***
Получасовые обдумывания привели к тому, что сейчас Яна периодически переводила взгляд с навигатора на дорогу и обратно, намеренная докопаться до правды раньше, чем сама сформирует в голове выводы. Возможно, не имеющие отношения к реальности. Ей должно было быть плевать, если Глеб действительно решил закончить спортивную карьеру. В конце концов, они действительно не успели еще сформировать настолько крепкие долгосрочные отношения, чтобы она как-то за него переживала. Или чтобы считала, что без него не достигнет ничего, что у их пары сумасшедшие перспективы, которых больше ни с кем не будет. Это абсурд. Только с единицами все понятно еще по пробам. Они не в числе этих уникумов. Да, они начали притираться друг к другу. У них совпадал стиль танца и темперамент, и из этого можно было слепить что-то работающее. Но насколько перспективное, насколько успешное, насколько чемпионское — покажет только время. Показало бы. Но до чего-то, что могло бы обозначить их перспективы, они в итоге не дошли. И Яне хотелось понять, почему. Если это взвешенное серьезное решение, ни уговаривать, ни переубеждать она не будет — взрослый мальчик, сам разберется. Но ответов она все же заслуживает. Раз уж он не сподобился дать их Алле Витальевне. Дождавшись ответного писка автомобиля, вставшего на сигнализацию, Яна зашагала по направлению к голубой свечке. Консьерж что-то пробурчал в ответ на её заявление, что она в сто двадцать первую, но не остановил — как и в прошлый раз. Это обнадеживало хотя бы мыслью, что дома кто-то есть. Технически, Глеб бы сразу после операции явно не стал разъезжать по городу. Но Яна ничего о нем не знала, чтобы с полной уверенностью говорить, что он будет здесь. Может, на какой-то другой квартире, может у родителей, может у Полины. Хотелось верить, что она приехала не зря. Потом что на её смс-ку с фразой «заеду через полчаса, надо поговорить» он ничего не ответил. Мессенджер показывал, что сообщение доставлено. Прочитанным за эти полчаса оно не стало. Нервно теребя цепочку сумки-клатча, висящей на плече, Яна дождалась, когда лифт перестанет отсчитывать этажи и с тихим звоном раскроет двери. Шпильки зацокали по полу, разбавляя неуютную тишину в коридоре. У нужной двери Яна замерла. Встревоженно облизнула губы, запоздало сообразив, что от этого матовая помада явно лучше выглядеть не станет, резко выдохнула и нажала на кнопку звонка. Через полминуты — еще раз. Спустя еще секунд десять хотела нажать в третий, но сообразила, что смысла в этом нет: услышать Глеб должен был, если дома, не спит и не в душе. Но он быстро не дойдет до двери. А если его нет, то третий звонок ничего не даст. Хотя консьерж бы её не пустил в таком случае, правда? Нахмурившись, Яна потянулась все же рукой к звонку, но вместо того, чтобы нажать, неуверенно побарабанила ногтями по гладкой поверхности кнопки. Может, зря она приехала? Лучше было, наверное, позвонить и по телефону решить. Если Глеб не захотел нормально общаться с Аллой Витальевной, то уж с ней-то тем более не станет. Они никто друг другу. За три-четыре недели близкими не становятся, если только не переживают вместе какие-то травмирующие ситуации. Они не переживали. Раздраженно щелкнув по кнопке ногтями, Яна поправила удлиненный пиджак и решила махнуть на все рукой. Но звук открывающегося замка заставил задержаться на месте и пронаблюдать, как опускается темная ручка, а после тяжелая дверь отходит назад, являя полумрак коридора и высокую фигуру Глеба, опирающегося локтем на дверной проем. Судя по абсолютному хаосу, в котором пребывали темные волосы, он все же лежал. Возможно дремал. Кажется, она не вовремя. — Впустишь? — тише, чем планировала, поинтересовалась Яна. — Зачем? Дружелюбием и гостеприимством Глеб не страдал. В обращенном на нее взгляде читалось что угодно, только не готовность как-либо коммуницировать. Удивительно, что он вообще дверь открыл. Вполне мог этого не делать — глазок-то есть. Видно, кого принесло. И консьерж, опять же, не препятствовал. Значит, ограничений на посетителей Глеб не выставлял, что удивительно. — Могла бы сказать, что пришла с дружеским визитом и апельсинами, но не люблю врать. Не считаешь, что нам есть о чем поговорить? Видимо, о теме этого «поговорить» Глеб догадался. Хмыкнув, он толкнул дверь, чтобы та сильнее распахнулась. Приняв это за приглашение, Яна решительно вошла в квартиру, прикрыла дверь за собой и обернулась к Глебу. Тот, продолжая опираться на стену, одарил её хмурым взглядом. — Говори. — Боюсь, это не разговор одной минуты, — скидывая туфли и испытывая невероятное наслаждение от избавления от каблуков, сообщила Яна и едко добавила: — Твоему колену не понравится столько стоять. Судя по выражению лица Глеба, тот надеялся, что она быстро выскажет ему все и уйдет. Но видимо спорить с ней у него не было желания. Или сил. Потому что он просто оттолкнулся от стены и похромал-попрыгал, стараясь не опираться на затянутую в эластичный бинт в районе колена ногу слишком активно, влево, к уже знакомой арке. Как оказалось, на вполне просторную, но довольно темную кухню. Он неуклюже устроился на высоком барном стуле у островка в центре кухни. Яна, осмотревшись, прислонилась поясницей к гарнитуру в полуметре от островка. Садиться было некуда — только на барные стулья, но они стояли слишком впритык друг к другу. На таком расстоянии общаться ей лично было некомфортно. И это помимо того, что атмосфера в целом не способствовала расслаблению. Кухня выглядела стильно, эффектно и мрачно. Проблема крылась даже не в темно-синем и графитовом тонах, обилии металла и камня. Проблема крылась в абсолютной безжизненности интерьера. О том, что хозяин здесь бывает не раз в месяц, говорили только две чашки рядом с крупной кофемашиной и не убранная доска с порубленным Пармезаном и очищенными фисташками. Яна догадывалась, что в своем текущем состоянии вряд ли Глеб сильно пользовался кухней — скорее доставку заказывал. И ел наверняка в гостиной или столовой — черт знает, что еще есть в этой квартире. Кухня-то явно только для готовки предназначалась и утреннего кофе: стола здесь Яна не обнаружила. А островок все же его функцию редко выполнял. В теории. Но даже так здесь было слишком неуютно. — Так и будешь молчать? — отвлек её от изучения интерьера Глеб, которому, похоже, надоело ждать начала разговора. Он определенно намеревался как можно быстрее выпроводить её из квартиры. Здесь их желания совпадали. — Почему ты завершаешь спортивную карьеру? — решив наплевать на все «мягкие подводки», неформальное начало и прочие якобы полагающиеся по этикету вещи, в лоб спросила Яна, сверля глазами облокотившегося на каменную столешницу островка Глеба. Выглядящего крайне уставшим. И никак не изменившимся в лице от её вопроса. Словно она про причину дождя, который айфон уверенно гарантировал еще вчера, за окном спрашивает. — Почему я должен аргументировать свои решения? — Потому что мы в паре, нет? — вскинула брови Яна, начиная сочувствовать всем предыдущим партнершам Глеба: кажется, им было нелегко. Потому что она уже второй раз объясняла ему эту прописную истину. Или это он только её ни во что не ставит? У нее конечно всякое бывало в предыдущих отношениях, и с Максом они не сразу притерлись друг к другу, но с таким Яна все же сталкивалась впервые. И в своих ощущениях металась от недоумения к ярости. — Официально мы не были в паре. Мы пытались станцеваться, — напомнил Глеб все тем же равнодушным тоном. Замечание конечно было верным. Вот только его скотского поведения сейчас не оправдывало. Удрученно ударив ладонями по краю столешницы гарнитура за спиной, Яна процедила: — То есть мне значит в спорте делать нечего, если я не определилась, насколько все серьезно, и нет уверенности и желания побеждать. Зато тебе там самое место, когда ты три гребаных недели пытаешься станцеваться? Мне казалось, с такими титулами уже через три дня решают, искать другую партнершу или нет. Яна могла себе аплодировать — ей удалось вывести Глеба на эмоции: на до того спокойном лице промелькнуло недовольство. Челюсть напряглась, глаза сощурились. Вот только саму Яну сейчас могло занести куда не надо. И хотя ей очень хотелось увидеть еще что-то живое на лице уже-не-партнера, она буквально орала на себя внутри, требуя заткнуться. — Что ты от меня хочешь? Я тебе еще перед операцией сказал, что можешь пробоваться с кем угодно. — Ты сказал, что я могу пробоваться, если хочу. А не о том, что ты бросаешь спорт. Не находишь, что это разные вещи? — Итог одинаковый. Гнев разгорался медленно, но уверенно. В груди жгло, и Яне все сильнее хотелось что-то кинуть в этот образчик спокойствия. Она действительно не понимала ситуацию, и её грызла мысль, что здесь что-то не так. Человек, который обкалывался обезболом для обычных тренировок — не для соревнований даже, — вдруг машет ручкой спортивной карьере? После успешно (если верить Михаилу Аркадьевичу) проведенной операции? Пока Яна сюда ехала, она все же набрала Михаила Аркадьевича, чтобы уточнить, все ли он ей рассказал. Тот поклялся, что не соврал, и все действительно хорошо. То есть проблема не в том, что после хирургического вмешательства в спорт обратно Глебу уже нельзя. В резкую смену мышления и приоритетов Яна не верила. Точнее, не верила, когда у этого не было причин. — Алла Витальевна переживает, — вынула она единственный вменяемый аргумент. — Ты ничего не объяснил и передал через отца. Странный поступок для почти тридцатилетнего мужчины. — Ты не настолько хорошо меня знаешь, чтобы решать, что для меня странно, а что нет. — Я — нет. Алла Витальевна — да. — Ясно, — едко протянул Глеб, склоняя голову вправо. — Это она тебя послала. Я-то и думаю, что за настойчивость. Кружки рядом с кофемашиной показалось очень привлекательными. Привлекательными для метания. Вроде на очень дорогой фарфор не похожи, так что владелец не расстроится, если они «немного» пострадают. Хотя Яна бы предпочла, чтобы пострадала чья-то голова. Может, в мозгах что-то прояснится. Ей уже начала надоедать эта беседа со стеной. Siri и то была эмоциональнее. И ответы более ценные давала. — Я не уйду, пока ты мне не объяснишь все, — уговаривая себя быть спокойной и уравновешенной, почти по слогам произнесла Яна. Глеб медленно слез с барного стула, морщась, когда прооперированная нога коснулась пола. — И пропустишь тренировки? Мне казалось, ты ответственнее относилась к графику. — А мне казалось, ты был готов позволить суставу окончательно развалиться, только чтобы не делать большой перерыв. А теперь сбегаешь и обесцениваешь всю свою работу. Сделавший несколько неловких шагов-прыжков по направлению из кухни Глеб остановился и обернулся через плечо. Яна не понимала, достала ли она куда-то своими словами или просто уже достала его этим разговором — в серых глазах она читала очень яркое желание выставить её из квартиры. И глухую злобу. — Что ты вообще знаешь про мою работу? — фраза прозвучала щелчком кнута. Если бы слова могли физически ранить, Яна бы увидела на теле багровую полосу. Но куда больше этих полос было внутри. Там, по сути, давно не осталось живого места. Прикусив обе губы на мгновение, чтобы хоть как-то собрать мысли в связную цепочку, она произнесла: — Я не знаю о твоей работе. Но знаю о том, от чего приходится отказываться. Чем жертвовать. И как ради красивого списка наград приходится соглашаться с тем, что к тридцати годам в тебе не будет ни одного здорового сустава. Я знаю о том, как отодвигать операции до последнего, потому что критична даже неделя отдыха. Три месяца реабилитации — весь сезон в задницу. Я знаю, как игнорировать врачебное многоголосье «тебе нельзя сегодня в зал». И знаю, что перечеркнуть все это без весомой причины — не просто величайшая глупость. Это то, после чего все внутри сгрызет гребаным сожалением. То, после чего остается только ненавидеть себя всю оставшуюся жизнь. Тяжело дыша, словно пробежала пять километров с набором скорости (хотя сейчас она бы и на двух умерла), Яна прервалась. Вцепившись в край столешницы гарнитура, от которого так и не отошла, она пыталась унять клокочущую внутри смесь из боли, ярости и горечи. Это не то, что она хотела вспоминать. Не то, что хотела озвучивать. Но это было единственное, что она могла ответить на его чертов вопрос. Шумно выдохнув, Яна закончила: — Так скажи мне, глядя в глаза: уверен ли ты, что не будешь ненавидеть себя потом? Хотя, может у тебя невероятно сильная причина? Серые глаза все так же сверлили её, но молчание, заполнившее кухню, становилось все гуще и концентрированней. И Глеб, похоже, не собирался ничего менять. Смотрел через плечо, хмурился, был похож на каменную статую, и молчал. Время растягивалось в вечность. И Яне в какой-то момент стало плевать. Да, ей было дико больно и обидно. Она надеялась, что ей не придется вновь ввязываться в поиски. Но стоило догадаться, что нашедшийся менее чем за неделю партнер, это не судьба, а готовящаяся где-то подстава. Яна думала, что ложка дегтя (скорее, целый чан) кроется в характере этого самого партнера. Оказалось — вот в этом. В том, что спустя три недели она опять будет искать. На нее накатывала истерика. От собственного бессилия, дурости и наивности. Но последнее, что она собиралась делать, — демонстрировать эти слабости кому-либо. Тем более Глебу. Вдохнув, Яна задержала дыхание на пару секунд, а затем шумно выдохнула и с натянутой усмешкой отошла от столешницы. — Плевать, — уронила она. — Мне плевать, что ты будешь делать со своей жизнью. Взрослый мальчик. Но найди в себе смелость нормально объяснить тренеру. Не через родителей, а самостоятельно. Отвернувшись, Яна стремительно вылетела в коридор и, порадовавшись, что замок запирался стандартным способом, распахнула дверь. Чтобы в следующую минуту уже наблюдать, как меняются цифры лифта, поднимающегося на этот этаж.IX. Боль проживать — тоже искусство
16 октября 2021 г. в 21:19
Возвращаться на девятисантиментровый каблук после трех лет перерыва — идея не самая впечатляющая. Особенно когда перерыв подразумевал отсутствие специфических нагрузок. Мрачным взглядом изучая свое отражение в зеркале на базовом шаге румбы, Яна размышляла о том, что, кажется, травма Глеба оказалась ей очень на руку. Может, успеет за пару месяцев вспомнить, что такое баланс на тонком и сужающемся к набойке каблуке и как вообще не только стоять, но и двигаться. Пока что даже обычный скользящий шаг в сторону и очень маленький вперед приводили к тому, что корпус опасно покачивался, а голеностоп болтался.
И это еще дело не дошло до поворотов, пусть даже медленных, и отработки в полный темп. Куда там — Яна битых полчаса один несчастный базовый шаг мучила, периодически сменяя его обычными скользящими шагами вперед. Она ощущала себя деревом, которое переваливается с ноги на ногу. А каблуки под пятками казались не толще иголок — площадь опоры у них точно была именно такой.
Те несколько недель, что они с Глебом тренировались, Яна стабильно надевала обувь для практик: нечто, похожее на мужские туфли, на низком блок-каблуке. И теперь стопа, которую подняли и заставили работать иначе, отказывалась от всего.
Яна, в общем-то, тоже была близка к этому.
Бальные танцы — спорт парный, но только идиоту придет в голову, что одному, без партнера, в зале делать нечего. Напротив: в одиночку порой приходится работать в два раза больше. Для Яны с её потерянной формой — сразу раз в пять. Раздраженно просчитав последние «четыре—раз», Яна кинула тяжелый взгляд на часы. Половина третьего. Через минут пятнадцать должны начать подходить юниоры, у которых группа, придется собираться.
Промелькнувшую в голове мысль попробовать отработать хотя бы базу в полный темп очень хотелось вымести метлой, но топтаться на месте в пол-темпа уже серьезно поднадоело. Даже если прогресса Яна вообще не видела. Вздохнув, она переключила трек на телефоне, убрала его обратно в карман свободных брюк-алладинов и собрала ноги по шестой позиции на исходную точку. Но успела только раскрыть руки и отработать спиной и бедром импульс к движению, когда в зал вышла Алла Витальевна и окликнула её.
— Ян, зайди ко мне на пару минут.
Замерев, Яна обернулась к тренеру, одетой в какое-то совершенно не «рабочее» платье и пиджак.
— Сейчас?
— Да. Мне через несколько минут надо уехать, а вечером у тебя вроде в расписании тренировок не стоит.
Недоумевая относительно причин такой срочности, Яна молча кивнула и выключила музыку. Подхватив со стула наполовину опустошенную бутылку воды, она направилась вслед за уже ушедшей Аллой Витальевной в тренерскую. Набойки, прикрытые силиконовыми накаблучками, создавали мягкий перестук по бетонному полу, и этот звук вторил частым ударам пульса в висках.
Возможно ли, что Алла Витальевна решила, что раз Глеб ближайшие месяцы проведет на реабилитации, самой Яне смысла нет что-либо делать? Или, точнее, нет смысла заниматься Яной. В конце концов её перспективность находилась под огромным вопросом, как и дальнейшая карьера Глеба. Операцию провели позавчера, Михаил Аркадьевич сообщил Яне, что все хорошо, но и только. Сам же Глеб тоже ничего не говорил — кинул «спасибо» в ответ на её сегодняшние поздравления с выпиской и все. Второй день Яна думала позвонить ему (потому что это не то, что обсуждают через смс-ки), но почему-то медлила.
Может, не зря?..
Дверь тренерской тихо закрылась за спиной, и Яна замерла в паре шагов от входа. Алла Витальевна собирала бумаги на столе, поэтому присаживаться было как-то неудобно.
— Как там Глеб? — поинтересовалась тренер, не поднимая головы от документов.
Машинально пожав плечами, Яна следом сообразила, что этот жест вряд ли будет замечен, и ответила:
— Нормально. Операция прошла хорошо.
— Что врачи говорят? Какие прогнозы?
— У меня еще не было возможности нормально пообщаться с хирургом.
В действительности Яна лукавила: она могла позвонить Михаилу Аркадьевичу сегодня с утра — его смена начиналась в два, а до этого времени он обычно был на связи. Но она себя убедила, что еще рано задавать подобные вопросы, что период реабилитации только-только начался, она все равно не получит никакого точного ответа. А с приблизительных толку никакого.
— Мне звонил его отец, — Алла Витальевна недовольно поджала губы и несколько секунд молчала: в воздухе повисли невысказанные фразы. — Он сообщил, что Глеб закончил спортивную карьеру.
На Яну словно мешок с цементом свалился. Проклятые каблуки показались еще более неустойчивыми и даже просто держать её в неподвижном положении отказывались. Неловко переступив с ноги на ногу, подавив желание опереться спиной о стену, Яна озадаченно смотрела на Аллу Витальевну, которая наконец собрала все документы, положила их в прозрачный файл и убрала в объемную сумку-шоппер. Яна наблюдала за всеми этими действиями бездумно, словно подобное отвлечение могло чем-то помочь.
— Глеб мне ничего не говорил, — в горле внезапно пересохло и эту жалкую фразу Яна выдавила сиплым голосом.
Умалчивая о том, что Глеб ей вообще ничего не говорил кроме того несчастного «спасибо». Хорошо, что она до сих пор не позвонила — теперь точно есть веская причина. Не надо придумывать тему для разговора.
— Мне тоже, — хмыкнула Алла Витальевна, вынимая из ящика стола ежедневник и складывая в сумку к документам. — И это странно. Он конечно не самый общительный из моих учеников, но смелости и совести сообщать лично о своих решениях обычно ему хватало. Я подумала, может тебе что-то известно, раз меня он уведомить не удосужился. И ответить на звонок тоже.
Слово «звонок» стоило воспринимать как «звонки», потому что после одного раза, когда абонент не поднимал трубку, Алла Витальевна обычно не успокаивалась. Все эти интернет-картинки про тридцать пропущенных от тренера за пятнадцать минут точно рисовались с нее. Впрочем, здесь уже Яна утрировала: обычно Алла Витальевна звонила раза три, потом отправляла сообщение с требованием перезвонить. И мало кто из учеников, если они не планировали завершить спортивную карьеру и перебраться в другую страну, рисковал проигнорировать это.
— Я правда ничего не знаю, — Яна покачала головой. — Возможно, операция все же прошла не так хорошо.
— Как понимаешь, тогда у нас с тобой появляется острый вопрос, — Алла Витальевна застегнула сумку и наконец выпрямилась, сложила руки на груди и в упор посмотрела на Яну: — Что делать с твоей карьерой? Собираешься ли ты вслед за партнером сложить туфли на полку?
— Мы не настолько сроднились за несколько недель, чтобы я решила последовать за ним в этом. Но… — тяжело сглотнув, Яна решила, что лучше сразу озвучить все, чем грызть себя еще неизвестно сколько. — Когда все случилось, я думала, что мне делать дальше. Может, это знак свыше, что я зря вернулась?
Скептицизм во взгляде Аллы Витальевны не просто читался — он оттуда исходил широкими потоками. Абсолютно осязаемыми. И вызывающими дрожь. Яна, в общем-то, не была подвержена каким-то приметам и суевериям, не занималась очисткой кармы и не выстраивала энергетические потоки. Но с учетом того, какой прессинг она испытывала от окружающих из-за своего возвращения в спорт и насколько сама идея была изначально импульсивной, она могла бы поверить, что нечто свыше ей предлагает остановиться, пока не стало еще хуже. Хотя это, конечно, наверняка со стороны выглядело бы очень жалко.
— Если у тебя такие мысли, собирай вещи.
— Они были, — решив, что признаваться, то до конца, продолжила Яна. — Но я попыталась представить, что я буду делать дальше. И не смогла. Я не знаю, насколько я готова бороться, как три года назад, но я определенно не готова ставить точку сейчас.
Звучало все еще не слишком спортивно, но это было то, что крутилось в голове Яны третий день. И то, что требовало выхода. А поделиться этим, по сути, она ни с кем не могла. Мать отпадает по понятным причинам, отец — человек, которому стыдно показать слабость. Лика скажет, что она слишком сильно загоняется, что от правды было недалеко. Но хаос в голове это не рассеет. Прочие друзья… вне спорта их давно не было, а те, что из танцевальной тусовки, давно перестали быть близкими. Примерно в момент её депрессии и попыток суицида.
Тренер осталась единственным человеком, кому Яна действительно могла все рассказать. И даже если (впрочем — абсолютно точно) ей скажут, что она идиотка, которая дурью мается вместо того, чтобы впахивать, ей помогут.
— В общем, если ты намерена продолжать, нам надо решать вопрос твоего партнерства. У меня есть мальчик, который закончил карьеру два года назад, но я могу уговорить его вернуться хотя бы на год-полтора. Вы неплохо будете смотреться. Правда, он только стандарт танцевал во Взрослых.
Минус одна программа — не сама большая жертва. По крайней мере, в сравнении с тем, что на другой чаше весов — пропустить сезон. Неизвестно, сколько месяцев уйдет на поиск. Да и, вдобавок, пробы ведь её ни к чему не обязывают. Нет гарантий, что они вообще станцуются. В конце концов, стандарт Яна не танцевала уже пять лет, хоть и надеялась вернуться в двоеборье.
Наверное, надо радоваться и малому.
— Я согласна.
Алла Витальевна кивнула и подхватила сумку со стола.
— Тогда я напишу тебе, как договорюсь с ним о времени.
— Да, хорошо.
Поняв, что разговор окончен и тренер намерена уйти, Яна выскользнула за дверь. Чтобы дойти на нетвердых ногах до раздевалки и совсем не грациозно рухнуть на скамейку. Пустым взглядом уставившись на босоножки цвета загара, она устало прислонилась плечом к стене. Стоило все обдумать.