. - Гораздо веселее, чем сейчас, - хмыкнул непосредственный представитель вида. Я бы посмотрел, как ты ныряешь в реку за собственным носком или как пересчитываешь зернышки по пути от кладбища до города. С не меньшим удовольствием понаблюдал бы, как кто-нибудь попытался бы развеять твои чары посредством ведра мочи, - беззлобно отбрил Зюсс. - Кстати, в отличие от моего случая, совершенно не ясно, может быть и сработает. Боюсь, моча действует исключительно на китайских сородичей, - ничуть не испугавшись, утвердил лис. - Это расизм, Рейнеке, - наигранно строго нахмурился Зюсс, впрочем немедленно снова выключившись из диалога, так как официантка Анна вновь появилась в зале. Пошла рассчитывать соседний столик. - Кто бы говорил, - буркнул себе под нос лис, криво усмехнувшись. - Смотрю, местное меню и тебе пришлось по вкусу? - понаблюдав за поглощенным созерцанием девушки другом, между делом отметил он. Покидая свое рабочее место, официантка Анна хоть и ощущала себя выжатым до последней капли лимоном, но не могла пожаловаться на прошедший день. Парочка странноватых туристов из Германии, заявившихся за несколько часов до закрытия, оставила необычайно щедрые чаевые. Пустячок, а приятно, так сказать. Поплотнее запахнувшись в пальто, она нашаривала в сумке пачку сигарет и зажигалку, пока её коллеги запирали ресторан. Сигареты нашлись, а вот с огоньком было туго. Горящей спичкой выручил один из поваров, заодно предложив подбросить девушку до дома. Улочки городка успела сковать ночь, и даже Старый город, кипучий центр, где жизнь в высокий туристический сезон слабо пульсировала практически до рассвета, в ноябре затихал вскоре после полуночи. Анна как обычно с благодарностью отказалась. Парень по доброте душевной и без того развозил остальных после смены, и ей с ними было совершенно не по пути. Заставлять же его делать ненужный крюк не хотелось. Она жила не так уж далеко, каких-то полчаса по прямой, и гораздо быстрее, если знать где срезать. Ходила одним и тем же маршрутом не один год и совершенно не боялась полуночного города, привыкнув к сонной гулкой пустоте его мощеных улиц и теням, порождаемым фонарным светом. Пожав плечами, коллега дежурно попросил её быть осторожной и, попрощавшись, увлек за собой нетерпеливо притоптывавших коллег к припаркованной на другой стороне улицы машине, в то время как Анна, развернувшись на каблуках, уверенно зашагала в противоположном направлении. Вскоре она нырнула в сумрачный тесный переулок, затем в другой, на ходу докуривая сигарету. Черные глазницы окон молча провожали одиноко бредущего мимо, зябко съежившегося человека. Шумел ветер, особенно выражено стучали об мостовую её ботинки. Она ко всему этому привыкла и двигалась на автомате, подгоняемая единственным желанием добраться до дома и упасть в кровать отсыпаться. Но вдруг она остановилась как вкопанная на круглом пятачке света. Анне померещилось на долю секунды, будто она вовсе не одна и позади нее, след в след, кто-то идет. Казалось, она слышала ещё чьи-то шаги, или то было какое-то необъяснимое подсознательное чувство тревоги, порой охватывающее человека ни с того ни с сего. Такое чувство опасности может быть спровоцировано тысячей незначительных и на первый взгляд неочевидных вещей. Нервным подмигиванием лампочки в одном из фонарей, шорохом бродячей кошки. Или полунадуманным ощущением “взгляда в спину”. Или ещё вернее пришедшим на ум свежим воспоминанием о пристальном взгляде одного из странных немцев. Парень не стесняясь пялился на неё весь вечер, пока его приятель с аппетитом уплетал поданные блюда. В то время как бледный наглец даже не притронулся ни к вину ни к еде, ведь традиционный суп тоже достался его спутнику. Анну такое поведение поразило тем сильнее, что высокий посетитель выглядел до крайности утомленно, нездорово и, так сказать, голодно. Именно это до дрожи нервировало девушку, вынужденную терпеливо и вежливо сносить повышенный интерес посетителя. Она привыкла к сальным взглядам мужчин, научилась игнорировать сексуальное желание, светящееся в чужих незнакомых глазах. Но голод, излучаемый бледным гостем, не был плотским, точнее он был физическим, но устрашающе физическим. Он разглядывал её с аппетитом, как иные на её памяти разглядывают только что поданный стейк, по аромату и внешнему виду которого заранее предвкушают долгожданное насыщение. Но едва она поделилась своими впечатлениями с напарницей, та лишь посмеялась над ней, сказав будто она, мол, заработалась и каких только чудаков нет на свете божьем, просто игнорируй. Едва странная парочка наконец ушла, похвалив кухню, честно расплатившись да ещё и оставив в папке со счетом несколько крупных купюр, Анна успокоилась. И вскоре совершенно забыла о них, всё-таки работа в сфере услуг требует крепкой шкуры и не способствует излишней восприимчивости и чувствительности. Но отчего-то теперь, в одиночестве, стоя посреди ночи и тревожной тишины, девушка вспомнила этот голодный взгляд. Почудилось, она вновь ощущает его на себе, будто он преследует её. Невольно покрываясь мурашками от дурного предчувствия, она оглянулась. Конечно же за спиной никого не было, совершенно никого, только заполошно сигналил проклятый неисправный фонарь. Что в общем-то неудивительно, потому что темная массивная фигура уже сформировалась будто из пустоты за её спиной, преграждая путь. Повернувшись, она чуть ли не уткнулась носом в грудь подкравшегося злодея, того самого странного гостя. Анна было собралась заверещать от неожиданности, но вышел лишь полузадушенный стон, словно чья-то ледяная рука крепко передавила горло. Бледный верзила стоял спокойно и улыбался, не опасаясь ничуть что жертва кинется наутёк. И бедная девушка действительно не могла пошевелиться, хотя инстинкт самосохранения приказывал бежать, спасаться… - Не бойся, - услышала Анна гулкий голос, но синюшные губы не дрогнули, оставаясь растянутыми в устрашающе дружелюбной ухмылке, - я не причиню тебе большого вреда. От такого утешения мозг девушки захлестнул уже не просто страх, а хтонический ужас, впрочем в следующий миг её сознание опрокинулось в космическую темноту, среди которой горела лишь пара кроваво-багровых звезд. Пульсируя, они надвигались на нее стремительно или, наоборот, она неслась им навстречу, притягиваемая непреодолимой силой. Чем ближе, тем ярче становилось свечение, постепенно теряющее красный оттенок и становящееся нестерпимо ярким, голубоватым, обжигающе ледяным. Вскоре уже не осталось ничего, кроме слепящего света вокруг. Анна пришла в чувство на скамейке напротив своего дома, правда она не сразу сообразила, где именно находится и как тут собственно очутилась. Нащупав лежавшую под головой сумку, девушка в панике вскочила на ноги, немедленно пожалев о спешке. Мир вокруг завращался на безумной карусели, а колени подогнулись от чудовищной слабости. Снова завалившись на скамью, она опустила голову, обхватив её руками. Тошнота терзала бесплодными позывами, горло пересохло, все чувства её пребывали в смятении. Она не знала что случилось, не помнила как смогла добраться сюда. Возможно от переработок и постоянных недосыпов ей стало плохо и она потеряла сознание, и верно говорила матушка, надо сходить к доктору провериться. От одолевшей беспомощной немощи хотелось расплакаться, но вместо этого она собрала волю в кулак и заставила себя подняться. Путь до подъезда показался бесконечным, поиск ключи в бездонных недрах сумки был мучителен. Единственное стремление оказаться наконец под защитой родных стен и выпить воды настолько занимало Анну, что она упустила из виду и свое пальто нараспашку, отсутствие шарфа, расстегнутую блузку и главное несколько характерных ранок на шее, какие впрочем должны были вскорости затянуться, оставив по себе лишь сильный зуд и покраснение на коже. - Ну что ж, - когда девушке наконец удалось совладать с замком и попасть внутрь дома, нетерпеливо вздохнул Рейнеке, - теперь дама точно в безопасности. Впрочем нельзя было сказать, что хоть кто-нибудь из жителей приморского городка отныне был в безопасности в принципе. Двое монстров стояли поодаль среди деревьев сквера. Глаза обоих отражали свет. У лиса они мерцали бирюзовым, а у Зюсса льдисто-голубым, что было без сомнения добрым знаком. Когда вампир голоден, его глаза, отражая свет в ночи, отливают красным. - Я утомил её слишком сильно, - без капли раскаяния отозвался Зюсс, - но, думаю, завтра ей станет гораздо лучше. Молодые здоровые организмы быстро восстанавливаются. Лису хотелось презрительно фыркнуть и домой, в тепло. Его друг по отношению к некоторым смертным женщинам, особенно симпатичным особям, проявлял себя джентльменом даже во время охоты. Он всегда старался убедиться, что ослабленная дезориентированная жертва благополучно добралась до места, где ничто не помешает ей “восстановиться” или где о ней позаботятся и окажут необходимую помощь, бывало и такое. Что с точки зрения Рейнеке было чистой воды баловством. Во всяком случае неуместным излишеством рыцарство казалось ему прямо сейчас, когда столбик термометра упал до непереносимого лично им предела. - Итак, - зябко передернув плечами, спросил он Зюсса, - куда мы отправимся дальше? - Судя по сосульке на твоем носу, домой, - рассмеялся вампир, чье настроение заметно улучшилось наряду с цветом лица. - Если ты все ещё голоден, я просто переоденусь, - подразумевая смену стильного пальто на согревающую рыжую шубу, сказал Рейнеке. Отпускать Зюсса одного в новом городе он предпочитал не рисковать. - Я в порядке, - заверил друг, придерживавшийся того мнения, что в условиях изобилия лучше всегда оставаться слегка голодным. Это концентрирует и будоражит аппетит, в то время как чрезмерная сытость отягощает и расхолаживает. - Так что давай вернёмся домой. Зюсс притянул Рейнеке к себе за лацкан пальто и крепко обнял. - Только давай не очень высоко, а то я точно околею. - Ты не успеешь замерзнуть, - пообещал вампир, оскалившись. Слегка согнув колени, он легко оттолкнулся от земли и медленно, наперекор гравитации начал поднимать их обоих вверх. - Готов? - Хватит рисоваться, - сцепив руки на его шее, хмыкнул лис. - Ну как скажешь, - вампир, теснее прижав его к себе, стремительно ввинтился в высь, растворившись где-то в черноте осеннего неба. Лис и вправду не успел даже моргнуть, как они уже плавно снижались прямо в запущенный садик позади особняка Грабовски. Бдящая фрау Леффель приветливо распахнула им дверь, едва они коснулись земли. Экономка как никто знала привычки хозяев и успела растопить камин для продрогшего Фукса и приготовить согревающие напитки. Генрих, обиженный что его не взяли на первую охоту, скрывался где-то в недрах дома и вышел в гостиную, лишь когда Зюсс снова взялся за скрипку. Насытившийся не только физически, но и морально, он играл нечто весьма приятное и доставил скромному обществу глубокое удовольствие, поселив во всех надежду, что их ждут замечательные годы в новом чудесном доме.