Old fairy tales are great stories for witches

Ибо — ведьма. Вот так просто. Маленькая потомственная ведьма. Очень красивая, кому интересно. У него прекрасные белокурые пряди и черные как смоль глаза. Сам тоже всегда в черном и в широкополой шляпе. Был бы рок-звездой, или кантри, на худой конец, но нет, он обычная маленькая ведьма. И живет в доме с живой изгородью. Октябрь всегда приходит быстро, красит красным маревом рассветы, а закаты дает совсем скупые, в нем не так холодно, как в ноябре, но октябрь Ибо не любит больше, чем ноябрь. Мама считает, он слишком предвзят. — Дорогой, завтрак, — говорит она, закрывая дверцу холодильника. Каждое утро мама печет ему блинчики и поливает настоящим кленовым сиропом. Отец достает его прямиком из Канады. Ибо втихомолку подкармливает такого же непроглядно черного кота, как ночи в этом краю. Моцарт характером точно в хозяина, фырчит чуть что не по нем, а цапнуть может запросто. Моцарт обожает блинчики с кленовым сиропом. Ибо хочет переехать куда-нибудь, где тепло, где подростки катаются на всем, к чему можно приделать колеса, носят цветную одежду и шорты. Шорты для Ибо, как и цветная одежда — непозволительная роскошь. Да и тут их родовое поместье, а ведьма исключительно сильна только на своей территории. — Ты не какая-то там обычная ведьма, — утешает мама. — Ты чистокровная белая ведьма. Спасибо бабушке, переверни духи ее гроб дважды. Цветные вещи Ибо носит исключительно в своей комнате, и пусть океан из собственного окна — это прекрасно, он готов променять его на свободу. В такие моменты Моцарт забирается к нему на колени и урчит до тех пор, пока Ибо не переключит все внимание на него. Спасибо, Моцарт, ты мой единственный друг. Мама печет пироги на заказ, поэтому дома всегда стоит вкусный запах, ее волосы неизменно пахнут пекарским порошком. Отец вечно занят своим садом, а Ибо ходит в школу, не совсем обычную, как ни странно. Таскает иногда Моцарта в рюкзаке, ему нравится обедать с ним, потому что ведьмочка-Ибо ненавидит есть в одиночестве. — Скоро самайн, — говорит мама однажды утром. — Мы должны готовиться. Ибо еще несовершеннолетний, но это его последний День всех святых, когда он считается маленьким. В следующем году ему разрешат полетать вместе со всеми, он этого очень ждет. — Ты скоро сможешь слететь со всеми с утеса, — говорит Моцарт, пока Ибо чистит зубы. — Я знаю, тебе уже не терпится. Ибо дует губы, измазанные в зубной пасте. — Я бы взял тебя с собой, — вздыхает он, прополоскав рот. — Это запрещено. Только ты можешь спланировать и вернуться. Моцарт непоколебим, когда касается правил: он все время твердит Ибо, что приверженность традициям и законам — основа его безопасности, нельзя ими пренебрегать. — Да что со мной может случиться? — Ибо абсолютно не верит ни в какие опасности для себя. Но летать он начинает не через год, а завтра, за неделю до своего последнего Дня всех святых в качестве «малыша». Цепляется одеждой за живую изгородь — вечно она ни к месту! Все время дерет об нее куртки или ладони — потом успевает ухватиться за калитку отцовского сада. Его сносит воздушным потоком в сторону обрыва. Широкополая шляпа валяется на холодной земле. Ибо от страха не может ничего понять, его не учили левитировать, он не в силах спланировать в дом или просто опуститься, приходится только цепляться дрожащими руками за витиеватую калитку. Родители в доме, и что же, черт возьми, они делают, когда наконец так нужны! У Ибо мерзнут руки, он боится, что, сорвавшись со скалы, просто не поднимется обратно сам. Мама, где же ты?! Довольно сильный поток воздуха сносит Ибо, но тот остается виснуть в нем, даже когда не держится за калитку. Оглядывает себя, он охвачен зеленым свечением. — Дорогой, как ты? — вовремя подоспевшие родители притягивают сына за ноги. Они уносят его парящего в дом и привязывают к стулу, чтобы снова не улетел. — Я странно себя чувствую, — сипло говорит Ибо. Его до сих пор немного колотит. — Я ведь не должен был сейчас взлететь. Я не знаю как. — Все хорошо, мы выясним, — обещает мама, но голос ее не выражает ничего хорошего. Ибо перестает подниматься в воздух где-то через час — он жутко измотан и хочет побыстрее лечь спать. Его тонкие пальцы все еще подрагивают от испытанного напряжения Он всегда спит с горящим ночником, но сегодня включает даже верхний свет, быстро спихивает одежду на пол и с головой зарывается в одеяло. Он обнимает себя за плечи в защитном жесте, но дрожит даже во сне. Моцарт смотрит своими разноцветными глазами за манипуляциями хозяина; когда тот уже крепко спит, ловко спрыгивает со стола, на котором лежал, а приземляется уже человеком. У мужчины такие же разноцветные глаза и совершенно недобрая ухмылка. С той же грацией он проскальзывает под одеяло, поближе к уснувшему парню. — Иди ко мне, малыш, — шепчет едва слышно прямо в ухо. Ибо хнычет во сне, разворачивается на другой бок и тонет в спасительных объятиях своего кота. — Я рядом, — успокаивает его поглаживанием руки по спине, отчего ведьмочка начинает дышать глубже и спокойней. А дальше случается самая странная неделя в жизни ведьмочки-Ибо. Он планирует просто в считанные секунды, сам по себе, и только и успевает ухватиться за что-нибудь, чтобы не распластаться на потолке. Обнимает перила всеми конечностями, хватается за ручку холодильника, лежит на кухонном столе. — Тут явно что-то не так, — хмурится мама. — Ты не должен сейчас летать, еще слишком рано. — Но я летаю, мам, — бурчит Ибо, вновь привязанный к стулу. На помощь призываются все самые старые и древние родственнички. Его поят разными отварами, на вкус как из болотной воды сваренными, проводят давно всеми забытые обряды, наряжают, как невесту призрака. К слову, это платье и венок очень идут его белокурым волосам, а черные стрелки на белом фоне делают его лакомым кусочком даже для живых. Но ни один призрак не приходит за ним, чтобы дать ответы на вопросы, ни один отвар не помогает остановить пробудившиеся слишком рано силы. Родители Ибо становятся нервознее с каждым днем. Живая изгородь вокруг дома становится сплошной непроглядной стеной. — Ты в последнее время не испытывал ничего странного? — тетушка по материнской линии отца сидит с мрачным видом. Ее старомодная остроконечная шляпа навевает на Ибо глупый смех. — Я летаю, стоит мне только чихнуть или зевнуть, меня уносит, даже если не думал об этом, — злится Ибо. Он устал от этой нервотрепки, он просто хочет обратно в спокойные будни. Откуда ему знать, почему все начинается именно сейчас. Ибо задумчиво-сложный, даже для очень умного подростка. Он натягивает теплую шапку и выпрыгивает в окно. До старой мостовой рукой подать, а он бежит как на пожар. Возможно, от пожара тоже. Воздух холодный, здесь всегда холодно; так смешно — теплолюбивое существо, а вынужден быть родом из самых холодных мест этой вселенной. Что это? Край Земли? Ибо подпрыгивает на парапет, он танцует сколько себя помнит, и высота — любимое состояние. Так обидно, что никто не радуется его преждевременным успехам. Ибо все равно на тетушек и их дурацкие запреты: невыносимо терпеть эти устаревшие законы от законсервированных старушек. Он миксует заклятья не хуже, чем зачитывает рэп под любимых исполнителей, легко и тонко собирает руками лунный свет, соединяет звездную пыль и разворачивает целое преждевременное Рождество на одинокой мостовой. Звезды ссыпаются ему на голову, на острые плечи, а сам Ибо кружит с улыбкой в свете холодного одиночества. Мне всего семнадцать, утешает он сам себя, остановившись на мгновение, все еще впереди, но это впереди сегодня кажется непроглядно туманным. Ибо гонит прочь мрачные мысли. Собирает в ладони побольше света, раскатывает в собственном тепле и запускает маленькие фейерверки. На мерцающей мостовой маленькая ведьмочка Ибо мерцает не хуже звезд. Волшебство — воздух, которым он дышит, он не может объяснить, как так выходит, что оно живет в нем собственной жизнью. Не может объяснить, как умеет варить зелья, не зная полных рецептов. Он просто может, и все. Домой он возвращается поздно, когда весь дом уже спит, только Моцарт неодобрительно смотрит своими разными глазами. — Ты так глупо себя ведешь, — фырчит кот. — Я задыхаюсь, когда они начинают искать причины моего состояния. Разве для полета нужны причины? — Ибо устало падает на кровать. — Для твоего — да. Тебе рано летать. — Но я ведь смог, так почему они не радуются? Почему ты не рад? Ибо смотрит на единственного друга слишком обиженно и не собирается это скрывать. — Перемены, Ибо, — Моцарт отворачивается к окну. — Твой полет сулит перемены, а их никто не ждет. Ибо зло пинает большую деревянную бочку, в которую его хотят запихнуть. Он просидел привязанным к стулу половину утра, а когда хотел пойти посидеть у обрыва в одиночестве, изгородь не выпустила его за калитку. — Мы всего лишь вымоем тебя отваром защитного зелья. Он приятно пахнет, — говорит тетушка Эстер. Она не то шотландка, не то ирландка. — Зачем мне защитный отвар? Я научусь управлять полетом, и все будет в порядке, — Ибо совершенно не нравится быть натертым болотной душицей и чертополохом. — Просто научите меня, и я присоединюсь к вам в этом году. Но никто не может ему сказать, что на первый в своей жизни шабаш он не попадет. Тетушки с силой запихивают его в кадку и начинают свои дурацкие танцы. Именно дурацкие, потому что в них нет того особого ритма, который чувствует Ибо. В них нет той мелодии, которая бы объединила усилия. — У вас ничего не получится, — вдруг говорит он, сам не зная, почему в этом уверен. А главное — в чем не получится? Тетушка Эстер натирает его виски, кончики пальцев, над верхней губой. Она поет старую приятную мелодию, но ее мотив такой сложный — Ибо ловит себя на мысли, что никогда не смог бы его повторить. А потом всех повергает в шок — раскидывает руки и отсчитывает ритм пальцами по поверхности деревянных стенок. Тетушка Эстер бледнеет за секунды, ее впалые глаза становятся злыми. — Он должен знать, — сквозь зубы говорит она. — Демон играет нечестно, но время пришло. Ибо так опустошен, что у него нет сил поднять руку, не то что сиюминутно взлететь сам по себе. Отец укладывает его спать, сам принеся сына в комнату. Включает старый ночник в форме звезды. Моцарт оставляет спокойно заснувшего Ибо и спускается вниз, где в столовой его давно ждет госпожа Ван. Она раскладывает перед ним кусок черничного пирога и стакан холодного молока. Женщина смотрит слишком укоризненно, чтобы он мог сделать вид, будто не понимает, о чем пойдёт речь. — Это все из-за вас, — говорит она. Ее голос подрагивает. — Вы обещали не трогать моего мальчика. — Я обещал сохранить ему жизнь и сдержу слово, — фырчит Сяо Чжань. — Никто не может обвинить меня в бесчестии. — Мой мальчик, — женщина сжимает руки в кулаки. — Он еще мал. У него должно быть еще время, чтобы мы рассказали ему все. А теперь я не знаю, как он воспримет. — На вашем месте я бы давно все рассказал. И не было бы этого всего. — Но в этом ваша вина, — уже злится женщина. — Ваше присутствие заставило его силы пробудиться раньше. Он нестабилен из-за вас. Вы с ним что-то сделали? Она боится этого демона, но страх за собственного ребенка подталкивает вперед. — Я не делал с ним ничего, иначе вы получите возможность аннулировать договор. А я слишком долго ждал его исполнения. Сяо Чжань — беспринципный демон, и скрывать этого не собирается. Появившись в родовом поместье Ван три года назад, он четко обозначил свои намерения — Ибо слишком расцветает и привлекает все больше и больше демонов, будет лучше, если он сам останется рядом со своей ведьмой. Никто не может лучше защитить ведьму, чем ее демон. — Эстер сказала, что он знает мелодию призыва, — женщина комкает морщинистыми руками свой передник. — Я научил его ей, — не скрывает демон. — Он может позвать на помощь, если меня не будет рядом. Но теперь вы можете отдать ему булавку. Сяо Чжань заставляет себя уважительно разговаривать с ней, потому что она — подарившая жизнь его ведьме. Для него уже большой прорыв не приказывать, а деликатно указывать что делать. Ибо обещан ему тысячелетие назад, и срок ожидания подходит к концу. Эти слабые ведьмы не могут его защитить, ровно как отсрочить неизбежное. — Но это должно считаться нечестным, — не отступает женщина, и Сяо Чжань на секунду восхищается ее храбростью. — Ваше постоянное присутствие повлияло на него, он сам не понимает, что происходит, но вы ведь понимаете! — Я ничего не делал с ним! Демон так резко встает на ноги, что стул отлетает к противоположной стене. Желваки ходят ходуном, а ноздри яростно раздуваются. — Ибо мой! Никто этого не изменит! Голос демона клокочет в стенах небольшой столовой, отталкивается от них и страшным звуком отдается не только в ушах госпожи Ван. Рокочущие слова слышит любая нечисть, находящаяся неподалеку от дома с живой изгородью. Моцарт подскакивает с лестницы, а за порог уже выходит Сяо Чжань. Сяо Чжань живет тут три года, все три года постигая дзен в своем терпении. Дурацкий ошейник давит шею в любой ипостаси, и он был сам инициатором надеть трансформирующийся, потому что разрывать его каждый раз, как меняет облик, и получать от Ибо новый надоело быстро. Полы черного пальто развеваются слишком зловеще, словно он из кадра киноленты, серебристый свет луны отбрасывает блики на темные волосы. — Господин, новости не очень хорошие. Низший демон стоит рядом с сидящим в излюбленном кресле Сяо Чжанем. Сяо Чжань буравит его взглядом холодных глаз. — Сними барьеры, — говорит он. — Семья собирается к празднику, нельзя, чтобы тетки что-нибудь заподозрили. Сяо Чжань щелкает языком, тетки Ибо раздражают его хуже самых пронырливых мелких демонов. — Мне тоже начать готовиться? — вздрагивает демон-прислужник. Сяо Чжань коротко кивает. Наконец пора. Он возвращается в дом бесшумными шагами, привычно морщится от въевшегося в стены запаха полыни. Что у этих ведьм за страсть к этой прогорклой траве? Ибо спит, убаюканный теплом демона, не подозревая, кому обязан своим успокоением и его же подрывом. Ночник привычно горит на тумбочке, а на экране компьютера открыт сайт популярного производителя скейтов. Ибо копит на доску уже полгода, но такими темпами будет копить еще и в колледже — она стоит три тысячи евро. Сяо Чжань смотрит на мягкий голубоватый отблик экрана, который падает на стопку разбросанных тетрадей. Его мальчик заслужил получить доску. Он стойко перенес потрясения и не показал тени страха перед неизвестностью. Пальцы у демона смуглые, узловатые, он словно играет на невидимом инструменте — вытягивает из экрана разноцветную коробку, материализуя ее в воздухе. — Малыш, ты заслужил, — говорит он спящему Ибо и кладет коробку рядом на подушку, на которой обычно лежит сам. Сяо Чжаню нужно уйти и проследить за всеми приготовлениями к празднику, два дня Ибо должен быть предоставлен себе, и будет лучше, если он чем-нибудь будет занят. Утром ведьмочка просыпается в обнимку с коробкой в половину своего роста. Он неверяще трет глаза, а потом в секунду подскакивает на кровати. Это же самая лучшая коробка на свете. Ибо, лохматый и заспанный, несется вниз, перепрыгивая от счастья через две ступеньки. — Мам! Пап! — он смотрит на родителей самым благодарным взглядом. Те совершенно не понимают почему, но не спешат разуверить сына в своей непричастности. — Спасибо! — Ибо кружит по гостиной со своей драгоценностью наперевес. Кажется, в непроглядном тумане его странного состояния у него появляется то, что приносит ранимой душе нечто на привкус сладкое, как кленовый сироп. Сяо Чжань в плохом настроении всегда — это знают все. Но если остальных демонов девяти кругов можно повстречать и точно костей не собрать, Девятому, самому страшному, если верить адской мифологии, абсолютно на всех все равно. Его круг лишен бюрократии, принятой в адской канцелярии, работает исправно, хлопот не доставляет никому. Хлопоты доставляет сам Сяо Чжань. — Господин, — демон-прислужник старается выговаривать каждое слово четко. — Я принес все атрибуты, но… — Я сам добавлю пояс, — говорит Сяо Чжань. Он бы никогда не доверил самое ценное другим. Абсолютно спокойный, идеально контролирующий себя Девятый демон к долгожданному дню начинает нервничать. Эти глупые ведьмы хотели уберечь Ибо, не говоря ничего, а теперь он вынужден дать им самим все уладить. Но если к самайну Ибо не будет в курсе всего и подготовлен к обряду, Сяо Чжань сам просветит маленькую ведьму во все подробности адского договора между ним и его прабабкой. — Новости все еще не очень хорошие, — демон-прислужник не смеет поднять свои красные глаза на господина. — За вчера демонов-охотников увеличилось вдвое, была замечена ведьма. Сяо Чжань вскидывает точеные брови. Ведьма? — Она пыталась навредить Ибо? При одной только мысли об этом в ладонях начинают собираться огненные искры. — Да. Мы не успели ее схватить, изгородь раздробила тело. Демон-прислужник достает из рукава антикварную брошь в виде белой лилии. — Значит, сородичи начали охоту, — Сяо Чжань хмурится. Он считал, что сможет уладить все, не придав шума. Видимо, кто-то из родных самого Ибо слишком разговорчив. Или завистлив. Везде есть свои правила, особенно в аду. В адских кругах механизм работы прост, но слажен и надежен, а любое непредвиденное стечение обстоятельств каждый устраняет сам, у них нет карательных отрядов, это вам не небесная канцелярия. Сяо Чжань крутит старинную брошь в руке, с усталым вздохом отшвыривает на стол. Знал же, что последние дни будут самыми беспокойными, но уехать или спрятать Ибо нельзя, приходится сложить черные лапы и смотреть неприглядное шоу, где за то, что принадлежит ему, начинает борьбу нечисть разных сословий. И если от адской скверны он свою ведьму защитит, то от ее своих же сородичей может и не успеть. Ненавидящий заморачиваться Девятый демон последнего адского круга трет виски от ноющих маленьких иголочек в них, виной всему эти суматошные глупые ведьмы. Все из-за них идет не так. Даже изгородь пришлось ослабить. Утром Ибо без настроения ест свои блинчики. Он грустно смотрит, как тетушки переговариваются, рассказывая друг другу последние сплетни. Перед самайном их все больше и больше собирается в доме, и начинает казаться, что они останутся тут навсегда. — Дорогой, — мама гладит его по светлой голове. — Мне нужно поговорить с тобой. Ибо не хочется говорить, его интуиция подсказывает, что то, что он услышит, изменит его жизнь навсегда. — Это обязательно? Я хотел сходить к воде. — Это очень важно, — говорит она, и Ибо понимает без слов. Все эти неожиданные его полеты, сбор самых дальних тетушек, защитные отвары, зелья времени — все неспроста. Он проклят. — Что? — смеется мама, когда он озвучивает это ей. — Конечно, нет, откуда ты это взял, — она обнимает сына теплыми руками. Ибо думает, что у него самая лучшая мама. — Ты не проклят, сынок, ты обещан демону, — вмешивается грубо тетушка Эстер. — Хватит ходить вокруг да около. У Ибо отнимается язык. Кусочки льда образуются в животе, а потом их кто-то заливает кипятком. Острые колючие кусты связывают по рукам и ногам. — Это должна была быть я, — плачет мама, но Ибо не видит ничего за пеленой тумана в глазах. Как его умение летать связано с демонами? В адской мифологии о прожорливости и сладострастности демонов есть отдельная книга. Ее не проходят в школе и не объясняют дома, но каждая уважающая себя взрослая ведьма знает ее от корки до корки. В адской мифологии сказано — ведьмы слабее высших демонов, но могут рассчитывать на их покровительство в обмен на что-то равноценное. В адской мифологии сказано — самой желанной для высшего демона является белая ведьма. Отдав одну белую ведьму, можно получить покровительство на весь ковен. Адская потому мифология, что никто и никогда под страхом смерти не расскажет, правда в ней это или миф. — Ты хочешь отдать меня в обмен на покровительство ковену? — смотрит на нее влажными глазами Ибо. — Нет, дорогой. Клянусь твоей жизнью, если бы я знала, как не отдать тебя, я бы воспользовалась любым способом. — Договор заключен до твоего рождения, — тетушка Эстер говорит сухим голосом, возможно, от старости, а возможно, она действительно сочувствует дорогому племяннику. — По расчетам белой ведьмой должна была стать я, — говорит госпожа Ван, глаза ее тоже полны слез. — Или я, — улыбка озаряет морщинистое лицо Эстер. — Но мы родились обычными, и твоя бабушка решила, что договор, заключенный еще основательницей ковена, расторгнут, потому что белые ведьмы у нас не рождаются. А потом родился ты, сияющий, как звезда. И мы поняли, что все достанется тебе. — Мальчики в ведьмовских семьях не такая уж и редкость, — едва слышно говорит Ибо. — Да, дорогой. И мы не придавали этому значения, пока Он сам не заявился к нам. Он стал требовать вспомнить договор, и я не смогла ничего сделать. — Он? Ибо спрашивает на автомате, потому что прекрасно знает ответ, но хочет услышать. Он ведь не маленький несмышленыш, он тоже знает об адской мифологии и даже читал некоторые страницы. У старосты есть копии некоторых глав, он дает их почитать в обмен на что-нибудь ценное, а Ибо умеет доставать редкие ракушки из холодного океана, не промочив ноги. Ибо прочел больше всех в классе. Про белых ведьм в этих главах только одно — демон придет за ней, где бы она ни была, потому что договор заключен, а высшая нечисть как никто другой умеет держать свое слово. Ибо смотрит на маму взглядом ребенка, повзрослевшего за секунды, он и так смышлен не по годам, волшебен с рождения, но всю эту зрелость, что несет в себе ее сын, мама видит только сейчас. Как во взгляде нет укоров, так и губы не дрожат. Ибо знает, понимает она, она чувствует постыдное облегчение. — И что я должен делать? Или все эти рассказы, что меня съедят, правда? Меня съедят? — содрогается от отвращения Ибо. Оказаться в желудке какого-нибудь безобразного чудища его абсолютно не прельщает. — Нет, что ты! — пытается успокоить мама. Тетушка Эстер посмеивается в морщинистый кулачок. — Я бы сказала, что съест, но не в традиционном смысле, мальчик мой, — говорит она, за что получает тычок от сестры. Никто до этого момента не задумывался о некоторых вещах, которые несет в себе эта принадлежность нечисти. По сути, даже если Девятый съест ведьму живьем, никто не может ему помешать, но женщины надеются — раз до этого дня он не изъявлял такого намерения, а оберегать Ибо явился сам, возможно, ведьмочка останется жива и может рассчитывать на хоть какое-то будущее. Что может ожидать живую ведьмочку Ибо они эгоистично предпочитают не думать. За считанные часы все превращается в кошмар: ближняя и дальняя нечисть слетается к ним в дом. Новости о том, что ведьмочка Ибо, наконец, воспарил, быстро разносятся, поэтому все спешат приложить руку к надвигающимся событиям. — Знаешь, — говорит поздно вечером мама. — Мы должны попробовать последнее зелье, и если оно не сработает, ты должен подготовиться, как взрослый. Это «как взрослый» пугает, но у Ибо нет другого выбора: он чувствует, что никакие зелья не помогут. Тетки тягают его за щеки, тянут за аккуратные ушки и все время пытаются обслюнявить своими мокрыми губами. Ибо передергивает. Он практически все время сидит у себя в комнате, собирает доску, любовно подкручивает все гайки сам, а вечером пытается прошмыгнуть мимо беснующихся старых ведьм. Именно беснующихся, потому что они в нарядах какой-то старой эпохи, хотя скорее это лохмотья из секонд-хенда, со странными прическами, все время что-то варят, поют и перекрикивают друг друга. Моцарт частенько пропадает, поэтому Ибо не волнуется, но он очень бы хотел поделиться с единственным другом радостью. У него теперь самая крутая доска в округе, и он на ней просто летает. Ибо возвращается после полуночи, когда его все с нетерпением ждут. Последняя попытка задержать его развитие выглядит, как дешевый трюк из старого шоу с экстрасенсами в телевизоре. Ведьмочку наряжают как куклу из древнего сундука. Он весь в кроваво-красном сидит на полу в нарисованном круге, тетушки за ним стоят с зажженными свечами. — Не бойся, — улыбается нервно мама. — Все будет хорошо. Она сама в это не особо верит, но сына поддержать пытается. Ибо натянуто улыбается. Он в этом странном одеянии чувствует себя агнцем на заклании, а он, между прочим, ведьма. Причем самая редкостная и, по идее, сильная. Беззубая тетушка Фэн накрывает его голову прозрачным черным покрывалом. Оно скрывает его по плечи, а в полумраке комнаты картина приобретает некоторую зловещую красоту. Ибо прикусывает полную губу, не зная, что говорить, хотя от него же ничего не требуется, только присутствие. Тетушки читают странное заклинание, в котором он может узнать лишь обрывки фраз и отдельные слова. Если сложить воедино — это не заклинание, это молитва? Старушки молятся? По крайней мере, в заклинании четко прослеживается прошение дать времени время, а уходя — уходить. Что? Ибо совершенно не понимает, что происходит, но в какой-то момент его голову разрывает болью, словно сотня маленьких коготков впиваются в виски. Он хочет попросить воды, но голос не слушается. На особо сильной болевой доле все окна на этаже распахиваются под порывом холодного ветра, который, ворвавшись в комнату, задувает половину горящих свечей. Тетушки сгребаются в кучку от страха, пока ставни так нещадно бьются под порывами начинающегося урагана. Ибо слышит нечеловеческий рев перед тем как потерять сознание. Просыпается он уже утром, все в том же странном одеянии под внимательным взглядом Моцарта. — Очнулся? — фыркает кот. — Так болит, — жалуется Ибо. Он держится за виски в попытках остановить образовавшуюся в них наковальню. — Твои тетки сошли с ума, — не обращает внимания Моцарт. — Они решили тебя убить, ты в курсе? — Убить? — Ибо оглядывает своего кота неверящим взглядом. — Они пытались выторговать время до твоего совершеннолетия, когда в договоре ясно сказано, что за тобой придут, когда силы проявятся. Ибо обиженно смотрит на кота, словно тот может что-нибудь сделать в этой ситуации. Сяо Чжань может, но совершенно не станет ничего предпринимать. Он ждал свое тысячелетие, как и указано в договоре, а конкретно эти три года вел себя отвратительно сдержанно. Это его ведьма, а он даже не может прикасаться к ней! — Моцарт, а я смогу взять тебя с собой? — тихо спрашивает Ибо. С тех пор, как про договор известно, это первые слова, в которых он упоминает о нем. — Думаю, да, — кот трет лапой мордочку. — Я бы хотел взять тебя с собой. Мне больше никто не нужен. Ибо смотрит в сторону, ему страшно остаться без единственного друга. Сяо Чжань мысленно рычит. Два дня. Два дня, и он больше не будет сдерживаться. Ибо обратно засыпает, нервно комкая в руках одеяло. И становится ясно, что это не просто страх: волнениям способствуют надвигающиеся события. Сяо Чжань привычно ложится рядом, по-хозяйски притягивает ведьмочку к себе. Он был занят непосредственно пыткой одного из демонов, пытавшихся похитить Ибо, когда услышал призыв. В горле от ярости заклокотало, и демон, все бросив, вернулся в дом с живой изгородью. А увидев, как эти глупые старухи пытаются намывать его ведьмочку всякой дрянью и просят сами не знают о чем, совершенно сошел с ума. Старые ставни бушевали в тон его безумству, срываясь с петель. Он сам забрал потерявшего сознание Ибо и принес в комнату. Ибо хнычет во сне, цепляется за рубашку демона. Сяо Чжань вынимает серебряную булавку из его уха, мама как раз вдела ее утром. Кто вообще считает подарки от нечисти подарками и решается носить? — Она не сработает, если не получит твоей крови, — тихо говорит он, а потом вдевает ее в кончик уха ведьмочки, прокалывая индастриал — сразу в двух местах чувствительный хрящ. Ибо вскрикивает от боли, но демон успевает накрыть его губы своими, приглушив звук. Дает кусать себя; Ибо бьет его по плечу, царапает щеку, но вырваться не может. Боль волнами идет по всему телу, ухо неестественно горит, ведьмочка чувствует себя странно раздираемой на части. Маленькая булавка упивается даром драгоценной крови. Сяо Чжань гладит гладкие скулы и дает себе волю вовлечь свое сокровище в легкий поцелуй, губы соприкасаются едва-едва. Утешения он дарит мало, но Ибо отвлекается от своих попыток сбежать из объятий и начинает с чувством отвечать, тянется сам, притягивает к себе изо всех сил. Тут же хнычет, потому что поцелуй быстро обрывается, демон ведь не железный, хотя и самый сильный. — Спи, — говорит Сяо Чжань, поглаживая грубыми пальцами покрасневшие губы желанной ведьмы. — Еще не время.