Humanum est

Виновато не вино, а виноват пьющий. Голова Джулиана шла кругом. Руки вспотели, и вытирать их о край рубашки было совершенно бессмысленно. Во рту, напротив, пересохло, онемевший язык тщетно тёрся о шершавое нёбо, а глотать получалось с трудом. Тошнота подкатывала к горлу, ноги решительно отказывались держать, и Джулиан едва сохранял равновесие, судорожно хватаясь за подоконник. Сердце посылало ему какие-то сигналы, но азбуку Морзе он не знал и расшифровать череду стуков и замираний не мог при всём желании. Одно было ясно точно: он умирал. Стремительно и болезненно. Отчаянно хотелось помолиться напоследок, но голова была безнадёжно пуста, и – что там слова молитв! – простые слова не шли на ум. – Следующий. Из кабинета под зловещим номером 66 выполз совершенно бледный студент, прижимавший зачётную книжку к груди обеими руками. Его тут же обступила стайка встревоженных одногруппников, но он молча помотал головой, подняв на них полный невыразимой скорби взгляд. Вальдемар жрал живьём. – Давай, Джулс, – кто-то больно хлопнул Джулиана по плечу. – Ни пуха, ни пера! Люцио. Тоже бледный, тоже ничего не учивший, но лыбящийся от уха до уха и странно весёлый. Впрочем, этот пройдоха любые неприятности встречал с распростёртыми объятиями и высоко поднятой головой. Завидки брали, честно говоря… – К чёрту, – бросил Джулиан, поворачиваясь к двери. Ноги точно приросли к полу, сделать шаг казалось задачей непосильной. Люцио этих метаний точно не замечал. – Разнеси там всех! – вскинув сжатые кулаки, выкрикнул он. И добавил что-то ещё, но Джулиан его уже не слышал: он вступил на минное поле. Профессор Вальдемар, прямой, холодный, неподвижный, сидел за столом и буквально сканировал взглядом помещение, не оставляя несчастным жертвам ни шанса воспользоваться шпаргалкой. Однако он позволил себе сменить объект пристального внимания на вошедшего – и расплылся в ухмылке, признав Джулиана. – А, Деворак, очень приятно, что вы почтили нас своим присутствием, – сказал он. – Ваши уважаемые коллеги предлагали мне пари, что вы не появитесь. Джулиан был способен разве что выдавить из себя подобие ответной улыбки. Слава всем богам, его перестала бить дрожь, но собраться с мыслями всё не получалось. Откровенно робко он приблизился к столу, на котором белыми полосками раскинулись смертные приговоры. Отчаянная надежда на удачу слабо подала голос. Кто не рискует, тот не пьёт шампанское, так ведь? Вальдемар как раз принялся буравить взором аудиторию, и Джулиан решился. Схватив первый попавшийся билет, он для приличия взглянул на обратную сторону. – Ой, тринадцатый, несчастливый! – и поспешил сунуть его обратно в общую кучу. Холодные пальцы вцепились в его запястье мёртвой хваткой, не успел он ещё выпустить край листа. Вальдемар медленно повернулся к нему и выдернул билет. Приподнял, вгляделся, прищурился. – Вам очень повезло, что я у вас не арифметику принимаю, – протянул он. – Двадцать седьмой у вас билет, двадцать седьмой. Берите черновик, садитесь, приступайте. С этими словами он разжал удивительно тонкие для своей силы пальцы и равнодушно вернулся к созерцанию рядов. Сердце Джулиана решило экстренно передислоцироваться. Что было дальше, он помнил плохо. Какая-то сумбурная смесь сожалений о неудавшейся жизни и обрывков лекций в попытке выжать из памяти хоть какую-то информацию. Непишущая ручка. Пишущая ручка. Каракули на полях, крестики и птицы, согнутые и падающие человеческие фигурки у пустых номеров вопросов. Ворвавшийся в аудиторию чуть ли не с ноги Люцио, адресовавший ему два больших пальца вверх. Какая-то расплакавшаяся студентка за столом перед профессором. И он сам за этим же столом, нервно смеющийся и растягивающий слова в поисках продолжения фразы. Глаза напротив. Блестящие, кровавые, неумолимые. Обжигающие, словно угли, ледяные, словно космос. Джулиан смотрел в эти глаза, и в голове его навязчиво вертелся диагноз: «Я знаю, что ничего не знаю». В себя он пришёл, когда рука профессора замерла над зачётной книжкой. – Плохо, – констатировал Вальдемар. – Это даже не троечка. – И что… вытягивать не будете? – упавшим голосом спросил Джулиан. – Спасение утопающих, Деворак, – вкрадчиво произнёс тот, – дело рук самих утопающих. И захлопнул зачётку. – Пе-ре-сда-ча! – вопил Люцио на весь коридор, раздавая «пять» знакомым и незнакомым. – Пересдача, мать её за ногу! А я говорил! Говорил я! Джулиан в мрачном недоумении глядел на эти дикарские пляски, полулёжа на жёсткой скамейке. Хотелось удавиться, особенно при мысли о том, что придётся рапортовать о результате экзамена Паше и Мазелинке. Хорошо, что родители были слишком заняты, чтобы интересоваться жизнью детей. Джулиан не предполагал, что однажды будет этому рад. – У тебя-то чё? – Люцио вдруг подлетел к нему и толкнул в плечо, рухнув рядом на сидение. – Я чот смотрел там на тебя, но мне было малость пофигу. Насосал на троечку? – Пошёл к чёрту, – огрызнулся Джулиан. – Незачёт. И какого хрена ты так радуешься? – Эти кретины были уверены, что до «удовлетворительно» я нашего ненаглядного доудовлетворяю, – фыркнул Люцио, довольно тряхнув головой. – Теперь они мне должны страшно подумать сколько… Эй, народ! – он вскочил и сложил руки рупором. – А го замутим тусу для всех обделённых?! Я тут в споре баблеца срубил, айда кутить! У кого ниже тройки – вход бесплатный! Тащите дружбанов-подружек с других групп! Толпа взорвалась одобрительными возгласами. Джулиан устало вздохнул. Энтузиазм его приятеля отнюдь не был заразителен. – Щи попроще слепи, – Люцио ободрительно потрепал его по щеке. – Тебя прийти обязую, слышишь? – Слышу, – буркнул тот, оттолкнув его руку. Повода веселиться у него не было. Зато был замечательный повод нажраться вусмерть. * * * У Люцио было шумно. И это казалось до странного привычным: Джулиан не мог вспомнить ни одного случая, когда он был здесь не на очередной попойке. Наверное, только по таким поводам народ и собирался в этой просторной квартире, где каждая комната напоминала небольшой стадион. Никаких особенных украшений видно не было, но атмосфера сама собой становилась праздничной. Вероятно, опять же, благодаря ассоциативному ряду. Гости сталкивались в коридорах, узнавали друг друга, знакомились, приветствовали, прощались, и всё это походило скорее на негласное общежитие, или на лофт, или даже на палаточный лагерь, но не на чей-то дом. Каждый делал, что хотел, общался, с кем хотел, ел и пил, что находил, и заваливался спать, где упал. Как будто праздник попался в ловушку лабиринта комнат и застыл здесь навечно, запутавшись в зеркалах и фотографиях, ослепнув от лампочек и дискотечных шаров. Поводы менялись, менялись голоса и лица, а разгульный дух продолжал наполнять собой пространство. Интересно, у Люцио хоть иногда бывало пусто? Джулиан успел пожать два десятка рук, пока пробирался из прихожей в гостиную. Он явился довольно рано, но здесь, когда ни приди, было суетно, что-то делалось, о чём-то говорилось, что-то ожидалось. Половина его группы с ядовитыми улыбками оживлённо болтала, рассевшись по диванам и подоконникам. Судя по всему, зубоскалила в адрес того, по чьей милости оказалась на этой гулянке беспошлинно. Те, кто вынужден был проставиться за тройки и выше (и откуда они только взялись такие?), толпились на кухне, вскрывая бутылки и распаковывая провизию. Завидев Джулиана, Люцио соскочил со стола, на котором сидел, болтая ногами, и полез изъявлять свою невыразимую радость встречи. Облобызал его с ног до головы, проломил позвоночник похлопываниями по спине и наконец отлип, пообещав глаз с него не спускать весь вечер, чтоб веселился. Признаться, планы у Джулиана были диаметрально противоположные. – Ты хоть жрал чё-нибудь, герой-отличник? – спросил Люцио, сочувственно оглядывая кожу да кости, халтурно спрятанные в складках висящей рубашки. – Не успел, – рассеянно отозвался тот. – Вот, марш на кухню, и чтоб пока не наешься, не возвращался. Сам же потом без памяти по углам валяться будешь и полы мне загаживать. Джулиан хотел было сказать, что, в принципе, именно за этим и пришёл, но только устало пожал плечами. Препираться с властителем здешних мест сейчас настроения не было. Пропустив выползавшего из кухни незнакомца с внушительной миской чипсов в руках, он скользнул в помещение – и остановился, пронзённый насквозь двумя стрелами, метко пущенными глазами цвета аметиста. – Здравствуй, солнце! – Какого чёрта? Они произнесли это хором и столь же синхронно сделали шаг: один – навстречу, другой – назад. – Не ожидал тебя увидеть, – Джулиан против воли расплылся в мягкой улыбке и уже не смог собрать лицо во что-то приемлемое. – Что ты здесь вообще делаешь? Это же туса для студентов Везувийского, – Азра Альназар, его самая болезненная радость, его самый сладкий кошмар во плоти, его смех сквозь слёзы, его слёзы сквозь смех – его несбывшееся, – стоял и смотрел на него, прищурив свои невероятные глаза, в которых поблёскивал не то божественный гнев, не то отсвет электрической лампы. – Н-ну я вообще-то в списках и поступивших, и приглашённых, – усмехнулся Джулиан и шумно втянул воздух. Между ними была стена, ощутимая, материальная, преодолеть которую казалось невозможным. Она выросла ещё тогда, в конце старшей школы, перед самым выпускным. Когда они поссорились особенно страшно, наговорили друг другу чёрт знает что, и Азра обрушил на его лицо три особенно сильные пощёчины, прежде чем выставить за дверь и пожелать ему пропасть без вести этой же ночью. Джулиан намеревался честно исполнить последний приказ жестокого повелителя своей души, но дома неожиданно нарисовались Паша с Мазелинкой, и бритву пришлось отложить. А утром на него снова навалились школьная жизнь и муки поступления. Они с Азрой привычно встретились в классе, но Джулиан для него словно и правда пропал без вести. С того дня послевкусие ссоры между ними постепенно исчезало, а стена постепенно росла. Перед экзаменами они улыбались и желали друг другу удачи – сохраняя дистанцию. Оказывается, за лето стена успела вырасти до пяти метров в толщину. Джулиан решил, что пора было бить её вдребезги. Сегодня. Сейчас. Он чувствовал, как она мешает дышать, как грудь упирается в неё при вдохе, как руки немеют, когда он пытается их поднять. Поэтому он собрался с духом и сделал шаг. Стена треснула и со звоном разлетелась в крошку, осколки стекла рассыпались по полу, Азра вскрикнул от неожиданности. – От же ж! – и присел на корточки, принявшись торопливо подбирать кусочки покрупнее. – Надеюсь, этот стакан не был Люцио дорог как память или что-нибудь… Джулиан очнулся от странного оцепенения и уставился на него. Стакан. Ну конечно, Азра дёрнулся от испуга и неосторожно снёс локтем стакан с края стола. Как глупо… – Ты это… осторожнее там, – он завертелся в поисках чего-нибудь похожего на веник. – Давай… Я сейчас принесу убрать… – Там, под раковиной, – Азра неопределённо махнул рукой, и Джулиан кинулся в том направлении. Веник с совком действительно обнаружились в небольшом шкафчике, и совместными усилиями проблему удалось устранить. – Что ж, ну… – отряхивая руки, начал Джулиан. – Посуда бьётся на счастье, как ты сам говорил… – Да, именно, – устало выдохнул Азра, прислонившись к столу, и спросил некстати: – Так ты поступил в Везувийский? – На медицинский, да, – сказал тот и вдруг остро ощутил, что не находит себе места. Захотелось не просто уйти – исчезнуть из этой реальности, не оставив следа. Чтобы не… мешать? – А ты? – Педагогика, – ответил Азра и зачем-то добавил: – Бюджет. – Тоже, – смутившись, кивнул Джулиан. – Да? – удивлённо переспросил тот. Разговор не клеился. – Ладно, я… эм… Я пойду помогу там… Люцио просил… в-вот… Путаясь в словах и собственных ногах, Джулиан направился прочь. Азра не провожал его взглядом. Может, оно и к лучшему. Выдирать столько стрел из своего тела Джулиан просто не был в состоянии. Они сидели широким кругом, и костром им служил журнальный столик, на котором в беспорядке громоздились бутылки, стаканчики и кружки, свёртки и пачки, миски, фантики и чуть меньше пятисот злобных карт. Шутки уже были отшучены, игры отыграны, и вялая весёлость гуляла меж полупьяных студентов, подначивая что-нибудь выкинуть, но не подавая идей. Джулиан почти смог отвлечься от комка тяжёлых ощущений, залив их тремя стаканами чего-то, и теперь смотрел на Азру пристальнее, мягче, спокойнее. Азра ловил эти взгляды и отворачивался, очень ловко, точно действительно не замечал. Потом пару раз они заговаривали в общей беседе, и всё было прямо как тогда. Настолько как тогда, что в дурной голове сами собой зароились крамольные мысли. Они пьяны, свободны и молоды. Может, полгода назад всё было просто ошибкой? Кажется, он говорил об этом больше, чем следовало. Или не говорил, но Азра читал его между строк, между слов, между взглядов, между вздохов – как и раньше, как и раньше… Бренчали по струнам. Кто-то горланил КиШа, подражая оригиналу, некоторые вторили ему на куплетах, на припевах вступали все – скорее по инерции. Прошлись по прочей бессмертной классике, потом затянули каждый своё по очереди. То и дело с разных углов доносилось обрадованное «О, это же это!» и попытки подпеть. – Э-э-эй, и ты спой! – в какой-то момент Люцио вырвал гитару из рук смеющегося соседа и протянул Азре. – Ты… ты красиво поёшь, я помню! Давай, дава-ай, спой чего-нить! Шоб прям вот… Он проникновенно потряс кулаком. Азра лениво провёл пальцами по струнам, чему-то заулыбался. – Ладно, – сказал и взял аккорд. – Пока ты листаешь книжки – я листаю мемы. У меня пакет винишка – у тебя проблемы… Джулиан похолодел. – Ты болтаешь о любви, а я ногой болтаю, – беззаботно продолжал Азра. – Ты мечтаешь поступить – я умереть мечтаю. – Лай-лай-лай – ты сойди с ума, а я схожу за пивом, – подхватила толпа. – Лай-лай-лай – знаю, сохнешь по мне, как в саду крапива, – и неосторожный, быстрый, острый, острый взгляд в адрес Джулиана. – Лай-лай-лай – любишь ты, когда делают больно-больно. – Лай-лай-лай – если хочешь со мной, значит, будь прикольным! Лай-лай-лай! Лай-лай-лай… Студенты смеялись – каждый о своём. Азра пел, не трудясь спрятать улыбку в уголках губ. Он пел это тогда на одном школьном вечере, он пел это теперь, прикрыв глаза и больше не давая знаков. Ты отдал свое пальто, позволил мне согреться. Я разбила твой iPhone, потом разбила сердце. Не давая знаков – сказав всё прямым текстом. Тебя стукнул твой сосед – мне стукнуло семнадцать. Ты несёшь какой-то бред – меня несёт на танцы… Ясно. Нет значит нет. Дальше Джулиан не слушал: в груди его закипало что-то горькое, бешеное, злое. Он попытался залить это остатками спиртного в своём стакане, но случайно наоборот сцедил яд на дно. Гитара смолкла, однако музыка продолжала изнутри биться о рёбра. Не эта, иная музыка. Джулиан не заметил, как инструмент оказался у него в руках – но сопротивляться не стал. И ударил по струнам. – Детка, мне так грустно – обещаю не плакать! Обещаю быть серьёзным-красивым! Ты не любишь мои слёзы так сильно… Слушатели затянули дружное восторженное «о-о-о». Джулиан очень хотел взглянуть на выражение лица Азры, но не мог себе этого позволить. Голос не должен был предать. Справлюсь я и сам со своим чувством и болью. Я всё это называю любовью – Ты всё это называешь ошибкой… Он выдержал театральную паузу, вдохнул поглубже. – Я пойду сегодня в бар… – Набухаюсь и умру! – взревела толпа. – Набухаюсь и умру! Набухаюсь и умру! – Пиво, водка и вино… – Вновь Илюшенька в говно! Вновь Илюшенька в говно! Вновь Илюшенька… Гитара плавно перекочевала к кому-то другому, Джулиан сначала встал, затем вскочил на стол, то заламывая, то раскидывая руки, прочувствованно сплетая боль в слова. Интересно, знал ли кто-нибудь, какой спектакль, какая глубокая драма разворачивалась прямо сейчас у беспечной публики на глазах? Так они сказали друг другу всё. Спели что-то ещё, посмеялись, охрипли, снова зашумели, пустившись в бесцельные разговоры. – Между прочим, Азра, у тебя-то по каким предметам неуды? – вдруг спросил Люцио, бросив один кружок приятелей и подсев к другому. – Ни по каким, – с достоинством отозвался тот. – Вы за мой счёт кальян курите, разорители. – Ну-ну, – фыркнул главный разоритель. – На вашем-то детсадовском стопроц таких стрёмных преподов нет, чтоб у них незачёты получать… – Педагогическом, – вкрадчиво поправил Азра. – Посмотрел бы я на вас двоих у наших преподов. Дело, боюсь, не в принимающем, а в сдающем. Учить надо, а не балду гонять. Хотя вам, конечно, эти понятия чужды были ещё со времён школы. Было бы большим сюрпризом, если бы Илья оказался на этой тусовке не задарма. – Много ты знаешь, – неожиданно огрызнулся Джулиан. – Дело как раз в принимающем… в моём случае. Азра непонимающе моргнул и снисходительно усмехнулся: – Удиви меня. – Вальдемар со мной флиртует, – соврал тот без колебаний. Часть голосов смолкла: кто сидел поближе, заинтересованно обернулся к Джулиану. Челюсть Люцио поползла вниз. Азра закатил глаза: – Брешешь. – Ничуть, – отозвался Джулиан и скрестил руки на груди. – И завалил он меня потому, что я взаимностью пока отвечаю не до конца. – Очень находчиво, конечно… – начал Азра, но Люцио озадаченно проговорил: – Нет, ты погодь. Ведь реально ж наш живоглот к тебе больше всех цепляется, и шуточки у него всегда такие… сомнительные. – Ну вот, – самодовольно хмыкнул Джулиан. – Оставлял меня после пар на многочисленные «отработки», а прям перед сессией мы с ним разругались, пушто я отказался участвовать в особо изощрённом эксперименте. Азра явно колебался: ему никак не хотелось верить в то, что говорил этот известный балабол. С другой стороны, зная Джулиана… – Так, постой, – он помотал головой и взглянул ему в глаза серьёзно, ищуще, почти умоляюще. – Давай честно. – Честно, – уверенно кивнул Джулиан. И возликовал. Толпа тоже. – Вот это дело! – Люцио расцвёл, треснул ему между лопаток, схватил за шею и принялся ерошить волосы. – Ну Джулс, ну скотина! Клянусь, я пожму тебе руку, а потом набью рожу! Чё молчал-то, сволочь ты эдакая?! – А чё мне об этом каждому встречному докладываться? – возмутился тот, пытаясь вырваться из его хватки. – Ну, запал на меня наш профессор кислых щей, в первый месяц ещё запал… Я боялся, что вы все и так заподозрите, что я не просто к нему по три раза на неделе внеурочно таскаюсь. – В смысле «в первый месяц»?! Ах ты бестия, ну я тебя… Народ, вы слышали, что этот донжуан вытворяет! Нет, ты мне всё расскажешь! – Да уймись ты, чтоб тебя… – Колись, говорю, как чего у вас! Колись, пытать буду! Люцио светился неподдельным восхищением. Джулиан шипел от боли и хохотал. Вечер снова становился замечательным, хотелось пить и травить байки, горланить песни до хрипоты и не заметить, когда и где упадёшь без памяти, чтобы проснуться наутро с самым отвратительным похмельем в жизни. Он знал, что Азра был уязвлён. Он знал, что для него значило оказаться забытым. Так быстро. А больше Джулиана ничто не заботило. – Эй, гитару! – вдруг крикнул Люцио и впервые за вечер сам взялся играть. Его надломленный голос потонул в восторженном шуме. Everybody screamed when I kissed the teacher…