Кошмары Грейнджер (Granger's Nightmares)

Гермиона пораженно приподнялась на окровавленных простынях. Ее цикл возобновился. Под утренним светом, который пробивался через небосвод, она, скрежеща зубами, сдернула простыни – практически восхитительный алтарь изнасилования – перед тем как осознала, что ей некуда их убрать. Она коснулась рукой задней части платья и почувствовала влажное пятно. Одежда пропиталась кровью. Ее охватил стыд. Она развернулась и начала кружить по комнате, скользя вдоль стен в панике и яростном нетерпении с льном, зажатым в руке. Три недели. Три недели одних и тех же бесполезных дней, полных насилия, закончились ничем, кроме периодической боли внизу живота (причиной чему определенно была матка) и чертовых окровавленных простыней. Долохов будет доволен, и это будет отвратительно. – Черт, – проревела она, бросив льняную ткань через комнату. Она посмотрела на ногти, лак на которых почти исчез, настолько они выросли. Три недели без толку. Она схватила подсвечник в ванной и бросила его в окно, но он отскочил от защитных чар, что заставило появиться весело настроенного Долохова. – Ты уже пыталась это сделать, – сказал он, силой повалив ее на кровать ранним вечером. Она прожгла взглядом дыру на окровавленном льне. «Флер должно быть уже скоро родит», – подумала она. Она очень хотела стать матерью. Билл заботится о ней. Гостевая комната в коттедже, вероятно, уже преобразована в детскую. Ее глаза защипало от слез, и она обхватила себя руками. Она не хочет быть матерью, совсем нет. Она скучает по своей матери. Она сейчас вероятнее всего в Австралии и не помнит ничего о том, как родила, заботилась и любила Гермиону, давая ей возможность чувствовать себя особенной даже летом, без магии, далеко ото всех, кого она знала.В субботу утром папа делал омлет на тосте и будил ее идиотскими каламбурами за чашкой чая. Гермиона почувствовала раздражение и сжала руку в кулак до хруста в суставах. Долохов сделает ее матерью – будет отцом ее детей – от этого ее тошнило. Этого не может произойти. Поэтому она изучала в комнате каждую деталь. Рядом с тикающими часами, над старинным столиком не было ничего. Никаких разшатанных камней. Никакого знака, что она делала что-то, кроме как отказывалась от еды, была изнасилована, отказывалась мыться и оставила шрам на его лице. До сих пор Долохов считал, что насильные еда и мытье каждый день помогут ей забеременеть. Чистокровный извращенец. Он не имел даже малейшего представления, что она на гормональных контрацептивах, но, очевидно, ее время истекло. Краснота на ее простынях насмехалась над ней. Ее подбородок скукожился, когда она прикусила дрожащую нижнюю губу. Стремительно подлетев к простыням, она схватила их и окинула взглядом комнату. Под кровать. Это единственное место. Она изучала края кровати с яростно горящим намерением. Совершенно не было смысла скрывать тот факт, что у нее месячные – он все равно узнает, потому что он проверял это дважды в день. Если он захочет изнасиловать ее, он все равно узнает, что у нее идет кровь. Но простыни были агрессивным, ужасным напоминанием, а Гермиона была достаточно унижена его подлыми попытками заставить ее забеременеть. Будто бы она была…. Как он сказал? Гиппогриффом? Нет. Простыни должны исчезнуть. – Так, – она встала на колени и с негодованием посмотрела на край кровати. Зазор у бортиков кровати был слишком узким, чтобы затолкать туда простыни. Она поднялась на ноги и отпихнула простыни под кровать, потом плюхнулась на матрас и заскрежетала зубами. Солнце начало подниматься. Он будет здесь в течение часа. Две недели назад она в какой-то момент перестала рыдать, и вдруг осознала, что это заставляет его терять интерес. Если бы она могла сделать процесс более механическим, превратив это в менее приятное для него действие – она будет стараться преуспеть. Она будет просто смотреть в потолок, молчать и игнорировать его, когда он будет брать ее. Поначалу это будет тяжело. Она никогда бы не смогла игнорировать ту первоначальную острую боль, когда он вонзался в нее, разрывая плеву. Иногда было хуже; он поднимал ее и вонзался в нее снизу вверх, боль была меньше и ее бедра плотно прижимались к его. Сделав это в первый раз, он посмеялся,когда получил ее реакцию, поэтому теперь он делал это каждый раз, когда она уходила спать без его разрешения. Он дрессировал ее. Но если она не подчинялась, он делал что-то хуже. Ей не было позволено добавить хоть немного комфорта для себя. В другие дни, если он сначала разогревал ее сам, боль почти не ощущалась. И все равно это было ужасно; она две недели не могла перестать плакать. В последний раз ей удалось отключить эту эмоциональную волну внутри себя. – За семью, моя ведьма, – промурлыкал он, накручивая ее волосы на палец, – Твоя магия – это фундаментальная сила, которая, слившись с мужской, будет передана ребенку. Это крайне важно. Да будет так. Она смотрела на черные, голые ветки, закручивающиеся на небосводе вверху. – Ты умрешь здесь, – произнесла она, понятия не имея, почему сказала это. Он ухмыльнулся и крутанул пальцами внутри нее. Ее бедра задрожали, и влажный хлюпающий звук коснулся ее ушей перед тем, как она кончила, и слезы покатились по ее щекам, когда она выгнулась назад и чуть вниз с тяжелым вздохом, но потом… Потом он беспощадно двигал пальцами снова и снова во время ее оргазма и продолжал, расположившись напротив нее. – Докажи, ведьма. Он не останавливался, надавливая на ее клитор, вырисовывая жесткие скользкие круги, толкнувшись в нее до предела. – Стой! – бросила Гермиона, но он продолжал массажировать ее, смотря вниз своим серым взглядом, – Стой! – Умоляешь? – выдохнул он, вколачиваясь в нее, – Мать обещает убить отца своих детей и в то же время просит пощады? Он не останавливался, и волны удовольствия превратились в болезненные, словно электрические разряды, разрушающие наслаждение. Гермиона отвернулась от него и прикусила внутреннюю сторону щеки, как вдруг что-то внутри нее вспыхнуло. Он не был отцом, не был как ее отец, не был таким отцом, каким станет Билл, не таким, как Артур Уизли. Ее мама и Флер, как и любая другая мать, из тех, кого она знала, забили бы этого мужчину до смерти, если бы он сделал такое с их дочерьми. Массирующие движения по клитору, заставили ее бедра дрожать, но она сморщила лицо и сконцентрировалась на его смерти. Он был просто человеком – кровь и плоть. И шрамы. Да, шрамы, включая тот, которым она наградила его. Она решила, что она больше никогда в своей жизни не будет мастурбировать. Когда он наконец-то кончил со стоном и, окинув взглядом тюрьму, ушел, она сконцентрировалась на шраме на его лице и на образе бедной целительницы Святого Мунго, которая, вероятно, уже давно мертва. Его смерть превратилась в мантру. Это был мертвец, насилующий ее, и когда он касался ее, это было ничто. Вопрос был только в том, как убить его поскорее. Так что она ждала, и планировала, и думала. Только сейчас, когда у нее месячные, все стало немного по-другому. Она смотрела на небо, которое было таким ярким и светлым. Кровь на ее бедрах была чем-то привычным, но это ощущалось по-другому без его…. Без его участия. Лежа на кровати в ожидании его, она снова заплела волосы в тугую косу и шумно выдохнула. При этом что-то на задворках ее сознания натолкнуло ее на мысли. Как тень. Будто бы она… …под кроватью… ….вспоминала что-то, также как возвращались ее ночные кошмары тогда, в квартире в Лондоне. Иногда было сложно отделить реальность от вспышек паранойи. Воспоминание о Живоглоте в ее подсобке всплыло в памяти, и перед глазами возникла картинка, которую она преобразовала в мысль. Поладит ли он с ребенком Флер? Она надеялась, они отдадут его Гарри или семейству Уизли, если у них с ребенком не заладится. Она прогнала эту мысль снова. На ее место пришел отчаянный шепот – посмотреть под… Хлоп! Гермиона поднялась на ноги и сжала кулаки. Долохов смерил ее долгим взглядом, потом медленно обошел ее вокруг, глаза прошлись вниз по задней стороне этого нелепого голубого льняного платья. Она знала, там была кровь. – Ты испытываешь стыд? – она услышала новую интонацию в его голосе, не насмешку, а что-то другое, что она не смогла распознать. Он снова обошел ее, пока снова не оказался с ней лицом к лицу, – Ты здорова. Это гордость женщины. В животе Гермионы закрутился узел. Он не подходил ближе, потом приложил палец к губам, будто задумавшись. – Это больно? Она усмехнулась, и он нахмурился. – Ты доставляешь мне боль каждый день, – бросила она. – И все же, – его глаза прошлись снизу вверх и обратно вдоль ее тела, – Снимай одежду. Он сделал бы что-то жестокое и все равно наколдовал бы Империо, если бы она воспротивилась, поэтому она сняла платье. Оно было похоже на те платья, которые носили маггловские последовательницы культов. Она надеялась, что он сожжет его. – Ты просто загляденье, – сказал он. Она обхватила себя руками, посмотрев на него. Его глаза снова остановились на ее бедрах, покрытых кровью. Ей нужно помыться, но она отказывалась испытывать стыд, стоя вот так перед ним. Если это была еще одна попытка унижения, которую он придумал, ее реакция будет худшим, что он получит от нее. – Каждый важный день в своей жизни ты будешь истекать кровью вот так…. – Ты реально помешанный, – парировала она. – … но тебе нет нужды испытывать боль. Ты будешь принимать настойку первоцвета, пока не восстановишься, – он сверлил ее глазами. Она не стала отвечать ему, и он трансгрессировал с хлопком. Она так и стояла, голая, страстно желая сходить в душ в своей квартире в Лондоне или хотя бы в бассейн в коттедже «Ракушка». Что угодно, только не та когтистая ванна снова. Его не было по меньшей мере около часа, но ей было все равно. Кровотечение было движением вперед, но вечность ожидания в тишине круглой тюрьмы превратилась в рутину. В конце концов, тишине придет конец от звука трансгрессии снаружи или от черных, жутких деревьев, закручивающихся над головой. Но у нее вошло в привычку медитировать, двигаться и, наконец, пытаться делать разминку в небольшом пространстве, в котором она находилась. Когда он вернулся, он оставил четыре вещи у кровати. Зелье, новое льняное платье, комплект нижнего белья, который был зачарован на самоочищение и новый комплект постельного белья. Он заставил ее одеться после ванны (ванны… ее кожа съежилась, ей нужен душ) и выпить зелье. – Что еще в нем? – спросила она, выпивая его одним глотком. Вкус отличался от обычной настойки первоцвета, кроме того, помимо маслянистости, у зелья был резкий кислый привкус. – Кое-что, что помогает ведьме зачать быстрее. И поспособствует рождению мальчика, – он посмотрел на нее оценивающим взглядом, – Для рода лучше, чтобы старшим был мальчик. Проще нести ношу, которая лежит на плечах волшебников. «Конечно, он сделал это», – бесцветно подумала Гермиона. Она ожидала худшего. Если честно. Хлоп! Звук хлопка трансгрессии был едва слышимым, но Долохов так и не появился. Гермиона притихла, держа в руках пустой флакон из-под зелья. Снаружи трансгрессировал не Долохов. Ее горло сжалось. Снаружи не Долохов. Это может быть Гарри. Каждая деталь имеет значение, Гермиона. Так сказал Гарри, звуча как истинный мракоборец, рассматривая ее с горячим участием. Он бы не сдался, даже если сдастся Министерство. Ее мысли стремительно проносились в голове. Если бы она узнала, что он действительно был здесь, и нашла бы способ как заполучить палочку Долохова… – Я позову тебя вечером, – сообщил Долохов. Взмахом его палочки, кровать была расстелена. Она какое-то мгновение оставалась неподвижной, пытаясь скрыть трепещущую надежду, зародившуюся в ней, – Отдохни и оставайся в постели. Она усмехнулась и шепотом произнесла: – Я спала достаточно. Ты не можешь заставить меня лежать в постели днями. – Есть и другие места, где я могу кончить в тебя, ведьма, – парировал он, – И тебе это не понравится. Так что ты будешь лежать в постели, пока я тебя не позову. Страх охватил Гермиону и она сглотнула, смотря на кровать. Он принес новое одеяло, с вышитыми на нем гиппогриффами, и оно выглядело так, будто его сделала его мать. Когда она опустилась на простыни, мысль о его матери заставила ее замереть. – Твоя мать… – начала Гермиона, но запнулась. Он на секунду наклонил голову. Она смотрела вверх, лежа головой на подушке. Ветер расшатывал ветки, рассекающие небосвод, и одинокая птица пролетела мимо в абсолютной тишине. – Да? Она передумала, у нее пропал интерес к тому, было ли это одеяло сделано его матерью или нет. – Она бы испытала отвращение от этого. – Полагаю, что да. Она была похожа на тебя, – он наклонился вперед и обхватил кончик ее косы, она дернула головой в сторону. – Она убила твоего отца? Он посмотрел на нее почти нежно, и уголок его рта поднялся в усмешке: – Она умерла, рожая третьего ребенка там, где ты сейчас лежишь. – Значит, вот как ты к этому пришел? По опыту пойманной, изнасилованной женщины и закопанной, когда она уже была бесполезна? – Закопанной? – он изогнул бровь. – Она была скормлена фестралам. Спокойный тон его голоса поразил ее до глубины души, и внутри нее закрутилась ярость: – Я убью все, что ты засунешь в меня. – Если бы это было так просто, все это было бы бесполезно. Он прошел по периметру ее тюрьмы, проверяя каждый предмет мебели, каждый камень, будто это было совершенно обычное утро. – Все, что мне требуется от тебя, располагается у тебя между ног, и я могу стереть твою язвительность. Однако это будет такой жалостью, – он проверил ванную комнату, потом вернулся обратно. – Твоя ненависть действительно прелестна. Он подошел к кровати в последний раз и склонился над ней, смотря спокойным взглядом. Все еще совершенно умиротворенный. – Если ты действительно навредишь моего ребенку, я сотру кусочки тебя. Ты будешь умирать частями. Например, так. Он вскинул палочку, и она в панике оттолкнула одеяло. – Обливейт. Ее подхватила ледяная тишина, и она упала назад. Фрагменты ее жизни замелькали у нее перед глазами, проносясь мимо нее, и проникали обратно в глубины ее подсознания. Череда бессвязных воспоминаний возникла перед ней – воспоминаний, которые она едва воссоздавала – она видела картину на стене в спальне, взбитые яйца и тост, а потом он выхватил их, и они превратились в ничто. – Что ты забрал? – она вскрикнула. Она оттолкнулась от простыней и вскочила на ноги. – Что ты забрал? Щелчок палочки толкнул ее обратно на постель. – Не выводи меня, ведьма, – его голос был спокойным и твердым, будто он воспитывал ребенка. – Оставайся в постели или я привяжу тебя к кровати и возьму как строптивую шлюху. Он исчез с неприятным хлопком, и она ударила кулаком по матрасу, тяжело дыша. Он умрет. Она представила, как она рассекает его отвратительное, ненавистное лицо в последний раз, и он умирает. Пульсирующая боль от месячных охватила живот, и она закричала в подушку, она кричала еще какое-то время, пока не охрипла.

_____

Смотря на небосвод, она яростно думала. Что он забрал? Это чувствовалось, как что-то слабое, почти хирургическое, когда он проник внутрь и забрал что-то из глубин ее сознания. Она распустила косу, и кудри разметались в стороны, она снова заплела их в тугую косу в настойчивой попытке вернуть себе ощущение контроля. На задворках ее разума послышался слабый шепот о том, что он забрал что-то, что она хочет иметь, в чем она отчаянно нуждается. Это было будто… Под кроватью… Она села. Под кроватью. Она настороженно осмотрела, вспоминая его угрозы, заставляющие ее оставаться в постели, и вздрогнула от осознания того, что он сделает с ней, если она встанет. Встать с постели назло ему приведет ни к чему иному, кроме как к боли, а она ненавидела давать ему что-то новое, что его развлечет. Но что-то по поводу кровати зацепило ее. Она опустила ноги вниз, с осторожностью, проверяя, нет ли там заклятья или чар, которые дадут ему знать о том, что она встала с постели. Ничего нет. Чтобы поднять постель потребовались неимоверные усилия, она была античной, тяжелой и большой, но, наконец, подперев угол подставкой для ног, она опустилась на колени на каменный пол, заглядывая под кровать. На нее смотрели кровавые льняные простыни. Она рассердилась. Бесполезно. Она отшвырнула лен, и бросила один последний взгляд. Подголовник кровати был испачкан темно-коричневой кровью – руны. Она знала эти руны. Это были руны Дурмстранга. Те самые, о которых ей не рассказали в Дурмстранге, потому что она магглорожденная, поэтому она попросила Гарри отправить сову. Те самые, которые ей было так тяжело отыскать и исследовать, потому что Министерство не смогло сдержать Долохова, чтобы ни предпринимало, и ей пришлось сложно курице забиться в коттедж «Ракушка» с Флер, выбираясь только, чтобы увидеться с целительницей. Боже. Она скучает по Флер. Поминальная служба по целительнице была, наверное, несколько месяцев назад, а она даже не помнит ее имени. Она посмотрела на руны. Будучи ослабленной – используя кровь, без достаточной магии из-за отсутствия палочки – они истощила бы силы за часы, может за пару дней, если она действительно вложила свою магию в них. Неудивительно, что она проснулась измотанной, когда была первый раз подвергнута Обливейту. Она знала симптомы Круциатуса от Беллатрисы Лестрейндж – дрожь в руках, хрипота – но головная боль была адской. Она подумала, что это было последствие стирания памяти, но сейчас, когда она думает об этом, это ощущается, как фундаментальная измотанность от использования магии в течение долгого дня и уроков в Хогвартсе. Но конкретно эти рунические чары были чарами против вмешательства в сны. Гермиона закусила губу, снова читая кровавые руны на изголовье кровати. Каждый раз, когда Долохов насиловал ее в лондонской квартире, ее преследовали галлюцинации от кошмаров и гнетущее чувство паралича. Теперь Долохов насилует ее в реальной жизни, но чары могут по-прежнему защищать ее от паралича или связующих чар. Она засунула льняную ткань обратно под кровать, прикрыв ими руны, и услышала позвякивание. Кусок стекла поблескивал, выглядывая из деревянного выступа в изголовье. Затаив дыхание, Гермиона потянулась и вытащила его. «Ты уже пыталась это делать», – сказал он, когда она швырнула подсвечник в окно. Да, и она спрятала немного стекла. Ей казалось, будто она держит что-то священное. Она быстро убрала его обратно, вылезла из-под кровати и выпрямилась. Нужен план и соответствующая расправа. Очевидно, в последний раз он не нашел эти кусочки паззла, она сохранила их в секрете. Она содрогнулась, подумав о том, какую цену ей пришлось заплатить, чтобы кусочки паззла остались там, где были спрятаны. Он, должно быть, подумал, что это случайность, а не тщательно продуманный план. Последние кусочки паззла оказались на месте. Ей только нужен план. Расправа должна быть идеальной. Но она была Гермионой Грейнджер. Всем своим естеством она знала, что должна хотя бы попробовать.

***

Месячные закончились через два дня. Долохов пока еще не узнал об этом. Каждый раз, когда он приходил проверить ее, она заворачивалась в одеяло, выглядела несчастной и смотрела в потолок с видом явного отказа разговаривать с ним. Чары Забвения были сами по-настоящему жестокими, но он наслаждался тем, как он напугал ее и, казалось, радовался непрекращающемуся шоковому эффекту. Она принимала настойку первоцвета, когда он давал ей ее вечером, с горьковатым привкусом чего-то, что влияло на фертильность, но передышка от сексуального насилия была облегчением. Все, что она могла делать, это лежать в постели, ходить в ванную в его сопровождении утром и вечером, и непрерывно думать о том, как его убить. Хлопок трансгрессии снаружи слышался как минимум один раз в день. Спустя пять дней после ее менструаций, время пришло. Она заползла под кровать и достала стекло. Покрутив его на свету, она обнаружили, что он был заточен на конце. Она догадывалась, что шлифование заняло несколько дней. Вероятно, она использовала плитку в ванной, чтобы заточить его. Она решила добыть кровь из стопы – если что-то покажется ему отходящим от нормы, если что-то насторожит его, она будет обречена на жизнь в насилии и рождении детей Антонина Долохова. Поэтому она полоснула стеклом по ноге и обмакнула палец в крови. Она очертила линию рун. Оставшаяся в них магия была слабо ощутимой, и она прищурилась, сконцентрировав все свое внимание. «Работай, – сказала она резко. – Работай».

***

Она швырнула подсвечник в окно так сильно, как могла. Он отскочил от защитных чар и ударился о каменный пол с оглушающим звоном. Гермиона искренне думала, что это был самый громкий шум, заглушающий ее собственный крик, который она слышала, просыпаясь в тюрьме. На короткий миг она задумалась. Первый раз, когда она сделала это, ему потребовались секунды, чтобы появиться. Тишина затягивалась все больше, и больше, и больше. Она сглотнула. Она вернулась к подсвечнику, схватив его дрожащей рукой. Это должно было сработать. Это был плохой знак. Она снова швырнула его в окно. Спустя пару секунд позади нее послышался хлопок трансгрессии, и магия Долохова придавила ее к постели, лицом вниз. Магические веревки привязали ее запястья к изголовью, и он развел ее ноги в стороны мощной хваткой. Стоп. Лицом вниз? – Снова касаешься грязнокровки, – она отстранилась от подушки. – Ты не грязнокровка, – его глубокий голос раздался над ней, звуча почти спокойно. Его размеренный тон пробирал до костей. Она уткнулась в подушку и в ней стала нарастать нервозность, которую она старалась усмирить. Ранее он никогда не опускал ее лицом вниз. Ее сердце заколотилось. Она не знала, видел ли он ее связанные запястья. Позади нее она услышала, как звякнула пряжка ремня. – Моиродители – магглы. Что, по-твоему, это значит? – огрызнулась она, услышав сомнение в своем голосе. Следи за ним. Ты не сможешь ослабить веревки, когда он будет смотреть на тебя. Черт. Черт. – Для этого в тебе слишком много магии. Ты не можешь действительно в это верить, – его вес тяжело переместился по кровати, и он задрал ее платье к талии, обнажая ее нижнее белье. – Как минимум, твой так называемый отец не был твоим родным отцом. Стоп. Словно несколько окон распахнулись – ее настигло понимание. – Мой отец… – начала она. Я не могу вспомнить лицо отца. Осознание камнем упало у нее в животе, и мир будто закрутился вокруг. Она захныкала и почувствовала, будто ее сейчас стошнит на подушку. Ее грудь сдавило, и она начала задыхаться от страха. – Неприятно, не так ли? – бросил он, его голос с акцентом раздался около уха. – Когда частички тебя стираются, как песок от ветра. Он был только магглом, ведьма. Теперь ты не будешь скучать даже по воспоминаниям. Она почувствовала себя настолько по-настоящему больной, что даже ее рот ощущался влажным и, ее одышка стала сильнее. Она дрожала, когда Долохов двигался по кровати за пределами ее видимости, и она услышала звук брошенной на пол мантии. Я умру здесь. Я умру здесь, выталкивая из себя его детей, и буду скормлена фестралам, а мои родители даже не вспомнят меня. Она сглотнула неприятный ком и задергалась в панике, но не важно, насколько тяжело она хватала воздух, дыхание было прерывистым в ее груди. Слабо она почувствовала лезвие стекла под своей подушкой, торчащее из деревянного изголовья. Совершенно вне пределов досягаемости. Она ощутила кончик его палочки на затылке, и дернулась в сторону. Волна магии поплыла над ней, проникнув глубоко внутрь, как холодный ветер, и закрутилась у нее в животе. Она почувствовала себя пустой. Что? Он лег на нее сверху, и ее охватила паника. Он был голым, и его кожа была горячей. Он смаковал это, действительно наслаждаясь моментом. Только один раз ранее он раздевался полностью в этой тюрьме. Это было для него особенным моментом. – Есть много способов, как взять ведьму. Некоторые более непристойные, чем другие, но все они способны доставить удовольствие волшебнику. Она больше не могла сдерживать ужас. Она крутанула запястьями, выворачивая их так сильно, как могла. Они были прочно зафиксированы, и она заметалась в ужасе, выворачивая их сильнее и сильнее, когда он снял ее нижнее белье. Изголовье застучало. Веревки врезались ей в запястья, и она подавила разочарованный крик. Не подавать виду. Ее платье было сорвано и смятой горкой брошено на каменный пол. – О, что у нас здесь? – он провел рукой между ее складок. – Ты уже готова, моя ведьма, идеально готова сейчас. Тяжелая рука прошлась вверх по ее бедру, поднимая ее попу и придвигая ближе: – Кто-нибудь удивился бы, что ты хочешь быть взятой как дерзкая шлюха. – Нет, – выдохнула Гермиона, ее голос дрожал. – Нет, нет, нет. – Нет? – Нет, пожалуйста. Прошу. Я умоляю тебя. – Ты умоляешь меня? Он плотно прижался своим горячим телом к ней, оседлав ее. Все своим весом он навалился на нее, и она задрожала, воздух с трудом попадал в легкие. Сейчас она чувствовала себя бессильной. – Тебе не нужно умолять меня, ведьма. Горячая, жесткая головка его члена легла ей на затылок, и он подался назад. – Пожалуйста, не трогай меня, – она дернулась, крупные слезы скатывались вниз. – Прости, но… пожалуйста… пожалуйста, не трогай меня. Он прижался к ее входу и прошипел сквозь зубы: – Ты невероятно горячая, ведьма, – он снова окутал ее собой, – Твое тело просит об этом. Он взял ее медленно, из-за угла наклона она была открыта, яростно вырываясь. – Прошу, – она рыдала в подушку, извиваясь в путах. По обе стороны от ее талии, его руки опустились на матрас, удерживая его вес, и она почувствовала, как его лоб уткнулся ей в затылок. – О, ведьма, – он двигался вперед, вколачиваясь в нее. – Да. Да. Мокрые шлепающие звуки эхом разносились по комнате, когда он подавался вперед в томных движениях, а рука выводила круги на ее затылке. Он перешел на русский, без умолку мурлыча ей в затылок, пока она выкручивала руки. Путы немного ослабевали. Он терял контроль – терял патологическую сдержанность, с которой он наказывал, смотря туда, где он трахал ее – и веревки теряли форму. Гермиона сглотнула. – Не делай этого, – она всхлипнула. Он посмотрел на нее и вошел глубже; она закусила губу и подавила крик, и на самом деле она….. она почувствовала, как он содрогнулся. Холодная ненависть забурлила у нее в животе. Она сжимала зубы, пока челюсть не заболела. Он может заставить ее потерять контроль. – Пожалуйста, Антонин, остановись, – она заглотнула воздух, едва имея возможность что-то увидеть сквозь черные точки, затмевающие взгляд, он простонал через открытый рот, уткнувшись в ее косу. Она должна продолжать заглатывать воздух. «Дыши, – кричала она себе. – Дыши!» Она чувствовала себя слабой, перед тем как осознала, что ее сознание периодически отключается, и теряются целые куски времени…. ….сейчас он лег на нее, прильнув к ее спине, вколачиваясь глубоко внутрь нее. Звуки, которые они создавали вместе, были омерзительными и влажными, и он стонал, грубо вжимаясь в ее шею… И потом черные точки снова возникли у нее перед глазами…. Она ощутила щетину и губы напротив своего уха, потом… Стон, громкий стон, и он обрушился всем своим весом на ее бедра, загоняя свой член в самую глубь. Захватившая ее агония снова вытянула ее из темноты, и она шокировано смотрела на свои слабые запястья, пока он хрипло проревел рядом с ней, опустив свой лоб на ее затылок и подергиваясь около шейки ее матки. Почти независимо от остального тела, ее рука скользнула вниз и схватила лезвие. Она развернулась и сильно полоснула им. Звук потонул в его горле. Горячая жидкость выстрелила наружу и ослепила ее, облив ее, когда он всем своим весом рухнул вниз. Она тяжело дышала, смотря вниз, пока кровь – горячая, растекающаяся кровь – брызгала на ее волосы и заливала ее спину, разливаясь по ее телу широкими, горячими пятнами. Влажный, булькающий звук раздался около нее, и его голова повернулась в сторону. Она извивалась так сильно, как могла. Первое, что позволило ей двигаться, был его большой член, выскользнувший из нее, и пятно горячей спермы растеклось по ее входу. Она зажала рот рукой. Кровь между ними увлажнила его тело, и она выскользнула из-под него, рухнув на пол с влажным шлепком. Она отбросила кусок стекла прочь и прижала свои дрожащие руки к груди. Ее взгляд был направлен на него. Его зрачки все еще подрагивали, а губы были чуть приоткрыты. Кровь из его горла все еще заливала кровать горячим потоком. – Умри, ты омерзительный монстр, – бросила она, ее голос дрожал, когда она отодвигалась прочь. Уголок его губ дрогнул, и она увидела красную полоску у его рта, перед тем как его зрачки закатились. Алая кровь все еще вытекала и капала на каменный пол из его перерезанного горла, и ее стошнило на камни. Крепко держась за каменную стену, она поднялась и вытерла остатки рвоты дважды. Сбивчивое дыхание сдавливало грудь, и ее руки прошлись по горлу. Она была уверена, что истекает кровью. Она была мокрой, и широкими скользящими движениями руки она очищала свое тело снова, и снова, и снова. Палочка. Мне нужна его палочка. Она бросилась к его скомканной на полу мантии и вытащила оттуда его палочку – отвратительный хлыст, который уколол ее руку, как только она взяла его. Она направила ее на него на какую-то секунду. Его грудь не поднималась. Кровь прекратила литься. Она ощутила укол боли между ног и стиснула зубы. Внутри, тлеющее намерение убить растекалось в ее груди, и она знала, что могла бы применить и Убивающее. Она посмотрела вниз на его ненавистное, голое тело, покрытое белыми шрамами и вьющимися волосами, и алую кровь на его руках – и по всей каменной тюрьме – и отвернулась от него в последний раз. – Бомбарда, – крикнула она, и камни тюрьмы взорвались. Она схватила льняное платье с кровати, накинув его на плечи и одернув вниз, и вышла в знакомый лес с высокими, черными деревьями, и рунами, и валунами. Острая боль отозвалась между ее ног. – Гарри, – крикнула она в лес. – Гарри! Ее голос дрожал, и она вглядывалась вдаль. Ее нервы были расшатаны, а адреналин заставлял ее дрожать. Приподняв платье, она посмотрела на бедра, кровь и блестящая белизна размазались. Она не могла даже вспомнить контрацептивное заклинание. Ее охватил шок. За всю свою жизнь она никогда не забывала заклинания. Она тяжело дышала, держа угол платья, затем она натянула платье на бедра и вытерла им горящий вход, снова и снова. Когда это стало слишком болезненным, она отбросила край платья и двинулась вперед, глазами пристально всматриваясь далеко за горизонт. – Гарри! Гарри!