Спящий

Всю ночь полковника мучили странные сны. Казалось, что он стремительно приближался к разгадке «восьмидесятника», а потом его вдруг начинали преследовать криминальные авторитеты, кто-то пытался убить или выкрасть Юлю, а заканчивалось все сносом злополучного дома, где располагался «хрустальный гроб». Лебедев резко сел на кровати, но ни стакан воды, ни дыхательная гимнастика так и не помогли ему спокойно заснуть. Он чувствовал, что должен быть там. Еще раз осмотреть, изучить, убедиться, что криокамера реальна, и что с ней ничего не случилось за прошедшее время. Оставалось только надеется, что Юля спит достаточно крепко, либо не предаст значения его отлучке. Валентин уговаривал себя тем, что был военным, его могли дернуть в любую минуту, да и Юля не докучала вопросами, особенно, когда выросла. Отчего же он так старался не разбудить ее? Валентин не знал ответа на этот вопрос, но очутившись снаружи, почувствовал, словно и, правда, получил задание от командира. Снова сонм мыслей налетел, как и не отпускал его. Конечно, отсутствие документов можно было списать на обычное русское распиздяйство. Само собой, Ткачев мог быть переведен в другое подразделение или в разведку, а все его данные были засекречены или уничтожены. Набор совпадений, как и все те смерти, что обступили Валентина со всех сторон. Иногда он и сам удивлялся везенью, но не позволял себе слишком уж долго думать об этом. На улице сделалось по-осеннему зябко. Несмотря на то, что лето еще не кончилось, но дыхание сентября чувствовалось и в переменившемся ветре, и в тяжелых туманных рассветах. Сейчас отчего-то было особенно холодно, и, несмотря на термобелье и форменный комплект без опознавательных знаков, Лебедев ощущал эту подступающую непогоду, изморось и холод. Он застегнул воротник так, чтобы не дать ветру и шанса. Стало лучше, но действовать следовало быстрее. Лебедев не стал брать машину, чтобы не привлекать внимания, да и до цели было около двух километров, он вполне мог пройти напрямик. Вряд ли Валентин смог бы объяснить чье внимание он боялся привлечь, кому на глаза попасться, однако он твердо знал, что не имеет на это права и никто, ни одна живая душа не должна знать, куда он направился. Почему он так реагировал? Подумаешь, городская легенда! Скорее всего, участковый прав. Ему-то лучше знать, что и когда произошло? Так что же не дает покоя? Почему у Лебедева снова и снова возникает это противное чувство, будто мозг чешется, будто разгадка лежит на поверхности, но сделать нельзя ничего? Город сделался враждебным. Привычные многоэтажки точно набрали в рот воды, чтобы в самый неподходящий момент выплеснуть дождем за шиворот. Полковник никогда не был склонен к панике или к придумыванию опасностей там, где их не было, но что-то заставляло его двигаться скрытно, стараться не привлекать внимания и уклоняться от возможных мест, где мог притаиться неприятель или засада. Когда он, наконец, добрался до места – пришло осознание, что возможно все меры безопасности не были лишними, ведь вся комната, где располагался «восьмидесятник» выгорела и сейчас представлял собой закопченный куб. Кое-где оплавились провода, и до сих пор можно было почувствовать неприятный запах жженой пластмассы. Ко всему этому примешивался и другой еле заметный оттенок. Валентин узнал бы его несмотря ни на что. Так пахла жидкость для розжига. Стало быть, кто-то устроил все это намерено? Только у него ничего не вышло. «Хрустальный гроб» стоял невредимым, но различить за толстым стеклом что-либо стало проблематично, но, наверное, только сейчас Лебедев заметил небольшие зазоры, расположенные на равном расстоянии друг от друга. Можно было подумать, что кто-то упражнялся в резьбе по стеклу и намерено придал своей работе форму округлой мозаики или цветка. В первый раз, когда полковник увидел «восьмидесятника» эти бороздки не бросились в глаза, потому как не были столь четко обозначены на фоне других загрязнений, надписей и затушенных бычков, но теперь на фоне копоти всё было иначе. Валентину показалось, что он уже видел где-то что-то подобное, только вот никак не мог вспомнить где. А когда он присмотрелся к обнаруженному «рисунку» внимательнее, то заметил, что он сделан не просто так. Нет! Он был сделан с умыслом, но если не напрягать зрение – в жизни не поймешь. Около каждой бороздки можно было заметить контакты, выходящие на поверхность, но самое интересное стало видно под ними. Тоненькие змеящиеся проволочки, едва ли толще волоса. Черт! И ведь видны они стали только теперь! Ждать нельзя было ни минуты. Полковник почти не отдавал себе отчета, когда выбежал прочь из злосчастного здания, поймал какого-то заспанного частника и велел поторопиться. Он вряд ли бы вспомнил насколько переплатил, но вот Юля была крайне удивлена, услышав шум в прихожей, а после, выбравшись из комнаты, увидев отца, вышвыривающего с антресолей всё, что копилось там десятилетиями. – Пап… Ответа не было. – Па-ап! Валентин не сразу понял, где находится источник звука, а пришел в себя только когда дочь назвала его по имени отчеству. – Валентин Юрьевич, доложите обстановку! – Докладываю… Юль! Ты чего не спишь? – Догадайся. Чего за раскопки? Учения срочные? – Нет. Мне нужно кое-что и очень срочно! – Что? – Не знаю! Юля очень нехорошо посмотрела на Валентина, а после присела рядом и начала его успокаивать, складывая хлам в разошедшуюся по швам сумку. – Да ладно тебе, давай потом этим займемся? Позвонишь на работу, скажешь, что нужно взять отгул… – Юль, послушай, я не выжил из ума. Я понял. – Что? – девушка знала, что с психами спорить не следует, и пыталась разговаривать как можно спокойнее, хотя внутри у нее все ходуном ходило от страха и напряжения. – Там «восьмидесятника» пытались сжечь. – Так это не первый раз. – Хорошо полыхнуло. И я понял… понял, как его разбудить. – Как? – Нужен ключ, и я тебе клянусь, я видел его в нашем доме! Лебедева решительно поднялась на ноги, закрыла входную дверь, после чего разобрала все вещи, которые успела худо-бедно упаковать в старую сумку, затем внимательно посмотрела на отца и спросила: – Что мы ищем? – Какой-то предмет… знаешь, со множеством контактов. Граней или чего-то в этом роде. Он должен быть металлический, круглой формы. То есть либо это мозаика что-то в виде цветка, звезды с большим количеством лучей, что-то хранимое довольно давно… а может, несколько предметов, которые можно состыковать между собой, толщиной до пяти миллиметров. – Ясно. Ничего «ясно» Юле, конечно же, не было, но вместе они быстро рассортировали залежи под кратким названием «вдруг пригодится». В мусор тут же отправились рассохшиеся хоккейные коньки, полинявшие шапки, несколько отрезов «веселого ситчика», почерневшие кастрюли, видимо, оставленные на случай «может быть, отчистим», а так же бюст Владимира Ильича Ленина. В другую сторону Юля отложила фотоальбомы, коллекции марок, пластинки и бобинный магнитофон. А потом Лебедев потянул за край выгоревшего на солнце вымпела* и тут на их головы посыпались значки, видимо, прежде к нему прикрепленные. – Золото? – усмехнулась Юля. – Не думаю. – Валентин улыбнулся, но улыбка быстро покинула его лицо. – Так… собирай! Собери их все! – В смысле? Зачем? Это ведь просто значки? – Нет! Это как раз то, что нужно! Пальцы Лебедева едва заметно подрагивали, он осматривал каждый из значков и находил на них отдельный вид спорта. Вот же оно! Один из основных сувениров Олимпиады-80. Кажется, весь набор покупал еще его отец, чтобы память осталась. И они были разные, в виде зубчиков кремля, в виде кружков, треугольников, пластмассовые, железные, медные… но отец выбрал самую дорогую вариацию. Ключ, которые поможет «восьмидесятнику» освободиться. Двадцать четыре значка по всем видам спорта и один в центре с памятной надписью. – Что ты задумал? Где ты вообще был? – Я немного позже все объясню. Сейчас внимательно послушай меня. Запри дверь, никому не открывай, что бы тебе ни говорили. Дождись меня. Послушай, Юлия, у меня очень плохое предчувствие. Лебедев и сам не мог объяснить почему сейчас смутным ощущениям он доверял гораздо больше, чем здравому смыслу, почему не позвонил никому из сослуживцев или участковому, почему ничего толком не объяснил дочери, а после надел усиленный броник и выбрал автоматическое оружие. А после, задержавшись на минуту, он взял еще один комплект, закинув это богатство в рюкзак вместе с олимпийскими значками. Идти той же дорогой полковник не решился, наоборот, направился в другую сторону, выбрал противоположную полосу шоссе, сел на автобус, идущий до метро, и только там поймал частника, и, не пожалев денег, уже через двадцать минут был на месте. Впрочем, кажется, Лебедев успел увидеть, что когда машина отъехала от наземного павильона, серый УАЗ пытался развернуться через две сплошные, но местный пост ДПС тормознул лихача до выяснения. Совпадение? Проверять Лебедев бы точно не остановился. Валентин снова переплатил, но ни капли не пожалел об этом. Последние метры до злополучного дома он и вовсе бежал, не разбирая дороги. Сердце, как бешеное отбивало сбивчивый ритм. Кажется, слишком поздно полковник подумал о том, что закрыть дверной проем будет нечем, но ничего… ничего… он что-нибудь придумает, только бы успеть! У «восьмидесятника» побывать еще не успели, но Лебедев не был уверен, хватит ли у него форы, а уж тем более, он не мог знать, кто именно ведет на него охоту. Все складывалось как-то само собой. С самого первого вопроса про «восьмидесятника» полковника не покидало дурацкое чувство истового неспокойства и напряжения, словно комар над ухом зудит. Что-то витало в воздухе, подступало со всех сторон, нашептывало: «Не суйся!». Ради чего он ставил на кон свою жизнь? Ради кого рисковал безопасностью дочери? Сможет ли он выстоять против загадочного противника или это всего лишь паранойя? Пальцы Лебедева цепляли значок за значком. Как же их располагать? В какой-то последовательности или как лягут? Оказалось, что у каждого рельефы немного да различаются и только нужный олимпийский мишка попадает в нужный паз. Еще чуть-чуть! Сердце ухало, как ненормальное, пот разве что глаза не заливал. Но вот последний «ключ» опустился на законное место, Валентин сделал шаг назад, позволяя криокамере стравить давление, выпуская воздух и какую-то едкую газовую смесь, что не давала «восьмидесятнику» погибнуть, а сам взял на прицел пресловутый дверной проем. Лебедев был готов к бою в любую минуту. За спиной громко закашляли. Был слышен писк аппаратуры, работающей на пределе возможностей. Проснувшегося человека тошнило. Больше всего на свете, Лебедеву хотелось обернуться, предложить помощь, но он не рискнул бы, ведь противник мог появиться в любую минуту. – Приходите в себя, – отчетливо сказал он, – возможно, нам предстоит принять бой, прямо сейчас. Валентин едва договорил, как со стороны лестницы загрохотали тяжелые берцы. Были слышны переговоры по рации, и у них не было даже призрачной возможности уйти без боя. Откуда же силы взялись? Лебедев не смог бы ответить на этот вопрос, но он успел бросить свето-шумовую, затащить парнишку за его «хрустальный гроб» и втиснуть в ледяные пальцы оружие. Выглядел «восьмидесятник» скверно. Его бил озноб, а кожа по цвету напоминала пергамент. Ему определенно требовалось время, возможно, медицинская помощь, вода, душ, сортир и мягкая пища на первое время, но вот только… того самого времени у них не было! Даже все эти мелкие нюансы Лебедев подметил вскользь. Завязавшийся бой не давал ему продохнуть, и полковник понимал, что не сможет долго сдерживать противника, превосходившего его в численности и огневой мощи. Однако стрельба в заброшенном доме не могла не привлечь внимание полиции и, о, чудо! На этот раз органы сработали четко и быстро. Валентин слышал, как завыли сирены, и видел отблески сине-красных мигалок, танцующие на стенах. Ему не хватало всего несколько секунд, может минуты! Сменить магазин и место дислокации! И тут «восьмидесятник» пересилил себя и дал очередь из автоматического оружия. Должно быть, противник не понял, что это было, но этой передышки хватило, для того, чтобы подготовиться к новой атаке и сместиться ближе к «восьмидесятнику». Но следующего боя не требовалось. Помощь была близка. В тесное, заполненное пороховыми газами помещение, вломился наряд ППС. – Полковник Лебедев, – гаркнул Валентин. – На меня напали неизвестные! Со мной гражданский! – Так точно! – ответил кто-то. А уже после Лебедеву рассказали, что это его дочь вызвала первый наряд, сообразила все-таки! То ли почувствовала, из-за чего отец так сильно взбудоражен, то ли врожденная чуйка подсказала, но ведь именно этот звонок, скорее всего, спас их жизни. Правда, с «восьмидесятником» что-то нужно было решать. Как полковнику удалось убедить полицейского отдать парню плед из служебной машины? Как они вообще добрались до квартиры? Почему Валентину поверили? Может, от того, что знали, а может, слишком резонансное выходило дело и, чувствуя вкус будущей премии, ребята старались, как могли. Потерь среди полицейских, к счастью, не было. Нападавшие не ожидали, что кто-то зайдет им в тыл. В живых остались не все, но уйти вроде бы не удалось никому, слишком быстро случился бой и слишком слаженно действовали силовики и полковник. *** Уже в квартире Валентин жалел, что не проверил капсулу, быть может, там бы нашелся какой-то мануал? Может, стоило тщательнее подчистить следы пребывания там живого человека? Но обо всем этом лучше было думать потом, уже после того, как вопрос выживания «восьмидесятника» перестанет быть вопросом. – Ты держись! Мы сейчас чего-нибудь придумаем… меры – примем! – Товарищ, – слабо попросил тот, – дайте воды, пожалуйста. Мне нужно восстановить баланс глюкозы и электролитов. Это уже было что-то! Почти инструкция! Армейская аптечка пошла в ход. Давать местную воду «восьмидесятнику» полковник бы не решился, поэтому выдал из запасов, черт знает, зачем хранил ведь из госрезерва! Уже после добавил все, что нужно по инструкции и помог парню добраться до кровати с получившимся «коктейлем». И ведь все это время, несмотря на то, что лицо «восьмидесятника» украшали черно-серые разводы, а его безукоризненный костюм – следы от штукатурки и копоти, его лицо казалось Валентину знакомым. В совокупности с голосом и привычкой строить фразы – полковник мог бы поклясться, что когда-то пересекался с ним. «Восьмидесятник» проспал часа четыре. Уже полностью рассвело. После отдыха он выглядел значительно лучше, но все еще просил только пить. По всему выходило, что снабдить инструкциями по поводу экстренного выхода из «анабиоза» его успели. Сам бы Лебедев вряд ли додумался выдать парню нужные препараты. Ну а когда они подействовали – «восьмидесятник», наконец, задал первый вопрос. – Товарищ, скажите, кто были те люди, которые в нас стреляли? – Если честно, то я и сам не знаю. Юля зашла в комнату и сделала фото на мобильник. – Это чума просто! Живой «восьмидесятник»! – Не смей публиковать! – окликнул ее Валентин. – Да что я дура, что ли? В новостях слышала, какой кипеш ты там устроил. – Добрый день, – Артем посмотрел на Юлю очень внимательно, словно впервые фокусируя взгляд. – Как зовут прекрасную комсомолку? Лебедева покраснела, потом показала Артему язык и представилась. – Веди себя прилично, – Валентин нахмурился глядя на дочь, но той было интересно пообщаться со вчерашней легендой, а еще было до чертиков жаль, что ничего нельзя рассказывать Светке прямо сейчас, и уж тем более, выставить фотографии в инстаграме. – Как вам там лежалось? – Юля не придумала другого вопроса, хотя и этот показался неуместным. Однако «восьмидесятнику» он пришелся по душе. Он рассмеялся, и пожал плечами. – Я почти ничего не помню, как будто вчера получил инструкции от оператора НИИ, потом проснулся – кругом стрельба. – О, это папа хорошо умеет делать. – Юль, прекрати. – Все нормально… мне нужно еще немного времени, прежде чем я смогу говорить на более сложные темы. Признаюсь, товарищи, я не думал, что мой мозг переживет путешествие во времени. Я слышал, были неудачные эксперименты. С каждым произнесенным «восьмидесятником» словом, с каждым его жестом, который обретал всё большую плавность и естественность, Валентин приходил к выводу, что перед ним его старый армейский приятель, который не погибал в Афганистане, а продолжил тайно служить своей стране, которой давно уже нет на карте. – Простите, вас ведь зовут Артем Романович Ткачев, не так ли? – Откуда вы знаете? – выражение лица «восьмидесятника» поменялось. Ведь он помнил, что о его миссии не знал никто. Личность была тщательно засекречена, а с прежними знакомцами он не должен был пересекаться, никто из них не мог находиться в Москве на момент его пробуждения. Если только… – Простите, а какой сейчас год? – Откуда ты его знаешь, па? – Погоди, Юль. Не мешай. – Вот так всегда! – Юлия, дайте нам несколько минут переговорить наедине, – попросил Артем. Девушка кивнула и послушно вышла из комнаты, хотя Валентин мог поклясться, что подслушивала теперь каждое слово. – Мы с вами пересекались только очень давно. Вы, Артем Романович, были старше меня, но присутствовали на лекциях, если так можно сказать, по политинформации, впрочем, не только присутствовали, но и вступали в дискуссии с выступающими. Я только косвенно знаю об эксперименте, где-то проскакивали слухи, но ничего стоящего. Но речь пошла о сносе здания, в котором стояла криокамера. Я понял, что если ничего не предпринять – вы погибните. – Так какой сейчас год? 1990 или 1994? – Нет. Сейчас август. 2019. Ткачев шумно выдохнул. Кажется, только сейчас он понял, что провел в капсуле лишние тридцать лет, что разбудили его, вероятно, случайно, и что обстоятельства очень сильно изменились. Только теперь его взгляд начал цепляться за обстановку вокруг. Техника изменилась, но не так сильно, как он ожидал. Судя по всему, никакой телепатии еще не существовало, радио не вещало круглосуточно и громоздкие компьютеры не заполонили квартиры. Очень странными Артему казались надписи на иностранных языках. Они были буквально везде, и ему хватило беглого взгляда, чтобы понять – ничего в комнате, что определялось, как бытовая техника или мебель не было сделано в СССР. – Мы проиграли, да? – Смотря, что вы имеете в виду. – Интервенты захватили рынки сбыта и умы молодежи? Третья мировая произошла и США захватили нас? – Не совсем так. Но в некотором смысле, вы, наверное правы. Мы сами позволили им сделать это. Но дело здесь не в Американских интервентах, а в общих мировых изменениях. Только давайте, Артем Романович, вы сейчас отдохнете, наберетесь сил, а я придумаю, как объяснить ваше торжественное возвращение. – Артем Романович Ткачев погиб. Думаю, товарищ, мне понадобится новая личность или что-то вроде того. – Знаете, у нас так давно не говорят. Если только в части. Можете называть меня Валентином, отдыхайте, Артем. Силы вам ой как понадобятся. *** К счастью, Ткачев не стал спорить. Он устроился на предложенном диване и почти тут же уснул. Полковник же, прикрыв дверь, прошел на кухню и тяжело опустился на стул. Мысли одна хуже другой заставляли его чувствовать то прилив решимости и сил, то покрываться холодным потом и проклинать себя за сделанный на эмоциях выбор. – Ну чего ты загоняешься, пап? – Юля присела напротив него с приготовленной чашкой чая. Вот ведь странность. Он даже не успел заметить, как она поставила чайник, нагрела воду и разлила заварку по кружкам. – Я не знаю, правильно ли мы с тобой поступили. – Человека спасли, что ж тут плохого? – Все не так просто. – Думаешь, что те, кто напал – вернутся? – Они точно не вернутся. Могут послать кого-то более профессионального. – А почему тогда раньше не послали? – Огласки не было. Никто не воспринимал «восьмидесятника» всерьез, может быть, думали, что он погиб, но перестраховка была. Там ведь технику нагнали. Дом вот-вот должны были снести. – И что совершенно невозможно сделать ему какие-то документы? – Об этом как раз можно договориться, но как объяснить его чудесное воскрешенье? – А не надо ничего объяснять. Пусть просто живет. Лебедев ласково посмотрел на дочь. Сейчас ему было очень сложно, почти невозможно объяснить ей, почему Ткачев не сможет «просто жить». Он ведь все еще находится на службе. У него есть задание, которое (Валентин был уверен), он продолжит выполнять. Пусть нет страны, нет связных, нет людей, которые могли бы ему помочь, но парень не остановится. Кажется, Валентин навсегда запомнил его слова. Запомнил его веру в социализм, в правильность линии партии, в силу СССР. В первое время определенно его придется сопровождать, чтобы Ткачев не натворил глупостей, чтобы не лез на рожон и не влип в неприятности, а еще… придется устранить пробел в несколько десятков лет. Как это сделать Лебедев не имел ни малейшего понятия, по крайней мере, пока. *** Полковнику позвонили уже ночью. Хотя он и ожидал чего-то подобного, но рассчитывал попасть «на ковер» позднее, когда они с Артемом смогут выработать хотя бы какую-то линию поведения и договориться, какие давать показания. Но делать ничего не оставалось, ибо не явиться к начальству означало и самому сделаться вне закона. Собирался Лебедев особенно тщательно. Он не мог знать, что его ожидает и должен был приготовиться к самому худшему варианту. Юля не спала. Валентин и не сомневался в том, что ее взбудораженный разум сумеет успокоиться за такой короткий промежуток времени. Оставалось только отдать дочери последние распоряжения и план действий, на случай, если Валентин не вернется. – Я не думаю, что это будет простой разговор, но если я не отзвонюсь или не появлюсь до обеда, или хоть как-то обмолвлюсь о твоей матери – значит, дело плохо и нужно сниматься с места немедленно. Ты меня поняла? Юля кивнула. Наверное, только сейчас она поняла насколько же все серьезно на самом деле, и какие последствия могут наступить, если что-то пойдет не так. Так что, когда за полковником закрылась дверь – Юля еще с час боролась с желанием немедленно разбудить Артема и рассказать ему все-все, но с другой стороны она понимала, что «восьмидесятнику» сложно объяснить что произошло за время, что он спал. Однако Ткачев сам прекратил ее терзания, появившись, будто из ниоткуда. – Доброе утро, – негромко сказал он. Голос у «восьмидесятника» был глубоким, каким-то не соответствующим его молодости и искренней улыбке. Юля едва не разбила чашку, которую держала в руках, но Артем удержал, и тут же извинился за свое внезапное появление. – П-просто, я думала вы… ты… дольше будешь приходить в себя. – Препараты действуют, как и должны. Куда ушел товарищ… в смысле Валентин? – Его вызвали. – Из-за меня… – Артем обхватил рукой подбородок, прошелся по кухне, по всему было видно, что каждый шаг дается ему легче предыдущего. – Вы думаете, ему может грозить опасность? – Говори «ты»… но в целом, да. Я уверена, что разнос будет капитальный. – Знаешь, куда вызвали? Кто руководит допросом? Юля мотнула головой. – Оружие есть? – Да, но папа не будет в восторге, да и… погоди! Нельзя просто взять оружие, ворваться в Министерство обороны и всех там перестрелять. То есть, можно, конечно, это будет круто… по youtube покажут, все каналы по всему миру… но, это будет последнее, что ты сделаешь в этой жизни. – Да. Так нехорошо. Твоя судьба будет сломлена, наверное, и всех родственников могут и на Колыму сослать? – Не, так давно не делают. Отнимут всю технику, навешают наркоты, либо перекроют кислород. – Фашисты! Неужто КГБ используют газовые камеры? – у Артема расширились глаза и было видно, что он заводится, на что Юля осадила его, как могла. – Нет! Так никто не делает! Двадцать первый век все-таки. Просто не дадут работать нигде и из страны не выпустят. – А… – Хочешь, включу новости? – Нет, не надо. Я все равно не смогу осознать, что случилось. Ты ведь уже в Комсомоле? У тебя есть новый учебники? – Артем, понимаешь… как бы… нет никакого Комсомола. Я доучиваюсь, ну, одиннадцатый класс. Пойдем, я покажу тебе книжки, интернет и остальное. Ткачев кивнул и последовал за Юлей в ее комнату. Все вокруг казалось ему непривычным. Запахов было будто бы слишком много, но даже не это являлось основным раздражающим фактором. Ткачев не сразу понял, что больше всего его раздражал постоянный фоновый шум и цвета. Что-то фонило под столом. Тихо шумел небольшой ящик, стоящий на полу подле, откуда-то шла наводка в небольшие колонки в пластиковом корпусе. Несмотря на то, что кричащих цветов в комнате Лебедевой не было, но Артем не мог остановить взгляд на чем-то одном. Все было слишком цветным. Слишком ярким. В конце концов, он не выдержал и опустился на пол, закрыв глаза руками. – Сейчас. Это должно пройти. – Что-то не так? – Слишком много цвета и звука. – В смысле? Я ничего не слышу. – Ты привыкла к этому. Мне нужно еще пару часов на адаптацию. Но боюсь, что у нас их нет. Можешь коротко рассказать, что случилось? – Ну, СССР распался. – Почему это произошло? – Демократические преобразования стали неизбежными… – Скажи, как сама понимаешь, а не как в учебнике написано. – Был референдум, после того, как все стало совсем плохо. И люди решили, что с одной стороны хотят сохранить Советский союз, а с другой – хотят демократию. – Ясно. Была гражданская война? – Папа говорил, что было тяжелое время. Он воевал в Чечне, но в остальном все прошло довольно тихо. – Растащили страну по камешку. Ничего ведь не осталось. Командир наш, как в воду глядел! – Еще была большая авария на атомной электростанции, в Чернобыле. – Что? – После нее мир уже не смог остаться прежним. Погибло много людей. Тысячи потеряли дома и землю. – … я мечтал, что после службы перееду в Припять. Самый молодой и прогрессивный город страны… – тихо проговорил Ткачев. – Там разве что в сталкеры подаваться. Заброшенный город. Да и… это теперь не Россия, это другая страна. Ткачев стиснул зубы, стараясь не показать своих истинных чувств. Он собирался расспросить Юлю еще очень о многом, но совершенно неожиданно зазвонил телефон. По выражению лица девушки было несложно догадаться, что она очень взволнована и ее короткое: «Алло?» выдавало практически полностью и ее страх и желание скорейшего разрешения ситуации. – Юля, это папа. Лебедева вздрогнула. Отец никогда не начал бы так разговор, если бы все было хорошо. – Да, пап. – Все хорошо, я скоро вернусь. – Ты в Министерстве? – Да. – Мне не о чем беспокоиться? – Нет, дочка. Нет никаких поводов для беспокойств. Мама гордилась бы твоей выдержкой. Дождитесь меня, хорошо? Никуда не уходите из дома, это может быть опасно сейчас. – Я все поняла. Будем ждать тебя, пап… Прервав разговор, Юля швырнула телефон в сторону и подняла на Артема глаза, полные слез. – Все плохо. Надо уходить. Немедленно. – Валентина задержали? – Да. Черт знает, что будет дальше… – Попробуем выиграть время. – Для чего? – Мне нужно час или два на восстановление. Пошли.