Танцуй под мои слова

      Визит отца — последнее, чего Глеб сегодня ожидал. И одновременно вишенка на торте из всего навалившегося за один день. Ядовитая вишенка. Конечно, стоило предполагать разговор после того, как он довольно коротко эсэмэской пояснил, что не приедет в офис, а отчеты отправит поздно вечером: ноутбук успешно остался дома. Но то, что отец лично решит его навестить, стало сюрпризом. Не самым приятным.       Поморщившись при снятии кроссовок, Глеб скинул куртку на пуф в прихожей и похромал в гостиную. Мимо стоящего у стены отца, наблюдающего за ним с крайне недовольным выражением лица. Тоже, похоже, получившего неприятный сюрприз в виде травмы. Стоило Глебу не слишком грациозно опуститься боком на диван и вытянуть пострадавшую ногу перед собой на нем, отец вошел в гостиную и устроился в кресле напротив.       — Так что ты здесь делаешь? — устало выдохнул Глеб, даже не смотря на отца: откинул голову на спинку дивана и прикрыл глаза. Сил не было.       Он бы с огромной радостью сейчас рухнул в постель, но следовало сначала выпроводить незваного гостя, потом принять душ (каким-то чудом), и только после этого вырубиться.       — Захотелось увидеть, что опять тебе помешало приехать. Или кто.       — Собственная дурость, — Глеб показательно дернул больной ногой, не открывая глаз.       Он должен был сегодня добраться до офиса, но еще на прогоне с Олей колено дало о себе знать, поэтому было решено остаться в зале и отдохнуть до самостоятельной практики. Лишние передвижения ему точно ни к чему. А завтра уже должно было приехать обезболивающее, и все стало бы намного проще. Но отец проявил ожидаемое нетерпение. А колено — напомнило, что не все травмы проходят спокойно.       — Крайне меткое определение, — едко прокомментировал отец.       Глеб не мог видеть его лица, но был уверен, что там нарисовано вечное презрение ко всему. Отец был жестким человеком и в семье, и в работе, а еще довольно придирчивым. За все двадцать восемь лет жизни Глеб не больше четырех раз услышал от него одобрение. Матери он, казалось, нежных слов вообще никогда не говорил — общался сухо, скупо, в основном по делу, с комментариями или замечаниями. Порой возникал вопрос, что этих людей держит вместе. Хотя мать тоже была довольно сложной личностью. Эти семейные черты характера Глеб вобрал в полной мере, хоть и пытался иногда с ними бороться — видел, что его поведение ранит близких: друзей, партнерш, девушек, младшую сестру.       Но сказать легче, чем сделать.       — Что с ногой? — отец задал следующий вопрос, не имеющий отношения к причине его визита, таким тоном, словно спрашивал об оценках в школе: требовательно и четко. Ждал объяснений, почему все не идеально. Почему произошло то, что произошло.       У Глеба объяснение было, только отцу бы оно не понравилось. Точнее, тот бы его не принял.       — Мениск.       Короткого слова отцу явно было недостаточно: он продолжал сверлить Глеба взглядом, требующим продолжения. Обычно это противостояние заканчивалось просто — Глеб уходил. Сейчас он был в своей квартире и чисто физически не способен куда-то двигаться, поэтому пришлось уступить и пояснить:       — Блэкпул восьмилетней давности. Ты очень хотел, чтобы я летел, несмотря на травму. Когда по-хорошему мне надо было делать операцию.       Отец поморщился; Глеб мысленно усмехнулся — напоминаний об ошибках в их семье никто не любил.       — И при чем тут это сейчас?       — Обострение на фоне нагрузок, — рассказывать о вчерашнем инциденте не хотелось — ничего хорошего это не даст. — Завтра операция.       Не то чтобы Глеб уже принял решение и согласился, но в действительности у него не особо-то был выбор. Можно закинуться обезболом, можно обколоться противовоспалительными. Можно уйти из спорта. Но начавшиеся в суставе процессы уже не остановятся и тем более не обратятся вспять. Значит, дальше будет только хуже. Одно совсем больное колено — двойная нагрузка на второе, которое тоже не намного здоровее. Не хотелось выпадать надолго из тренировочного процесса, не хотелось проходить реабилитацию, но это был единственный путь остаться в спорте.       Поджавший губы отец продолжал сверлить Глеба тяжелым взглядом, и Глеб догадывался, что тот скажет. Это было слишком очевидно.       — Я тебе давно говорил, что пора прекращать. Во сколько операция?       — Без понятия. Утром узнаю.       — Егор заберет тебя после, будешь восстанавливаться у нас.       — Я не останусь в Одинцовском.       — И почему же, позволь узнать?       Даже заботу (своеобразную) отец выражал так, что хотелось попросить его заткнуться и покинуть квартиру: Глеб видел не предложение, а приказ. Слышал не беспокойство, а недовольство. И находиться в родительском доме не желал, потому что в состоянии вечного стресса он жил первые шестнадцать лет. Спасибо, что полдня он проводил в школе, потом столько же — в зале, и почти не виделся с родителями. В шестнадцать он переехал в квартиру на Остоженке, где прожил следующие десять лет в гордом и счастливом одиночестве. А потом удалось отделиться окончательно — перебраться сюда, в Раменки, купив жилье на собственные деньги.       И последние два года ему дышалось легче всего.       Но озвучивать психологические причины он не собирался. И вместо этого произнес куда более понятное:       — Потому что тратить на дорогу каждый день по два с половиной часа мне не улыбается.       Правда, понятное не для отца.       — Ты можешь первые недели две работать из дома. А до офиса всего час.       — Зато до зала — все два с лишним.       Выражение лица отца хотелось заснять и сохранить: чтобы периодически вспоминать, что иногда и он бывает озадаченным. Правда длилось это всего несколько секунд — после вернулось прежнее недовольство и раздражение. Вполне возможно, что и с тщательно скрываемым гневом.       — Какой к черту зал? Ты еще не наигрался?       — Игрался ты. То «иди и принеси все медали и кубки», «впахивай через «не могу»», то «бросай». Я могу слушать тебя в шестнадцать, но не в двадцать восемь.       Челюсть отца напряглась, скрещенные на груди руки сжались в кулаки. Впрочем, быстро разжались обратно. Кажется, он еще пытался себя контролировать.       — Я перекрою финансирование.       — Перекрывай, — Глеб пожал плечами. — Ты знаешь, что за этим последует. Лизе все это не нужно — её за уши от науки не оттащишь. Прямого наследника у тебя не будет. Матери я скажу, чтобы продала часть своих акций Руслану. В его руках окажется контрольный пакет и твоя бесценная энергетическая империя уйдет к нему.       — Щенок, — процедил сквозь зубы отец.       — Ты сам научил меня кусаться.       Глеб знал, что он в бешенстве. Но в их семье все были эгоистами, когда дело доходило до того, что им важно. Отец больше всего боялся за компанию, которая была «приданым» матери: место генерального директора отец получил после свадьбы. Однако у матери, как у старшей дочери основателя этой компании, на руках оставались двадцать пять процентов акций. Столько же получил её брат, Руслан, и столько же имел сам отец. Остальные двадцать пять распределились между шестью акционерами. Стоит только отцу где-нибудь проколоться, мать передаст свои акции брату, и тот с превеликой радостью сам займет кресло генерального.       И Глеб прекрасно знал, что ему это никак не аукнется — Руслан хоть и относился к нему прохладно, сестру слушался. А та не позволит сыну остаться без денег и без места.       Не то чтобы Глебу хотелось подставить отца или оставить его ни с чем — точнее, с собственным маленьким медиахолдингом, который последние года два приносил сплошные убытки. Однако такое давление терпеть он был не намерен. Потому что он не марионетка, которая сначала выполняет один приказ, а потом противоположный.       Это отец настоял, чтобы он серьезно занимался спортом. Потому что ему было приятно хвастаться сыном перед приятелями и вообще всем обществом. Приятно было спонсировать несколько крупных турниров и светиться в прессе. А как только отец решил, что ему нужен сын в офисе, так сразу «бросай».       Черта с два.       В любом спорте успех зависит от трех элементов: спортсмен, тренер, родители. Последние в большей степени имеют значение для детского и юниорского развития. Они финансируют, они возят на тренировки, они выстраивают стратегию вместе с тренером, они находят общий язык с родителям второго партнера. Они создают правильную среду, в которой ребенок-спортсмен растет. И как бы сильно тот ни желал развиваться, если родители этому не способствуют, все будет бессмысленно.       Особенно в дорогих видах спорта. Особенно в бальных танцах.       Глеб уже проходил эту борьбу с отцом несколько раз за свою карьеру, и если бы не мать, которая хоть и не слишком поддерживала, но и не препятствовала, в выпускной год школы Глебу бы пришлось закончить со спортом. Но мать начала платить за него вместо отца. Взяла на себя организационные моменты, стала общаться с родителями Насти. И, к слову, ей удалось справиться с внезапным подростковым психозом шестнадцатилетней девочки лучше, чем это был сделал отец. Спустя год на шее Глеба засияла десятая медаль Чемпионата России, отец вроде бы немного оттаял и снова стал финансировать сына. Мать ушла обратно в тень.       Чтобы вернуться спустя шесть лет, когда Глеб закончил магистратуру, и отец решил — сына пора погрузить с головой в работу. Значит, надо поставить точку на спорте. А как это сделать быстрее всего? Логично, прекратить финансировать спорт. В двадцать четыре Глеб развивал собственный бизнес: сеть из трех винотек. Не слишком прибыльную, но неплохо растущую. И какое-то время его не пугали угрозы отца. Однако он забыл о том, что в их семье все были готовы идти к цели любыми методами — сначала возникли проблемы с лицензией, а потом Глеба подставил соучредитель. После почти полугода разбирательств, в течение которых Глеб находился на спонсорстве у отца Насти, бизнес пришлось закрыть. А финансировать его спортивную карьеру снова стала мать.       Постепенно Глеб включался в семейное дело, но не из-за требований отца — скорее из уважения к матери. Отец снова начал оплачивать турниры, семинары и индивы, хоть и в меньшем размере: основное Глеб взял на себя. Тем не менее отец все еще думал, что его финансирование слишком много значит. Что его поддержка нужна.       Кажется, ему придется наконец увидеть реальность.

***

      Утро мудренее вечера почему-то не оказалось. Мысли не пришли в порядок, ясности в голове не появилось, зато количество сомнений троекратно возросло. Гипнотизируя взглядом жужжащую зубную щетку, на которую она так и не выдавила пасту, Яна ощущала себя мухой в янтаре. И нет, физически её состояние было в норме, а в сравнении со вчерашним утром вообще великолепным. Тело уже не ощущалось мешком с цементом, тошнота прошла, и даже голова почти не ныла. Но понимание, что делать дальше, так и не пришло.       Вчера Яна часа полтора после возвращения перебирала фотографии на съемном диске. Здесь было все — от ее Юниорского возраста до последнего турнира с Максом. В Детях её снимали на пленку, эти кадры остались где-то у родителей в альбомах. До сих пор Яна могла сказать, с какого турнира то или иное фото, какая история была у каждого из её платьев, с каждым из партнеров, почему они расходились, сколько тренировались. Почти так же она бы сумела рассказать все, что связано с большей частью медалей и кубков, только те теперь хранились в загородном доме отца — чтобы не терзать еще сильнее. Вместе с несколькими так и не проданными платьями: потому что память была важнее денег.       Все эти гигабайты фотографий каждым пикселем напоминали, насколько ей был дорог прожитый путь. Насколько значимо то, что она делала. Настолько, что она бросила любимого человека перед последним шагом в семейную жизнь. И пусть Игорь в этом тоже был виноват, в первую очередь проблема крылась в ней. Не смирившейся, не отпустившей. И после такого, наверное, уходить снова, только начав возвращаться, глупо.       Но что, если напротив — не стоило пытаться снова заплыть в это болото?       Закончив с утренними процедурами, закутавшись в безразмерный халат, когда-то купленный в отеле то ли Монако, то ли Милана (логотип сети ни о чем не говорил), Яна вернулась в спальню и сняла телефон с зарядки. Потребовалась еще минута на поиск то ли смелости, то ли уверенности, чтобы набрать Михаила Аркадьевича: надо было просто вчера дать его номер Глебу, но эта прекрасная мысль пришла уже очень поздно.       Михаил Аркадьевич взял трубку только со второго раза — в первый гудки уходили в никуда.       — Доброе утро, — практически на задержанном дыхании поздоровалась Яна. — Я по операции.       — А, Яночка, — в голове Михаила Аркадьевича слышалась улыбка, — здравствуй. Да-да, я уже созванивался с Наринским, он сможет принять вечером. Подъедете через час на обследования.       — Оперировать будете не вы?       Не то чтобы Яну это сильно волновало — точнее, ей в целом должно быть все равно. Но вопрос вырвался против её воли. Наринского она знала: достаточно известный хирург, работал со многими спортсменами, но сама Яна доверяла только Михаилу Аркадьевичу и почему-то думала, что Глебом займется тоже он.       — Я уже года два не оперирую, — отозвался Михаил Аркадьевич, и Яна не поняла, что же промелькнуло в его голосе: грусть или облегчение. — Не беспокойся — Павел Эдуардович справится не хуже.       — Да, конечно. Спасибо, мы будем.       — Заедь ко мне потом днем, посмотрю твою спину и колено.       Очень хотелось сказать, что у нее нет времени, что «как-нибудь потом», но, возможно, это действительно стоило сделать сейчас. Она действительно давно не обследовалась, и если все еще хотела возвращаться в спорт, ей стоило понять, насколько её тело способно это пережить.       Поэтому выдавив короткое «хорошо», Яна положила трубку. И несколько минут смотрела на темный экран смартфона, изучая собственное отражение и пытаясь составить нормальный текст сообщения в голове. Одновременно с этим пытаясь понять, что это за идиотское «мы» она озвучила и зачем, если не собиралась сегодня никуда. Ей нужно было заехать в университет и все. Возможно, после обеда еще и в тренажерку, побегать немного. Но точно не подрабатывать личным водителем у партнера.       Подсознание решило иначе.       «Приеду через полчаса, будь готов», — скинула она короткие пять слов, решив не мудрить. Все объяснит на месте. Маловероятно, что Глеб куда-то подорвался в девятом часу утра, даже если ему обезболивающее привезли. Есть конечно вероятность, что он еще не встал, но это уже не её проблемы. Слышал же, когда разговаривали вчера, что утром будут все решать.       Звук входящего сообщения вкупе с высветившимся на экране «Ок» убедил — Глеб не спал.       Сменив халат на песочный брючный костюм и подхватив с полочки в коридоре футляр с очками, папку с документами и клатч, Яна покинула квартиру. Мозг, не до конца разбуженный, пытался примерно сопоставить маршруты и решить, куда сегодня есть шансы успеть, а что придется переносить на другой день. Перенести хотелось университет. Возможно, не судьба учиться там.       Попытки получить высшее стремились провалиться, потому что еще месяц назад уверенная, что из нее получился хороший маркетолог, сегодня Яна думала, что ей это совершенно не нужно. А что нужно — не понимала. Из медицинского она ушла на третьем курсе. Потом поступила на информационные технологии, отучилась год и случилось то, что случилось: беременность, нервный срыв, клиническая депрессия. В начале года она начала восстанавливаться психологически и решила, что надо все же получить корочку. Маркетинг не то чтобы очень привлекал, но выглядел интересно. Экзамены Яна сдала легко, умудрилась попасть на бюджет, но сейчас уже не чувствовала, что это ей подходит.       Вопрос лишь в том, что ей подходит.       Вечно сидеть на шее у отца — идея так себе. Она начинала работать в IT, но потом произошла куча травмирующих событий, она была недееспособна. В процессе подготовки к экзаменам как-то было не до работы, а сейчас Яна не понимала, хочет ли возвращаться к прежнему занятию. Деньги были неплохими, но и только. Тем более что сейчас она вновь по уши погружалась в спорт и не хотела думать больше ни о чем. Отец, конечно, не против, но ей самой уже становилось неудобно. Двадцать пять, а она все еще берет у него деньги.       Раздраженно обкусывая губы, которые забыла покрыть хотя бы бальзамом, Яна выехала на проспект Вернадского. На смену мыслям об образовании — или в ответ на них — пришла вчерашняя фраза отца: «Может, мне созвониться с Гальярдо? Он поработает с тобой». То, что на тот момент показалось абсолютно несвоевременным, сейчас вдруг предстало в другом свете. И даже не потому, что Испания всегда выглядела привлекательно — как минимум ради отдыха. Бенито Гальярдо был действительно сильным тренером, когда-то поставившим ей и Адриану буквально чемпионские вариации и серьезно поднявшим её уровень в латине. Физически Яна не была готова к такому объему нагрузок, какой предлагал Гальярдо, но, быть может, именно это ей сейчас и нужно. Буквально довести себя до изнеможения и перезагрузиться через эту маленькую смерть, когда внутри тебя нет ничего: только тысячи клеток, источающих боль, и ни одной лишней мысли.       А еще Испания позволила бы ей вспомнить язык и, быть может, задуматься о лингвистическом направлении. Вероятно, это лучше, чем все то, чем она пыталась заниматься раньше.       Автомобиль плавно заехал уже на знакомую территорию, и Яна заглушила мотор на гостевой парковке. Но выйти не позволил зазвонивший телефон. Кинув беглый взгляд на экран, Яна возмущенно застонала — определенно это утро было бы недостаточно ненормальным, если бы мама не решила ей позвонить. Если учесть, что со дня несостоявшейся свадьбы они разговаривали всего раз, и еще пять переносили (Яна переносила) встречу, ожидаемо, что в ближайшее время терпение мамы закончится. И если сейчас не взять трубку, визит в обед обеспечен. Дистанционно выдержать психологическую атаку точно легче.       Крепко зажмурившись, словно перед прыжком в воду, Яна тапнула по экрану, принимая вызов. И сразу же перевела его на громкую связь, не желая подносить телефон к уху.       — Ну неужели ты взяла трубку! — салон заполнил возмущенный женский голос из лежащего на переднем сиденье смартфона.       — И тебе привет, — вздохнула Яна, закатив глаза.       — Я говорила с отцом, — поставила перед фактом мама, вызывая глухое раздражение. — Ну и зачем? Чего ты этим детским поведением добьешься?       Скосив взгляд на телефон, Яна уже пожалела, что все же ответила на звонок.       — Что именно ты называешь детским поведением? — она пыталась говорить как можно спокойнее. Иллюзии этого спокойствия удавалось добиться, лишь произнося слова чуть ли не по слогам.       — Твою идиотскую выходку! — мама на другом конце явно драматично всплеснула руками. — Что ты забыла в зале? Ты три года отсутствовала, набрала вес, потеряла форму. Кого ты хочешь насмешить?       С каждой новой фразой Яна все сильнее жалела уже даже не о том, что взяла трубку, а о том, что не могла вот прямо сейчас взять и переехать в другую страну. И сменить сим-карту. В идеале, правда, куда-нибудь на Марс — там точно не достанут. Вот это потрясающее отношение к ней как к спортсменке было самой сложной частью всей её карьеры. Наверное, даже недостаточное финансирование, если бы оно было, меньше бы на нее давило.       — Тебя, видимо, — пробормотала Яна, откинувшись на подголовник. — Как и всегда.       — Ты и так звезд с неба не хватала, но ушла же достойно. Зачем опять-то возвращаешься? Будешь болтаться в тридцать второй или шестнадцатой в лучшем случае? Ты понимаешь, как это…       — Опорочит тебя? — прервала поток возмущенных тирад Яна. — У меня и так фамилия отца. Не знаю, что еще сделать, чтобы моя спортивная карьера не бросала тень на сверкающее имя Елены Ярцевой. Уж прости, что не сумела стать четырнадцать раз чемпионкой в двоеборье за те четырнадцать лет. Не дотянула до твоих потрясающих регалий.       — При чем тут мои!..       Но дослушивать очередной поток возмущений и заверений, что дело не в этом, Яна не стала.       — Я опаздываю на встречу. Пока.       Завершив диалог касанием пальца к экрану, Яна стиснула телефон в руке и уткнулась лбом в свободную ладонь. Ничего ценного она явно бы уже сегодня не услышала. Очередная попытка напомнить ей, кто она и насколько не соответствует ожиданиям своей великой матери. Конечно, успешная и потрясающая Елена Ярцева, ставшая пятнадцатикратной чемпионкой мира — не отдававшая этот титул с Детей-2, руководитель и главный тренер одного из лучших клубов Москвы и России, не могла иметь такую «бездарную» дочь.       Яна прекрасно помнила взгляд матери, когда та смотрела на распечатки, где десятилетняя девочка не прошла в полуфинал, потому что не хватило двух крестов. Помнила взгляд матери, когда четырнадцатилетняя девочка осталась в шаге от пьедестала Блэкпула. Помнила фальшивые поздравления с серебром на Штутгарте в Молодежи — потому что не золото. Дочь самой Ярцевой не могла быть второй.       Еще когда на первых соревнованиях в Детях-2 Яна не показала чемпионских задатков, мать отказалась работать с ней как со спортсменом и перевела в другой клуб. Конечно, она тогда говорила, что это ради нового партнера, который якобы не хотел переходить из «Акцента». Но Яна четко понимала — мама могла бы найти ей кого-то без смены клуба. И даже федерации. Однако мама предпочла максимально снизить риски, что её и дочь будут сравнивать. То, что Яна носила фамилию отца, определенно было связано с этим же.       С трудом восстановив дыхание, Яна кинула телефон в клатч и наконец вышла из автомобиля. Она и так уже опоздала с этим разговором, и этот факт неприятно царапал ребра. Непунктуальность была одним из самых отвратительных качеств человека по её мнению. Себе подобного она не позволяла, но, похоже, сегодня все шло не так, как она хотела.       Вот потрясающе будет, если консьерж её остановит.       Однако консьерж вообще никак на нее не отреагировал: молча принял информацию о том, что она в сто двадцать первую квартиру, и отвернулся обратно. И даже лифт не решил застрять, чтобы добить её окончательно. Удивительно. Яна ожидала, что придется стоять под дверью, но она оказалась приоткрыта. Что ж, видимо, что-то сверху решило дать ей передышку от неприятностей на несколько минут, а может и часов.       Неуверенно раскрыв дверь, Яна вошла в прихожую, осматриваясь. Глеб обнаружился выходящим (выхрамывающим) из узкой арки слева, ведущей, кажется, на кухню — по крайней мере, очертания холодильника угадывались четко. Он уже был одет и даже обут: похоже, ждал её.       — Прости, трафик на дорогах, — Яна поморщилась. Объяснять, что её задержало нечто, похожее на семейные проблемы, не хотелось.       Глеб отмахнулся.       — Поехали.       И Яна протянула ему руку.