***
Шан Цинхуа, навещающий его время от времени, пытался успокоить его как мог. — Братец, я, конечно, не прописывал подобного, но ты не переживай! — Цинцю ответил ему нечитаемым взглядом, и тот мгновенно исправился: — Честно! У меня же были какие-то наработки в черновиках, и я уверен, что ни одна из жен после подобного не должна была погибнуть! Он был польщен попыткой успокоить себя, но нервничающий Цинхуа выдавал все более бессмысленные вещи, поэтому Цинцю вскинул руку, призывая его к молчанию. — Я рад, что хотя бы где-то вне основной истории у тебя были дельные мысли, — он полностью проигнорировал возмущенный вскрик, — но, поверь, мне это мало помогает. Возможно, если в сюжете действительно была прописана подобная беременность, и он знал, как она будет проходить — это успокоило бы его. Неподкрепленные ничем обещания этого же сделать не могли. Даже присутствие лучшего лекаря поблизости не помогало. Большая часть беременности прошла спокойно. Му Цинфан не находил каких-то серьезных отклонений от привычной для них беременности, просто у Цинцю чаще выходила из-под контроля духовная сила. Это давало надежду на простой и счастливый конец. История ведь закончилась, они были полностью свободны от Системы (которая теперь и могла лишь сообщать нерадостные новости). Но тревога, засевшая на самой подкорке мозга, не давала покоя. Зудела, словно показывая, что где-то есть проблема, но не указывала точно, где. Хотелось верить, что это просто не замолкающая паранойя, которая не исчезла даже после завершения основного сюжета. Все же за годы жизни в этом мире он научился относиться ко всему с подозрением, — а там где он этого не делал, всегда вылезало что-то неприятное. Цинцю вздохнул. Его муж хлопотал на кухне, не решаясь покидать его даже на половину дня. Взгляды Бинхэ все такие же нежные, любящие, иногда сменялись липким беспокойством и страхом. Они знали, что все может пойти не так. Особенно Бинхэ, его нежный лотос, боящийся, что после обретения семьи в один миг он сможет потерять ее снова. Цинцю не желал этого. Совсем нет. Страх медленно пускал в нем свои корни, подкидывал во снах видения худшего — кровавые картины того, как все может закончиться. Бинхэ начал отгонял плохие сны. Они не говорили о них. Они жили в домике отдаленном от людей. Оповестили о нем лишь близких. Му Цинфан готовился примчаться с первым сообщением. Цинхуа приходил и уговаривал его не переживать, хотя сам выглядел поразительно бледным и паникующим. В последние дни их все чаще навещали другие горные лорды. Иногда самым проблемным из них был именно сам Шэнь Цинцю. Он так глубоко задумался, что не сразу обратил внимание на своего гостя. Обиженным Цинхуа не выглядел, но глядел беспокойно. — Все хорошо, братец? Цинцю согласно кивнул. — В полном, просто… — хотелось облечь свою тревогу в слова, чтобы его могли понять, чтобы выговориться, наконец, но… Он не хотел никого пугать. Тревога была лишь в его голове. Необъяснима, необъятная, как далекие горы. Пустила свои ростки в его сердце и теперь рвала его, прорастая, требуя все больше сил. Цинцю не желал давать ей этой возможности. Поэтому отмахнулся. — Все хорошо, только немного переживаю. Он уложил ладонь на живот. Иногда дитя начинало двигаться, толкаясь, словно в ответ на его прикосновения. Вряд ли все было именно так, но Цинцю нравилось тешить себя подобными мыслями. Цинхуа глядел на него широко распахнутыми глазами. — Толкается? — Нет, это…. привычка.***
Летняя духота душила. Одежды – тонкие, почти прозрачные – липли к телу. Цинцю оттягивал их непослушными пальцами, которые все подрагивали, не иначе как от дурного самочувствия, и обмахивался веером — помогало не сильно. Только вечера стояли приятные. С прохладным ветерком ласкающим кожу, пробирающимся под одежды; с отсутствием солнца и ярким небом. Закаты в этой местности были красивы. Сначала голубое небо сменялось бледными красками, потом набирало силы, получалось огненное зарево, словно небожители гневались, а после миловали виновных. И цвета лились нежным розовым и персиковым оттенками. Цинцю заглядывался ими, забывая про время. Проглядывались первые звезды — блеклые и далекие. Холод полз по ногам. Тонкая ткань одеяния больше не являлась спасительной. Цинцю погладил живот, округлый, словно персик. Усмехнулся под нос сравнению — даже сейчас никто ничего не смог сказать бы ему, великому горному лорду, да и не так много людей его видели. Его товарищи попривыкли. Неверие иногда еще тлело в их глазах — мол, и не шутка же это! А потом уступало место чему-то другому, тонкому, чего Цинцю не всегда удавалось разгадать. Те, кто давно не видел его, удивлялись больше. Глядели сначала, будто не верили вовсе, но потом сложное выражение уходило с их лиц и они всегда поздравляли его. Искренне. Парочку раз какие-то демоны — сосем мелких рангов — успевали прокрасться поближе, но уже не уходили. Бинхэ эту тайну берег как собственное сердце, возвращался радостный всегда с улыбкой, и Цинцю встречал его, отвечая тем же, просто потом просил смыть кровь с рук или же лица. Считая, что Цинцю ушел в уединение, люди не искали встреч с ним, да и не был он тем, с кем раньше вообще такое часто случалось. Однако демоны бывали исключениями. Бинхэ был для них правителем, сильным, тем, кто внезапно прорвался на вершину и прочно там обосновался, поэтому они желали этой силы. Напрямую никто из этого низа ее не получил бы. Даже они осознавали свое место в этом мире. Поэтому на основной план выходили всевозможные уловки и одной из них, главнейшей в обычное время, бывала женитьба или хотя бы хорошее место подле правителя. Но так как оно уже было занято — не то, чтобы Цинцю до этого сильно претендовал, но так получилось, и уже он не готов отдать его кому-либо, — то основной целью становился именно супруг. Бинхэ не собирался брать ни других жен, ни наложниц, и демонический мир по большей части принял это. Не всем же было дело до некого демонического мальчишки. Но были и те, кто мириться с этим не желал. Цинцю иногда честно пытался их понять. Проваливался после первых же шагов в этом, потому что самым логичным было, что получись у них убрать его — Бинхэ найдет их и отомстит. Не станут же они ему с порога предлагать свою дочь или сына, стараясь лишь этим задобрить его? Демоны бывали странными. Цинцю хватало того, что все попытки покушений на него сразу же пресекались Бинхэ. Для земного мира Цинцю был в уединении и Бинхэ, конечно же, охранял его, для демонического мира — они оба продолжали праздновать свой медовый месяц вдали от чужих глаз. А на деле он страдал, наблюдая, как с каждым месяцем живот становится все больше, как малыш внутри толкается, как люди вокруг него сходят с ума от беспокойства, навещая его больше положенного. Этот вечер выдался удивительно спокойным. Никто не тревожил их, даже весточки никто не слал. Жара спала. Мир затих, словно перед последним страшным рывком в неизвестность. Холодало. Шаги Цинцю расслышал раньше, чем сумел заметить самого Бинхэ. Он обернулся, чтобы поглядеть на него, заметил накидку в его руках, улыбнулся. Сердце грело от заботы. — Тебе не стоит сидеть здесь в такое время. — Сейчас все еще тепло, холода наступят не скоро. Бинхэ улыбнулся, укутал его. — Однако учителю не стоит проверять этого на себе, вам стоит поберечь себя. Такие целомудренные вежливые речи, от того, кто являлся его супругом, всегда веселили Цинцю. Бинхэ успевал за день несколько раз перескочить с вежливых обращений на привычные ласковые, а потом словно забывался. Образ хорошего ученика так приелся ему, что Цинцю не винил, но надеялся, что однажды они смогут звать друг друга иначе. На горизонте же собирались тяжелые темные тучи. Близилась гроза.***
Несколько раз за все время беременности Шэнь Цинцю ощущал всполохи демонической энергии из собственного чрева. Они были столько незначительными, что будь он рассеян немного больше, мог и вовсе упустить их, однако из-за трудностей последних месяцев, когда собственная энергия предавала его раз за разом, он был на нее настроен, и поэтому легких потоков чужой не упустил. Энергия их с Бинхэ ребенка. Конечно, иллюзий Цинцю не питал, собственно как и опасений, и вполне понимал, что скорее всего их ребенок будет такой же полукровкой, как и сам Бинхэ. Темная энергия лишь подтверждала его догадки. Она не ощущалась агрессивной, не вредила, просто, словно давала о себе знать. Иногда остро жалелось о том, что информацию о демонических беременностях так сложно достать, ведь хотелось изучить каждый ее кусочек и понять, что же творится, развивается ли иначе ребенок? Может ли такой межрасовая беременность быть более неудачной? Опасной? Шан Цинхуая снабжал его некоторыми своими соображениями. Настроен он был позитивно, но Цинцю не забывал, что все отличалось от того романа, который он читал. Поэтому ясным летним днем ощутив еще один всплеск демонической энергии, Цинцю не придал этому значения. Цинцю нравилось целыми днями нежиться на открытой веранде, развлекая себя дополнительно прочтением здешних романов, которые подкидывал ему Шан Цинхуа. Выборка бывала откровенно странной. Начиналась она со странных сложных философских трактатов, но всегда заканчивалась романами, подозрительно напоминающими писанину братца Самолета. Иногда закрадывались мысли, что возможно тот не только давно взялся за старое, но и подсовывает ему свои черновики для оценки. Цинцю собирался отложить роман, чтобы сделать пару заметок и после показать братцу, когда ощутил, что что-то не так. Энергия, которой он не придавал должного значения, бурлила совсем не так, как раньше и явно не так, как ей следовало. Легкий дискомфорт начинал переходить в боль. Он уже хотел позвать Бинхэ, как тот показался в дверях со встревоженным выражением лица. — Учитель, эта энергия… Цинцю мог лишь кивнуть. — Что-то не так. Нужно звать шиди Му. Бинхэ кивнул и скрылся в доме. Цинцю уложил ладонь на живот. Боль была легкой, и даже казалось, не нарастала, но ощущение неправильности никуда не уходило. Он отталкивал от себя плохие мысли месяцами, чтобы они разом настигли его в этот момент — было ли это предзнаменованием чего-то ужасного? Было ли это нормой, о которой они не знали. Никто не мог дать ему ответов. Бинхэ снова показался перед ним, хотя казалось, что исчезал лишь пару мгновений назад. Он присел рядом, перехватил ладонь, нежно целуя костяшки, и взгляд его впервые так открыто лучился беспокойством. Он улыбнулся — в попытке ли успокоить, — но Цинцю совсем не видел в этом и толики радости. — Скоро шишу Му будет здесь. Цинцю кивнул. Казалось, хуже не становилось, и они в тишине, крепко прижатые друг к другу, ожидали прибытия Му Цинфана. И когда тот показался перед их домом, Цинцю встал вместе с мужем, чтобы поприветствовать его, и ноги едва не подкосились. Влага потекла по ним. Стало страшно неловко, хотя Цинцю знал все подробности того, что могло его ожидать, он опустил взгляд, и сердце его замерло. Одежды его пропитывались кровью.***
До последнего Лю Цингэ не знал деталей происходящего. Как и все остальные он получил весточку о том, что Му Цинфан отбыл к Шэнь Цинцю, верный знак того, что все начиналось. Конечно, первым порывом было ринуться туда, однако он сам себя одернул и напомнил, что сейчас в нем там нужды нет. Как бы противно это не было признавать, но у того был муж, и именно он должен сейчас заботиться о нем вместе с лекарем. Поэтому Лю Цингэ выдохнул и решил, что нет ничего лучше хорошей битвы, чтобы заставить навязчивые мысли уйти. Он как раз собирался окликнуть ученика, попавшего в его поле зрения, чтобы тот собрал всех, и они провели отличную тренировку, как перед ним выскочил другой ученик. Одежды его выдали в нем принадлежность к пику целителей. Беспокойством кольнуло изнутри. — Что случилось? Ученик пытался отдышаться, но на вопрос бодро доложил. — Учитель Му просит вас немедленно прибыть к дому мастера Шэня. Лю Цингэ не нужны были дополнительные пояснения — он тут же сорвался с места, способный лишь надеяться, что чтобы не происходило, не будет слишком поздно. На полпути он пересекся с Юэ Циньюанем. Тот выглядел бледным с плотно поджатыми губами. Они почти не разговаривали, лишь в начале спросили детали, но ни один из них не задерживался на месте слишком долго, чтобы их уточнить. От неизвестности хотелось спешить сильнее. На подступах к дому, тщательно скрытому за горами и порослями бамбука, становилась понятна причина, по которой их так спешно звали. Темная удушающая энергия нависла над этим местом, будь они слабее — она придавила бы их к земле от силы своей ярости. И могли пройти сотни лет, но Лю Цингэ всегда бы узнал в этом демоническое отродье Шэнь Цинцю. Просто он давно не видел того в таком состоянии. Они поспешили внутрь. Их встретила поистине тревожащая картина — взъерошенный, сверкающий алыми глазами Ло Бинхэ метался по комнате, словно сумасшедший. Перед дверью во внутренние комнаты сжался ученик. Ощутив их присутствие, Му Цинфан крикнул из соседней комнаты: — Уведите его, я не могу с ним совладать. Сейчас он сильно мешает мне выполнять мою работу, — ударение на последнем слове внесло немного ясности в происходящее, но не дало полной картины. Лю Цингэ лишь четко понимал — что-то шло не так. Настолько сильно, что Ло Бинхэ не мог с собой совладать, а Му Цинфан даже отойти от Шэнь Цинцю. Поэтому ученик и блокировал двери. Лю Цингэ ухватил Ло Бинхэ за локоть, готовый выволочь его на улицу, когда взгляд скользнул по ладоням, крепко сжатым, покрытым кровью. Однако ногти того были все еще человеческими, не причиняющими вреда. Не нужно было долго думать, чтобы понять, чья кровь на этих руках. Лю Цингэ вывел его на улицу. Юэ Циньюань как оглушенный следовал за ними. Хотелось разозлиться. Хотелось встряхнуть Ло Бинхэ, допросить его – почему его кровь на твоих руках; почему, когда ты так нужен ему, ты не можешь держать себя в руках; что вообще происходит? Хотелось привести в сознание Юэ Циньюаня. Ты глава, ты скажи, что делать, хватит замирать. Хотелось сделать хотя бы что-то. Потому что атмосфера, царившая здесь напоминала поминальную, не хватало лишь, чтобы кто-то горько рыдал. Лю Цингэ зло фыркнул. Собственная ярость начинала клокотать внутри. — Что, черт возьми, творится? Он ухватил демона за ворот и сильно встряхнул, лишь после этого в алых глазах показался первый всполох осознанности. Ло Бинхэ открыл рот. Закрыл его. Он то ли не мог подобрать слов, то ли действительно не знал, что сказать. Он даже не попытался откинуть руку Лю Цингэ. Впервые так точно похожий на невинного ученика Цинцю из прошлого: растерянный и полный горя, честный. — Я не знаю. Прибыл Му Цинфан, и учитель… — Он задыхался, пока пытался выдавить из себя слова. — Было так много крови. Я не знаю, он выгнал меня почти сразу… — А потом в алых глазах зажегся гнев, отголосок того, что был, когда Лю Цингэ лишь прибыл. — Я должен быть там. Пусти. Энергия обрушилась на Лю Цингэ подобная смертельной лавине. Невинность исчезла, являя взгляду нечеловеческую природу; Ло Бинхэ оскалился, отбросил его руку и попытался сделать шаг вперед. Но Лю Цингэ помнил, что сказал Му Цинфан. Он оттолкнул Ло Бинхэ. — Ты не слышал, что он сказал? Ты мешаешь. Но мысленно он не мог не возвращаться к словам о крови. Означало ли это, что все пошло не так? Хотелось смеяться до слез, ведь это Цинцю, казалось, что все, что могло пойти не так, сделает это. Удача словно отвернулась от него и шла в противоположном направлении. Иначе Лю Цингэ не мог понять, почему жизнь того, была такой ужасной. Му Цинфан не дал много объяснений, видимо, дело было таким срочным, что все силы он вкладывал не в лечение, а в спасение. И оставалось лишь молить богов, чтобы оно было удачным.***
Ло Бинхэ оцепенел. Тело слушалось как-то странно, ощущалось чрезвычайно легким и далеким, будто он смотрит на себя со стороны. И все доходило с опозданием. Помнил, как почувствовал демоническую энергию, как похолодело в животе, как с помощью талисмана он оповестил лекаря. Он старался ободрительно улыбаться, нежно потирая ладони мужа. Пытался быть сильным. Теперь это не казалось реальным. Оно все произошло до окровавленных одежд. После события закрутились слишком быстро. Ужас, ставший комом в горле. Доли секунды на осознание того, что означала эта кровь. За это время Му Цинфан и его ученики успели увести его мужи в дом. Бинхэ не пустили. Ученики пытались что-то до него донести. Улыбались успокаивающе, убежденно что-то говорили, но Бинхэ ни единого слова не слышал. Его не пускали к мужу. К мужу, что носил их ребенка. Дальше был только рев крови в ушах. «Да как они смели!» Он не совсем помнил, использовал ли демоническую энергию, но во вспышке осознанности — когда Лю Цингэ выдернул его из этого, схватив за грудки, — он увидел испуганное выражение лица ученика, который удерживал его у двери. Произошедшее до этого виделось мутным туманом в голове. Он хотел войти туда и убедиться, что все будет хорошо. Держать Цинцю за руку с радостью ожидая появления новой жизни в их семье. Вместо этого его выволокли на улицу и допрашивали, словно он был здесь преступником. Ха, возможно, это было недалеко от правды, ведь он всегда был первопричиной всех бед учителя. Главной причиной его боли во все времена. Лишь сейчас глядя на кровь на своих руках, он осознал — учитель мог умереть. Умереть и принести новую жизнь в мир. Умереть и забрать ее с собой. В любом из случаев оставить Бинхэ. Как сделали это обе его матери. Так иронично, ведь это похоже на его мать, что решилась родить, даже ценой своей жизни. Мог ли сам Бинхэ поставить жизнь этого ребенка выше жизни своего мужа? И каким бы горьким или, возможно, жестоким не казался ответ, он знал его. Он не готов. Он поставит Цинцю выше этого всего. Даже если это погубит все их шансы когда-либо снова получить своего ребенка. Ну и плевать, ну и пусть. Жизнь Цинцю не стоила этого. Она была бесценна. Но казалось было поздно выбирать. Лю Цингэ крепко удерживал его, Му Цинфан не приносил новых вестей, и Бинхэ лениво размышлял, что же ему стоит сделать, если этот день унесет жизнь его любимого человека. Стоит ли горевать. Нужно ли отпустить или пожалеть, что когда-то он имел наглость настоять на том, чтобы попробовать. Или возможно, – он перевел алеющий взгляд на двоих заклинателей рядом с собой – ему просто нужно унести еще больше людей в своем горе. Чтобы на небесах или преисподней его муж не был одинок. Время шло. Бинхэ продолжал гадать.***
Цинцю не рассчитывал, что это будет легким делом. Как бы ему не хотелось верить Шан Цинхуа, он знал обо всех опасностях от Му Цинфана. Тихими вечерами лекарь рассказывал ему об обычных родах, делал предположения о том, как все может пойти в его случае, и Цинцю внимательно слушал, кивал, ободрял Бинхэ, который неизменно под конец выглядел встревоженным. Конечно, сначала было страшно узнать обо всем. Сложно принять решение насчет ребенка — ребенка, которого по логике не могло быть. Но в его случае работал скорее глупый закон вселенной, что если неприятность может найти его, то обязательно сделает это. И Цинцю искренне хотелось верить, что он не станет похожим на персонажа романа, что лишь станет строчками в трагической истории героя. Уж больно это походило на печальную предысторию. Сердце его упало при виде кровавого пятна на одеждах. Ноги не держали, он пошатнулся, устоявший лишь из-за крепкой хватки Бинхэ. При этом упорно не глядел на него, сразу же вперив паникующий взгляд в Му Цинфана. Хотелось спросить, что происходит, закричать, чтобы эта паника оказалась где-то вне его, но горло сжалось, и он ощущал себя рыбой, что задыхалась на суше. Му Цинфан нежно подцепил его под руку, начиная вести за собой обратно в дом. — Все будет хорошо, — увещевал он мягко. — Пойдем внутрь, шисюн. И Цинцю шагал, пусть даже не ощущал, как делал это. Он словно плыл, но при этом вне тела, того в эти миги и не существовало. Потом мир потерял свою резкость. Му Цинфан продолжал говорить с учениками, иногда обращаясь вновь к нему, но Цинцю улавливал лишь отдельные слова, поэтому наверняка отвечал невпопад. Страх полз холодком по его конечностям. В какой-то момент безразличие окутало его, и без лишнего роя эмоций он подумал: «Что же будет с нами?», — но не смог найти ответа. Он не был врачом. Он едва помнил основные положения первой помощи, уверенный, что скорее замрет в экстренной ситуации, чем сможет сделать что-то правильно. Все многочасовые разговоры с Му Цинфаном словно исчезли. И лишь заверения Цинхуа все крутились в голове. Все будет хорошо. Будет ли?.. Контроль все больше ускользал. Безмолвная молитва замерла на губах. Потом пришла боль. Он не был уверен, когда мир вернул себе звук. До этого мига все было под водой: далекий отзвук голосов, собственный бормочущий, изредка срывающийся на крик. Оцепенение прерывалось болью, которая по ощущениям разрывала его на части. Спустя время — минуты, часы или же дни? — стало легче. Он обмяк на кушетке. Му Цинфан с облегченной улыбкой навис над ним, потрепал по плечу, что-то сказал. Цинцю не слышал слов. — Что?.. Это стоило сил, действительно разобрать сказанное. — У вас девочка, шисюн. Му Цинфан показал ее мигом позже: всю красную и сморщенную, совсем крохотную. Цинцю принял ее на руки и засмеялся. Девочка. Он как-то не слишком задумывался над полом ребенка. Они с Бинхэ давно решили любить ребенка, каким бы он не был, но теперь он смотрел на нее с теплом в груди и недоумевал, как же им ее воспитать. Он ничего не смыслил в тех вещах, которые однажды следовало сказать дочери, и был уверен, что Бинхэ не лучше его в этом вопросе. Он подумал о своей сестре, которая осталась далеким воспоминанием его прошлой жизни. Сейчас она казалась скорее поблекшим силуэтом, лица которого он не мог вспомнить, хотя помнил ее звонкий смех, ее подначивающую речь, немного болезненные тычки. Она была также плоха в выборе литературы, как и он. Редкими спокойными вечерами она рассказала о романах, что читала, жаловалась на нерешительных героинь и проклинала героев мерзавцев. Спрашивала, кто мог написать такой ужасный конец, всегда морщась. И на вопрос, зачем читать такое, ответно интересовалась, зачем он читает свою чушь. Он мог лишь с легким весельем сказать «туше», продолжая слушать яростную речь. Ее день рождение тоже припадал на сезон дождей. Цинцю взглянул на свою кроху. Они немного обсуждали имена, но не остановились ни на чем конкретном. Тогда все имена были неплохими, но глядя на нее сейчас, вспоминая, он не мог назвать ее иначе. — Привет, Мей-мей. Она была самым красивым ребенком, которого он когда-либо видел. У нее его зеленые глаза. Темный пушок на голове, по которому сложно определить, станут ли ее волосы такими же прямыми как его или приобретут кудри Бинхэ. Поначалу Цинцю боялся сжать ее слишком сильно, настолько она казалась крохотной. Он укачивал ее и нежно напевал под нос мотивы песен, которые Бинхэ часто пел ему вечерами. Му Цинфан исчез с его поля зрения некоторое время назад, рассказав как все прошло, и еще раз расспросив о самочувствии. Он обещал пустить к нему Бинхэ, а чуть позже привести и кормилицу. Все же пусть он и выносил ребенка, но от этого не стал сильнее походить на женщину. Отчасти, это знание успокоило его. Небольшая часть бремени упала с его плеч. Когда он больше сосредоточился на мире, чем на себе, он мог расслышать приглушенные разговоры вне комнаты. Посетителей собралось больше, чем должно было. Это немного смущало. Конечно, все его боевые собратья и сестры знали о его состоянии и даже не раз видели его округлый живот, но все еще было как-то странно признавать тот факт, что он смог выносить и родить ребенка, будучи мужчиной. Когда-то он и представить себе такого не мог. Цинцю тихо рассмеялся. Прошлый он многого не знал. То была иная жизнь, ныне далекая. Воспоминания о ней приглушились, стали блеклыми. Он не слишком жалел о переселении. Все еще было горько, когда он не мог вспомнить лиц родителей, когда забывал части своей жизни, но потом он снова глядел на то, что уже имел здесь, и становилось легче. Теперь у него была и Мей-мей. Пройдут годы, прежде чем она повзрослеет. Однажды и она найдет свой путь, познает этот мир и будет счастлива, уж об этом они позаботятся. Их маленькая принцесса. Цинцю осторожно поцеловал ее в лоб, слыша, как открылась дверь. Он взглянул: на пороге стоял его муж, с пораженным видом, словно был на грани потери всего, но обрел все. Он улыбнулся ему и поманил ближе. Было самое время познакомиться с их дочерью. Бинхэ стал на колени у постели, нерешительный, отчего-то до нервозности робкий. Выглядел он также неважно: встрепанный, немного мокрый, словно окунался головой в воду, прежде чем зайти, и глаза его выглядели покрасневшими, будто от слез. Цинцю протянул ладонь, провел пальцами по его щекам. Сложно было не улыбнуться. — Теперь все хорошо. Бинхэ покачал головой. Удержал протянутую ладонь своими двумя, нежно целуя. — Я почти вас потерял. Его голос звучал задушено. Цинцю понимал его чувства. Страхи снедали его и до этого, иногда он просыпался ночами от кошмаров и неподвижно лежа в постели размышлял, как все пойдет и что делать, если все приобретет самый худший поворот. Он верил в лекарские познания Му Цинфана, но не всегда все могло зависеть лишь от них. Он примерно мог представить, как пойдет жизнь Бинхэ дальше без него. Теперь, когда он видел мир реалистичнее, чем в начале своего переселения, становилось ясно, что стоит ему исчезнуть и не будет никаких «возращений сюжета на места свои». Бинхэ мог быть мягким для него, но никогда не бывал таковым для других. Цинцю представлял горе, от которого будут гореть земли и проливаться кровь. Потом люди попробуют остановить Бинхэ от буйства и полягут от его рук. Возможно, разразиться огромная битва, подобная пришествию конца, это будет как ад на земле, а потом или не будет ничего, или же Бинхэ падет. Поэтому он был еще больше рад тому, что все было хорошо. Что ему не стоило на последнем издыхании думать о том, как без него все полетит к чертям. — Бинхэ, — позвал он нежно, — посмотри на меня. Тот упрямо отказывался открывать глаза, все еще прижимая ладонь Цинцю к щеке. — И я, и малышка в порядке, разве ты не рад? Конечно же, это вызвало бурную реакцию: Бинхэ распахнул глаза, почти подпрыгнул на месте, уставился так, словно его просили предать и слова — поспешные — посыпались из его рта. И Цинцю отлично знал, что он рад, сколько тревоги спало с его плеч. Он усмехнулся тому, каким милым мог быть его муж. — Хорошо, хорошо, я понимаю. А теперь посмотри, разве она не прекрасна?***
И дни потекли рекой. Желавших навестить их было предостаточно, но Му Цинфан прописал строгий покой на первые несколько дней, за что Цинцю был ему благодарен. Он не был еще готов увидеть своих боевых собратьев. Роды измотали его. Малышка теперь требовала к себе максимального внимания, но с этим отлично управлялся Бинхэ, жадно впитывающий все советы кормилицы. Милейшая женщина тоном наставницы разъясняла, что к чему, но неизменно смягчалась, видя мягкий взгляд Бинхэ, направленный на дочь. Цинцю же первый день после разговора с мужем совершенно бессовестно проспал. Он, конечно же, подскочил испуганным проснувшись. Первым порывом было проверить Мей-мей, но ни ее, ни Бинхэ не отказалось в комнате, и Цинцю совсем неразумно почти ударился в истерику. Му Цинфан, не ушедший и все еще приглядывавший за ним, сумел успокоить его. — Все хорошо, шисюн, они скоро вернуться. И правда, через несколько минут Бинхэ вошел в комнату, держа завернутую в пеленки дочь. Улыбка, казалось, не сходила с его лица ни на миг. Цинцю не заметил, как испустил облегченный вздох. Он уснул под тихий разговор Бинхэ с крохой. Нежный голос быстро убаюкал его ощущением безопасности, поэтому было пугающе открыв глаза не найти их рядом, не знать, где они и не случилось ли ничего. Последующие дни он будет опасаться выпускать дочь из поля зрения. Но неизменно при одном взгляде на нее в груди будет вспыхивать тепло. Держа ее, он понимал, что не мог бы иметь большего сокровища за всю свою жизнь. Считая себя самым оберегающим, он не сразу взял в расчет Бинхэ: тот отказывался покидать их вовсе, хлопотал, укачивал кроху, выполнял малейшие прихоти Цинцю и при этом выглядел невероятно счастливым. Взгляд его сверкал, он то и дело радостно фыркал над любыми движениями Мей-мей, прижимался к Цинцю, осторожно обнимая его с боку и рассказывая, как видит ныне их будущее. Он, наверное, мог откладывать свои дела на месяцы, если бы не некая тревожная весточка, пришедшая ранним утром. Бинхэ тревожно нахмурился. Перечитал записку. Бросил быстрый взгляд на них, снова на бумагу. И тогда-то Цинцю понял, что что-то происходит. Не то, чтобы ему не хватало защиты, потому что он точно знал, что доверенные ученики Му Цинфана все еще поблизости, как и некоторые из его боевых собратьев. Он уже был наслышан, как они сменяли один другого, надеясь, что каждый новый день может стать тем самым днем первых посещений. Поэтому, когда Бинхэ смял записку, он сказал: — Иди. — И на неуверенный взгляд продолжил: — Ничего страшного за это время не случится. Я уверен, что ты вернешься очень быстро, и мои собратья, однако находятся поблизости. — Ты уверен? Мне не обязательно идти, ничего серьезного. Но Цинцю знал, что Бинхэ слишком долго откладывал свои дела, и что власть демонического мира никогда не была устойчивой. И он был уверен, что ничего за пару часов произойти не может. — Да, уверен. Просто возвращайся быстрее. Бинхэ поцеловал его перед уходом. Улыбнулся Мей-мей, нежно проводя пальцами по ее лбу. — Скоро вернусь. Остаться одному оказалось внезапно странным. За долгие месяцы он привык, что рядом с ним всегда кто-то находился: его товарищи, муж, лекарь. Теперь с ним лишь его крохотная дочь, медленно моргающая, словно вот-вот уснет. Он ворковал над ней, напевая хорошо знакомый мотив, и не мог глядеть на нее без чувств. Она его. Он это знал. Те же черты, тот же цвет глаз и их изгиб. Но стоило вспомнить, что он ее родил — в голове все перемыкалось, и он не был способен на дальнейшие размышления. Просто как? Действительно ли это часть возможностей этого мира или же это что-то пришедшее с ним. Раньше он довольно редко задумывался над тем, что же на самом деле представляет собой система. Вначале она была подобна игре. Задания, награды и штрафы — обычные части хорошо знакомых по прошлой жизни развлечений. Мир был реален. Для того чтобы осознать это не понадобилось много времени и каких-то выдающихся умственных способностей. Достаточно было ощутить жар чашки чая; боль, от случайного столкновения с дверным проемом; холод ночей. И как бы время не шло, он не просыпался. Последние мгновения прошлой жизни были смазанными. Он знал, что произошло, но при этом слабо верил в это, потому что не ощущал связи со случившимся. Словно смотрел на все со стороны. А потом эта жизнь стала ярче прошлой. Стали забываться моменты, стали казаться слишком далекими. Сложно было скучать по тому, что отдалялось так стремительно. И Цинцю неосознанно предпочел оставить это и почти забыть. Это ощущалось горьким, когда он смотрел на дочь и воспоминания о его сестре казались яркими в голове. Они были схожи как зеркальные отражения друг друга. Людям хватало нескольких взглядов, чтобы спросить, были ли они родственниками. Их книжные вкусы совпадали не всегда, но они были до того странными, что жалобы на прочитанные книги можно было услышать чаще, чем хвалебные отзывы. Он помнил ее последнее сообщение, на которое подумал, что ответит позже, так захваченный яростью на чью-то вылитую в интернет фантазию. От нее нет ничего кроме разрозненных воспоминаний и малышки, что ныне носит ее имя. Ему иногда хочется спросить Цинхуа, как этот переход ощущался для него. Скучал ли он по прошлой жизни, людям из нее, вернулся ли бы, если подвернулся шанс. В размышлениях он продолжал убаюкивать малышку. Занавески вздымались от порывов ветры — это привлекло внимание, потому что он помнил, что окно закрыто. Сквозь воздушную ткань он увидел силуэт. Тот казался странно знакомым. Осознав, кто перед ним, сложно было избавиться от мысли, что могли пройти годы, а он так его и не позабыл. Он не сдержал улыбки. — Знаешь, а ведь здесь есть дверь, шиди. Можно было бы добавить, что врываться вот так вот это элементарно грубо, но временами грубость и Лю Цингэ были синонимами друг друга. Лю Цингэ спрыгнул с подоконника, и они несколько мгновений молча смотрели друг на друга. Цинцю очень редко удавалось полностью понимать мотивы своего шиди. Пусть они и провели огромное количество времени вместе. Он мог быть его сильнейшей опорой, которая, впрочем, оставалась полной загадкой. И сейчас он тоже не знал, зачем же тот здесь. Он мог предположить. Лю Цингэ могло вести беспокойство о друге; возможно, любопытство; вряд ли новости, тот никогда ни сплетником, ни вестником не был. Но Лю Цингэ продолжал безмолвствовать. Цинцю подозревал, что тот так и не скажет ничего. Это было похоже на чутье, которое неизменно в подобном мире развивалось. Поэтому он поманил его движением руки, которому тот подчинился, чтобы показать дочь. Он слегка наклоняет ее. Мей-мей распахивает ясные глаза, и Лю Цингэ над ними замирает. По его лицу невозможно определить эмоции. Для Цинцю это похоже на что-то сложное и запутанное. А потом Лю Цингэ едва заметно улыбнулся. — У нее твои глаза, — тихо заметил он. Цинцю кивнул. Не стал добавлять, что и черты у нее его, что она носила имя его сестры, что уже сейчас она вобрала в себя столько от других людей. Это было излишним. Рассмотрев ее немного, Лю Цингэ резко выпрямился и начал уходить. По пути что-то оставил на столе. Было сложно сразу разглядеть вещицу — Цинцю вгляделся и, наконец, осознал, что это был веер с изящным рисунком сливы в нежных оттенках. Он не успел поблагодарить его. Тот исчез с порывом ветра, еще до того, как Цинцю поднял взгляд. Цинцю покачал головой: Лю Цингэ никогда не менялся. Но ему и не следовало.***
Цинхуа понимал, что сможет вскоре увидеть братца, но как-то не подозревал, что этот момент будет так близок. Поэтому когда Му Цинфан сообщил ему эту радостную вести, он мог только моргнуть в ответ. Больше удивляла даже не столь быстрая встреча, сколько то, что его познавали первым. Конечно, они многое пережили вместе, разделяли в неком роде общее прошлое и делились сокровенными мыслями. Однако Цинхуа был ошеломлен. Возможно, они были ближе, чем он считал. Они встречались часто после того, как события сюжета закончились. Делились новостями, чаще сплетничали. Цинхуа приносил свои рукописи, хотя знал, что восторгов от братца ожидать не стоит. Ему немного даже нравилось видеть, как искажалось лицо друга. Цинцю всегда забавно приподнимал брови и кривил рот так, словно видел чушь, которая его пониманию не поддавалась. Потом вздыхал. Иногда раздраженно, следом поднимая недовольный взгляд, иногда как-то обреченно, мол, другого и не ждал, но надежда все же была. Но за что Цинхуа его ценил, так это не смотря на свои эмоции и реакции, Цинцю всегда давал ему дельные советы позже. Иногда он удивлялся, как его братец не подался в литературные редакторы. Работа словно была специально для него создана. В словах он мог быть и резковат, но очень меток. Цинхуа часто приходилось вносить правки. Лю Минъянь тоже вносила отличные предложения. Конечно, сам братец Самолет редко их достойно оценивал. С кем пишет Цинхуа, он не знал, но когда читал задумки, которые они совмещали в соавторстве, то его лицо всегда становилось самым смешным. Что-то между ужасом и отвращением. Часто он словно самого себя вслух спрашивал, как же такое человеку в голову могло прийти и ни один раз Цинхуа хотелось сказать, что приходило это именно той самой с виду максимально святой сестре Лю Цингэ. Молчал он лишь потому, что знал, то, что знал Цинцю, вскоре вполне вероятно мог узнать и сам глава пика Байчжань. А вот иметь очную ставку с ним как-то не хотелось. Ему Мобэй-цзюня хватало. Говоря о нем, тот услышав о посещение, отчего-то тоже вызвался пойти. Запрета как такового не было, да и с Бинхэ они были союзниками, поэтому решив, что это нормально Цинхуа решил не возражать. В конце концов, Мобэй-цзюнь был полноправным хозяином своих земель и уж явно мог принять взвешенное решение или хотя бы знать, что за такое Ло Бинхэ ему голову с плеч не снимет. Хотя Цинхуа понимал, что ничего необычного не увидит — это просто был ребенок и два его отца — он тревожился с самого утра. Он не знал, нести ли ему что-то в подарок, а если да, то что. Он одновременно хотел увидеть девочку и немного побаивался делать это. История закончилась. Теперь они все жили так, как сами того желали. Но на примере братца Самолета, Цинхуа убедился, что система все еще могла вмешиваться в их жизни. Но это было одним делом. Немного неприятным, но уже не таким серьезным, ведь отклонить ее новые запросы было легко. Цинхуа отменил парочку побочных заданий, которые ему решили выделить и… ничего не случилось. Система желала ему всего хорошего и снова затихала на какое-то время. Просто эта малышка была новым порождением этого мира. Чем-то, что не придумал его разум Знаком, что этот мир мог спокойно продолжать существовать и развиваться. Поэтому с предвкушением и легкой нервозностью Цинхуа вместе со спутником, направился к удаленному домику друга. Этот дом был временным решением. Просто переждать последние месяцы беременности и роды. Но парочка пока не решалась его покидать, хотели немного освоиться с малышкой, а уже потом возвращаться и окунаться во всеобщую суету. Цинхуа в доме уже бывал. Все же тревоги его братца полностью отпускали редко, поэтому навещал он его часто. Перед входом он немного собрался с духом и постучал. Не открывали долго, он даже задумался, мог ли прийти не вовремя, как дверь перед ним распахнули и он увидел Ло Бинхэ. Со временем он перестал узнавать в нем тот белый лотос, которым изначально его создал. Бинхэ потемнел быстро (все они знали, чья это вина да), и пусть перед учителем он старался быть послушным щенком, никому другому такой почести не давалось. Поэтому видя как искаженно недовольством лицо его главного героя, Цинхуа вздрогнул и сделал шаг назад. Позади был Мобэй-цзюнь и отступать больше было некуда. Так он и остался: зажатый между безразличным к чувствам Бинхэ Мобэем, и Ло Бинхэ, который если бы мог, метнул в их головы молнии. Ситуацию разрешил, как всегда, его братец, прогнавший напасть просто открыв рот. — Бинхэ, не держи их в дверях. Тот сразу же послушно отступил. Хмурость с него не спала, но он больше не буравил их взглядом. Видя возможность, Цинхуа проскользнул мимо него и занял сразу же место с братцем. Тот своего мужа умел успокаивать одним правильно брошенным взглядом. Мобэй-цзюнь таких премудростей не знал. Остался у входа, размениваясь правильными приветствиями или, вернее тем, чем они должны были быть. Два демона просто кивнули друг другу и замерли. Ничего более неловкого за долгое время Цинхуа не видел. Цинцю, наверное, тоже, потому что он закатил глаза, переложил дочь более удобно в руках и позвал их к столу тоже. Цинхуа сразу же напряженность Ло Бинхэ уловил. Тот метнул взгляд на Шэнь Цинцю, снова на Мобэя и сощурился недобро так, подозрительно. Мобэй этого словно не замечал, — а может и правда не видел, — прошелся, замер рядом с ним и братцем и просто смотрел. Не знай, он его так долго, подумал бы, что сломался. Но нет, это был просто интерес. Просто Мобэй всем характеристикам холодного соответствовал. Когда Цинхуа придумал его и прописывал так, он думал, что это забавно, чуть позже осознал, что в реальности это выглядит не только странно, но и действительно пугающе. Поэтому он не удивился, когда Ло Бинхэ сразу же шагнул вперед, намереваясь встать перед мужем и ребенком, заслоняя их. Он Мобэя знал, но не так хорошо. Они возможно были союзниками, но вне дел рабочих друг о друге почти ничего и не знали. Цинхуа внутренне вздыхая, готовился улаживать начинающийся конфликт. Иногда ему казалось, что подобные ситуации все еще проистекали из остатков влияния оригинального сюжета: нужно же было где-то главному герою доказывать свое превосходство. Но его братца происходящее не взволновало. Он вообще растерянным бывал часто, иначе Цинхуа то, как он не замечал довольно очевидных вещей, описать не мог. Братец интерес Мобэя заметил и понял. — Хотите посмотреть? — Да. Братец немного склонился к нему, чтобы показать дочь. Отодвинул ткань, в которую они пеленали ее, и им показалась сонная мордашка. Она, кажется, проснулась совсем недавно, взирая на мир с немного хмурым взглядом, который делал ее еще прелестнее. И этот взгляд роднил ее с его братцем. Цинхуа сразу же отметил ее яркие зеленые глаза и, что таким же взглядом его ровнял братец, когда не высыпался по утрам. Цинхуа знал, что все младенцы пусть и обладали своим очарованием, красавцами отнюдь не были. Конечно, для родителей они были самыми чудесными. Но те были предвзяты. Поэтому увидев ее, Цинхуа умилился тому, какой же она была маленькой, осознал, что она внешне она, скорее всего, будет копией его братца, и внезапно ощутил, как увлажняются глаза. Было что-то в том, как братец нежно прижимал ее к себе и сюсюкал, чтобы она обратила внимание, в том, как, не увидев ничего опасного, Ло Бинхэ смягчился и положил руку на плечи мужу. Их история не заканчивалась. Конечно же, нет. Им предстояло прожить еще многие годы, растя девочку, претерпевая разные трудности. Цинхуа уже мог чуять, какие неприятности их однажды ждут. Но теперь не было ничего, что диктовало бы им свои условия. Что заставляло их воплощать, а после чинить сюжет. Только обычные житейские проблемы. Он улыбнулся. Он был так рад за своего братца, что наконец-то обрел спокойное счастье. Вспомнив любопытного Мэбэй-цзюня, он посмотрел на него. Тот склонился над ребенком, на губах его был легкий призрак улыбки, а во взгляде что-то яркое, похожее на снег в солнечные дни. И тогда их взгляды пересеклись. Цинхуа сглотнул. Хорошего предчувствия по этому поводу у него не было.