«Гебель Г. И., заведующий онкологическим отделением»
Бестужев-Рюмин занёс было руку, но постучать не решался, и тогда мать сама несколько раз ударила костяшками пальцев в дверь. — Войдите! — раздался звонкий бодрый голос, и в кабинете их встретил немолодой уже врач с густыми усами, лучистыми глазами и добродушной улыбкой. — Здравствуйте, Густав Иванович, — кивнула ему Екатерина Васильевна, продолжая подталкивать Мишу вперёд. — Мы вам звонили вчера днём… — А, Екатерина Васильевна, — кивнул Густав Иванович в ответ, не переставая улыбаться. — А вы, молодой человек, должно быть, Михаил. Доктор устремил на него внимательный, даже любопытный взгляд. — Здравствуйте, — тихо поздоровался Миша, глядя на Густава Ивановича исподлобья. — Что же вы стоите? — сказал он, доставая из ящика стола зелёную папку с файлами, в которой Миша узнал свою историю болезни. — Присаживайтесь, пожалуйста. И рассказывайте. Рассказывать, по мнению Миши, было особо нечего. Его история мало чем отличалась от других. Зимой он стал чаще болеть. Бесконечные простуды подстерегали его на каждом углу и одолевали, стоило Мише только дойти раз до школы без шарфа, побывать в холодном помещении, постоять на сквозняке или одеться чуть легче обычного. Среди его друзей даже стала бытовать шутка, что для человека с фамилией Бестужев он слишком часто простужается. Миша смеялся вместе со всеми и шёл в поликлинику открывать очередной больничный. А потом домой — пить горячий чай и «Терафлю». Когда в школе начался сезонный грипп, Миша был первым, кто слёг, и долго не выходил. Даже когда он вроде уже очухался, всё равно чувствовал страшную слабость, слишком быстро уставал, у него постоянно ломило всё тело, часто мучали головные боли, периодически поднималась температура, хотя остальные симптомы ОРВИ давно исчезли. Миша стал меньше есть, просто не было аппетита. Каждый раз во время очередной болезни, да и после неё, запихнуть в себя полноценный обед удавалось с трудом. Иногда это было для него почти пыткой. На беспокойные вопросы родителей он лишь пожимал плечами. Во время болезни часто ведь не хочется есть, что тут такого? Включаться в учёбу после долгого отсутствия становилось всё сложнее. Родители переживали, но списывали всё на ослабленный иммунитет и переутомление. До тех пор, пока у Миши не начала идти кровь из носа. Это начиналось всегда внезапно: на уроках физкультуры, дома, даже когда он просто шёл по улице. Хуже всего было, если это случалось в общественном транспорте, когда он ехал на занятия. Тогда родители забили тревогу и повели Мишу в поликлинику, откуда их почти сразу направили в районную больницу. Полная женщина в поношенном халате сначала долго осматривала его, записывая что-то в бланк, а потом задавала много казавшихся ему тогда странными вопросов, на которые позже Мише пришлось отвечать ещё не один раз. Как часто он чувствует себя усталым, вялым? Постоянно. Часто ли идёт кровь из носа? В последнее время очень часто. Часто ли на теле появляются синяки? Миша вообще довольно неуклюжий, всё время на что-то натыкается. Так что да, синяки появляются часто. Всегда ли он был таким бледным? Нет, раньше не был. Давно ли у него эти красные пятнышки на руках и икрах? Наверное, давно. А может, и нет. Миша как-то не замечал. После подробного опроса и долгих разговоров со взрослыми, во время которых Миша сидел в коридоре, его направили на анализ крови и ещё пару каких-то — названий он не запомнил, хватит и того, что он до сих пор помнит, что приятного там было мало. Мише зачем-то предлагали остаться в больнице, но он наотрез отказался и ушёл с родителями домой, а через несколько дней они вернулись за результатами, и Мише сказали, что у него острый лимфобластный лейкоз. В тот вечер мама долго плакала, папа кому-то звонил и сердито и нервно с кем-то разговаривал, а Миша сидел в своей комнате и много гуглил, пытаясь скорее переварить полученную информацию, нежели понять, что с ним произошло. Понимать тут было нечего: с этого момента его жизнь уже не будет прежней. Ещё через пару дней, позвав его на кухню, родители сообщили Мише, что им удалось выбить для него квоту на лечение в очень хорошей детской больнице, и уже завтра они все вместе летят в Питер. Папа ради этого даже взял несколько дней отпуска за свой счёт. «Нам сказали, что там очень хорошие врачи, и мы уже говорили по телефону с заведующим отделением, — приговаривала мама, пока Миша складывал вещи в чемодан. — Так что всё будет хорошо». «Всё будет хорошо», — шептала она скорее себе, чем ему, когда они сидели в самолёте и готовились к взлёту. «Всё будет хорошо», — успокаивала она Мишу, которого, честно говоря, очень пугали и чужой город, и эта огромная больница с кучей этажей и отделений (не то, что их маленькая районная в Нижнем Новгороде), и даже табличка с фамилией врача на двери. «Всё будет хорошо», — твердил Миша сам себе, переступая порог кабинета заведующего отделением онкологии и своего лечащего врача. И вот он здесь. А значит, всё будет хорошо, правда ведь? Миша почти не слушал, о чём Гебель говорил с его мамой. Сидя на стуле, чуть ссутулившись, он блуждал рассеянным взглядом по кабинету: светлая комната с большим письменным столом, за которым они все сидели, — по разные стороны, — кучей книг и каких-то папок в стенном шкафу с прозрачными дверцами, какие-то картинки на стенах — что-то медицинское, Миша не разбирался. Очнулся он только, когда доктор попросил Екатерину Васильевну подождать за дверью и обратился к нему, глядя прямо в глаза. — Миша… Могу я тебя так называть? — Можете, — Бестужев-Рюмин пожал плечами. Ему хотелось и одновременно не хотелось отвести взгляд. — Знаешь ли ты, Миша, что у меня за плечами более тридцати лет врачебной практики? — Здорово, — равнодушно ответил он. — И за всё это время, — продолжал Гебель, — я множество раз убеждался в том, что чем сильнее человек хочет жить, тем лучше у него это получается. Понимаешь, о чём я? — Не совсем, — признался Миша. На философские беседы он сейчас был настроен меньше всего. — Миша, тебе уже… — Шестнадцать, — подсказал он. — Шестнадцать. Я не стану рассказывать тебе сказки. Ты уже не в том возрасте, чтобы в них верить, зато ты уже достаточно взрослый, чтобы смотреть на вещи объективно и понять меня правильно. Впервые за время их разговора Миша поднял на доктора заинтересованный взгляд. — Я безнадёжен? — серьёзно спросил он, стараясь, чтобы его вопрос не прозвучал слишком испуганно. — Почему ты так решил? — улыбнулся доктор. — Вы попросили мою маму выйти… Обычно выйти просят меня. — Я попросил твою маму подождать снаружи, потому что то, что я сейчас скажу, адресовано тебе и только тебе, — спокойно произнёс Гебель. — Нет, ты не безнадёжен. Далеко нет. Более того, у тебя весьма неплохие шансы. И я со своей стороны сделаю всё возможное, чтобы тебе помочь. Надеюсь, ты мне веришь и не считаешь, что я здесь разбрасываюсь дежурными фразами? Миша быстро кивнул. Густаву Ивановичу хотелось верить. — Но и ты должен помочь мне. — Как? — глухо спросил Миша. — Я прошу тебя не терять связи с миром. Конечно, больница едва ли напоминает дом, и, не стану скрывать, следующие несколько недель твой быт будет устроен совсем не так, как ты привык. Поначалу тебе будет очень некомфортно, и тебе совершенно точно не будет просто. Возможно, ты некоторое время будешь подавлен и, может быть, даже зол. Может быть, даже на меня, — прибавил он, улыбнувшись. — Но ты не должен замыкаться в себе. Общайся с ребятами, — они у нас очень хорошие, уверен, вы быстро подружитесь, — читай книги, гуляй, когда станет можно. Словом, живи. Настолько, насколько это возможно в сегодняшних обстоятельствах. Это правда помогает. Ты можешь мне это пообещать, Миша? — Я постараюсь, — ответил тот. Обещать он пока ничего не мог. — Сейчас мне достаточно и этого, — удовлетворённо кивнул Гебель. — И давай договоримся, что у нас всё будет хорошо. — Хорошо, давайте договоримся. Только уговор дороже денег. Миша, не выдержав, улыбнулся уголком губ. Слова доктора Гебеля вселяли надежду. На секунду Бестужеву-Рюмину даже показалось, что всё и правда может быть хорошо, и что всё зависит от одного только их с доктором уговора. И Миша готов был договориться. — Само собой, — подмигнул ему Густав Иванович. — А теперь давай выйдем к твоей маме. Она уже, наверное, заждалась. И тебя проводят в твою палату.***
— Паш, а у нас, кажется, новенький, — сказал щуплый мальчишка лет четырнадцати, стоило Пестелю появиться на пороге его палаты с горсткой карамелек в кармане спортивных штанов. — Откуда знаешь? — вскинул брови Пестель, плюхаясь на противоположную кровать и бросая мальчику пару конфеток. — А его ко мне подселили, — ответил Петя, ловко ловя обе конфеты и тут же пихая одну в рот, шурша фантиком. — Вон вещи лежат. Петя кивнул на стопку футболок, аккуратно сложенных на обычно пустовавшей кровати, где только что развалился Паша. Поверх одежды лежал новенький белый айпод с наушниками. — Интересно, что за мажорик, — хмыкнул Пестель, вертя в руках гаджет и не без лёгкой зависти отмечая про себя, что вещь хорошая, и он бы и сам хотел такую же, будь у него на неё деньги. — Меня, вообще-то, Коля зовут. И это моя кровать. В дверях нарисовалась высокая худощавая фигура. Парень лет семнадцати со слегка вьющимся русыми волосами (Паша, окинув его взглядом, невольно подумал о том, какие они, должно быть, мягкие и как жалко будет, когда их не станет) и большими впалыми глазами, одетый не в домашнее, как большая часть находившихся здесь ребят, а в чёрные джинсы и бежевый свитер мелкой вязки (видимо, не успел ещё переодеться), прошёл в палату, чуть прихрамывая на левую ногу. — Плеер тоже мой, — сказал он, быстро выхватывая айпод из рук Пестеля. — И я не мажор, — добавил смущённо и, кажется, покраснел. — Это подарок. — Дай угадаю, — прищурился Паша, пересаживаясь на Петину кровать и с любопытством наблюдая за тем, как Коля достаёт вещи из спортивной сумки, методично складывая их и запихивая в прикроватную тумбочку. — Тебе недавно сделали операцию. — Несколько месяцев назад, — поправил парень, не поднимая головы. — А чего хромаешь? — Тебе-то какое дело? — сквозь зубы процедил Коля. И почему у него сложилось впечатление, что этот парень над ним смеётся? И почему от этого что-то неприятно заклокотало в груди? Стало как-то… обидно, что ли. А Пестель вообще-то и не думал смеяться. Так, спросил из чистого любопытства. Но, видимо, как-то не с той стороны зашёл, слова неудачно подобрал… Не его это было — контакты налаживать. Он ведь за всё время пребывания в больнице только с Петькой маленьким и подружился, да с соседом своим по палате. Но тут у него выбора не было — с соседями дружить надо, а иначе тяжко. А парень этот — Коля, или как там его — тоже хорош. Смотрит, как будто бы свысока, нос воротит и отвечает холодно так, недружелюбно. Словно защищается. Пашка ему это сразу заметил. — А ты чего это ершистый такой? — посмотрел он на Колю с прищуром. — У нас отделение небольшое, и здесь, знаешь, выскочки обычно не приживаются. Прозвучало это угрожающе, и Коля, сделав над собой усилие, чтобы не втянуть голову в плечи (даром, что был почти на пол головы выше Пестеля), и сжав на секунду кулаки, тихо, но отчётливо произнёс: — Ты же прижился. В общем, не получилось у них контакт наладить, и Паша, смерив Колю каким-то недобрым взглядом, но ничего, впрочем, не сказав, поднялся с Петиной кровати и, бросив тому на прощание: «Увидимся в столовке», направился к выходу. — А ты… — повернулся он к Коле уже в дверях, — располагайся. И это, ершистость свою лучше спрячь. Будешь малому на нервы действовать, — он кивнул в сторону Пети, — будешь иметь дело со мной, понял? Коля не удостоил его ответом. Пестель, нахмурившись, вышел. — Ты на Пашу не обижайся, — примирительным тоном сказал Петя. — Он вообще-то не плохой, просто тоже со своими тараканами. И, если что, я не собираюсь ему на тебя ябедничать и вообще не думаю, что ты будешь… Коле, наверное, стоило бы догадаться, что неловкие фразы соседа — всего лишь попытка исправить то не самое приятное первое впечатление, которое оставил после себя Пестель, и наконец нормально познакомиться. Коле, наверное, не стоило отталкивать первого в этой больнице человека, который попытался быть с ним дружелюбным. Но Коля слишком устал, был слишком расстроен и напуган, слишком много всего на него навалилось, а потому он сказал то, что сказал: — Да, Господи, плевать мне на твоего Пашу, пусть делает, что хочет! Делайте вы оба, что хотите, только отстаньте от меня! И, снова схватив свой плеер, он выскочил из палаты.***
Палата номер 14 была одной из ближайших к выходу из отделения. Когда Бестужев-Рюмин вошёл туда, катя за собой свой небольшой старенький чемодан, внутри никого не было. Медсестра Аня (так она просила её называть), провожавшая его, сказала, что его сосед, должно быть, сейчас на процедурах и они смогут познакомиться позже. — Можешь пока располагаться. Твоя кровать — та, что у окна, — улыбнулась она. — А нам с Екатериной Васильевной ещё нужно подписать кое-какие бумаги. — Спасибо, — вежливо поблагодарил Миша, оглядываясь по сторонам. Палата как палата, ничего особенного: две койки, две прикроватные тумбочки, окно, заделанное так, чтобы нельзя было открыть нараспашку, шкаф, даже стол небольшой есть — вот повезло. Миша рассмотрел бы всё это повнимательнее, но очень уж усталым он себя чувствовал после перелёта, беседы с Густавом Ивановичем, экскурсии по больнице, устроенной Аней, из которой он, если честно, мало что запомнил. День казался бесконечным: столько всего и сразу, а ведь ещё сегодня утром он проснулся в своей комнате в Нижнем Новгороде… Поставив чемодан у стены и пообещав себе разобрать его сегодня же, но чуть позже, Миша, как был, в джинсах и толстовке, завалился на застеленную кровать и уснул аж до самого вечера. — Долго же ты спишь, — сказал кто-то сбоку, когда Бестужев-Рюмин разлепил глаза, выплывая из тяжёлой дрёмы. За окном уже было темно. На соседней кровати с книгой в руках (кажется, это был сборник каких-то стихотворений) сидел парень примерно одного с Мишей возраста и то и дело бросал в его сторону любопытные взгляды. Заметив, что Миша окончательно проснулся, парень отложил книгу на тумбочку и развернулся к нему, складывая ноги по-турецки. — Меня Кондратий зовут. — Миша. — Очень приятно. — Мне тоже. Который час? — Почти девять. Ты ужин проспал, но Аня сказала тебя не будить, вроде как ты устал с дороги. Но я тебе прихватил пару печенек из столовки. Будешь? Кстати, твоя мама просила сказать, что придёт к тебе завтра — на сегодня часы посещения уже закончились. Она у тебя милая. Кондратий с его дружелюбной улыбкой и непринуждённой болтовнёй, определённо, располагал к себе, и Мише подумалось, что, если характер у парня окажется таким же приятным, как его внешность, то можно считать, что с соседом ему повезло. Характер у Кондратия действительно оказался приятным, даже лучше, чем ожидалось. Не прошло и получаса, как мальчики, хрустя стащенным из столовой печеньем, сидели на одной кровати друг напротив друга и вовсю болтали. Мишин чемодан, к слову, так и остался стоять у стены неразобранным. — Ты с чем тут? — как бы между делом спросил Кондратий, но Миша заметил, что тот слегка напрягся, задавая вопрос. Как будто боялся обидеть. Хотя кого могут обидеть подобные вопросы в онкологическом отделении? — Оствый лимфобвастный лейков, — ответил Миша с набитым ртом. — Та же фигня, — хмыкнул Кондратий. — Держи кулачок. Они стукнулись кулачками, и впервые за эти несколько дней Миша засмеялся. Этот жест выглядел так абсурдно, что даже уместно. По крайней мере, не абсурднее, чем всё происходящее с ним. — Откуда приехал? — поинтересовался Кондратий, косясь на чемодан. — Вещей у тебя, смотрю, дофига. — Я из Нижнего Новгорода. А сюда по квоте попал, — объяснил Миша. — А ты из Питера, да? — Не совсем, — ответил Кондратий. — Я из Ленинградской области. Деревня Батово, ты, наверное, не знаешь такую. Меня из областной больницы сюда отправили. Там такими вещами не занимаются. — Давно ты здесь? — спросил Миша, отправляя в рот остатки печенья и отряхивая ладони от крошек. — На две недели раньше тебя приехал, — Кондратий последовал его примеру. — Хотя по ощущениям как будто месяц уже прошёл, не меньше. Тут вообще время течёт по-другому: то медленно-медленно, как резина, тянется, а то летит совсем незаметно. Ну ты потом сам ощутишь. Не то, чтобы Мише хотелось ощущать нечто подобное, но говорить вслух он об этом не стал. Не хотел обидеть нового приятеля. Тот к нему со всей душой, вон даже печенье принёс. — А ничего, если я спрошу? — робко начал Кондратий, словно чего-то стесняясь. — Уже спросил, — усмехнулся Миша. — Но можешь попробовать ещё раз. — Как ты узнал, что у тебя… ну… — Что у меня рак? Эти слова прозвучали как-то громче и грубее, чем ожидалось. Им обоим вдруг стало неуютно, как бывает после того, как кто-нибудь произнесёт вслух то, о чём нельзя говорить. — Ну… — немного помолчав, словно собираясь с мыслями, заговорил Миша. — Это началось зимой… И он кратко, в общих чертах пересказал Кондратию всё то, что так подробно расписывала его мама Густаву Ивановичу сегодня днём. Кондратий слушал очень внимательно, ни разу не перебив, и иногда кивал, словно подтверждая какие-то факты или скорее узнавая в них себя. — Понятно, — протянул он, когда Миша закончил рассказывать. Между ними снова повисло молчание. — А ты? — спросил Миша. — Что я? — кажется, его сосед о чём-то задумался. — Ты как узнал? — А, да у нас диспансеризация в школе была. Врачу что-то в моих анализах крови не понравилось, и меня направили на какие-то дополнительные исследования. Там всё и вскрылось. Я, когда узнал, сначала долго не верил почему-то. Мне казалось, что это какая-то ошибка, что они там перепутали что-то. А потом, как до меня дошло, что ошибки никакой нет, я несколько дней из Интернета не вылезал. Кучу сайтов перелопатил, читал статьи про эту дурацкую лейкемию: ну, там какие виды бывают, как развивается, как лечить. Правда, мне это ничем не помогло — я же сам всё равно ничего не могу сделать. Но всё равно неплохо знать, как это всё работает. — А мне вот не хочется ничего этого знать, — угрюмо заметил Миша, изучая взглядом покрывало в мелкий цветочек. — Почему? — удивился Кондратий. — Потому что, как ты правильно заметил, мне это ничем не поможет. Нехорошая тишина поселилась в палате. На душе у Миши снова резко стало как-то паршиво и, пробурчав что-то о том, что хочет спать (даром, что проснулся чуть больше часа назад), он быстро переоделся в домашние штаны и красную футболку, расстелил кровать и улёгся, отвернувшись к окну и накрывшись одеялом почти с головой. — Миш, а Миш, — несмело позвал Кондратий спустя несколько минут напряжённого молчания, которые растянулись практически в вечность. Время здесь и правда течёт как-то странно, заметил про себя Бестужев-Рюмин. — М-м? — нехотя отозвался он, не меняя своего положения. — А ты с Гебелем, когда приехал, разговаривал? — Ну да, — ответил Миша, — а что? — Что он тебе сказал? — Сказал, что шансы хорошие. Что сделает всё, что сможет, — стал перечислять Миша, — что надо самому тоже стараться. Ну и всё такое прочее. — Здорово. А мне другое говорил. — Другое? Миша не выдержал и всё-таки развернулся к соседу лицом. — Ну да, другое. Я слышал, он со всеми в первый день беседует, но никогда не говорит одно и то же и шаблонных фраз вообще не любит. Услышать это было неожиданно приятно. Тайный страх, что слова Густава Ивановича сегодня днём были всего лишь попыткой утешить безнадёжного, начинал потихоньку развеиваться. Миша хотел было спросить, что доктор Гебель сказал Кондратию в его первый день, но потом передумал. Ему показалось, что это… личное, что ли. Захочет — сам расскажет. — А ещё он никогда не врёт, — сказал вдруг Кондратий. — Кто? — Да Гебель. — А… — протянул Миша. — Это хорошо. Это вселяло надежду. — Кондратий, — позвал он вдруг. — А покажешь мне завтра больницу? Я сегодня вообще ничего не запомнил. — Конечно, — просиял тот. — Обязательно покажу всё самое интересное. — Ну тогда… до завтра? — Спокойной ночи, — тихо сказал Кондратий. В коридоре приглушили свет.***
01:13 Почему ты не спишь, Коля? Отбой уже давно наступил. На экране телефона высветилось уведомление из «Телеграма». Сообщение от брата.01:15 Уже ложусь
Коля соврал. Ему совсем не хотелось спать. Вернее, спать, может быть, и хотелось, но он никак не мог уснуть. На душе скреблись кошки. Зеленоватые стены палаты давили со всех сторон, в голову лезли непрошеные мысли. Больше всего на свете, не считая, конечно, того, чтобы в его жизни всё снова стало, как прежде, Коле хотелось домой. 01:16 Как первый день? Худший день в его жизни.01:17 Пойдет
01:18 А поподробнее?01:18 Больница как больница Ничего особенного
01:19 Кормят хорошо?01:19 Как везде
01:20 С соседями по палате уже познакомился? Если это можно было назвать знакомством…01:20 У меня один Я в двухместной
01:21 Хороший мальчик? Сосед Коли, в отличие от своего друга, производил впечатление неплохо парня, но Коля его не знал, а разобраться или хотя бы узнать его имя времени не было. Поэтому сказать наверняка Коля ничего не мог.01:21 Вроде нормальный
01:22 А с другими ребятами успел познакомиться? Коле вспомнилась утренняя перепалка с Пашей… или как там его? Снова в груди всколыхнулось это неприятное чувство не то злости, не то обиды на что-то или на кого-то. И почему его вообще волновали выпады какого-то придурка в его сторону? Хотя ему с этим придурком ещё несколько недель в одном отделении находиться… Но лучше уж он тогда вообще ни с кем общаться не будет, чем с такими, как этот. Ему и одному нормально. Справится — не впервой. Коля сделал глубокий вдох, — вышло как-то судорожно, — прежде чем напечатать сообщение брату.01:23 Нет, пока не успел Саш А ты завтра приедешь?
01:24 Прости, Коль, завтра никак — работы очень много. Но в выходные обязательно приеду. И заберу тебя куда-нибудь погулять, если врач разрешит. Договорились?01:26 Ага Спокойной ночи
Коля отключил мобильный Интернет, заблокировал экран телефона и отложил гаджет на тумбочку. Откинувшись на жестковатую подушку, долго вглядывался в потолок, смаргивая проступившие на глазах слёзы. Вот они едва смачивают ему ресницы, вот уже текут по щекам, а вот Коля тихонько всхлипывает, уткнувшись носом в подушку и стараясь не разбудить соседа, который, наверное, видит уже десятый сон. Когда от напряжения начинает болеть голова, а в глазах появляется ощущение сухости, словно туда насыпали песка, Коля наконец успокаивается и осторожно выбирается из постели, пытаясь нащупать в темноте босыми ногами тапочки и намереваясь прогуляться до общей душевой, чтобы умыться. — Я бы не советовал тебе шататься по коридору, — услышал он, уже взявшись за ручку двери, и резко обернулся. Петя полулежал на кровати, опираясь на локоть, и буравил его взглядом. В темноте было трудно различить выражение его глаз. — Сегодня Аня дежурит. Она вообще добрая, но, когда дело касается распорядка, очень строгая. Если поймает — тебе сильно влетит, — пояснил он. — Ты чего не спишь? — хмуро спросил Коля вместо ответа, гадая про себя, слышал ли мелкий, как он тут распускал нюни добрых полчаса. — Первый раз один в больнице? — перевёл тему Петя. — С чего ты взял? — насторожился Коля, всё ещё держась за дверную ручку. — Я, когда впервые тут без родителей оказался, тоже в первую ночь ревел. — Я не ревел, — огрызнулся Коля. — Ревут медведи. — Ладно тебе, — миролюбиво улыбнулся Петя, садясь на кровати и ловко поправляя слегка съехавшую на бок назальную канюлю, — здесь никто над этим не смеётся. В первый день почти все ревут, — серьёзно заявил он. — Я первый раз когда лежал, со мной брат был, — нехотя сказал Коля, возвращаясь в постель. — Но это было давно. А теперь я достаточно взрослый, а у него много работы, и за младшим приглядывать надо. Ты это, за то, что утром было, извини, — тихо произнёс он, не поднимая на соседа глаз. — Глупо вышло. Я просто… — Тебе просто здесь не по себе, — закончил за него Петя. — Я знаю. Но это скоро пройдёт, ты привыкнешь. Коля ни к чему привыкать не хотел. — Меня, кстати, Петя зовут, — мальчик протянул ему руку. — Прости, что не спросил сразу. Коля, — он неловко сжал холодную ладонь. — Слушай, можно тебя попросить? Никому не говори, что я тут… — Что ты плакал? — Ну да, — смущённо кивнул он. — Особенно этому, другу твоему. — Пашке? — усмехнулся Петя. — Ладно, не скажу. Но вообще зря ты так переживаешь. Я же говорю, здесь никто ни над кем не смеётся. И все дружные. Коле очень хотелось в это верить.