The painful love before Christmas

— Друзья, по-моему, этот Хеллоуин был безумно ужасным! Джек стоял и улыбался, как и всегда, радостно благодаря всех за такой великолепный праздник. Признанный лучшим призраком и главным выдумщиком, в каждом Хеллоуине Повелитель Тыкв играл центральную роль, развлекал народ и устраивал красочные шоу, а после, конечно, пожинал плоды своих трудов: похвалу и всеобщее восхищение. Джек и не заметил, как стал негласным королем потустороннего мира, ему казалось, что так было всегда. Но за невидимую корону приходилось платить. И плата была велика: не только участие в планировании Хеллоуина, не только исполнение главных ролей, не только поздравительные речи, но и популярность. Популярность — чего же в ней плохого? Каждый знал Джека, каждый уважал, любил его или завидовал ему, абсолютно каждый, и не было такого монстра в городе Хеллоуина, который бы не знал Повелителя тыкв. Но у любой медали есть обратная сторона: и у этой она тоже была. Каждый знал — это, конечно, прекрасно, но иногда выводило из себя. Невозможно было сделать или сказать что-нибудь так, чтобы это потом не стало достоянием общественности. Невозможно было найти в городе уютного уголочка, где можно было бы отдохнуть от назойливых взглядов, восхищённых вздохов или монстров, полных предложений и идей для следующего Хеллоуина. Кладбище, лес и высокая, отдалённая башня стали прибежищем Джека. Лишь здесь он время от времени мог обрести долгожданный покой и тишину, и то не всегда: частенько к нему мэр заваливался прямо домой, а на кладбище и в лесу Повелитель Тыкв встречал других монстров, которые, естественно, знали его. Но это на кладбище, в лесу или в башне. Сейчас же, после очередного удачно-ужасного Хеллоуина, Джек стоял, окружённый толпой, поздравлял всех, улыбался и находился даже в лёгкой растерянности от такого количества восхищения. На голову Джека тяжело опустилась метла. Шея хрустнула, а черепушка опасно пошатнулась, словно собираясь покинуть худощавое тело, но нет: она осталась на месте. — Больно? Высокий женский голос скрипнул за спиной Скеллингтона, и тот обернулся. Держа в руках кривую метлу, зелёная ведьма, украшенная минимум дюжиной бородавок, с немой надеждой во взгляде взирала на Джека. И да, это тоже было одним минусом популярности: Джека частенько били, а он — не чувствовал боли. — Хельгамина, — обратился Повелитель Тыкв к ведьме: в городе не только каждый знал его, но и он знал каждого, — сегодня ты особенно ужасна. Новая паутина в волосах, верно? Хельгамина не ответила, лишь кивнула головой и ещё сильнее впилась взглядом в Джека, который, тяжело вздохнув, наклонился к ведьме, еле достигающей вместе с заострённой шляпой пояса скелета, и заботливо сказал: — Мне не больно, Хельгамина, — не дожидаясь того, когда он увидит разочарование во взгляде ведьмы, Джек уже более радостно и максимально заинтересованно продолжил, потирая в руках пучок сухих веток метлы. — Какой прекрасный запах. Уверен, ты срезала его на кладбище, у Восточных ворот? Да, обожаю такой запах, а какие ощущения от удара такой метлой — ты не поверишь! Более щекочущих веток я не чувствовал ни разу. И какой у тебя был размах, какая у тебя сила — просто удивительно! Хельгамина, я восхищён тобой. Тонкими костяшками длинных пальцев Джек оттянул одну веточку — несмотря на свою сухость, она оказалась гибкой — и отпустил: палочка вернулась в пучок подобных себе, столкнулась с ними и издала тихий шорох. Повелитель Тыкв улыбнулся и вновь выпрямился, убирая руки за спину. — Не любовь? — спросил Двуликий: в этом году он был избран мэром. — А я говорил тебе, что твоё призвание — это служение Хеллоуину. Джек, твоя вторая половинка — это сам Хеллоуин! — Просто удивительно, — пожав плечами, сдержанно ответил Повелитель Тыкв мэру, — что они продолжают меня бить: и не по одному разу, словно что-то может поменяться. — Но ты шикарно ответил Хельгамине, — заметил Двуликий. — Ты как всегда хорош, Джек. — Опыт, — многозначительно прошептал Скеллингтон и загадочно улыбнулся: но вся загадочность его улыбки заключалась в смеси печали, тоски и пустоты. — Опыт, и ничего более. — Надеюсь, ты останешься на награждение? — продолжил мэр говорить, явно на ту тему, которая его намного сильнее интересовала, чем популярность Джека у ведьм и его равнодушие к ним. — В прошлом году ты куда-то смылся с награждения, и, знаешь, очень зря: было весело. К тому же, какой праздник без главного Ужаса нашего города! — Как будто у меня есть выбор, — Джек улыбнулся. Не сильно ему хотелось оставаться на награждение, но альтернативы не было: в толпе ему хотя бы приходилось улыбаться, а улыбка, пусть и не совсем искренняя, в какой-то момент так сильно прирастала к лицу, что сам Джек начинал верить в неё, и улыбка уже не казалась такой уж наигранной. Она становилась почти настоящей. Но ощущение пустоты всё равно не проходило. — Конечно, я остану… Джек так и не договорил, когда его взгляд случайно зацепился за незнакомый силуэт. Повелитель Тыкв знал каждого — без исключения — в городе, но сейчас где-то вдалеке за спиной мэра, у дерева, он заметил девушку — совершенно не знакомую. Скеллингтон никогда не видел этих каштановых волос, никогда не видел этих глаз, никогда не видел этой синеватой кожи, словом, он никогда не видел эту девушку — он не знал, откуда она, как её зовут. Джек просто не знал её. Скелет непроизвольно стал разглядывать поразительную незнакомку, а его пустые глазницы немного вытянулись в немом любопытстве, приправленным лёгким удивлением. — Скажу тебе по секрету, — тем временем продолжал вещать мэр. — Ты победил в номинации «Король Хеллоуина». Но награждать тебя я буду в последнюю очередь. Так, как в прошлом году, не уходи. Признаюсь, если бы было возможным, то ты бы забрал себе все номинации или почти что все, но ведь надо и другим что-нибудь оставить, верно? Но ответа не последовало. Джек следил за незнакомкой, которая осматривалась по сторонам, немного пугалась, когда кто-то случайно врезался в неё, и улыбалась, видя радостный оскал на лицах монстрах. Повелитель Тыкв чуть склонил голову и издал тихий вздох. — Джек? — позвал Двуликий и, вновь получив в ответ тишину, привстал на носочки и начал махать миниатюрной ладошкой перед лицом Повелителя Тыкв, хотя его рука еле-еле дотягивалась до черепа Скеллингтона. — Джек! Почти что отчаянный зов мэра, который, казалось, вот-вот расстроится и сменит лицо, если Скеллингтон не ответит, вывел Джека из прострации. Мужчина вздрогнул и опустил взгляд на Двуликого. — Да? Может быть, это было врождённое, может быть, приобретённое, но так или иначе, Джек умел выступать на публику, умел всегда держаться уверенно, даже тогда, когда он был явно не в лучшем положении. Вот и сейчас: Скеллингтон не имел понятия, о чём говорил Двуликий, но тон Джека оставался по-прежнему любезным. — Всё в порядке? — Несомненно. Так о чём ты? — Говорю, тебе бы следовало присудить все номинации, но нельзя же обделять других монстров, хотя не думаю, что они будут против, ведь ты неоспоримый лидер. — Кажется, ты немного запамятовал, — заметил Джек, — что номинация «Король Хеллоуина» была придумана специально для меня после того, как я победил во всех номинациях. — И то верно! — усмехнулся Двуликий. — И сколько помню, всегда тебе её присуждали. Ещё не было, нет и не будет такого монстра, который отнимет у тебя эту победу. Она твоя — полностью и по праву! — Это да. — И сколько у тебя побед в этой номинации? — Бесчисленно, — Джек неловко улыбнулся. — Я уже давно сбился со счёта. Мэр издал лёгкий смешок, похлопал себя по животику, запрокидывая голову назад, а после задорно сообщил: — Что ж, Джек, в любом случае, в этом году на одну победу в этой номинации у тебя станет больше! Идём, пора начинать. — Стой, стой! — Джек бросил короткий взгляд на незнакомку — она всё ещё была у дерева — и, положив руку на плечо Двуликого, чуть наклонился. — Скажи, кто вон та девушка? В разноцветном платье. Замерев, мэр стал осматриваться по сторонам, пытаясь понять, о ком говорит Джек, но в итоге Повелителю Тыкв пришлось наклониться ещё сильнее, буквально присаживаясь, чтобы понять, как видит мир Двуликий со своего роста, и показать ему незнакомку. — А, она, — наконец, поняв о ком речь, произнёс Двуликий. — Это Салли, недавнее творение доктора Филькинштейна. — Да? — удивился Джек, чуть хмурясь. — Никогда раньше её не видел… — А что — понравилась? — хохотнул Двуликий и дружески ткнул локтем Скеллингтона в рёбра. — Смелей — иди, ударь, вдруг ей будет больно. Джек перевёл взгляд пустых чёрных глазниц на Двуликого и отрицательно покачал головой. Выпрямился, убрал руку с плеча мэра и сложил ладони в замок за спиной. — Нет, — задумчивый тон сменился на шутливый, а на лице Джека появился задорный оскал: улыбка растянулась на всё лицо. — Моя судьба — это Хеллоуин. Ты сам так говорил: Хеллоуин, Хеллоуин, Хеллоуин, и ничего более! А Хеллоуин не ждёт: пора бы уже начать объявлять победителей в номинациях, не думаешь? — Очень даже пора! — радостно воскликнул Двуликий и посеменил к сцене. А Джек оглянулся вокруг: везде сверкали злорадные улыбки тыкв, а монстры обсуждали прошедший праздник. Но взгляд Скеллингтона вновь вернулся к уже не такой уж незнакомке — к Салли. Во всей этой разношёрстной толпе она привлекала Джека больше всего: она была другой. Она не ухмылялась, она не шумела, она… она просто была — была в своей меланхолии и лиричности. На миг Джек действительно подумал, что, может быть, она его судьба, может быть, ему будет больно из-за неё. Но нет: скелет сразу же выкинул эту нелепую мысль из головы. Сколько веков он живёт уже и ещё ни разу не чувствовал боли — не встретил свою любовь. «Наверное, Двуликий прав, — подумал Джек, задерживая ещё на один короткий миг взгляд на новой жительнице города, тяжело вздыхая, а после широкими неторопливыми шагами направился ближе к сцене, где уже во всю шло награждение, — моя судьба — это Хеллоуин».

***

Говорят, любовь — это боль. Всего лишь красивая метафора, придуманная романтичными людьми, может быть, с разбитыми сердцами или страдающими от этого чувства, не более. Но для жителей города Хеллоуина эти слова были синонимы. Монстры не чувствуют боли. Совершенно. И не имеет значение, сами себе они причиняют боль или эту боль им пытаются причинить другие — боли нет. Погибнуть, конечно, можно, если заниматься не тем, чем положено. Скажем, если вампир начнёт принимать солнечные ванны, он, конечно же, погибнет. Или, например, в Хеллоуин-тауне почти что не было монстров, обладающих «иммунитетом» к взрывам. Но даже смерть для них является абсолютно безболезненной: и в их городе, и в человеческом мире. Боли просто нет — и никогда не было. Но иногда монстры могут почувствовать боль. И это чувство не зависит от сезона, состояния луны или времени дня. Нет, всё совсем не так. Ощущение боли зависит от другого монстра. Во всём мире существует лишь один монстр, который способен причинить другому монстру боль, и не имеет значения, будет ли он его жечь на костре, пинать или просто ударит стулом по голове — важно лишь, что это именно тот самый монстр. И эта возможность причинить друг другу боль взаимна. Судьба, предзнаменование, чувство, соулмейты, любовь — много было у жителей города Хеллоуина предположений, но никто так и не смог понять, что это и для чего это. Для того ли, чтобы причинять страдания, для того ли, чтобы любить, для того ли, чтобы быть не одинокими? Одни считали, что боль — это нить единства, сотканная самой судьбой, другие полагали, что они сами себе ткут эти нити, эти связи, эти чувства. Но не было точного ответа, ведь судьбы соулмейтов всегда складывались по-разному: в одних случаях боль друг другу причиняли монстры, которые впервые встретились, а в других — давние знакомые; иногда соулмейты убивали друг друга, иногда истязали, иногда дружили, иногда расходились и больше никогда не встречались, но чаще всего — любили. И исходя из этого сложилось общепринятое мнение, что если больно, значит, это предзнаменование, судьба и чувство. Значит, это — любовь. У Джека любви не было. Он не грезил мечтой найти того, кто подарит ему это странное ощущение боли и такое интересное чувство любви, не стремился найти своего соулмейта, но зато многие надеялись подарить Повелителю Тыкв эти две вещи. Бывали дни, когда Джек сбивался со счёта, сколько раз его пинали, кидали в него разные вещи или кусали за ноги. Но мужчина ничего не чувствовал, разве что ему было немного щекотно. Не больше. Никакой боли. Наверное, почти весь город уже по разу уж точно пытался причинить ему боль, особенно ведьмы, которые с удивительной стабильностью постукивали по косточкам Скеллингтона в надежде, что они окажутся его соулмейтами. Но всё тщетно. Джек не чувствовал боли, он не любил. Или, по крайней мере, думал, что не любил. — Иногда я чувствую себя мёртвым, — с обречённым вздохом сообщил Джек, переводя взгляд с тёмного неба на тыквы, среди которых он прилёг на спину, а руки сложил на груди, как покойник. — Технически, конечно, меня уже и сейчас можно считать мёртвым, но это совсем не то. Не то. Я словно мёртв внутри. Я двигаюсь, говорю, улыбаюсь, но чего-то не хватает. Иногда мне кажется, что я просто какая-то машина, которая живёт лишь потому, что её завели и сеанс работы ещё не подошёл к концу. И этот сеанс никогда не закончится, а масло внутри механизма — внутри меня — уже давно истёрлось, исчезло, и я трещу по швам, скриплю, ломаюсь, уничтожаю сам себя. Джек издал очередной вздох и, сжав пальцы, добавил, обращаясь к тыквам, на которые пялился пустыми во всех смыслах глазницами: — Ну, знаете, я похож на вас. Когда мы вас поджигаем на Хеллоуин, вы горите, а после превращаетесь в пепел. Вот и я тоже горю, сгораю, но в отличие от вас, моё горение никак не прекращается. Словно я уже сгорел, но гореть продолжаю и не могу потухнуть. Где-то в лесу ухнула сова, и на её зов откликнулся ворон, сидящий на могильной плите: он громко закричал, создавая мутное эхо и привлекая внимание Джека. Зиро, лежащий возле своего хозяина, поднял уши, прислушиваясь к крику, и побежал на шум — пёс был намерен поиграть с каракающей птицей. Повелитель Тыкв замолчал, слушая тишину, которую скоро разрезал весёлый лай Зиро и возмущенные восклики птицы. И если лай продолжал звенеть поблизости от Скеллингтона, то вот крик ворона стал удаляться, смешиваясь с шуршащими хлопками от его крыльев. Ворон улетел. А Джек — остался. — Чего-то не хватает. Эх, тыквы, чего-то не хватает. Но чего? Джек посмотрел сперва направо — увидел там рыжие тыквы, потом налево — здесь тоже обнаружились спелые тыковки — а после вздохнул, переводя взгляд вперёд — на круглую луну. — Может быть, мне просто нужно почувствовать что-то новое? Испытать какое-нибудь необычное чувство, например… боль. Я слышал, что боль — это неприятно, противно, это то, что заставляет кричать, но не от страха или радости, а от мучения. Дикого, необъятного, ужасающего, — на миг лицо Джека исказилось злобной гримасой, но почти мгновенно вновь расслабилось: улыбка перевернулась в обратную сторону, а глазницы печально посмотрели на горящую над головой луну. Рука поднялась сама собой, пытаясь дотянуться до неё, но, естественно, она до луны не достала: лишь немного прикрыла обзор. — И ничего нет хуже боли, но и нет ничего лучше любви. Лучшее и худшее — и одно без другого нельзя испытать. И если мне нужны новые ощущения, то боль идеально подойдёт. Боль и любовь. Но разве у меня есть соулмейт? Весь город в меня потыкал палками, и некоторые — не по одному разу, но… — Джек попытался загородиться от тусклого света луны ладонью, но не удалось: между костями были слишком большие пространства, через которые свет падал на лицо Повелителя Тыкв. И даже когда он сжал ладонь в кулак, то ли пытаясь поймать луну, то ли пытаясь так спрятаться от её сияния, то свет всё равно продолжал падать на мужчину. Джек издал обречённый вздох, и его рука безжизненно упала на грудь. — Но нет. Нет. Это не они. Мне не больно. Нет у меня соулмейта, а значит, и не смогу я почувствовать ни боль, ни любовь. Скеллингтон замолчал, чуть пошевелился, устраиваясь на земле более удобно и шурша опавшими листьями под собой. — Мне просто всё надоело. Я слишком долго занимался одним и тем же, слишком долго я был лучшим в своём ремесле, слишком… Просто слишком. Мне просто нужно что-то новое, что-то подобное боли и любви, чтобы я смог развеяться и вновь ощутить себя счастливым. Просто щепотку чего-нибудь нового, чтобы воскресить былые дни, когда я грезил Хеллоуином, когда я мечтал о нём и жил им. Но всё вокруг — знакомое и надоевшее. Я знаю каждого монстра, я знаю каждый уголок города. Я знаю всё. Всё, кроме любви и боли. И… и что же мне тогда делать? Где-то послышалось шуршание листвы, Джек тут же бросил взгляд в сторону шума, опасаясь, что кто-то из призраков пришёл на кладбище, ведь тогда его уединению придёт конец. Но нет: это всего лишь Зиро летал среди могильных плит, гонял опавшие листья и хрустел высохшими. Несколько долгих минут Джек наблюдал за Зиро, смотрел, как он веселится с этими листьями, которые постоянно здесь лежат, с этими чёртовыми листьями, которые никакого интереса вовсе не представляют, листьями, которые своей обыденностью должны были бы уже давно надоесть собаке так же, как и всё происходящее вокруг Джека. Но нет: Зиро веселился. Он играл с листьями. И тут Повелителя Тыкв осенило. В том-то и было всё дело: Зиро играл с листьями, а не они с ним. Зиро сам себе устраивал праздник, сам себя веселил. Скучные листья или увлекательные — зависело лишь от Зиро. И это могло сработать с Джеком. Всего лишь стоило изменить восприятие, посмотреть с другой стороны на вещи, и тогда всё приевшееся и обыденное могло бы подарить, может быть, не новые, но определённо яркие эмоции Скеллингтону, и это бы развеяло его тоску. — А что, если, — протянул он, неожиданно садясь, облокачиваясь на руки и притягивая к себе ноги — скелет оглядел вокруг себя тыквы, словно обращаясь к слушателями, — что, если устроить самый безумный Хеллоуин? Устроить такой Хеллоуин, который подарит мне самые сильные эмоции? Усиление эмоций — это ведь тоже что-то новое, верно? А? Что думаете, ребята? Джек вновь оглянулся по сторонам: сперва направо, потом налево, и везде — лишь молчаливые тыквы. — Ох, — обречённый вздох вырвался из груди Повелителя Тыкв. — Докатился. Разговариваю с тыквами, схожу с ума от тоски. Старею, наверное. Легко оттолкнувшись, Скеллингтон поднялся с земли и отряхнулся от гниющих листьев, которые успели прилипнуть к его костюму. Непропорционально длинные руки не были сложены за спиной, когда Повелитель Тыкв побрёл по тропе в сторону своей башни — они висели вдоль тела, иногда касаясь холодного монолита могильных плит, скользили по нему и словно срывались в пропасть, когда поверхности плит заканчивались. — Зиро, ко мне, — скомандовал Джек и, когда собачка полетела рядом с хозяином, весело виляя хвостом, воодушевлённо сообщил. — Завтра уже Хеллоуин, Зиро. И я намерен сделать его самым жутким из когда-либо существовавших. О да, Зиро, это будет ужаснейший на свете Хеллоуин! Уж я-то исполню задуманное, можешь не сомневаться, и тогда мою тоску как рукой снимет! Да, да, Зиро! Именно так! Так что вперёд, берём курс на самый жуткий Хеллоуин в мире! Рот Джека жутко растянулся на всё лицо, до самых дыр для ушей, в безумной улыбке.

***

— Мне кажется, этот Хеллоуин получился супер-ужасным. Спасибо всем, спасибо всем.

— В этом году Хеллоуин получился особенно масштабным и жутким! Спасибо всем за старания!

— Этот Хеллоуин вышел особенно устрашающим.

— Мы славно постарались, прекрасный выдался Хеллоуин.

— Не расходимся, сейчас будет награждение.

— Хеллоуин удался! Это был один из самых жутких Хеллоуинов в истории человечества! Вы слышали, как кричали люди! Мы погрузили весь мир в хаос! Мы заставили их кричать, рвать глотки от страха! С Хеллоуином, товарищи!

— АААААААААААА!

— И в номинации «Король Хеллоуина» побеждает Джек!

— Номинацию «Король Хеллоуина» забирает Джек!

— «Королём Хеллоуина» становится Джек!

— «Король Хеллоуина» остаётся Джек!

— Король Хеллоуина — Джек…

— Счастливого Хеллоуина!

— Ужаснейший Хеллоуин!

— Веселого Хеллоуина!

— Одним словом: С Хеллоуином! — С Хеллоуином!

— Всё пропало. Луна тускло бросала мутный свет на мрачное кладбище, где ленивый ветер с ужасом завывал сухими листьями и разносил запах гнилой растительности по округе. Где-то из леса время от времени доносилось удручённое уханье совы, словно она сидела и выжидала, ухала по часам и это занятие ей знатно надоело. А Джек прислушивался к этому мерному уханью и находил себя похожим на эту уставшую сову. Он тоже сидел, только не на ветке, а на одной из могильных плит, подтянув к себе ноги и чуть согнувшись, из-за чего он был похож на жуткого паучка. Он тоже, как и сова, устал от своего занятия. Даже больше: не устал от него, а просто ненавидел его. Прошло много-много лет с тех пор, как Повелитель Тыкв стал пытаться устроить самый безумный Хеллоуин, и с каждый годом его идеи становились всё ярче, всё ужаснее, всё страшнее, всё восхитительнее, и каждый новый Хеллоуин превосходил предыдущий в сотни раз, но удовлетворения Джеку не приносил. Душа тонула в печали, тоска лишь усиливалась и перерастала в ненависть. И вот апатия настолько завладела разумом Скеллингтона, что даже неискренние улыбки не спасали, внутри шёл дождь — тёмный, липкий, холодный, убогий — в котором и тонул Джек. И спасения не было: надеяться было не на что. Зиро преданно лежал на листьях, смотрел на своего хозяина и иногда робко вилял полупрозрачным хвостиком. Он чувствовал, что настроение у Джека просто никудышное, и поэтому не бегал, не веселился, пытаясь поддержать Повелителя Тыкв, но, кажется, такая преданность друга не могла помочь Джеку развеселиться. — Из года в год, — Скеллингтон сидел неподвижно долгое время, а когда пошевелился и подпёр голову рукой, то заговорил: он обращался ни к Зиро, ни к тыквам, окружающим его, он просто говорил — сам с собой, — я пугал народ. И каждый раз я придумал всё более интересные, сложные, изощрённые планы. И каждый новый Хеллоуин был безумнее предыдущего. Именно к этому я и стремился в слепой надежде воспрянуть духом. Но безнадёжно. Всё безнадёжно. Моя задумка не удалась: я просто устал, мне надоело. Мне настолько Хеллоуин приелся, что хочется выть от безысходности, я… — Джек замолчал, несколько раз моргнул, смотря в никуда, словно заглядывая в собственную душу, а после его тон стал удивлённым, как будто он только что открыл новую часть себя, — я ненавижу всё это — ненавижу свою жизнь, этот мир, ненавижу всё, что меня окружает. Просто ненавижу всё, к чему так привык. И чтобы развеять это уныние, мне было бы не жалко всё это спалить — дотла, чтобы даже головешек не осталось, лишь один пепел, пепел и огонь… Прищурившись, Джек провёл рукой в воздухе, словно делая вывеску из своих последних слов, словно уже сжигая всю округу. — Хм, — протянул Повелитель Тыкв, присматриваясь к местности сквозь свои кости, — а это идея. Да, Зиро? Приподняв голову, пёсик тихо тявкнул и завилял хвостиком, собираясь поддерживать любое намерение Скеллингтона. А Джек тем временем осмотрелся и, увидев подле себя ярко-рыжую тыквы, с лёгкостью дотянулся до неё пугающе длинной рукой. Тыква была небольшой — она помещалась в двух ладонях Джека, и немного бархатистой на ощупь. — Я сожгу всё дотла, — сказал Джек, медленно поглаживая шершавую кожицу тыквы, а после резко проткнул её длинной костью пальца: желтоватый сок брызнул и потёк вниз: капли попали прямо на нос Зиро, от чего тот недовольно закачал мордочкой и даже тихо чихнул. — Сожгу, — заворожённо повторил Джек, поднимая тыкву на уровень своих глазниц. — Всё. И себя тоже. Народ хочет праздника — народ получится праздника. Я напугаю людей до смерти, я заставлю вопить даже призраков от страха. Устрою огненное шоу. Немного косо Скеллингтон выцарапал несколько линий на тыкве: подобия глаз и искривлённого в безумной улыбке рта «кровоточили» желтоватым липким соком. Тыква улыбалась и рыдала. — И если это не поможет, то не поможет уже ничего. Последний рывок, последняя надежда. Завтра, Зиро, уже завтра Хеллоуин. Завтра всё решится, а сейчас, — откинувшись назад, Джек изогнулся в спине и сделал небольшое сальто, мягко ступая на гнилую листву под ногами. Пугающе весёлую тыкву скелет оставил возле надгробия, — сейчас нам пора, Зиро. Народ не ждёт — ни призраки, ни смертные. Все жаждут самого жуткого Хеллоуина в истории! И я его им подарю. Снова.

Но это не помогло. Зато помогло знакомство с Рождеством.