цивил

— ...мне, нахрен, как автомеханице, батя и решил оставить, ю ноу. Я сама с ним не общаюсь, но теть Ира мне все передала. Она, нахрен, душа Катамарановска, не иначе. Всех, блин, знает, все, блин, видит. Крутая тетка ваще. — Роза не находит в кармане штанов ключи, ставит коробку, которую придерживала одной рукой и коленом, поверх всех вещей у нагруженной Шершни. — Подержи, а я ща, блин, моментик найду хреновину эту. Наверное в рюкзаке, нахрен. Шершня уже молится на эти ключи, потому что три коробки, два рюкзака и гитара начинают медленно соскальзывать из пальцев. А она и так уже зубами палочки свои держит. — Опа, — гитаристка достает какую-то ржавую связку из потасканного жизнью рюкзака (который, кстати, висит на Шершнином плече — одно неловкое движение и баланс нарушен). Роза ковыряется в замке и распахивает скрипящую дверь в темноту. Точнее, в очень темный гараж. — Новая, нахрен, студия. — а потом гордо. — Зато теперь своя. Ты, блин, Шершня, сервант, нахрен, все вещички на тебе. Кидай скорее, блин, щас тебе помогу, тяжеловеска ты моя, нахрен. Она забирает свою гитару, прижатую коробками к Шершниной груди, и этим красивым движением роняет все остальные вещи прямо на сырой и, с огромной вероятностью, грязный пол. — Щас, блин, подсветочку еще подкрутим. — скрипит лампочкой, после чего загорается желтый, неяркий свет. — Обстановочка не гитарка, конечно, — Шершня оттряхивает упавшие вещи, —Но поднастроить надо, б-блин. Гараж представляет собой что-то между подвалом и свалкой: заставленный старой мебелью, завешаный паутиной, с бычками и парой пустых бутылок на полу. Шершню даже как-то передергивает от количества грязи. И Роза, подтверждая, чихает от пыльного воздуха. У Розы последняя неделя учебы, она экстренно вносит правки в диплом, который каждый вечер перечитывает Шершня, все находя неточности; бегает вечерами в новую студию, выкидывает к хренам все оттуда. Они перетаскивают из общаги туда последнюю вещь — б/ушные барабанчики. Даже со свалки приволакивают «почти новый нахрен» красный диван. Клеят постеры, крепят барабанную установку. Гараж и правда становится похож на студийку, дешевую такую, но Роза с Шершней остаются довольны. С общаги они сваливают сразу после защиты — Роза ворчит, что пора уже творить собственную, нахрен, историю. В середине лета стоит жарища, железная дверь все время нараспашку с видом на хрущевки и скудный дворик "мечта алкаша и подростков с долбящей магнитолой". Этим они и пользуются, закатывая в выходной день для зевак концертик с их дебютным альбомчиком. На удивление, собирается человек десять, поцанва даже оставляет им по бутылке пива и какую-то крутую сижку "извините, девчонки, денег вообще нет, но кипитярите вы ваще огонь". У Розы горят глаза — в этот день она решает отправить заявку на радио. Проблема обнаруживается в другом: неприкольно, блин, без названия группы выступать. Роза, (на следующий день) вставшая еще в шесть утра, к обеду нервно грызет уже второй карандаш, чиркает очередную бумажку. Комкает и кидает ее в стену — та рикошетит куда-то за гитаристку. Слышится ойканье: — Б-блин, че за нахрен, — слышится тихий голос с дивана, потом шебуршание. — Пардон, резервуар, — Роза поднимает влетевшую Шершне в лоб бумажку, выкидывает ее в правильное место. — П-правильно "мадмуазель", б-блин. — Шершня притягивает колени в груди, кутается в одеяло. — Ты ч-чего с утра бумажками швыряешься? — Я блин нахрен башка тупая, — Роза плюхается на край дивана, берет гитару (с которой она не расстается даже во сне) грустно дергает басовую. — Нихрена придумать, блин, не могу, все утро извилиночки свои, блин, ломаю. Может ты там свою святую гению включишь, придумаешь нашей группе нормальное, блин, погонялово, Шерш? Эй, Шершня, ты чего там окислилась? — Б-блин, Розк, я сегодня этого, того... — рыжая морщится. — Пас я. У меня, блин это..... багровый фантомас разбушевался, живот болит капец. Сегодня я совсем— — Орешка моя ты, блин, пельмешка! — вскакивает Роза, сбивая зажатой в руке гитарой мусорку. — Ты! Ты! Гениальнее чем Франкенштейн, нахрен! Роза несколько раз на радостях чмокает ее в нос и щеки: — Багровый, нахрен, фантомас, —довольно растягивает слова, пробуя их на вкус. Потом потягивается, аккуратно кладет Матерь Музы рядом с Шершней и щелкает чайником. — Щас блин специально для болеющих все устроим. Окружать щас будем заботой, ю ноу, в лучшем виде тебе замутим все нахрен. * Начинаются прослушивания — одна студия уже качает головой: "неформат", другие, вроде, остаются довольны. Роза устраивается на работу в какую-то шиномонтажку, сваливает на весь день, а вечером уставшая хватает гитару и долбит репетиции или новый альбомчик. Амбиций у Розы хоть ведром черпай и сливай в толчок, самоуверенности — больше, чем тараканов в общаге; но свободного времени у нее все меньше и меньше, поэтому она выхватывает последние часы из собственного сна. Даже Шершня с ее извечными синяками под глазами выглядит рядом с ней свежачком — это волнует, кажется, всех, кроме Розы. В последнюю неделю июля Шершня уже вытаскивает из рук засыпающей гитаристки Матерь Музы и волочет Розу на руках до дивана, игнорируя возмущенные бормотания, заставляет поспать хотя бы немного. В один из дней, когда Роза вихрем уносится на работу за пять минут до открытия, в дверь гаража легонечно, но насточиво стучатся. На пороге стоит задумчивая полковница Жилина — Шершня нервно сглатывает — на надо было им репетировать вчера ночью. — З-здравствуйте, — кивает рыжая. — А м-можно мы больше так не будем? — Что, голубушка, нарушаем? — Жилина заглядывает ей за спину, быстро осматривая помещение. — Нарушаем, небось, точно нарушаем. Давайте, чтоб было тихо всё. Ясно? Ти-хо. Не надо мне ваших тут всяких. У меня вон, дел по горло. Я, вообще, по другому вопросу. Тут не пробегало чумазое чудо в каске? Шершня недоуменно смотрит на нее, полковница как-то странно смеется, а потом поясняет: — Чудовище такое лохматое, горе мое скипидарное. Испачкала честной сотруднице милиции форму, — Жилина раздраженно показывает рукав кителя, заляпанный в чем-то очень черном и липком. — Красивую форму, между прочим. Не видела? Жаль, очень жаль. Будем продолжать поиски. Полковница разочарованно поправляет фуражку и уже разворачивается чтобы уйти, но в последний момент направляет на Шершню указательный палец: — Чуть не забыла! — сообщает она радостно. — Мысли, как преступники разбегаются, у-ху-ху. Тут вроде как живет Роза? Я по всему городу этот аленький цветочек ищу. — В-вроде как, — повторяет ее слова Шершняга. — Значит так, у меня времени мало, а вы, детишки, молодые и не занятые. Скажи ей, чтоб брала отпуск, хватала свои игрушки и дула ко мне на дачу завтра. Она меня знает, — Жилина хлопает Шершню по плечу. — А кто не знает, того на пятнашечку. С милицией шутки плохи. * Роза кривится, но на неделю отпуск все-таки берёт, ворчит что-то около «попробуй еще не согласись с ментярой, блин», запихивает в рюкзак футболку и замызганную тетрадочку с черновиками их хитяр. Долго и придирчиво протирает Матерь Музы, будто на показ нахрен гитарных мод едет или на телевидение какое. Цапает стремающуюся Шершню и волочет на автобусную остановку. — Мы, нахрен, одно целое с тобой. Зовут меня, значит зовут весь Багровый Фантомас, блин. Первые наши гастроли, я тебе кричу, ю ноу. — потом придирчиво оглядывает Шершнягу. — Ну и воздухом там подышишь, кислячок свой подкрутишь. Будешь блин как огурчик, помидорчик, морковка там, ю ноу. В автобусе, увозящем людей и так с окраины города в еще большую дыру, Роза за час успевает едва не подраться с особо бойкой бабулькой-огородницей. Всезнающая старушка настойчиво тыкает тростью гитаристку в бок после каждого сказанного ею "нахрен" и потом вовсе начинает затирать что-то про богохульство и сатанизм. — А че нахрен, проблемы? Бог не светлое будущее, можно и не верить. — Роза победно откидывает назад опять отросшую челку. Она хочет докинуть еще что-то, но Шершня вовремя зажимает ей рот рукой. Инфаркта им не хватало еще. Или убийства Розы с тяжкими телесными, особенно когда бабуська уже замахивается на нее своей тростью. На всякий случай Шершня даже оттаскивает гитаристку в другую часть салона. Охнув от наглости непокаявшихся, бабка крестит их и, бормоча что-то про бешеную молодежь, ретируется в садовое общество номер два на предпоследней остановке. Они выходят последними. Роза вручает Шершне гитару и довольно снимает кроссовки. Шлепает по горячему песку босыми ногами, возмущаясь иногда, какой нахрен блин дедуська придумал острые камни. — Я бы этих первооткрывателей закрыла бы нахрен, чтоб не изобретали всякие вредоносные штуки. — запинывает в кусты особо опасный кусок стекла. Уперевшись плечом в забор, их встречает полковница Жилина — Шершня даже не сразу признает еë без формы. Обычная такая теточка, в белой затасканной футболке с чем-то там на английском, в джинсах с протертыми коленками. Короткие волосы просто заправлены за ухо, оттуда же торчит ромашка. Деревенская романтика, думает Шершня, пока Роза орет что-то про хреновую милицию и охреневших бабусек. Жилина, улыбаясь, кивает Шершне и взмахом руки зовет всех на веранду. На столе железный чайник, железобетонные ириски и четыре частично битые кружки — все с разным рисунком. В самом темном углу, около куста смородины сидит что-то. Роза немного вздрагивает от неожиданности, как только это замечает: — Теть Ир, ну ты че пугаешь? Совсем одичала нахрен со своими полями лесами блин. Что-то шевелится, сбрасывает с головы и плеч грязное покрывало, переползает на скамейку рядом с Жилиной. Лениво почесывает шею и не моргая пялит на Розу. Так называемая теть Ира скорее похожа на лешую — в замызганной травой и смолой майке, видавших долгую и мучительную жизнь трениках. Засаленные волосы спадают на глаза. Полковница наливает всем травяной чай, двигает в сторону девочек блюдце с конфетами. Отбирает у теть Иры ириску, которую та чуть не запихивает в рот вместе с оберткой. Со вздохом разворачивает и отдает назад: — Ира, не дури. Своими фокусами в тюрьме всех пугай. Тут нам не надо. — Жилина садится рядом с ней, гладит по коленке и резко вспоминает о Шершне. — Мы, по-моему, не знакомились? Шершня отрицательно мотает волосами и смотрит на гитаристку. — Ну, ментуру нашу блин, местную Катамарановскую, ты знаешь, — Роза щелкает пальцами в сторону Жилиной. — А это нахрен теть Ира, жена полковницы, блин. Настает неловкая пауза. Теть Ира хмыкает, а Жилина как-то неуверенно закусывает губу. Шершня легонько касается руки Розы. — Р-роз, — говорит шепотом. — У-у нас нельзя женщинам жениться, б-блин.... — Всмысле, — гитаристка непонимающе хмурит брови. — Как это нахрен нельзя. — Мы, знаете, милиция честная. — Жилина тарабанит пальцами по краю кружки. — Законы все чтим. И если надо нарушить — быстро все эти бумажки попеременяем, да. Так что, у-ху-ху, всё всем можно, если люди хорошие. Я разрешаю. Роза довольно кивает и цапает полный кулак конфет, с серьезной миной засовывает их себе в карман. — А собсна на сколько мы в этой дыре райским воздухом сортирным подышать остаемся? Или мы ток на выходные нахрен картошечку своими чудотворческими блин ручками кучевать пригнали? Жилина морщится: — У меня завтра работа, дела не ждут. Иру вон надо на пятнашечку засадить, документики оформить тоже. К нам проверка приехать обещала, а там уже, у-ху-ху, каждое покрывало на счету, каждый президентик в тюрьме подотчëтный, да и не то что чаи, преступников не погоняешь, да. — полковница засматривается на свое отражение в начищенном чайнике, убирает невидимую грязьку с щеки. Удостоверившись в идеальном порядке, она со вздохом продолжает. — Всю неделю буду в участке, семëрочку значит, отсиживать свою. А у меня дача, урожай, между прочим. А вы тут шуметь можете хоть всю ночь, здесь ведь никто почти не ночует. Только поливайте всё иногда. — Нормуль тема, — Роза наливает себе еще чая и высыпает в кружку всю сахарницу. — Расшевелим блин тут ёлочек-белочек, польем каждую редисочку и малинку нахрен. Все на благо нашей нахрен милиции. — Урожая много, берите что хотите. — Жилина тянется куда-то назад и дергает с дерева желтое яблочко. Кидает его Шершняге. — Ты хоть поешь здесь, а то скоро через прутья клетки выскальзывать будешь. Нам потом таких по второму кругу ловить, знаете ли. А, вот еще что, в сарае — бутылки с Ириным скипидаром, не разбейте. А то моя бешеная расстроится и в лес убежит, с лисами скорбеть. * Первые дни они просто отсыпаются: валяются в кровати до трех-четырех часов дня. Роза храпит, закинув ногу на Шершню — та, в свою очередь, разглядывает цветастый советский ковер на стене. Шершняга думает: под черняжкой на такое посмотришь — с ума сойдешь. В этот момент, как чувствуя, Роза фыркает, ворочится и закидывает на нее еще и руку. Вся такая не пущу никогда, тут всë моë, блин. Шершня умиляется и поправляет лезущую в лицо Розы челку. Опять отросла, — думает, — ножнички бы найти. Они выгребают из шкафа всю видавшую виды одежду, выбирают себе прикид, — Роза напяливает какую-то рекламную футболку и широченные треники, которые нужно завязывать минимум на два узла, иначе они дают по слëтам в самый неожиданный момент. Шершня вытаскивает дедовскую клетчатую рубашку и шорты до колена, собирает волосы в маленький хвостик на затылке — из него обязательно выпадает случайная прядка, и Роза, та самая растрепанная Роза, у которой нет расчески и которой абсолютнейше плевать на свой внешний вид, подходит и тихо ворча, заправляет ей прядь за ухо и зацепляет найденной в том же шкафу заколкой. Мнется еще пару секунд и быстро целует в лоб, после ретируясь в огород. Роза таскается босиком по грядкам, ойкает и ругается каждый раз, когда наступает на крапиву, бьет ее Шершниной барабанной палочкой, а потом ей же выкапывает злосчастное растение. Называет теплицу из бутылок из под скипидара пиком авангардизма-хренагардизма блин нахрен, а потом лезет в нее чтобы набить карманы треников огурцами к салату. Шершня готовит на древней как мир плитке, которая иногда начинает трещать или гудеть, а Роза побаивается этой адской блин дичи, поэтому предпочитает мыть посуду. Причем моет в ведре, в ледянющей воде из колодца, чтобы потом отогревать руки у вздрогнувшей Шершни под футболкой.       Они залезают вечером на крышу с потрескавшимся шифером, кидают поверх колючий дачный плед. Всё вокруг, кроме одного особо упорного сверчка, затихает. Небо начинаете розоветь, из акварельной полоски растекаясь краснотой во все стороны. Роза берет с собой Матерь Музы, но морщит нос, впервые не желая навести шуму. Сдавшись, опрокидывается на спину и кладет тренькнувшую гитару рядом. Расфокусированно пялит в небо: — Вон, блин, тучка-хренучка на тебя похожа. — Роза дергает Шершню за рукав рубашки, тыкает пальцем куда-то вверх. — Тоже как ты блин мелкая и пчеловидная вся. Шершня вглядывается в чистейшее небо с единственным облачком посередине, фыркает и, потянувшись, берет Матерь Музы. Долго и нерешительно ставит пальцы, крутит колодки, настраивая струну, а потом начинает тихо наигрывать перебором музыку. Простенькую такую, медленную, но Роза приподнимается на локтях, замирает от неожиданности и охреневше смотрит на Шершнягу. Кажется, ни одна пластинка не вызывала такого впечатления. Рыжая замечает это и случайно фальшивит, задевая соседнюю струну. Уши начинают стремительно краснеть, она отводит взгляд и смазанно заканчивает на середине. — Ты чего? — Роза перехватывает ее свободную руку, оглаживает большим пальцем ее кисть. — Ты не говорила, что умеешь бряцать, блин. — Брала пару раз твою, пока ты на работе. Н-но у меня не получается, б-блин. — Ну ты ваще редиска скрытная. Ты блин в Багровом Фантомасе, ю ноу. Нахрена бы группе те, у кого не получается? Ты блин талантище золотище моë, — Роза садится ближе к ней, помогает правильно взять в руку гриф. — Харе стрематься какой-то фигни, блин. * Роза копошится на пыльном дачном чердаке, стряхивает паутину, достает из ящика с ненужностями всякую хрень. Притаскивает подушки, огромное цветастое одеяло, пару кружек и термос с горячим сладчайшим чаем. Пока Шершня уходит прогуляться, Роза решает намутить ночевку почти под открытым небом — по крайней мере, небо через дырки в крыше очень хорошо просматривается. У Шершняги ручки золотые блин алмазные космические нахрен, да и она, Роза, тоже ничего так, может проветрят головушки свои да придумают логотип группы. Планы Розы — колоссальные. Чтоб каждый во вселенной знал Багрового нахрен Фантомаса, нужно наделать футболочек всяких наклеечек. Да хоть пиво с группой хренач, на вес золота такое будет. Роза улыбается своим мыслям, навывает одну из дебютных песен. Ставит рядом с тетрадочками толстенные свечи, запиханные в граненые стаканы. По красоте блин, все по цивилу устроено. Слезает по ржавой лестнице с чердака и растягивается прямо на траве, уже забрызганной вечерней росой. Ща Шершняга надышится своими елочками березками, вернется и... — Роз! — на скрипучей калитке повисает радостно-взволнованная Шершня. — Там блин такая тусовочка блин, там «Держава Темноты» б-блин в паре метров отсюда и позвали нас тоже, блин! Роза изменяется в лице, слегка кривит губы и задумчиво пожимает плечами. Чешет затылок, прикидывая за и против. — Ну в принципе, можно на туснячок сходить, — тянет она. — Тем более с группами мирового масштаба знакомиться это ниче так идейка. Они же ненадолго смотаются, да? Тем более, Шершня такая восторженная. Чердачок, в конце концов, блин, не кипящие пельмешки, подождëт же. Гитаристка встает, стряхивает травинки с треников: — Погнали чё. * Роза охреневше смотрит на «дачу» Державы Темноты, трет глаза и, расмахивая руками, возмущается: — И это блин дача!? Это нахрен домище-огромнище, дворец блин молодец! — она нетерпеливо дергает ручку узорчатой чернëной калитки, которая, распахнувшись, глухо ударяется о прутья забора. — Вот это блин нахрен конечно мировой масштаб. Из раскрытой двери слышится громкая музыка, звон стекла. Шершня заходит первая, кивком зазывая Розу с собой. В коридоре около входа смолят воздух готического вида парни, за ними, в комнате, трëтся основная масса. В центре, вкрутив усилитель на маскимум, едва не рвёт струны гитаристка группы; кто-то тянет ей сигару и она, не отрываясь от игры, затягивается. Кобра, возвышающаяся над всеми, хлещет из горла дорогущий коньяк, угашено расплывается в улыбке, когда взор её затуманенных очей останавливается на гостьях. — Яночка, дорогая, познакомишь нас? — клокочущим, но одновременно бархатным голосом тянет она, цокает перстнями по бутылке, удобнее перехватывая и заодно предлагая рыжей выпить. Шершня послушно делает долгий глоток и вытирает рот рукавом клетчатой рубашки, а сама не может скрыть восхищенную улыбку. — Д-да! Это Роза-Робот! — А потом, не отводя глаз, указывает бутылкой на Кобру. — Р-роз, н-ну, ты её и так знаешь. Кобра ухмыляется, и с высоты своих ста восьмидесяти пяти и плюсом огромнейшей платформы, опускает руку Розе на макушку (у той едва не подкашиваются ноги — то ли от тяжести длани, то ли от тяжести её взгляда). — Будем знакомы, —смакует каждую букву, — Роза. Чувствуйте себя как в своей студии. В общей толкучке, Кобра умудряется за секунду напрочь забыть о них и, приобняв какую-то девушку, начать что-то мурлыкать ей на ухо, уводя в другую комнату. — Охренеть блин, — Роза дергает головой, будто стряхивая давно исчезнувшую окольцованную руку Кобры. Потом переводит взгляд на бутылку в руке Шершни. — Ну хотя б уловчик что надо, погнали блин, потусим что ли, ю ноу.