Humanum est

Неожиданное случается чаще того, что ожидаешь. Музыка ритмично билась в окна в попытке высадить стёкла, бессчётные стаканы и бутылки ловили отсветы прожекторов и превращались в крошечные подобия дискотечного шара, вращавшегося над залом, словно наркотическое, гипнотизирующее солнце. Божество рейвопоклонников, дикарей-язычников, собиравшихся с закатом в своём пылающем храме для ритуального экстаза. Зрение стало слухом, а слух зрением, и не было понятно, что одерживало верх – головокружительный бит или волны голосов. В мерцающих всполохах мир начинал казаться совсем иным, почти эфемерным, и с каждым вздохом неоновый воздух всё сильнее отравлял организм и туманил взгляд. Особенно тех, кто успел опьянеть не только от шума. Джулиан не помнил, сколько банок «Солти Биттерз» вылакал по дороге к клубу, сколько оставил на столике в дальнем углу и сколько бросил под ноги у самой сцены. Алкоголь заменял ему кровь, но оттого мысли становились только яснее. Тем более что Люцио на неловкие вопросы дежурно вскидывал большие пальцы вверх и раз за разом отвечал, мол, «ни в одном глазу, по виду и не скажешь, держишься молодцом». Вот и сейчас, убеждённо заявив, что они оба ещё совершенно бессовестно трезвы, он затащил приятеля на обшарпанную сцену и вытолкнул к микрофону. Диджеем был парень из их компании, малый понимающий, потому репертуар мгновенно сменился на всем известные нестареющие хиты и приевшиеся до зубной боли новинки последних месяцев. – Я-я... больше не могу, – прохрипел, смеясь, Джулиан, когда финальный аккорд очередной песни потонул в оживлённом шуме. – Можешь, можешь! – не унимался Люцио. – Давай хотя бы ещё одну! – У меня уже голос сел... – Ничо, щас поднимется – и не только голос, – пообещал он и метнулся к кабинке диджея. О чём-то пошептался с ним, пару раз взглянув на приятеля с наигранно подленькой улыбочкой, и наконец вернулся. С видом победителя. Под проигрыш... – Пацаны и пацанессы! – вырвав микрофон из рук Джулиана, прокричал он. – Этот трек посвящается нашему глубокоуважаемому товарищу-сердцееду и его великой и ужасной пассии в лице профессора Приходите-На-Пересдачу! Джулиан не успел ещё сообразить, возмутиться ему или подавиться смехом, как Люцио подхватил первые строки: – Я на химию забил... – ...и на физику с приборчиком! – взорвался зал. – Я стоял себе кури-и-ил... – надрываясь, протянул Люцио, приобняв Джулиана за плечи. – Вдруг она по коридорчику! И Джулиан понял, что пути назад не было. А потому с готовностью отобрал микрофон на припеве и, превозмогая боль в горле, вступил: – Учительница первая моя – она же и последняя! – Любовь неправомерная моя, несовершеннолетняя! – Жестоко обломала нас судьба, нелепая, подлючая! – хором с Люцио вопили они, едва попадая в такт. Но никому не было дела до их профессионализма: толпа вторила им абсолютной какофонией. Казалось бы, год уж как сказка сделалась былью, год уж как все стёрли языки, обсуждая интрижку студента и профессора – а шутки продолжали вызывать энтузиазм. Удивительна природа людского сознания... Джулиан так увлёкся, что мало-помалу подобрался к самому краю сцены. Отсюда смотреть в зал было особенно захватывающе. Десятки силуэтов, слившихся в единое бьющееся в конвульсиях существо; протянутые к потолку руки; подпевающие голоса... ...и тонкая двурогая фигура, застывшая в дверном проёме. Воздух мгновенно вышибло из груди, и Джулиан беспомощно замер, оборвав финальный куплет. Мир вокруг размазывался и эпилептически дрожал, но фигура была неизменной. Ровной, неподвижной, точно выжженной прямо на ткани реальности. «Этого не может быть», – подумал Джулиан. И потерял равновесие. Всё произошло в одно мгновение: Люцио налетел на него с объятиями, нетвёрдые ноги подкосились, от неожиданности удержаться не удалось, и край сцены предательски выскользнул из-под подошвы. Последние аккорды разнеслись по залу и заглушили гулкий удар о холодный пыльный пол. – Это всё-таки вы... – слабо смеялся Джулиан, едва справляясь с головокружением. Даже то, что он уже растянулся на диванчике в относительно тёмном углу, не спасало его от невыносимой удушающей тошноты. И боли во всех ушибленных местах. Вальдемар возился у столика с бутылкой минералки, и вид у него был настолько обыденный, как будто он протирал пробирки в своём кабинете, а не оказывал первую помощь на студенческой вечеринке. – Чёрт возьми, я думал... – Джулиан опять зашёлся хриплым смехом и тут же пожалел об этом. – Я думал... Что вы вообще... – Что я здесь делаю? – переспросил Вальдемар, протянув ему стакан воды. – Ваша сестра позвонила мне с полчаса назад и попросила забрать вас. – Паша?! – тот подскочил и со стоном рухнул обратно. – Но откуда она... Зачем она это сделала? – Она очень внимательная и заботливая девушка. А вы, судя по всему, доставляете ей немало беспокойства. Она явно старалась сохранять самообладание, когда говорила со мной, но... – Делать ей больше нечего – за мою башку волноваться? – вздохнул Джулиан. – Ну, как видите, поводы вы подаёте, – заметил Вальдемар. – Она сказала, что приехала бы за вами сама, но её вынудили остаться на вечернюю смену. – И из всех моих знакомых она набрала вам! – Это логично: я ваш партнёр. Да и потом, – он бросил взгляд куда-то в толпу, где изредка мелькала встрёпанная макушка Люцио, – отчего-то я сильно сомневаюсь, что ваш товарищ был бы в состоянии довезти вас до дома. – Но я и сам в со... сос-стоянии, – заявил Джулиан, не открывая глаз. – О, я вижу, – протянул Вальдемар и опустился рядом. – Нет, честное слово! – упрямо возразил тот. – Я сейчас горы готов свернуть! В-вот только полежу маленько… Как по волшебству, дышать вскоре действительно стало легче. Джулиан медленно поднял веки и взглянул на профессора. Любовно. А как иначе можно было смотреть на аккуратный силуэт, выведенный перманентным маркером на голографической наклейке дискотечного зала? Как иначе можно было очерчивать взором безупречный контур, который никогда не поддастся карандашу? – Вы… такой красивый, – прошептал Джулиан и глупо заулыбался, когда поймал на себе вопросительный взгляд. – Что вы имеете в виду? – Вы такой… не знаю… как будто не от мира сего? В том смысле, что… ай, как выразить-то сложно! Вальдемар только равнодушно повёл плечом. А Джулиан подумал, что это самый прекрасный жест на свете. – А мне всё смелости вам сказать не хватало, – признался он и поднялся на локтях. – Я вами любуюсь до беспамятства. Понимаете, вы… как божество! Если вы мне хоть слово – я тут же… я… что угодно я, в общем! Вальдемар задумчиво сощурился, губы его тронула улыбка. – Глупости какие, – сказал он. – Ничего не глупости! – запротестовал Джулиан и подался ещё ближе. Лицо его разгорелось, он чувствовал, что кровь стала почти раскалённой. – Не глупости, – повторил он, облизнув пересохшие губы. – Я хочу быть вашим, профессор. Полностью и целиком. До кончиков пальцев, до вдохов и выдохов. Мне всегда слишком мало вас, а вы для меня как солнце! – Я? Как солнце? – Вальдемар вдруг рассмеялся, коротко и очень искренне. Не потому, что ему нравились комплименты, а потому что он имел какие-то основания считать их чушью собачьей. Джулиану было горько и упоительно слушать этот смех. Профессор, непостижимое создание, был вправе глядеть на него, как на пыль под ногами, был вправе пропускать нежный шёпот мимо ушей и бесстрастно отводить глаза вглубь зала. Был вправе заткнуть вовсе, если бы ему надоело. Он мог играть Джулианом, как хотел – а Джулиан хотел, чтобы им играли. Били вдребезги об пол и собирали снова, прижимали к груди и забывали о его существовании. С ним могли делать, что вздумается. Лишь бы не уходили, лишь бы продолжали сидеть так же близко. – Вам лучше? – спросил профессор. Джулиан честно прислушался к ощущениям и кивнул: – Намного! Неожиданно даже... – Вот и хорошо. Я полагаю, мы можем выдвинуться минут через десять – чтоб вы совсем в себя прийти успели. И Вальдемар снова замолчал, уставившись немигающим взглядом куда-то поверх толпы. Флюоресцентные брызги щедро окатывали его острый профиль, стекали по горлу неизменно чёрной водолазки и впитывались в ткань. Глядя на эту безукоризненно прямую неподвижную фигуру, Джулиан всё отчётливее ощущал разгорающееся желание узнать, каков профессор в движении. Глупая, пьяная, безумная прихоть, и всё-таки... – А вы танцуете? Вальдемар рассеянно обернулся к нему, явно не уловив сути вопроса. – Я имею в виду... прежде чем мы уйдём... Раз уж вы здесь, можно пригласить вас на танец? Джулиан почувствовал, как щёки его пуще прежнего заливает краска. Интересно, так ли это было заметно в темноте? – Вам плохо станет, – качнул головой Вальдемар. – Не стоит. Световые всполохи скользнули по его лицу, оставив след на ресницах; рубиновые глаза вспыхнули, отразив отблеск дискотечного шара; музыка сменилась, и под инопланетный бит искажённый голос затянул хорошо известную песню. И Джулиан понял, что стоит. Он не дал себя остановить, порывисто вскочил и схватил Вальдемара за руки. С глупо-восторженной, наверняка совершенно нетрезвой улыбкой он поднял взгляд и проникновенно попросил: – Ну... пожалуйста? И в это мгновение луч прожектора словно нарочно выхватил их, заставив окружающих обернуться. – Только взгляните! – разнёсся по залу сиплый голос Люцио. – Вы, ребята, танцуете?! Вы танцуете! Покажите нам класс! Джулиан почти умоляюще сжал тонкие пальцы – и Вальдемар снисходительно улыбнулся. Он медленно поднялся, медленно сделал шаг на танцпол. Толпа расступилась так легко, точно ждала этого весь вечер. – You're from a whole other world, a different dimension, – пропела колонка. – You open my eyes... And I'm ready to go, lead me into the light! И Вальдемар притянул Джулиана к себе, словно вырвав из реальности. Мир разошёлся калейдоскопом, отразился сам в себе, и сотни, тысячи, миллиарды огней, глаз, лиц закружились в причудливом неземном ритме. Шаг – и сияющие брызги захлёстывали с головой. Взмах рук – воздух взрывался пламенем. Наклон головы – и земля разверзалась под ногами. Вальдемар вёл так уверенно, словно танец был обрядом, который он, жрец-идол-бог, проводил столетие за столетием. А Джулиан был жертвой, подвластной, податливой, готовой идти туда, куда поманит чужое сердцебиение. Нет, у Вальдемара не было сердца. Он был сердцем. Сердцем Вселенной. Его пульс пронизывал чужие тела, пронизывал музыку, пронизывал Джулиана и тянул, увлекал за собой. Тонкие руки распадались на десятки новых, обжигали касаниями пальцев, оставляли на коже искрящиеся полосы. И взгляды… Джулиан ощущал их отовсюду: сразу, по очереди; уколами игл, теплом поцелуев; светом и звуком. Вальдемар был чем угодно, только не человеком – и сейчас эта мысль возникла так ясно, так просто, что было удивительно, почему она не приходила в голову раньше. Ну конечно, Вальдемар не человек. Он гораздо больше. Они замерли. Замерло время, замерла мелодия, замерли восхищённые зрители. И Джулиан осел на пол. – А я вас предупреждал, – бесстрастно говорил Вальдемар, волоча неподъёмную ношу в лице спутника без единого усилия. Воздух на улице был пронзительно свежим, но даже он не был способен выветрить последствия череды безрассудств. Оставалось загадкой, почему Джулиан вообще держался на ногах. – Всё равно... – и ворочал языком. – Я бы никогда не п-подумал... Знаете, я так много грезил о... чём-то подобном... Ч-чёрт! – Неужели? – хмыкнул Вальдемар. – И почему люди придают такое значение столь тривиальным вещам? Танец и только. – Вы не понимаете! – горячо воскликнул Джулиан и чуть не полетел на асфальт. – Вы бы видели себя! Вы... Э-это было что-то невероятное... магическое... – Вы преувеличиваете, – возразил тот и остановился, вовремя удержав спутника от столкновения с машиной. Продолжая придерживать его под руку, он отпер дверь, переложил вещи с переднего сидения и наконец затолкал его в салон. С ремнём Джулиан справился сам. – К-кстати, – запоздало бросил он, – куда вы меня везёте-то? – К вашей сестре, – сказал Вальдемар, устроившись рядом. – А почему не к вам? – не то расстроенно, не то кокетливо спросил Джулиан. – А что вам у меня делать? – был ему ответ. – Я над докладом сижу, мне с вами возиться недосуг. К тому же, ваша сестрица просила доставить вас именно к ней. Сказала, за вами глаз да глаз нужен. – Ну вот если бы вы за мной присматривали… – с откровенным намёком проговорил тот. – Я бы вёл себя очень хорошо, честное слово. Ну правда, профессор! Я ведь ни разу не был у вас дома, а тут такой шанс… Это же буквально клише! – он расплылся в соблазнительной улыбке и прошептал: – Вы забираете меня пьяного с вечеринки, увозите к себе. Одновременно подавляете заботой и авторитетом, контролируете каждый мой шаг, а потом… Он прикусил губу, под прикрытыми веками заблестел дьявольский огонёк. Но Вальдемар с сомнением качнул головой. – Ваша сестра просила отвезти вас к ней, – повторил он. И нажал на педаль. * * * – Джулс! Джулиану показалось, что обрадованный возглас разнёсся по всей громаде торгового центра, сотрясая витрины. Он кожей почувствовал тысячи взглядов, устремившихся к нему, и затравленно залез поглубже в капюшон. С какой стати случайным посетителям знать, что «Джулс» – это именно он, он как-то не задумался. – Э-э-эй, приятель! А я думал, ты сдох уже где-нибудь! – Люцио проскрежетал стулом по полу и упал за столик напротив блудного товарища. – Чё на пары не ходишь? Отдыхать устал? Джулиан виновато забегал глазами. Он действительно не появлялся в университете уже несколько дней без объяснения причины и меньше всего на свете хотел её озвучивать. Первое время он даже из дома выходил с опаской и только до ближайшего магазина, но вот затворничество надоело ему до зубовного скрежета, и он решился на вылазку в центр. Выбрав самую неприметную одежду и помолившись всем богам, чтобы не столкнуться с кем-то из знакомых, он рискнул – и ожидаемо получил напоминание, что выше всех земных и небесных законов неизменно стоит закон подлости. С другой стороны, видеть Люцио он был даже рад. Вот только стоило осторожно увильнуть от темы заданного разговора. – А чё? – наконец сказал Джулиан, не придумав ответа лучше. – Профессура за тебя беспокоится, – многозначительно промурлыкал Люцио. – Спрашивает, что с тобой стряслось. – Писал я профессору, – буркнул тот. – Сказал, что неважно себя чувствую. – А сам по тц! Джулиан нахмурился и попытался спрятаться за нагромождением коробок из-под снеков и бумажным стаканчиком. Вышло не очень. – Всё ясно, – заключил Люцио авторитетным тоном, – у вас, голубчик, воспаление хитрости! – Молодец! – ядовито отозвался Джулиан и пожал ему руку. – Можешь хоть щас выпускаться и прямиком в терапевты! Глаз-алмаз! Диагноз с полпинка по аватарке! Тот расплылся в ухмылке и довольно задрал голову. – Только ежели ты кутишь беспросветно, – сказал он, – какого чёрта меня не зовёшь? Не дело! – Не кучу я, – вздохнул Джулиан. Он вдруг остро ощутил потребность выговориться, поделиться всем, что снедало его эти дни. Может быть, встреча с приятелем была всё-таки не насмешкой судьбы? – Я-я-я... – протянул он и уронил лицо в ладони, – просто болван, вот что. – Тоже мне новость! – фыркнул Люцио и ловко увернулся от брошенного в него комка обёртки. – Нет, серьёзно! Мне теперь стыдно профессору на глаза показаться... Тот озадаченно моргнул. Открыл рот, закрыл, снова открыл и наконец помотал головой. – Нет, не могу придумать, – сказал он. – Если бы вы не встречались, я бы ещё попытался предположить. Но что ты мог учудить такого теперь? Попросил за отсос экзамен зачесть автоматом? Джулиан послал ему осуждающий взгляд и снова ударился в уныние. – Помнишь нашу последнюю тусу? – спросил он со вздохом. – Ну вот. Я нажрался как свинья, навернулся со сцены у профессора на глазах – а он там, между прочим, оказался, потому что его прислала моя сестра! Понимаешь, Люци? Ты понимаешь?! Паша откопала его номер, позвонила ему, чтобы он забрал меня с пьянки! Ну не скотство ли! – он помолчал и горестно продолжил бубнить в ладони: – А я тоже хорош: вцепился в него, наговорил ему какой-то пошлятины, танцевать вытащил... и до самого дома любовную чушь нёс. Как он только меня вытерпел, не понимаю! Люцио задумчиво вытащил из пачки картофелину, прожевал и только тогда глубокомысленно изрёк: – М-да... – Я не знаю, что мне делать, – Джулиан откинулся на спинку стула. Вид его был положительно несчастным. – Ну, скажем, до конца семестра не появляться в унике не вариант, – резонно заметил Люцио. – Можешь документы забрать. – Спасибо большое! – скривился тот. – Обращайся. – А если серьёзно? Я даже... я не представляю, что ему сказать! Про самочувствие он осведомился вполне нейтрально, но он наверняка теперь меня презирает и просто не хочет этого показывать! Я… я не вправе с ним даже здороваться после всего этого! Кретин, бестолочь!.. – Но-но-но, – Люцио потянулся хлопнуть его по плечу. – Мне кажется, ты себя накручиваешь, – он с трудом проглотил «опять». – Да ты сам подумай! – вскинулся тот. – Профессор – он же такой весь недосягаемый, возвышенный… правильный. Мало того, что я студент пустоголовый, так ещё и веду себя, как быдло какое-то! Позор! Он меня теперь, должно быть, совсем выносить перестанет… Джулиан тоскливо взглянул на полупустой стакан, в котором, к сожалению, была только газировка. Даже горе не зальёшь. Люцио с сомнением развёл руками: – Ну-у не знаю. По-моему, этому кровососу до таких мелочей дела нет. Ты видел, с каким лицом он нашу братию тогда оглядывал? Да плевать он хотел на приземлённые человеческие слабости! Ну, съязвит разве что, поглумится и забудет. Нужен ты ему сто раз… Судя по всему, Джулиан слабо верил его словам. Зато беззаветно верил своей буйной фантазии, рисовавшей ему подчёркнуто холодного профессора, в глазах которого праведный гнев мешался с омерзением. Заслуженные колкие упрёки метко били в сердце, и с каждым мгновением непреодолимая стена выстраивалась всё выше, отдаляя Джулиана от навсегда потерянного объекта нежных чувств. Полы плаща взметнутся, Вальдемар развернётся на каблуках и решительно двинется прочь, разорвав их недолгую связь. И будет совершенно прав. – Дурак ты, Джулс, – сказал Люцио и поднялся. – Думай, конечно, что хочешь, но с прогулами завязывай. Деканат тебе за такие приколы голову откусит: у них сейчас осеннее обострение. Или так, на контрошу завтра приходи, а потом опять гуляй, сколько влезет. А то если ты и на ней не появишься – вот тут тебя профессор точно уважать перестанет. – Ладно, – нехотя отозвался тот, – приду на контрошу. Что за тема, хоть? – Ты у меня спрашиваешь? – Понятно, – он усмехнулся. – Ну, тогда до завтра. – Приходи, – улыбнулся Люцио. – Соскучились уже по тебе, сил нет! И он скрылся из виду, слившись с толпой. Джулиан неторопливо покончил с перекусом и ещё некоторое время бесцельно листал ленту в телефоне. Уходить не хотелось. Дома ждала подготовка к контрольной и шквал мрачных мыслей, от которых тянуло сбегать как можно дальше. Завтрашний он, на которого по традиции полагалось сваливать проблемы, на этот раз настырно лез в голову ему настоящему и пугал неминуемой расплатой за содеянное. Паршиво и грустно. Джулиан встал из-за стола и двинулся к эскалатору. Никакого желания продавать глаза у него сейчас не было, и он почти не глядя миновал обыкновенно манящие витрины. И остановился только тогда, когда его окатило мелкими холодными каплями. На улице шёл дождь. Прохожие торопливо вбегали в стеклянные двери, отряхивались, складывали зонты. Те, кто стремился наружу, замирали у выхода и с опаской поднимали глаза на темнеющее небо. Кто-то сказал, что польёт и перестанет, кто-то возразил, что к вечеру обещали усиление. Рискнуть или не рискнуть – вот в чём вопрос. До остановки было два шага, и Джулиан решил, что несколько минут под дождём – это не катастрофа. Но несколько минут превратились в десяток, а десяток – в четверть часа, и в какой-то момент стало предельно ясно, что если автобус и придёт, то чёрт знает когда и набитый до отказа. Плюнув, Джулиан перебежками двинулся по улице. Ливень, как назло, действительно припустил сильнее, а от толстовки в такую погоду было мало проку. Поэтому, когда родной подъезд выплыл из слякотной мазни, вся одежда была мокрой насквозь, а настырный промозглый ветер успел превратить кожу в тонкую корочку льда. Джулиан ввалился к себе почти без сил. Настроение его окончательно ушло в минус, и ни о какой подготовке речь идти не могла. Из опций оставалось только забраться с чаем на подоконник и думать о нём, глядя на унылый дворовый пейзаж за пеленой дождя. * * * Он проснулся с температурой. Тело ломило так, что встать с постели казалось задачей непосильной, а голова раскалывалась, как от похмелья. За ночь губы успели потрескаться, а язык – онеметь, и с каждым вздохом боль в горле разгоралась всё увереннее. Нечеловеческая выдержка подняла Джулиана с кровати и дотащила до кухни. Он чувствовал себя марионеткой в руках пятилетнего кукловода: ноги его подгибались на каждом шагу, движения были дёргаными и неуверенными. С большим трудом он раскопал в аптечке градусник, почти наугад сгрёб какие-то таблетки, внешний вид которых показался ему смутно знакомым из детства, и рухнул на табурет. Через три минуты тусклые полосочки на экране сложились в 38.7, и Джулиан окончательно сник. Подрагивающими пальцами он подтащил к себе стакан с водой, надломил блистер с жаропонижающим. Вёрткая таблетка закономерно выскользнула и с задорным стуком запрыгала по кафелю. Попытка её подхватить обернулась провалом, и вслед за этим сбитый стакан окатил скатерть. Намокшие коробочки с лекарствами полетели на пол. Где-то в комнате, далеко-далеко, зазвенел будильник. Дождь шумел весь день, заливал подоконник и бился об пол, но закрыть окно Джулиан так и не удосужился. Он мёрз и закутывался глубже в одеяла, которых катастрофически не хватало. Дышать получалось через раз, сосудосуживающее грозилось кончиться за два-три приёма, а идти до аптеки было далеко и мокро. И холодно. Как же было холодно… Несколько раз звякнул телефон: Люцио спрашивал, где его черти носили. Джулиан не стал отвечать, свёл звук к минимуму и уснул чутким тревожным сном. Его мучила тяжесть в груди и гул в голове, перед глазами вставали сюрреалистические грязно-серые картины, и когда он наконец вырвался из дремотного болота, было около пяти часов. День тянулся бесконечно долго, но всё-таки дополз до вечера. Надо было взять себя в руки и добраться до аптеки. И поесть хоть что-нибудь, хотя бы чай заварить. Смерить температуру ещё раз. Может, дозвониться до Паши или Мазелинки, попросить подсобить. Впрочем, нет, их его проблемы не касались, да и заражать близких Джулиан не имел никакого права. Пусть лучше не беспокоятся о нём. Вязкий поток обрывочных мыслей прервал звонок в дверь. Джулиан подскочил на постели с колотящимся сердцем. Он никого не ждал. Быть может, рекламщики решили заявиться столь невовремя? Тогда можно было притвориться, что никого нет дома, и спокойно переждать нежеланный визит. Однако звонок повторился. И через несколько секунд прозвучал ещё раз. Сомнений не оставалось: это был кто-то свой. Кто-то, кто знал наверняка, что Джулиан был у себя. Неужели, Люцио? Устало выругавшись, он сполз с кровати и поплёлся в прихожую. Кто бы там ни был, менять ради него потёртую домашнюю футболку со спортивками – многовато чести. В конце концов, предупреждать надо, если тревожишь больных людей. А так переживёт и неважный внешний вид, и встрёпанные волосы, и мрачную физиономию. Но когда тени в глазке сложились в знакомую фигуру, Джулиан пожалел, что вообще подал признаки жизни. Отступать было поздно и просто-напросто некрасиво, и он трясущимися пальцами взялся за замок. Металл скользил и не хотел поддаваться. Или это Джулиан не хотел открывать. Так или иначе, он провозился у двери дольше положенного и наконец повернул ручку с явной опаской. – А я думал, вы не откроете, – сказал Вальдемар. – Добрый вечер. – Добрый… – одними губами прошептал Джулиан и беспомощно замер на пороге. Пустить профессора внутрь сил не хватало, захлопнуть дверь – тоже, и оставалось только торчать как вкопанному и нервно комкать край футболки. В голове стояла звенящая пустота, командный центр посылал сигналы, лишённые смысла. Он даже забыл смутиться: просто неуклюже мялся и молчал. – Может быть, дадите мне войти? – подсказал Вальдемар и сделал шаг вперёд. Нерасторопный хозяин забормотал что-то извинительное и потеснился. С белого халатоподобного плаща профессора на пол полетели капли, распахнувшийся зонт обрызгал стены. Только сейчас до Джулиана начало доходить, что происходящее не было частью его горячечного бреда. И на него накатил ужас. – А в-вы… а как вы… зачем вы… – пролепетал он, путаясь в словах. Вальдемар поднял на него глаза. – Вы так долго не посещали занятия. Я решил вас проведать. В окнах горел свет, и я предположил, что вы дома. – Вы не предупредили… – Вы не отвечали на звонки. Профессор задумчиво окинул взглядом прихожую, и Джулиан запоздало спохватился, что следовало забрать у него плащ и унести зонт в ванную. Предложить сменную обувь он не мог, но Вальдемар и не спросил. Вообще, вся ситуация представлялась столь неловкой, что невыносимое волнение вытеснило даже симптоматику. Джулиан с отчаянием думал, что комната его пребывала в форменном беспорядке, а на кухне не осталось даже хлеба на бутерброды. Возможно, где-то завалялись пакетики чая, но в этом он до конца уверен не был. Да и вообще, последнее, что он хотел сделать в жизни – это зазвать профессора к себе. В эту замусоренную неопрятную студенческую конуру, где убираются по вдохновению, а спят, где придётся. Где учебники по священным предметам валяются вперемешку с пачками чипсов, где чашки месяцами стоят немытые, где одежда брошена комом и не так часто оказывается в шкафу. Словом, профессорам, расхаживающим в безупречно выглаженных брюках и разъезжающим на блестящих автомобилях, делать здесь было абсолютно нечего. Более того, шляться по заведениям такого рода им было даже противопоказано. Пусть бы Вальдемар видел перед собой трижды в неделю более-менее приличного студента, ходил с ним гулять по выходным и никогда, никогда не заглядывал за черту. Однако вот он, Джулиан, во всей своей бытовой красе, без цивильного фасада, зато чёрт знает в чём, посреди такого хаоса, над которым ни один гений не возьмётся властвовать. Заспанный, напуганный, температурный. – Так что с вами стряслось? – спросил Вальдемар, выйдя из ванной, и тут же сам ответил, бросив на него быстрый оценивающий взгляд: – Ну да, простуда с небольшими осложнениями. Что говорит врач? На мгновение Джулиан застыл в растерянности, а потом выдавил несмело, прижав руки к груди: – А я… н-не вызывал. Должно быть, сохранить спокойствие профессору удалось ценой больших усилий, однако голос его прозвучал преувеличенно вкрадчиво: – Вы, пролежав с простудой четверо суток, не удосужились вызвать врача – я правильно понимаю? – Я… н-ну… я… – Джулиан виновато уронил голову. – Я думал, само пройдёт… – Все четыре дня так думали? Он промолчал. Вальдемар решительно направился в комнату, осматриваясь по пути, как следователь на месте преступления. Остановившись у кровати, он сгрёб с тумбочки все пузырьки и пачки, изучил и вернул несколько на место. – Симптомы? – Горло болит, – прошептал Джулиан, встав на почтительном расстоянии. – Насморк ещё. Ну, температура. Как обычно… – Как давно? Вальдемар говорил отрывисто и сухо. В его интонациях не было ни злости, ни тревоги – только холодная сосредоточенность. Он делал своё дело. Заботился. Джулиану вдруг стало так тошно: оттого, что профессор был здесь, оттого что они встретились в столь идиотских обстоятельствах, от бесчувственности их разговора. И больше всего от себя самого. Набравшись смелости, он поднял глаза и выпалил: – И всё-таки… разве вы должны быть здесь? Я имею в виду, разве вам не всё равно? Зачем вы пришли? Вальдемар вопросительно обернулся. – Нет, правда, – Джулиан подошёл ближе. – Если бы вы не появились здесь, вы бы никогда не видели этого… не видели меня таким. Жалким. Разбитым. Ноги вдруг сделались ватными, и болезненная тяжесть навалилась на него, заставила упасть на край кровати и согнуться пополам. Джулиан взъерошил волосы обеими руками и глухо надломленно усмехнулся. – Всё должно было выйти совсем не так. Вообще всё. Эта неделя – какой-то ад беспросветный, – дыхание перехватило, и он на мгновение замолчал, тщетно сглатывая вставший в горле комок. Заговорил снова: – Сначала вам звонит моя сестра – и не зачем-нибудь, а чтобы вы увезли меня с попойки. Вы появляетесь в разгар исполнения похабнейшей песни моими устами, после чего я позорно падаю со сцены, и вам приходится меня откачивать. Я пьяный, распущенный, несу чёрт-те что, лезу к вам… Потом… в машине… Боги, как вам только выдержки хватило! Я бы высадил себя на ближайшем повороте, честное слово! – он вдруг всхлипнул и с удивлением почувствовал, как по щеке потекла какая-то гадость. Плохо, подумал он, что в самый ответственный момент. А ещё подумал, что какие-то вульгарные рыдания не смогут его заткнуть, когда говорить было просто необходимо. И потому он упёрто продолжил, сбиваясь на шумные вдохи: – И вот я… я испугался. Я так испугался, профессор! Я считал, что вы теперь на меня даже смотреть не станете после… после всего… Я не смог заставить себя прийти. Соврал вам, что мне плохо. А потом мне и правда стало плохо, но я… Слёзы одержали верх. Горячие, они оставляли на коже ожоги, капали на ладони и всё никак не хотели останавливаться. Джулиан покусывал губы, пытаясь унять рвущийся наружу вой бессилия. Он и не заметил, как Вальдемар присел напротив, чтобы поравняться с ним, и вздрогнул, когда холодные пальцы коснулись его плеч. – Н-ну вот, – горько усмехнулся он, – а теперь вы смотрите на меня… А я рыдаю, как ребёнок… И у меня нет этому оправдания. У меня ничему нет оправдания! Да и быть не может… Я такой глупый, профессор, и мне так жаль, что я вынудил вас быть со мной рядом. Правда, я… У меня ведь не было никакого права признаваться вам в любви… обременять вас… – он снова всхлипнул, но на этот раз взял себя в руки. – И я так боялся разочаровать вас. Ну то есть, я с самого начала был сплошным разочарованием – я даже не знаю, почему вы… с-согласились… И сейчас вы успели увидеть все мои самые отвратительные стороны. Он поднял на Вальдемара заплаканные лихорадочные глаза. И улыбнулся так мягко, так болезненно, что у имеющего сердце оно непременно защемило бы. – Вы такой замечательный, – сказал он. – Такой хороший, профессор. Зачем я вам сдался, не понимаю… Зачем вы меня терпите? Ведь я какое-то средоточие пороков, я дурацкий… А вы действительно совершенство. Вы совсем не похожи на других людей. – Зато вы похожи, – отозвался Вальдемар и снисходительно качнул головой. – Скажите мне, Джулиан, кто научил вас додумывать за окружающих? Тот озадаченно моргнул и пробормотал: – Н-никто. Все так делают, по-моему. Это неправильно, конечно, но… – Вот именно. Все так делают. Все люди попадают в неловкие ситуации, бывают пьяны, бывают растерянны. Заболевают, говорят то, о чём потом жалеют, плачут. Человеку вообще свойственно ошибаться. Как это по-латыни, Деворак? Он усмехнулся, и Джулиан усмехнулся в ответ. Позволил взять себя за руки, огладить костяшки. Не отвёл глаз. – Вы думаете, я на своём веку видал мало вам подобных? Не тешьте себя надеждами: вы абсолютно заурядный экземпляр. Среднестатистический, – Вальдемар коснулся его лба губами и закончил: – А ещё у вас жар. Он отстранился и поднялся в поисках необходимого минимума для оказания помощи. – Окно прикройте, – распорядился он, по-хозяйски направившись в кухню. – И разденьтесь. Джулиан оторопело замер на полпути к форточке и с запинкой выдохнул: – За… зачем? – Что «зачем»? Двойку влеплю, Деворак! Вы бы ещё в свитере лежали. Вернувшись к кровати, Джулиан принялся смущённо исполнять приказ. Руки его предательски подрагивали, но едва ли от влияния болезни. Оставшись в одном белье, он машинально натянул одеяло в попытке закрыться хотя бы частично. Его не переставала терзать мысль, что профессор видел его обнажённым впервые. «Не о том бы тебе сейчас думать», – осадил он себя, но делу это не помогло. Когда на пороге возник Вальдемар с термосом чая и компрессом в руках, Джулиан безнадёжно залился краской. – Жаропонижающее принимали? – будничным тоном спросил профессор. – Да, – промямлил тот, тщетно ища, куда деть глаза. – Давно? – Не помню… н-нет… – Хорошо, тогда ждём, – Вальдемар извлёк из блюдца компресс и потянулся к пылающему лицу. Платок был холодным, но Джулиан почувствовал, будто к нему приложили раскалённое железо. Пальцы прошлись ото лба по контуру, коснулись щёк, подбородка, закрытых век, а разливающаяся магма потекла дальше по горлу, по груди, ниже, ниже. Должно быть, дыхание сбилось слишком заметно, когда заботливая ладонь легла на шею, потому что профессор остановился и спросил: – Может, вам лечь? – Д-да… нет… н-не знаю… – выдавил тот. И всё-таки откинулся на постель под давлением чужих рук. Теперь Вальдемар оказался чересчур близко. Сидящий на краю кровати, нависающий над Джулианом, почти ласкающий его… Голова начинала иди кругом от таких махинаций, а жар с болезненного быстро становился вполне здоровым. Прикосновения к плечам и ключицам выдержать ещё удалось, но стоило чужой ладони спуститься к груди, и с губ сорвалось что-то совершенно непристойное. Не выдох, не стон, но на грани. Вальдемар прищурился. – Джулиан, – протянул он насмешливо, – я с вами тут не в игры играю. – Да знаю я! – отозвался тот и отвернулся, тщетно пряча лицо в подушке. Он проклинал себя за неумение справляться с эмоциями, но сделать ничего не мог. Не сейчас, когда руки профессора как нарочно касались самых чувствительных точек, когда контраст холода и жара сводил с ума, когда взгляд багровых глаз с каждым мгновением становился всё более красноречивым. Джулиан пытался не фокусироваться, пытался отвлечься, но в конечном счёте опять ловил себя на том, что неотрывно смотрел в лицо напротив. И едва потеплевшая влажная ткань скользнула вниз живота, губы его снова приоткрылись в сладком вздохе. Следующий был перехвачен поцелуем. Вальдемар вжал Джулиана в подушку, отбросил платок и мягким касанием пальцев поднялся к груди. Очертил рёбра, словно пересчитывая, замер у сердца, и биение как будто бы стало громче и чаще в ответ. Поверхностный сухой поцелуй прервался на мгновение и перешёл в глубокий и чувственный. Язык профессора казался чуть длиннее и чуть подвижнее, чем следовало быть человеческому, но это совсем не пугало. Даже наоборот. Дыхание вернулось к Джулиану не сразу, тем более что теперь обе ладони исчерчивали его тело почти каббалистическими символами. Стоило закрыть глаза, ощущения брали верх над разумом, и становилось совершенно очевидно, что движения чутких рук имели силу и каждый выведенный знак вспыхивал колдовским сиянием. А короткие поцелуи оставляли на шее несводимые метки, ожоги, проникавшие глубже, чем под кожу. Джулиан совсем потерял голову. – Что же вы… делаете… – прошептал он Вальдемару в губы, едва ему позволили говорить. – Я ведь заразный… Тот с любопытством поймал его туманный взгляд. – Вы правда думаете, что я могу заразиться простудой? Джулиан запнулся от неожиданности и робко выдавил: – Д… да? И был награждён негромким заливистым смехом, с которым Вальдемар даже не попытался справиться. – Вы всё-таки удивительное существо, Джулиан, – сказал он наконец с самой искренней из улыбок. – Мало кому удавалось говорить так много глупостей и тешить меня столь долго. – А с чего вы вообще взяли, что это простуда? – обиженно буркнул тот. – Может быть, у меня чума! – Открою вам тайну, – доверительным тоном произнёс Вальдемар, – у чумы совершенно другие симптомы. Ну и, честно говоря, это не имело бы никакого значения. Он не стал вдаваться в объяснения. Задушил все вопросы поцелуями, взъерошил курчавые волосы и для верности сжал в кулаке. Болтать Джулиану тут же расхотелось. А захотелось развести колени и позволить ладони профессора огладить бёдра, спуститься к выступающим косточкам внизу живота, а там… Джулиан подался вперёд почти рефлекторно – если бы ещё с ним случалось подобное раньше, чтобы было откуда взяться рефлексам. Он не успел даже задуматься, тело само откликнулось на движения чужой руки. Так легко, так естественно было толкаться навстречу, таким закономерным и правильным казалось то, что делал Вальдемар. Всё стало просто и понятно. На поцелуи надо отвечать поцелуями, на укусы – полустонами. На ласки – изгибаться, но не усердствовать и всё-таки лежать смирно. Любое слово профессора – закон. Любое прикосновение – священное право. А он, Джулиан, должен принимать эту безраздельную власть с благоговением. С последним проблем не было вовсе. Вальдемар не встречал никакого сопротивления и откровенно наслаждался собственной вседозволенностью. Было в его нежности что-то ещё, что-то такое, что едва ли присуще обыкновенному любовнику. Он не только игрался – он изучал. Реакции, проявления, повадки. Снимал мерки, проводил расчёты. Пальцы его были скальпелем, они рассекали податливую плоть, раскладывали Джулиана на составляющие, пробирались в самую его суть и бережно отсчитывали постукиваниями частоту пульса. Будь у профессора под рукой коробок булавок, он непременно зафиксировал бы свой уникальный экспонат в разверстом состоянии. Но и без всяких булавок держать его бесстыдно открытым и добровольно обездвиженным ему удавалось без труда. Вальдемар подцепил край белья и беспрепятственно стянул его вниз. Поймал растерянный взгляд, предупреждающе придавил Джулиана к постели одной ладонью и улыбнулся. – Вот вам клише, – сказал он. – Вы ведь у нас любитель? Не в моей квартире после дискотеки, но тоже довольно классический сценарий, верно? Тот хотел было ответить, но не успел – тело его сковала упоительная судорога, и он безвольно отдался на милость чужим рукам. Вальдемар обхватил его член и заскользил в издевательски плавном темпе. Он ясно давал понять, что делал это из собственного интереса, а Джулиану просто повезло получать от процесса удовольствие. Тягучее, нестерпимое удовольствие. Удовольствие, которое сожжёт его, сведёт с ума и послевкусием оставит неутолённое желание повторять это вновь и вновь. Зависимость, от которой он не сможет избавиться и которую не сможет заглушить даже собственными прикосновениями. Потому что так это делал только профессор. Джулиан не помнил, в какой момент перестал держать голос. Но когда движения стали ритмичнее, он сам испугался того, как громко и откровенно зазвучали его стоны. Может быть, стоило вести себя пристойнее. Может быть, не следовало так требовательно вскидывать бёдра, так постановочно-эротично комкать простынь. Может быть, пылающий обожанием взгляд полагалось скрывать под ресницами. Но Джулиан давно потерял контроль над собой. Всё, на что его ещё хватило – это переплести с Вальдемаром пальцы и хрипло отчаянно выдохнуть: – Профессор, я… так хочу вас!.. Ответом ему была довольная улыбка: «разумеется, вы меня хотите, Деворак». У Джулиана не было выбора, и Вальдемар не собирался ему его давать. Напротив, стремился только сильнее привязать к себе, выбить последние мысли и заставить сосредоточиться на единственно значимом. А для того достаточно было приникнуть к шее, обнажить зубы и прокусить. Подняться выше, пронзить новой отметиной, одной, другой, третьей. Упиваться вскриками, мешать боль с нежностью и всё увереннее подводить к черте. Вальдемар отстранился лишь на мгновение, картинно облизнул окровавленные губы и прильнул к груди. Джулиан забыл, как дышать. И в этот миг его охватила экстатическая дрожь, прошибла до кончиков пальцев, сорвала непозволительно громкий стон. Он вцепился в руку профессора до побелевших костяшек и сжимал её до тех пор, пока возбуждение не схлынуло, оставив по себе всепоглощающую усталость. Судороги всё ещё слегка били его, и не было сил даже лечь ровнее – не то что привести себя в порядок. Только смотреть очарованно на невозмутимого профессора и безуспешно подбирать слова благодарности. Вальдемар поднялся и, педантично сложив платок, бросил его обратно в блюдце. Джулиан рассеянно следил за тем, как он меняет перчатки, как стирает последствия своей небольшой игры, как встряхивает одеяло, чтобы укрыть его. Разум подёрнулся приятным туманом, и фрагменты мыслей никак не желали складываться во что-то осознанное. – Вам стоит вздремнуть, – сказал Вальдемар. – Я побуду у вас ещё немного. А то опять себя запустите, знаю я. Хотя… – он вдруг осёкся и задумчиво склонил голову вбок. – По большому счёту, я могу исцелить вас прямо сейчас. А могу дать отдохнуть недельку. Как вы считаете? Джулиан с трудом заставил себя соображать. Мгновенное выздоровление казалось предложением заманчивым с экспериментальной точки зрения, но всё-таки перспектива заслуженного отпуска перевесила. Проверить на себе способности профессора всегда успеется – благо, простужаться человеку тоже свойственно. – Можно отгул? – игриво улыбнулся Джулиан и не удержался от усмешки: – А записку от родителей сами напишете? – Чтобы завтра официально оформили больничный, – непреклонно отчеканил Вальдемар. – Лично проверю. Тот фыркнул и забрался глубже под одеяло. Его начинала одолевать сонливость. Не температурная, а самая обыкновенная. – Такой вы хороший, профессор, – пробормотал он, прикрывая глаза. – Кто бы мог подумать, что вы будете так обо мне заботиться… – За это вы нормально напишете мне пропущенную контрольную, – объявил тот. – На «отлично» не обещаю, – расплылся в ухмылке Джулиан. – На «отлично», – сказал Вальдемар, – вы мне напишете семестровую. К ночи Джулиану стало ощутимо лучше, и он проснулся удивительно бодрым. Впрочем, Вальдемар быстро унял его тягу к деятельности измерением температуры, которая оказалась ещё выше, чем прежде. Но теперь это не имело значения: впереди на поправку была целая неделя, а из неотложных дел – только вызвать врача и после ежедневно докладываться профессору о самочувствии. Жизнь наладилась и обещала налаживаться и дальше. А контрольную Джулиан написал на четыре. С плюсом.