***
С того дня при каждом взгляде на Чжун Ли у Тартальи на душе жалобно скребли кошки. Он лучше чем кто-либо знал, как сильно тот любит каждый листок и каждую травинку Ли Юэ, и как болезненно переживет упадок некогда самого процветающего государства. Но Чайльд не мог поступиться принципами. С одной стороны была родная Снежная и перспективы ее возвышения: Царица, как и желает, со временем добьется мировой гегемонии, и Тарталья станет одной из ключевых шестеренок в этом механизме. С другой стороны — любимый человек, счастливая жизнь с которым будет лишь сладким призрачным миражом после похищения сердца бога. Пока у них оставалось время, Тарталья изо всех сил старался уделять его моментам мимолетного счастья. Чжун Ли, словно разделяя чувства Чайльда, все чаще льнул ближе и утягивал в длинные поцелуи, приносившие Тарталье наряду с удовольствием угрызения совести, несвойственные предвестникам Фатуи. В порыве чувств Чжун Ли самозабвенно шептал слова любви, но быстро жалел о том, что сказал слишком многое, и тогда уже Тарталья становился тем, кто отвечал ему глупостями потерявшего голову от любви человека. А потом в Ли Юэ пришел хваленый герой Мондштадта, новоиспеченный рыцарь справедливости, и Чайльд понял, что он станет далеко не последним зрителем падения процветающей столицы. Тарталья инстинктивно понимал, что с блондина лучше не спускать глаз, и был прав: своим прибытием он принес в Ли Юэ удачу, в то время как Чайльда постигла тьма поражения. На Церемонии Сошествия архонт был убит: его длинное драконье тело грузно свалилось на землю, подняв слой пыли и расколов спокойствие в людских сердцах. Но прежде, чем Тарталья сумел воспользоваться посеянной в толпе зрителей паникой, проклятая Нин Гуан отдала твердый приказ, и стража, подобно сорвавшимся с цепей грозным псам, бросилась на блокировку путей отступления. Группировка Цисин, задавив своим авторитетом желание людей посмотреть на архонта и ростки паники в их душах, забрала тело божества, не оставив Чайльду ни единого шанса. В тот вечер Тартальи хватило на то, чтобы натянуть маску дружелюбия перед Итэром, выставив себя в выгодном свете, а при наступлении ночи сорваться на разбивших лагерь в горах разбойников, долго и мучительно убивая каждого, пока их крики не потонули в звенящей тишине отдаленного от цивилизации места. Животная сущность убийцы проснулась, явив ту сторону Чайльда, что скрывалась от людей за семью замками.***
Итэр с Паймон были до того жизнерадостными и активными — особенно Паймон, над которой то и дело подшучивал блондин, выводя на эмоции, — что Чайльду время от времени становилось не по себе, хоть иногда ему и передавалась частичка веселья. Даже так Тарталья ни на мгновение не забывал о своей цели. После случившегося самой горячей темой для обсуждения стала Церемония Сошествия, и некогда сияющие лица теперь осунулись: коренные жители могли подолгу грустно смотреть в мощеный пол, не в силах побороть накатившую депрессию. Они привыкли жить с мыслью, что архонт даже в самые трудные времена позаботится о них и укажет правильный путь. Но божество оказалось смертным, и вера в него угасла. Смотря на всеобщую печаль, Тарталья страшно хотел проведать Чжун Ли, которого не видел с того самого дня, но не мог заставить себя пойти по идеально выученному маршруту к внешне непримечательному бюро. В душе поселилась мысль, что Чжун Ли может там не быть, или что на этот раз дверь для Чайльда будет плотно закрыта. Тарталья понимал, что мужчина отнюдь не глуп, и у него за спиной богатый опыт: ему не составит труда догадаться в том, кто виновен в случившемся, поэтому Чайльд избегал встречи, обходя знакомое здание самой дальней дорогой. По ночам он вместо сна наблюдал за огнями на причудливых городских домах, подолгу смотрел в приветливое море, слабыми волнами омывающее берег, и вспоминал, как то же самое делал Чжун Ли, как блестели его глаза, когда родные края прекрасным бескрайним пейзажем простирались вокруг, находя отклик в любящем сердце. Вместе с фрагментами воспоминаний приходило понимание того, что он собирается собственными руками разрушить и отнять у любимого человека, и Тарталья давил в себе эти эмоции, запирая глубоко внутри, чтобы не оступиться и не передумать. Однако он не мог перестать прокручивать в голове моменты их общения, и чем дольше он это делал, тем больше странностей замечал. Чжун Ли был кладезью знаний. Ему не было неведомо ничего, связанное с Ли Юэ: он блестяще разбирался в истории, экономике и политике. Чжун Ли знал обо всех легендах и рассказывал так, будто сам был свидетелем событий, произошедших тысячелетия назад: в красочных подробностях и мельчайших деталях. И при этом он выглядел немногим старше Тартальи. Внешне, быть может, лет на пять, но так ли это на самом деле? Чем больше Чайльд думал, тем меньше ему хотелось верить в собственную догадку, отчетливо формирующуюся в сознании. Пока мысль крепчала, Тарталья уже мчался домой к Чжун Ли, не задумываясь о том, что его может там не оказаться. Но мужчина там был: как обычно забыв закрыть дверь на замок — он никогда не ждал гостей, и к нему никто не ходил — сидел в глубине комнаты, обрабатывая недавнюю рану на груди. Ту самую, которую нанес Тарталья дракону, выстрелив из лука на Церемонии Сошествия. Несмотря на то, что в его дом ворвались, Чжун Ли был абсолютно спокоен, лишь развернул голову, посмотрев на Тарталью, словно так и должно было быть. Словно Чжун Ли знал, что он непременно придет. — Догадался? Вот так вот просто, без приветствий и ненужных разговоров, — всего одно слово Чжун Ли не оставило Чайльду ни шанса придумать отмазку, чтобы не чувствовать всю ту боль, что разом нахлынула на него, не оставив вариантов для отступлений. Он, тяжело дыша, смотрел на мужчину широко открытыми глазами, пока тот не спеша разбирался с раной, надевал рубашку, медленно застегивая пуговицы заледеневшими пальцами, и накидывал сверху плащ, не говоря больше ни слова. — Пошли, — Чжун Ли хлопнул парня по плечу, возвращая в реальность. — Сделаем то, что дóлжно. Мужчина вел его на пустырь, подальше от кипящей жизни ни в чем не повинных и ничего не знающих горожан, потому что это именно то, что должен делать архонт: заботиться о тех, кому покровительствует. Тарталья немигающе глядел на широкую спину, и каждый раз, когда в голове проносилось злосчастное обещание, данное предвестникам в Снежной, парень страшно жалел. Он смотрел на архонта, чье сердце бога должен забрать и доставить домой, на священного покровителя Ли Юэ, на своего любимого мужчину, и истерзанное сердце рвало в клочья. Они разошлись по разные стороны, и Чжун Ли молча призвал сверкающее копье, отлитое наверняка из лучшей стали. Чайльд не брал в руки верный лук, с помощью которого убил не одну тысячу врагов, и продолжал пристально смотреть на мужчину. — Ты ведь знал о том, что все так закончится? — спросил он, на что Чжун Ли кивнул, сильнее стискивая оружие в руке и смотря на траву под собой. — Зачем подпустил меня так близко к себе? На некоторое время повисла тишина, но Тарталья не спешил рваться в бой, решив дождаться ответа на свой возможно последний вопрос. Чжун Ли поднял голову и улыбнулся одними уголками губ, и в его глазах Чайльд увидел то, что не нуждалось в словесном подтверждении. Тарталья понял, что Чжун Ли любил так же сильно, как и он сам. И сейчас ему было ничуть не легче: решение далось с трудом, но архонт не мог отсрочить неизбежное. В янтарных, обычно малоэмоциональных глазах Чжун Ли сейчас бушевала буря: он обнажил перед Чайльдом сердце и душу, будто напоследок разрушив все остатки ранее возведенных стен, и теперь перед парнем стоял такой же человек из плоти и крови, способный испытывать чувства с той же сумасшедшей силой, что и он сам. Увидев это, Тарталья потерял дар речи, и его плечи стали мелко подрагивать от накатывающих рыданий, но он не смел бы называться предвестником Фатуи и верным слугой Царицы, если бы не мог контролировать эмоции. Сдвинув маску на лицо, Чайльд достал лук и, до крови закусив губу, ринулся в бой, навстречу направленному на него острию копья. Они сражались долго, не смея поддаваться, доводя себя до изнеможения и расплывающегося перед глазами мира, от глубокой лунной ночи и до яркого восхода солнца. У Чжун Ли открылась старая рана, принося сумасшедшую боль, и на висках выступил холодный пот. Бледные подрагивающие губы сомкнулись в тонкую линию, но архонт усилием веками вырабатываемой воли заставлял себя бороться до конца. В какой-то момент ноги перестали держать, и Чжун Ли упал на холодную землю. Тарталья был искусным воином и настоящим орудием для убийства: он сражался уверенно и быстро, но даже так Чжун Ли сумел дать ему достойный бой, наглухо забыв о ноющей ране, что с каждой секундой все отчетливее напоминала о себе. Помимо нее на теле архонта появилось бесчисленное количество порезов от двойных клинков, и он, рухнувший на землю, больше не мог подняться. Это было его концом, и Чжун Ли понимал это лучше, чем кто-либо еще. Чайльд медленно подошел к нему и опустился на колени, и только в эту секунду Чжун Ли заметил мокрые дорожки от слез, хоть парень и пытался скрыть их за копной ярких волос. Чжун Ли не помнил, когда в последний раз плакал, но горячая влага в уголках глаз не приносила никакого облегчения: он лишь осознал, насколько слаб, что не сумел изменить ситуацию и попытаться уберечь Тарталью от того, что ему сейчас придется сделать. Он не должен был подпускать его так близко. Не должен был допускать того, чтобы Чайльд полюбил его. И уж точно не должен был влюбляться в ответ. Тарталья отложил в сторону лук, наклоняясь ближе к Чжун Ли, и коснулся ладонью груди. Мужчина почувствовал, как его сердце запылало огнем, и потерял возможность дышать: весь воздух выбило из легких, и он не мог сделать ни одного глотка спасительного кислорода, открывая рот подобно выброшенной на берег рыбе. Желтый кристаллик постепенно выходил из груди, принося ужасную боль, и Чжун Ли отчетливо понимал, что с его ранениями он не переживет подобное. — Мне ужасно больно убивать тебя, — тихо и обреченно сказал Тарталья, поднимая безжизненные глаза и смотря в любимое лицо в последний раз. А Чжун Ли вспоминал, как когда-то в синеве плескалось счастье, и как от улыбки морщинки залегали в уголках. Он закрыл глаза, принимая свою смерть, и в это мгновение к нему вернулась способность дышать, равно как и жгучее тепло в груди. Тарталья твердой ладонью прижимал сердце бога к его владельцу, в последний момент решив отказаться от него, провалив важнейшую миссию, доверенную только ему. Чайльд выбрал Чжун Ли вместо почестей и уважения в Снежной, вместо безбедной жизни национального героя. Он упал лицом в чужую грудь, заходясь в рыданиях, и Чжун Ли из последних сил приподнял трясущиеся руки, прижимая парня к себе.***
На восстановление ушли месяцы. Тарталье пришлось вернуться в Снежную, чтобы столкнуться с обрушившимся на него позором и покинуть ряды Фатуи, но он испытал гораздо меньшее сожаление, чем мог бы. Путь на родину был закрыт, но Чайльд не думал, что принял неверное решение, лишь сожалел о том, что вряд ли в ближайшее время увидит любимую сестру, но твердо решил регулярно писать ей письма. Пусть и не знал, будут ли они доставлены до Тони или выброшены в середине пути тем, кто узнает в отправителе предателя воли Царицы. В конце концов, дома его ждал Чжун Ли. Его Чжун Ли — здоровый, любящий и живой. Великий старейший архонт и ведущий адепт процветающего Ли Юэ, который рядом с ним становился тем, кого Тарталье хотелось оберегать. Больше он не причинит ему боль и не позволит никому покушаться на его жизнь. А сейчас Чжун Ли, все еще в бинтах после полученных ранений, сидел на кровати и наблюдал за бурной утренней жизнью за окном, в которой раньше был сосредоточен весь смысл его жизни. Стоило заскрипеть половицам, как он сразу перевел взгляд на вернувшегося Чайльда, и губы тронула легкая, счастливая улыбка. Им еще многое предстояло сделать, но самое ужасное осталось позади, оставив после себя несколько рубцов на телах обоих, взамен даровав им что-то гораздо большее.