Эликсир памяти

Это стало привычным — встречаться с Гермионой в парках Буэнос-Айреса, пить мате и разговаривать. Драко достал из сумки щербу и калабасу и опустился на траву. Гермиона села рядом. Она нетерпеливо, не дожидаясь, пока он приготовит мате, достала из бумажного пакета медиалуну, тряхнула головой — и палочка, которая держала ее волосы, соскользнула вниз. Драко подхватил ее. По субботам он играл в футбол, и иногда ему казалось, что в прошлом он тоже занимался каким-то спортом, такая быстрая была у него реакция. Он собирался протянуть Гермионе палочку, но прежде чем успел сделать это, она вцепилась в нее и прошипела сквозь зубы: — Отдай, Малфой! Это, кажется, была их первая ссора. По крайней мере, по ее лицу было понятно, что она чем-то очень недовольна, и в этом виноват он. Драко отдал ей палочку. Гермиона положила ее себе на колени и отвернулась. Но не стала закручивать волосы обратно в пучок. Некоторое время она тяжело дышала, потом повернулась к нему вся красная и пробормотала: — Извини. — За что? — иногда он ее не понимал. И дело не в ее увлеченности старинными магическими книгами и предметами, это интересовало и его. Нет. Дело было в ней… вообще. Драко заметил, что теребит безымянный палец, как если бы крутил невидимое кольцо. Он делал это автоматически, когда нервничал или задумывался. А сейчас было и то и другое. — Драко, — она протянула ему палочку, — ты видел когда-нибудь такую? — Да, — ответил он. Глаза Гермионы вспыхнули. Его ладонь легла на палочку ровно и твердо, и ему захотелось выбросить руку перед собой. Ему захотелось сделать что-то, что перевернет все его представления о мире, о Гермионе, обо всем. — Заколка, которой вы, женщины, собираете волосы, — сказал он, возвращая ей палочку. — Понятно, — выдохнула Гермиона. — Где ты собираешься справлять Рождество? — Драко вспомнил про мате и залил щербу водой. Монтегю потерялся в шкафу. Монтегю потерялся в шкафу… — Не знаю, — ответила она. — С родителями? — О нет… — ее обычно счастливые глаза погрустнели. — Почему? — Они не помнят меня, Драко, — сказала она, смотря в сторону, туда, откуда доносился такой знакомый запах роз. — Мне жаль, — произнес он. — И нет никакого способа? — Я все перепробовала… Даже то, что не была должна, — она впилась в него взглядом, — чем дальше, тем меньше надежды. Такой странный мир, ты не находишь? — проговорила она. — Мир, в котором по иронии судьбы мой самый близкий человек этой зимой… или летом — это Драко Малфой, — она улыбнулась. — Тебя это напрягает? — он передал ей мате. — Совсем нет! — она задумалась. — Представь… представь, что когда-то в моей школе был мальчик… — Твоя первая любовь? — Если бы… — Вы все так говорите, а потом выясняется, что он переспал с тобой на школьном балу, а потом бросил тебя ради твоей лучшей подруги. И за это ты превратила его в лягушку? — Я превратила его в лягушку по другой причине, — ответила она, смотря в сторону. — Ну так поцелуй его, чтобы расколдовать, — сказал он, принимая из ее рук калабасу, — ты же до сих пор в него влюблена. Этот рассказ ни о чем ему не говорил, но у него снова появилось неприятное чувство, как когда он хотел вспомнить что-то, но не мог. Памяти не было, но чувство осталось. — А ты? Где будешь справлять Рождество ты? — спросила она. — Точно не с родителями, — ответил он. Гермиона стала рассматривать розы сбоку от них. — Ты бы хотел к ним вернуться? Драко плохо помнил свою семью. Но знал, что был очень зол на своего отца. Он знал, что каким-то образом оказался здесь благодаря ему. — У меня напряженные отношения с отцом, — ответил он помедлив. Повисла тишина. Только чирикали птицы и откуда-то доносилась визгливая музыка. — Но они любят тебя, — Гермиона улыбнулась. Почему это так странно — видеть, что она улыбается ему? Что она вообще сидит с ним рядом? Почему, когда она бросилась за палочкой, он был уверен, он ждал, что она ударит его, либо толкнет в грудь, либо скажет что-то оскорбительное, ядовитое. Это было бы нормальным, естественным, привычным. А сидеть вот так вдвоем на траве в парке между кустами роз, пить мате с медиалунас, говорить о семье, о Рождестве — это было странно, ненормально, неестественно. И это единственное, что остановило его от поцелуя, когда она перегнулась через него, чтобы взять еще одну булочку. У него снова возникло то самое чувство, что они знакомы очень давно. Драко протянул руку и коснулся уголка ее губ, чтобы снять налипшую крошку. В магазине было пыльно и душно. Старый, как и все остальное в лавке, вентилятор только разгонял пыль и жару. Драко расставлял у стены картины. Его лицо раскраснелось от жары, но почему-то его это не портило. Гермионе было любопытно рассматривать картины, которым, может быть, лет сто и их рисовал такой же обычный человек, как она. Детские рисунки — их рисовали люди, которые уже выросли, умерли, а теперь их рисунки попали сюда. — Это гардения, — сказала она. — Где? — Рисунок карандашом за картиной, которую ты держишь. Драко бросил взгляд на рисунок. — Я люблю гардению… вчера купила букетик у уличного торговца. Хотела, чтобы дома вкусно пахло. Зачем она тут сидит? Что ждет? Драко закончил расставлять картины и подошел к ней. Его лицо раскраснелось, а на черной футболке остались серые следы. Гермиона автоматически протянула руку и отряхнула пыль с его футболки. Она не заметила, точнее, заметила, но очень поздно, что слишком долго задержалась рукой на его груди. И он это тоже заметил. Теперь покраснела она. — Почему ты не распускаешь волосы? — спросил он, отворачиваясь к старым вещам. Гермиона дотронулась до пучка на голове и почувствовала древко волшебной палочки. — Это граммофон, — сказал он, поставив на стол старинный музыкальный аппарат, который до сих пор используют в магическом мире. — Я знаю, — ответила она. — Интересно, он работает? Какие пластинки тут есть? Так что там с твоими волосами, Гермиона? Он спрашивает это из-за волшебной палочки, которую она постоянно носит в пучке, или его на самом деле волнуют ее волосы? Здесь жарко, чтобы носить волосы распущенными, хотела было сказать она. И это было правдой. Но в это время Драко достал пластинку. Он открыл крышку и положил пластинку на диск. Затем поставил на пластинку иглу и покрутил ручку. Граммофон закряхтел, застонал; шипение было такое, как будто аппарат наглотался пыли. А потом послышалась музыка. — Драко… — это было не так плохо, к тому же на улице забарабанил дождь, перекрывая тихие звуки музыки. — Ты знаешь, как увеличить звук? — Нет, — призналась она. — Но он все-таки работает. — Интересно, в Хогвартсе есть граммофон? — Где? — спросил Драко. — В школе, где я училась. Нет, он не помнит ни граммофон, который звучал, когда факультеты готовились к Святочному балу, ни Хогвартс. А ее палочка для него — не более чем заколка для волос. И зря она навоображала себе, что он начал что-то вспоминать. Тогда в парке, когда он случайно поймал ее палочку, его глаза горели, его рука лежала на палочке уверенно и твердо и Гермиона видела в нем того самого волшебника, которому стерла память когда-то. Но Гарри прав, Драко не вернется память. И ей надо возвращаться в Лондон к своим обычным обязанностям. Надо купить платье для рождественского приема в Хогвартсе. Надо купить маску и туфли. Но музыка продолжала литься, перекрываемая шумом летней грозы. А Гермиона смотрела на Драко и ничего не могла поделать с собой — она им любовалась. В магазин вошел покупатель. Драко о чем-то заговорил с ним на испанском. — Как ты научился испанскому, Драко? — Я ему не учился. Я просто жил тут, общался с людьми и однажды начал понимать, что они говорят. Если бы она могла вернуть его ненадолго в магический мир в среду волшебников — туда, где все пропитано волшебством! Может, сработает, как сработало с изучением испанского?