чтобы всё было хорошо

      — Ничего не расскажешь? — демонстративно сложив руки на груди, Пестель буравил Рылеева недобрым взглядом.       Стоило ему вернуться в общую комнату, — он вообще-то не хотел туда возвращаться и думал сразу уйти в их с Мишей палату, но потом решил, что это будет нечестно по отношению к последнему: вместе пришли, вместе и уйдут, — и он сразу же стал объектом всеобщего внимания. Снова.       — Я просто… — принялся что-то мямлить Кондратий, но вдруг, вспыхнув, как спичка, и впиваясь в ладони чуть отросшими ногтями выпалил. — Я не должен тебе ничего объяснять.       — А мне и не надо, — процедил Пестель. — И так всё ясно.       Он криво, почти издевательски усмехнулся, и это его ухмылка стала для Рылеева спусковым крючком.       — Что тебе, Пестель, ясно? — огрызнулся он, делая несколько шагов вперёд и слабо надеясь, что все присутствующие не замечают, как он сгорает не от гнева, а от стыда.       — Паша… — предупредительно произнёс Серёжа Муравьёв-Апостол из угла комнаты, где они о чём-то болтали с Мишей, пока не вернулся Кондратий.       — Ну давай, говори, — Рылеев требователно смотрел Паше в глаза, Пестель отвечал ему пренебрежительным и вместе с тем сердитым взглядом. Казалось, ещё немного, и кто-нибудь из них кого-нибудь ударит.       — Мальчики, давайте мы будем вести себя, как взрослые люди, — стараясь звучать как можно более убедительно, вмешалась Аня.       Никто, несмотря на тепло и уважение, с которыми к ней все относились, не среагировал на её слова.       — Что тебе ясно, Пестель? — повторил свой вопрос Рылеев, чеканя каждое слово. Не потому что ему нужно было услышать ответ, а потому что он уже просто не мог остановиться.       — Ты слабак и трус, — выплюнул Паша. — Слабак, потому что до сих пор стесняешься и боишься: себя стесняешься, нас всех тоже стесняешься. Только делаешь вид, что весь такой активный-позитивный, а на самом деле…       — Паша! — уже жёстче прикрикнул на него Серёжа. — Прекрати.       — А трус ты, потому что признать это боишься. Ты не пацану тому соврал, ты себе соврал, понял?       Губы Рылеева дрожали. Он сильнее сжал кулаки, борясь с собой, но не мог пошевелить ни одним мускулом. Слова Пестеля застали его врасплох.       — У тебя рак, Рылеев, — неумолимо продолжал Паша. — Понимаешь, рак? Как и у всех здесь присутствующих. Ты не посидишь недельку дома с пилюльками и витаминчики не попьёшь. Это надолго…       Пестель всё-таки не решился сказать «навсегда».       — И мы тут все в одной лодке. Просто признай это.       — Ты… — срывающимся голосом произнёс Кондратий.       — Кондраш, не надо!       Миша хотел было рвануться к нему. Ему показалось, ещё секунда — и Рылеев точно ударит Пашу и обязательно получит в ответ. Но его плечо цепко схватила рука Серёжи.       — Миша, не лезь, — спокойно, но твёрдо сказал Муравьёв. Он слишком хорошо знал Пашу.       — Ну давай, скажи, что я не прав! — воскликнул Пестель, готовый, если что, дать сдачи.       Рылеев круто развернулся и стремглав выскочил за дверь, провожаемый несколькими испуганными и одним озадаченным взглядом.       Только окунувшись в звенящую пустоту наполненного запахом хлорки коридора, он смог шёпотом произнести.       — Ты прав.       Паша стоял посреди комнаты в той же позе, в которой оставил его Рылеев. Он знал, кожей чувствовал, как несколько пар глаз прожигают в нём дыру.       — Ну давайте, скажите мне, какой я урод!       Лучшая защита — это нападение.       — Паш, зачем ты так? — впервые подал голос Петя.       Паша повернулся к нему. Большие глаза Каховского смотрели с непониманием и, чего больше всего боялся Пестель, с осуждением.       Он не успел ничего ответить. Петя встал из-за стола и, торопливо закинув на плечи рюкзак с баллоном, вышел из комнаты, нервно теребя канюлю.       — Паш, ты понимаешь, что нельзя говорить людям такие вещи? Не-льзя.       Миша никогда ещё не слышал, чтобы Серёжа повышал на кого-нибудь голос, но сейчас был как раз тот самый момент, и Бестужеву-Рюмину стало не по себе.       — А в чём я не прав, Серёг? — вспылил Пестель. — Давай, расскажи мне, что из того, что я только что сказал, неправда? Просвети!       — Он здесь месяц, Паш. Ты понимаешь, ме-сяц? Тебе напомнить, каким ты был, когда только оказался тут?       На это ответить было нечего. В бессильной ярости, едва начав осознавать, что, возможно, действительно перегнул, Пестель, казалось, вспыхнул ещё больше.       — Да пошло оно всё, — нервно выплюнул он и, пнув ногой какую-то табуретку, скрылся за дверью, как минуту назад Петя Каховский и ещё раньше Кондратий Рылеев.       Его шаги гулко отскакивали от пола, от стен коридора, в висках пульсировало. Раздражение и отчаянная злость на всех вокруг, а больше всего на себя самого, застилали глаза. Паша не знал, куда броситься прямо сейчас: догнать Рылеева и извиниться за свою грубость, найти Петю и сказать, что ему жаль, что он так себя повёл, чтобы мальчишка перестал смотреть на него с таким разочарованием в глазах? Оба варианта казались сейчас какими-то безнадёжными и несвоевременными, но других у Пестеля не было, поэтому, развернувшись, он направился в сторону палаты номер 12, куда, должно быть, ушёл Петя. Начать проще было с него.       — Конечно, дела… Я помню. Как обычно.       Из-за полуоткрытой двери просочился и коснулся Пашиного слуха голос новенького. Пестель невольно замер, не решаясь нарушить телефонный разговор — судя по всему, это был именно он, — своим вторжением. Он даже подумал о том, чтобы уйти, но следующие слова Романова пригвоздили его к месту.       — Ну возьми Мишку с собой. Я по нему тоже соскучился… Да конечно, — воскликнул он вдруг, — конечно, ему лучше не видеть, разумеется… Ты бы ко мне тоже, наверное, не приходил, была б твоя воля, да? Знаешь, Саш, я бы на твоём месте хоть фотку там Мишке отправил или ещё что, а то ведь скоро химия действовать начнёт, меня ж вообще людям показывать нельзя будет!       Пестель вздрогнул. Ему показалось, что Колины слова смешались с короткими всхлипами.       — Я думаю, что я говорю, Саш! Знаешь, можешь не напрягаться и вообще не приезжать, я передумал, привозить мне ничего не надо, у меня и так зашибись всё. Мишке там привет передай от меня, Косте можешь тоже… Буду фотки тебе раз в пару дней присылать, чтобы ты видел, что я пока жив, и нормально.       Ещё несколько сбивчивых реплик, и разговор, кажется, сошёл на нет. Что-то брякнулось об пол, и Паша теперь уже безошибочно определил, что тот, кто находился сейчас в палате, давился слезами. Не раздумывая, Пестель толкнул дверь рукой.       — Чё ревёшь?       — Отвали.       Коля, сидевший на кровати, подобрав под себя ноги, поспешно утёр глаза рукавом водолазки, но это, конечно, не позволило ему скрыть их красноты.       — Твой?       Паша поднял с пола телефон, машинально поджав губы при виде переливающегося яблока на задней стороне, и протянул его Романову.       — Чего ты пришёл? Пети нет, — буркнул Коля, не глядя забирая свой телефон и тут же отбрасывая его на подушку, как что-то склизкое и неприятное.       — Вижу, что нет, — сказал Паша.       — Ну и вали, — повторил Коля, не поднимая взгляда. Ему казалось, что, если Пестель задержится здесь ещё хоть на минуту, он не выдержит.       — Чего ревёшь? — снова спросил Паша, игнорируя Колины слова.       — Чего ты до меня докопался? — взорвался Романов. — Я что, тебя трогаю? Я тебя не трогаю, уйди, блин, пожалуйста, просто уйди, свали от меня!       — Ладно тебе, Колян, я ж просто…       Паша присел на край его кровати и осторожно, будто боясь обжечься, коснулся Колиного плеча. Коля, дёрнувшись в сторону, закрыл лицо руками.       — Уйди, уйди, блять, пожалуйста, просто уйди от меня…       Его слова терялись в судорожных вздохах. Пестель почувствовал неприятный холодок, расползавшийся внутри, потому что, если парню и было не до веселья до этого, то своим приходом Паша, кажется, сделал ещё хуже.       — Ладно-ладно, Колян, я всё, я пошёл, чё ты, — поспешно сказал он, ретируясь к двери.       Паша Пестель никогда не гордился способностью принимать хорошие решения, но сегодня его навыки изменили ему окончательно.       — Дурак, дурак, господи, ну и придурок… — бормотал он, идя к лестнице.       За дверью с мутноватым стеклом раздавались топот нескольких пар ног и эхо голосов, звучавших на этаж выше.       — Где опять Пестель? Он должен быть на групповой терапии, опять пропускает?       — Твою ж мать, — выругался Паша, узнав голос своего лечащего врача.       — Я сейчас его найду, — отозвалась Аня.       Только этого ещё не хватало. Групповую терапию Паша презирал и ненавидел всем сердцем, а потому демонстративно её пропускал. Для него не было ничего глупее и утомительнее, чем сидеть целый час в кругу каких-то людей и рассказывать всем, как ему страшно умирать, а в ответ слышать «ты справишься» в разных вариациях. Спасибо, хоть не «неисповедимы пути Господни», думал про себя Пестель всякий раз. И если иногда, в особо хорошие дни, Паша всё-таки пересиливал себя и терпел такие посиделки, практически ничего, впрочем, во время них не говоря, то сегодняшний день к таковым явно не относился.       Придумывать что-нибудь эдакое времени не было, поэтому, не дожидаясь, пока Аня окажется на этаже и увидит его, Паша вернулся в двенадцатую палату, где Коля всё ещё сидел на своей кровати, не меняя позы.       — Я же сказал, свали отсюда, — процедил он, поднимая глаза на Пестеля.       — Да тихо ты, не ори, — шикнул тот. — Дай я у тебя под кроватью спрячусь. Срочно!       — Зачем?       — Зачем-зачем, надо! Двинься давай.       — В своей палате прячься, — сказал Коля, вставая, однако, с кровати.       — Если б я хотел, чтоб меня нашли, я бы сразу на сестринском посту спрятался, — огрызнулся Пестель, ложась на пол и пытаясь не стукнуться головой, закатываясь под кровать. — Блин, всю пыль у тебя тут собрал…       Коля спустил край покрывала, чтобы слегка заслонить промежуток между кроватью и полом, и завалился поверх, беря в руки айпод. Пружины прогнулись под весом его тела, и Паше показалось, что ещё чуть-чуть, и его придавит сверху.       — Слыш, а можешь слезть с кровати, а? — прокряхтел он.       — Ага, сейчас, — фыркнул Коля.       — Тебе трудно, что ли?       — Не нравится — вали к себе.       Паша хотел было ответить что-то язвительное, но вовремя осёкся, потому что в дверях Колиной и Петиной палаты выросла фигура старшей медсестры.       — Ты что, плакал? — спросила она, заметив красноту вокруг Колиных глаз.       — Нет, — буркнул Романов, усердно разглядывая чьи-то фотографии в Инстаграме.       Аня помолчала, будто раздумывая, стоит ли приставать к нему с расспросами или оставить в покое, потом спросила:       — Петя заходил?       — Нет, я с утра один, — коротко ответил Коля.       — А Паша?       — Какой Паша? — с деланным безразличием переспросил он.       — Ну, Пестель. В чёрной толстовке, с Петей дружит, — стала объяснять Аня.       — Не знаю, мы не общаемся, — качнул головой Романов.       — То есть, ты его сегодня не видел?       — То есть, нет, — ответил он и подумал, что лучше бы это действительно было так.       — Хорошо, если он вдруг зайдёт…       — Надеюсь, что не зайдёт, — пробормотал Коля почти искренне.       Паша, лежавший под кроватью, затаив дыхание, и слушавший их разговор, почему-то даже почувствовал лёгкий укол обиды.       — Если он вдруг в течение получаса зайдёт, — повторила Аня, игнорируя Колину реплику, — скажи ему, пожалуйста, что его ждут на групповой терапии.       — Ага.       — Коля, — позвала Аня, прежде чем уйти, — у тебя всё нормально?       — Ага.       — Ладно, я пойду тогда. И, Коль, если что-то вдруг будет не так…       — Я скажу, — поспешно ответил Романов, чувствуя, как губы его снова начинают дрожать.       Стоило Ане уйти, Коля выдохнул с облегчением. Ещё немного, подумал он, и на него накатила бы истерика. Никого не хотелось видеть. Казалось, любое слово от любого человека могло заставить его сейчас разрыдаться.       — Вылезай, — тихо сказал Романов, вспомнив о Пашином присутствии.       — Ушла? — спросил тот.       — Ушла-ушла, давай тоже теперь вали, — устало ответил Романов и язвительно добавил. — Очень умно с твоей стороны ныкаться от медсестёр под кроватью, прямо по-взрослому.       — Ага, так же, как и реветь в своей палате, — парировал Пестель, вставая и отряхиваясь. — А ты хорошо врёшь.        — Годы тренировки, — Коля шмыгнул носом.        — Давай рассказывай.       — Что рассказывать?       — Ну чего у тебя там стряслось, рассказывай давай, — закатил глаза Паша.       — С чего вдруг я должен тебе рассказывать?       — Ну ты мне вроде как помог, — Паша пожал плечами. — Кстати, спасибо.       — Ты мне всё равно ничем не поможешь, — задумавшись ненадолго, ответил Коля. — Кстати, не за что. Хотя это, конечно, дебилизм.       — Весь сегодняшний день — дебилизм, — усмехнулся Пестель. — Ладно, не хочешь — не говори. Пошли тогда со мной.       — Куда? — удивился Коля.       — Ну пошли-пошли, только в коридор сначала выгляни, чтоб Ани не было.       Коля подошёл к двери и высунул голову из палаты.       — Нет там никого.       — Отлично, — улыбнулся Пашка. — Давай за мной тогда, нам на цокольный этаж.       — Ну и зачем мы сюда пришли? — спросил Романов, когда они оказались перед дверьми какого-то полуподвального помещения.       — Увидишь, — заговорщически произнёс Пестель, дёргая за ручку. — Тут почти всегда открыто, хотя, по идее, должны запирать. Давай, заходи.       Он пропустил Колю вперёд, и они оказались в тёмной комнате, уставленной каталками и инвалидными креслами.       — Свет лучше не включать, — предупредил Паша, усаживаясь на каталку и болтая ногами.       — И зачем мы здесь? — спросил Коля, неуклюже следуя его примеру.       — Сюда многие наши приходят. Ну, знаешь, когда хочется, чтобы никто не докапывался. У нас тут негласное правило: если кто-то до тебя здесь уже есть — ты не суёшься и ждёшь своей очереди. Потому что сюда приходят, только когда очень надо. Вот… решил тебе показать.       — Спасибо, — робко улыбнулся Коля, — правда.       — Обращайся, — небрежно ответил Пестель. — Ну, в общем, обустраивайся, я пошёл тогда.       Он легко спрыгнул с каталки и отправился было к дверям, но тут Романов неожиданно выпалил.       — Я проблема.       — Что? — повернулся к нему Паша, возвращаясь назад.       — Я проблема, — повторил Коля, выделяя каждое слово. — И я задолбал своего старшего брата быть таким трудным, поэтому ему тяжело лишний раз меня навещать.       — Не думаю, что это так, — серьёзно ответил Пашка. — Он тебе вроде каждый день звонит, Петька говорил… Врачей там всё время спрашивает и всё такое. У нас даже о малышах иногда меньше пекутся.       — Потому что должен, — пожал плечами Коля. — Мы без родителей, Саша у нас самый старший, он за нас ответственный. Конечно, он будет всё это делать. Я про другое.       Пестель молчал, позволяя Коле продолжать.       — Я знаю, он очень старается и так далее, но я же вижу, как он устал от того, что меня всё время нужно водить по врачам, покупать лекарства, искать мне больницу, носиться там со мной. Мне иногда кажется, что он жалеет, что у него такой брат. Ну типа… проблемный. У него даже с Мишаней хлопот меньше, чем со мной.       — Он жалеет, что у тебя рак, а не что ты такой проблемный, — тихо сказал Паша. От Колиных слов внутри что-то болезненно шевельнулось. — Знаешь, все мы, вообще-то, здесь чья-то проблема. Но мы же такое себе не заказывали.       — Мне просто иногда хочется, чтобы мы как-то… все вместе сходили куда-нибудь, что ли, или поболтали о какой-нибудь фигне. И чтобы он не смотрел на меня, как обычно. Ну знаешь, чтобы он воспринимал меня, как подростка, а не как подростка, больного раком, за которого он обязан отвечать. Он мне постоянно звонит, спрашивает, как дела, но ощущение такое, как будто единственное, что он во мне видит — это мой рак. И мне как-то… одиноко, наверное.       Коля не знал, почему говорил всё это именно Паше, который казался ему слишком задиристым и слишком придурком, чтобы вести с ним какие-либо беседы. Но то, что он впервые проговаривал вслух мучившие его так долго мысли, дарило чувство какого-то странного облегчения. И желание расплакаться в придачу.       — Мои в Москве живут, — неожиданно сказал Пестель, — и я поэтому особо не прошу их приезжать. Ненавижу, когда меня жалеют.       — Скучаешь по ним?       — Ну, наверное, да. Я не знаю. Я привык как-то. Мне одному легче. Если бы я был нормальный, тогда другое дело. А так я не хочу, чтобы они слишком часто тут тусовались. Это, как говорится, моё болото.       — Ты нормальный! — с чувством воскликнул Коля.       — У меня вся кожа в опухолях, — хмуро сказал Паша, задирая длинный рукав толстовки.       По его руке, почти от самого запястья до локтя, ползли тёмные пигментные пятна. Их можно было бы спутать с обычными родинками, если бы не их размер, рваные края и количество.       — А мне чуть не отрезали ногу, — слабо улыбнулся Коля. — Остеосаркома.       — Тебе больно? — тихо спросил Пестель. Единственное, что он слышал об этом виде опухоли — это то, что она очень болючая и очень быстро растёт.       — Почти всё время, — кивнул Коля. — Мне дают обезболивающие.       Паша Пестель ненавидел фразу «мне жаль», потому что в ней никогда не умещалась и половина того «жаль», которое на самом деле можно было испытывать в подобных ситуациях. Поэтому, сидя на каталке рядом с Колей, он просто ткнул пальцем в его плечо, и на лице последнего вспыхнула и тут же угасла лёгкая улыбка.       — Паш, а тебе тут не одиноко? — спросил он вдруг.       Паша задумался. Он очень редко задавал себе этот вопрос, потому что до сих пор не решил, как на него ответить. Рано воспитав в себе самостоятельность, пожалуй, даже немного чрезмерную, он, безусловно, любил родных, но скучал скорее не по ним самим, а по тем моментам, когда они все вместе проводили время, как обычные люди, когда они все были обычными.       — Ну, я звоню им иногда. Да мне тут нормально, наверное. Мы с Серёгой как-то вроде закорешились. И ещё у меня Петька есть, хороший такой мелкий, брата моего младшего напоминает. В общем, я как-то здесь нормально так уже обосновался.       Коля же до сих пор не привык, несмотря на не первый уже год лечения.       — Почему ты не ходишь на групповые занятия?       — Потому что это всё бред, — отрезал Паша. — Мне не станет легче от того, что я расскажу кучке людей, которые сидят там не по своей воле, как мне грустно. Вообще ненавижу рассказывать, как мне фигово. Нам тут как бы всем не очень, тоже мне новость.       — Мне кажется, если поделиться искренне, когда сам правда хочешь, становится легче, — осторожно сказал Коля.       — Так вот я сам правда не хочу, — нахмурился Паша.       — Со мной же ты поделился.       — Это случайно вышло… — замялся Пестель.       — Почему ты рассказал мне?       Коля плохо понимал это непонятно откуда возникшее у них обоих желание откровенничать, тем более друг с другом, но на душе сейчас стало намного приятнее и спокойнее, чем утром, и этого ему было достаточно для того, чтобы продолжать.       — Понятия не имею, — признался Пашка. — Я думал, ты мажор с выкрутасами, а ты оказался нормальный.       — Спасибо за комплимент, — усмехнулся Коля, выводя пальцем на здоровой коленке какие-то узоры и не решаясь поднять глаза. — Знаешь, мне тоже назначили эту группу поддержки. Завтра первое занятие. И, если честно, мне как-то тоже идти не хочется.       — А как же твоё «поделись с другим, и станет легче»? — сощурился Пестель, вглядываясь в Колино лицо в темноте подсобного помещения.       — Я там никого не знаю.       — Значит, вместе пойдём. Будешь знать меня, — сказал Пашка, слезая с каталки. — Скоро обед. Идём, а то хватятся.       Коля последовал за ним к выходу.