чтобы всё было хорошо

      — Кондратий, ну ты идёшь?       — Сейчас-сейчас…       Рылеев крутился у зеркала, беспрестанно поправляя парик, привезённый ему мамой. Она приехала к нему спустя пару дней после той ночи и не удивилась его внешнему виду только потому, что на следующее же утро Кондратий прислал ей свою фотографию с подписью:       «Мама, смотри, я теперь похож на Нагиева, только не такой богатый и без тёмных очков».       Как потом объяснили Мише, в рамках постепенной адаптации к переменам, пациентам, впервые лишившимся волос после химии, предлагают два варианта: головной убор либо парик. Какое-то время они ходят так, а потом постепенно принимают свой внешний вид и прибегают к «маскировке» лишь в публичных местах, а иногда и вовсе отказываются от неё.       Кондратий выбрал парик. И, хотя Миша считал, что он, несмотря на то что был подобран так, чтобы максимально походить на настоящие волосы Кондратия, и в половину не заменит забавных рылеевских завитушек, и что вообще глупо носить парик в онкологическом отделении, где все пациенты в разное время переживают практически одно и то же, не сказал другу ни слова. Если ему так легче, то пускай. В конце концов, у каждого из них были свои способы справиться с ситуацией.       — Да красивый-красивый, идём уже, — закатил глаза Миша.       Сегодня он собирался впервые посетить общую комнату, где проводили досуг и общались друг с другом пациенты. Правда, не потому что сам горел желанием там побывать, а ради того, чтобы поддержать Кондратия, которому было как-то не по себе после смены имиджа и который попросил составить ему компанию, чтобы не было так неловко идти одному. Миша просто не смог отказать.       Общая комната находилась в средней части коридора и представляла собой довольно просторное помещение с несколькими столами, уставленными стаканчиками с карандашами и ручками, разбросанными по ковру и подоконникам игрушками и детскими журналами, интересовавшими, в основном, только маленьких пациентов, и стареньким пузатым телевизором, показывавшим всего несколько каналов, за просмотр которого постоянно сражались более старшие ребята, откровенно скучавшие и не знавшие, чем ещё себя занять.       — Ну проходи, чего ты замер? — шепнул Рылеев на ухо неуверенно мнущемуся в дверях Бестужеву-Рюмину.       Миша нехотя сделал пару шагов вперёд, направляясь к дальнему столу и оглядывая по пути присутствовавших в комнате ребят.       — Ты их всех знаешь? — нервно крутя в руках цветной карандаш, тихо спросил он усевшегося рядом с ним Кондратия.       — Ну, почти всех, — так же тихо шепнул ему в ответ Рылеев. — Девчонок вон тех, у входа, не знаю. Они, наверное, только поступили. Я их раньше не видел. А вон того парня, — который рисует, видишь? — вот его знаю. Это Петька Каховский, в 12 палате лежит, рядом с нами. Хороший парень. Один из младших, но очень интересный. Стихи любит. Недавно книжку мне одолжил, Пушкина.       — А что у него в… — Миша машинально коснулся своего носа и тут же осёкся, догадываясь, что задавать подобные вопросы о других пациентах, пожалуй, не очень-то вежливо.       — А, — понял Рылеев и как-то немного сник, — ты про эту трубку?       Бестужев-Рюмин кивнул.       — Это у него назальная канюля. Ему через неё воздух поступает. Видишь, у него за спиной рюкзак?       — Ну?       Миша только сейчас заметил, что Петя и правда сидел за столом с рюкзаком, то и дело поправляя спадавшие с худых плеч лямки, и мысленно удивился, не совсем понимая, зачем таскать его за собой по всей больнице. Что такого тут можно с собой носить, кроме, разве что, телефона или книги? Но какая-то часть души Бестужева почему-то не хотела знать ответ на этот вопрос.       Кондратий продолжил.       — У него в этом рюкзаке специальный баллон. С кислородом.       — Что с ним? — глухо спросил Миша, уже жалея, что вообще стал расспрашивать Кондратия про других ребят. Особенно про этого. Уж очень болезненным и маленьким — даже на фоне других — тот выглядел.       — У Пети рак лёгких, — объяснил Кондратий. — Без этой штуки он не может дышать.       У Миши по спине побежали мурашки. Он не мог толком объяснить, почему слова Рылеева производили на него такое сильное впечатление, хотя это была уже не первая его неделя в больнице, но чувствовал, что это далеко не последний раз, когда ему становилось жутко. Стараясь не пялиться, чтобы не смущать мальчика, который, видимо, почувствовав на себе чей-то взгляд, вскинул голову и улыбнулся Мише, Бестужев-Рюмин слабо улыбнулся тому в ответ и повернулся к Кондратию, отчаянно ища, о чём бы ещё спросить, лишь бы перевести тему.       — А кто это рядом с ним, знаешь его? — так ничего и не придумав, поинтересовался Миша, краем глаза глядя на крепкого на вид, но довольно бледного парня с резкими чертами лица, носившего чёрную толстовку с натянутым практически на глаза капюшоном.       Тот, склонившись над столом вместе с Петей, увлечённо рассказывал ему о чём-то, криво ухмыляясь и иногда нервно натягивая рукава толстовки на костяшки пальцев, словно пытаясь зачем-то спрятать собственные руки.       — Это Пестель, — без особого энтузиазма ответил Кондратий. — Паша.       — А у него что? — неуверенно спросил Миша.       — Кажется, меланома*. Но он почти никогда об этом не говорит. И ты лучше его не спрашивай и вообще не суйся к нему. Паша у нас не очень дружелюбный.       Последнюю фразу Кондратий произнёс с какой-то особой интонацией. Если бы Миша поразмышлял об услышанном чуть дольше, он решил бы, что тут что-то личное. Но Миша размышлять не стал — и так слишком много информации за раз. О других ребятах спрашивать не хотелось.       Ища новый предмет для беседы, Бестужев-Рюмин стал оглядываться по сторонам и вдруг заметил на стене у входа большой стенд с картой России, к которому цветными кнопками были прикреплены фотографии.       — А это у вас что? — потянул он Рылеева за рукав, взглядом указывая на то, что привлекло его внимание.       — А, — улыбнулся Кондратий, быстро сообразив, о чём именно спрашивал его Миша, — это у нас местный аттракцион. Пойдём, покажу.       Они встали, наспех задвинули за собой стулья и подошли к стене.       — Ух ты, — негромко произнёс Бестужев-Рюмин, разглядывая карту.       Зрелище было занятное: по разным участкам карты — где-то довольно кучно, а где-то буквально по паре штук — были как бы «разбросаны» фотографии ребят, сделанные на полароид. Их было довольно много: штук двадцать, а может, даже больше. Некоторые немного выцвели, другие смотрелись совсем новыми. Изображённые на фотографиях дети, — совсем малыши и подростки, — в основном, улыбались, но как-то смущённо или, скорее, растерянно.       Спустя пару минут разглядывания стенда до Миши начало доходить, что прикреплены фотокарточки были далеко не случайным образом. Цветные головки канцелярских кнопок, державших их, указывали на названия городов.       — У нас тут есть такая традиция, её Аня, медсестра, придумала, — стал объяснять Кондратий. — Когда поступает новый пациент, его фотографируют на полароид (Аня специально для этого дела свой из дома притащила), а фотку крепят к карте так, чтобы она была рядом с городом, из которого человек приехал. Получается довольно забавно.       — Я думал, тут почти все из Питера, — задумчиво произнёс Миша, разглядывая карту и пытаясь отыскать на фотографиях знакомые лица.       — Не-а, — улыбнулся Рылеев. — К нам сюда часто привозят ребят из других городов. Кто-то по квоте попадает, как ты, ну или как-то ещё, я не очень разбираюсь. Смотри, вон моя фотка, кстати.       Кондратий указал пальцем на Ленинградскую область, где красовалась совсем недавно сделанная фотография, на которой он выглядел очень уставшим, но вполне довольным.       — Я в тот день только поступил, — усмехнулся Рылеев. — Ощущение, как будто уже куча времени с того момента прошло. Ну и видок же тут у меня! Хотя у Петьки вон не лучше.       Проскользив пальцем по карте, он остановился в точке, обозначавшей город Смоленск, куда синей кнопкой была прикреплена фотография худого, но симпатичного мальчика с лёгким румянцем на щеках и густой шапкой тёмно-русых волос. Мальчишку, должно быть, застали врасплох, потому что на фотографии он был изображён с широко распахнутыми глазами и слегка приоткрытым ртом.       Миша с трудом узнал в нём того щуплого мальчишку с почти прозрачной кожей, тихонько сидевшего в компании Пестеля и рисовавшего что-то цветными карандашами.       — Что, изменился? — понимающе склонил голову на бок Рылеев.       Бестужев-Рюмин нехотя кивнул, стараясь не думать о том, что и его самого скоро будет трудно узнать.       — Я слышал, Петя тут один из «старожилов», — негромко сказал Кондратий. — Видишь, у него даже фотка слегка потрепалась уже.       И правда, фото Каховского слегка выцвело, и его уголки были немного погнуты, словно кто-то несколько раз снимал фотографию, вертел в руках и вешал назад. Более старыми выглядели только два снимка: Пашин, — висевший рядом с Москвой, — на котором Пестель ещё не лишился своих чёрных, как смоль, волос, торчавших ёжиком, и тот, что висел около Санкт-Петербурга и на котором Миша узнал того парня из кабинета химеотерапии.       Серёжа на фото улыбался так же приветливо, как Мише в тот день, когда они познакомились, и на его щеках красовались те же симпатичные ямочки. Разглядывая фотографию, Бестужев-Рюмин с удовольствием отметил про себя, что был прав насчёт цвета волос — у Муравьёва они были слегка отросшие и очень тёмные. Невольно Мише подумалось, что он хотел бы увидеть такого Серёжу вживую, а не только на фотографии.       Он открыл было рот, чтобы сказать что-то своему товарищу, рассказывавшему всё это время про ребят с других фоток, как дверь общей комнаты распахнулась, и на пороге появилась улыбающаяся Аня Бельская с розовым фотоаппаратом в руках.       Весело помахав мальчикам, она направилась прямиком к Мише с Кондратием.       — А мне сказали, что вы здесь, — без предисловий начала она. — Рада, что ты наконец выбрался, Миш!       Она улыбнулась Бестужеву-Рюмину. Тот улыбнулся в ответ, оставляя истинную причину своего появления в этой комнате при себе.       — Смотрю, ты уже рассказал Мише про нашу традицию? — обратилась Бельская к Рылееву.       — Как раз рассказываю, — радостно кивнул Кондратий.       — Ну вот и отлично! Становись.       С этими словами она мягко развернула Мишу за плечи лицом к себе и, сделав пару быстрых шажков назад, навела на него объектив.       Щёлк.       Теперь понятно, почему почти у всех ребят на фотографиях такой потерянный вид, усмехнулся про себя Миша. Впрочем, получив свою фотокарточку и немного повертев её в руках, он нашёл этот снимок вполне неплохим, может, даже удачным. Глаза не закрыты, губы не скривились в попытке что-то сказать. Выражение лица, правда, немного дурацкое, но, когда застают вот так вот врасплох, у кого хочешь будет дурацкое выражение. Бывало и хуже.       — Прикольно, — слабо усмехнулся он, переводя взгляд с фотографии на Аню и обратно. — Спасибо.       — А теперь, — объявила Бельская, и все, кто находился в комнате, обернулись на них, — торжественный момент.       С этими словами она достала из кармана своего халата кнопку с жёлтого цвета головкой. Кто-то в дальнем углу — кажется, это были Паша с Петей — изобразил барабанную дробь.       — Прикрепляй! — сказала она, вручая Мише кнопку.       Бестужев-Рюмин кивнул, принимая кнопку из рук медсестры, и, недолго думая, стал блуждать взглядом по карте в поисках своего города. Наконец, отыскав Нижний Новгород между Владимиром и Казанью и отметив про себя, что его его фото будет первым в этой части карты, Миша ловко прикрепил снимок к стенду.       Все зааплодировали, и Миша почувствовал, как краснеют щёки и расползается по лицу смущённая улыбка.       — Ого, Нижний Новгород? — раздался откуда-то сбоку знакомый голос. — Далеко же тебя занесло.       Серёжа Муравьёв-Апостол появился словно из ниоткуда. Во всяком случае, Миша был уверен, что, когда они с Рылеевым пришли в общую комнату, Серёжи здесь не было. Иначе он бы заметил.       — Не то, чтобы очень, — пожал плечами Бестужев-Рюмин, и его улыбка, кажется, стала чуть шире. — Привет.       — Рад тебя тут увидеть, — улыбнулся ему Серёжа.       Интересно, он что, всегда улыбается?       — Я тоже рад. В смысле, рад тебя здесь увидеть. То есть, не только здесь. Я вообще сюда изначально не собирался, просто… Неважно.       Миша понятия не имел, почему вдруг начал так тараторить, но усилием воли заставил себя немедленно остановиться, пока не нагородил чепухи.       — А я часто сюда прихожу, — зачем-то сказал Серёжа. — Тут бывает довольно весело.       — Да… Мне говорили, — ответил Миша, совершенно забыв о том, что ещё несколько дней назад отвечал на предложение Ани развеяться и сходить пообщаться с ребятами, что незачем ему там общаться и ему и так хорошо — всё равно, что в палате, что в этой их общей комнате, скука смертная.       А про себя подумал, что теперь будет бывать здесь чаще, потому что Густав Иванович, кажется, был прав, и ребята тут действительно дружные. Всё лучше, чем быть одному, да и Кондратию заодно составит компанию.       Пожалуй, дело было именно в этом.

***

      Сергей брёл по коридору шестого этажа, радуясь тому, что сегодня ему удалось уйти от своего лечащего врача пораньше, и надеясь поболтаться немного по корпусу, пока кто-нибудь из постовых медсестёр вдруг не спросит: «Мальчик, а ты из какого отделения? Чего тут ходишь? Ну-ка давай, иди к себе в палату».       Бледно-зелёные стены палаты уже порядком ему надоели. То есть, не обязательно именно бледно-зелёные, — Сергей видел и бледно-розовые и жёлтые, и белые, — просто в этой больнице они были именно такие, и это совершенно не отменяло того факта, что даже после всего нескольких дней пребывания здесь, смотреть на них становилось тошно.       Ужасно хотелось отвлечься, но отвлекаться было не на что, и единственное, что ему оставалось — думать, думать, думать. А думать хотелось меньше всего, потому что ни одной светлой мысли за всю последнюю неделю Сергею в голову не пришло.       — Трубецкой, ты чего по лестницам мотаешься? Забыл, на каком этаже лежишь?       Неожиданно прозвучавший в тишине лестничных пролётов голос одной из медсестёр, работавших в его отделении, заставил Серёжу вздрогнуть.       — Я на ЭКГ иду, — соврал Трубецкой, не оборачиваясь, и, быстро перебирая ногами, спустился на пролёт ниже и шмыгнул в двери первого попавшегося отделения, надеясь побыстрее скрыться от строгого взгляда женщины и её вечных замечаний.       Ну любит он побродить иногда по больнице, что тут такого? Он ведь никому не мешает, никого не трогает, на все процедуры и анализы приходит вовремя, соблюдает диету. Кому хуже от того, что он иногда оставляет палату и ходит по коридорам? Недолго совсем — минут пятнадцать-двадцать, не больше. Он же не виноват, что уже на стену лезть готов от тоски.       Это была третья больница за последние полтора года. И на этот раз почему-то было особенно… не тяжело даже, странно как-то. Может быть, оттого, что он знал, что этот раз — самый важный.       Забывшись, Сергей, не сразу сообразив, что делает, и представляя, как проведёт остаток дня в палате в гордом одиночестве (его сосед недавно уехал, а нового пока не подселили), дёрнул ручку двери, абсолютно такой же, как на его этаже, и оказался… в комнате, где было полно народу.       Несколько человек обернулись на него, и, должно быть, вид у Серёжи в тот момент был самый что ни на есть дурацкий, потому что в дальнем конце комнаты кто-то прыснул.       — Новенький, что ли? — небрежно спросил Пестель, оценивающе глядя бледноватого парня с едва заметными синеватыми пятнами на руках.       — Я… — не нашёлся, что ответить Серёжа.       Взгляд его застыл на обратившемся к нему Пестеле, а затем стал медленно блуждать по остальным присутствовавшим. Трубецкой нервно сглотнул.       — Я, наверное, отделением ошибся. Это ведь не…       — А сам не видишь, — криво ухмыльнулся Пестель, — онкология это. Тебе сюда?       Серёжа едва заметно качнул головой.       — Ну и вали тогда, чего вылупился?       — Паша! — возмущённо воскликнула Аня.       — Пестель, ну чего ты на человека набросился? — подхватил Кондратий, стоявший у самого выхода, и, осторожно коснувшись локтя, по всей видимости, случайно оказавшегося здесь парня, негромко спросил. — Ты что-то искал?       Неожиданное прикосновение словно вывело Трубецкого из оцепенения, и он, почти с благодарностью глядя на Рылеева, кивнул.       — Я… я искал буфет, — зачем-то сказал он, хотя вовсе туда не собирался.       — Буфет у нас на минус первом, а это пятый, — осторожно сказал Кондратий, сдерживая улыбку. — Ты только приехал, да?       — Ага, — снова зачем-то соврал Трубецкой.       — Меня Кондратий зовут, — Рылеев протянул ему руку.       — Сергей, — Трубецкой легко сжал её в ответ, и Кондратий невольно отметил про себя, что у Сергея была шершавая кожа и очень холодные пальцы.       — Очень приятно. Проводить тебя до буфета?       — До буфета?       — Ты же туда собирался… Или нет? — Рылеев слегка склонил голову на бок, вглядываясь в лицо Трубецкого и пытаясь перехватить его потерянный взгляд.       — А, ну да, точно, — опомнился Серёжа.       Не мог же он сказать, что вдруг резко передумал, и сбежать, не то выставит себя совсем дураком.       — Если только тебе не сложно, — поспешно прибавил он, всё ещё надеясь поскорее исчезнуть.       — Мне совсем не сложно, — быстро ответил Кондратий, — мне, вообще-то, по пути.       — А ты разве не из… — хотел было спросить Серёжа, ещё раз окидывая взглядом комнату, но почему-то осёкся.       — Я… нет, — не понимая толком, зачем говорит неправду, мотнул головой Кондратий, машинально запуская пальцы в свои ненастоящие кудри, но быстро опустил руку, боясь лишний раз трогать парик, о котором он на минуту забыл. — Я из…       Слова будто застряли на языке. Да что он такое говорит, в самом деле?       — Кондраша у нас из нейрохирургии, — ядовито процедил Пестель, вставая из-за стола под пристальными взглядами Пети и Ани. — У него это… сотрясение мозга.       — А-а, — неопределённо протянул Сергей, то ли не уловив странной интонации Паши, то ли сделав вид, что не уловил.       — А ты… в каком отделении лежишь? — густо покраснев, спросил Кондратий, молясь, чтобы все сейчас же перестали слушать этот разговор.       Но никто не переставал.       — Хирургия, — небрежно махнул рукой Серёжа. — Аппендицит.       — Ну… — помолчав немного, неуверенно спросил Рылеев, — пойдём?       — Ну пойдём.       И Сергей толкнул дверь, придерживая её для нового знакомого, которого присутствующие провожали удивлёнными взглядами, а тот парень, к которому обращались по имени, — Паша, — сердитым.       — Я сделал что-то не так? — спросил Трубецкой, когда они шли по коридору.       — Когда? — удивлённо взглянул на него Кондратий.       — Ну, там, в комнате. Все так смотели, когда мы уходили.       — Это они на меня смотрели, — тихо, но отчётливо сказал Рылеев.       — Почему?       — Не бери в голову, — ругая себя за свою ужасную привычку сначала говорить, а потом думать, уклончиво ответил Кондратий. — Это долго объяснять.       — А как ты там вообще оказался? — вдруг спросил Трубецкой. — Это же не твоё отделение. Тоже гуляешь по больнице, пока никто не видит?       — Ну, вроде того, — нервно усмехнулся Кондратий. — Там мои друзья, я всё время с ними. А что значит «тоже»?       — Ну, я вот часто брожу туда-сюда, пока постовые не поймают. Не могу долго в палате один сидеть.       — Ты ни с кем не общаешься? — зачем-то спросил Рылеев.       — Кажется, сейчас я общаюсь с тобой, — уголки Серёжиных губ дёрнулись вверх.       — Да, точно. Если захочешь ещё как-нибудь… В общем, я буду рад.       — Я, наверное, тоже. Спасибо.       — Ага.       — Ни в какой буфет я, если честно, не шёл, — неожиданно для себя выпалил Трубецкой под удивлённым взглядом Рылеева.       — Зачем тогда так сказал?       — Меня просто медсестра увидела, и я быстро к вам зашёл, чтоб отвязаться. А потом растерялся как-то, ну и ляпнул. Глупо вышло.       — Бывает и глупее, — улыбнулся Кондратий, думая о том, что скажет ребятам, когда вернётся.       — Куда уж глупее, — фыркнул Трубецкой.       — Поверь, есть куда. А если тебе скучно всё время сидеть одному, мы могли бы… гулять иногда вместе?       — В компании я по больницам ещё не гулял.       — Я тоже.       — А если заметят?       Кондратий пожал плечами.       — Если родители разрешение напишут, можно и на улицу после двух выходить.       — Мои пока не написали.       — Мои тоже. Так что пока погуляем по больнице. А если заметят… Скажем, что искали буфет.       Они прыснули.       — Где мне тебя найти?       — Давай я лучше как-нибудь сам тебя найду. Ну, или заходи в ту комнату, я там часто бываю. Но лучше всё-таки я сам тебя найду, — поспешно ответил Кондратий.       — Слушай, а как тебя оттуда ни разу не выгнали? — поинтересовался Серёжа. — Не твоё же отделение. Меня вот гоняют, если замечают, что я там, где не положено.       — А я там так часто бываю, что уже почти свой, — пробормотал Рылеев, разглядывая носы своих заношенных кед. — Меня и медсёстры знают.       — Хорошо устроился, — усмехнулся Трубецкой, удивляясь тому, что бывают же такие люди, которые вот так мигом могут всех и каждого расположить к себе.       — Да, неплохо, — снова улыбнулся Рылеев. Кротко так, застенчиво. Но красиво.       — Меня, наверное, скоро хватятся, если уже не хватились, — засунув руки в карманы, пробормотал Серёжа, когда они покинули отделение и, увлекшись разговором, миновали пару лестничных пролётов и остановились у входа в другое отделение. — Увидимся завтра? После обеда, может быть?       — Возле буфета? — предложил Кондратий.       — Как скажешь.       Серёжа пожал плечами и хотел было скрыться за похожими как две капли воды на все остальные дверями отделения, как Рылеев заметил:       — Хирургия этажом ниже, ты забыл?       — Да, — растерянно пробормотал Трубецкой, — точно, этажом ниже. Пока не освоился ещё. Ну, до завтра, Кондратий.       Скомкано попрощавшись, он быстро спустился на этаж ниже и остановился, намереваясь подождать минут десять, пока Рылеев уйдёт.       — До завтра, Сергей, — сказал Кондратий ему вслед, и звонкое эхо отлетело от зелёных стен.       Чудной он слегка, подумал про себя Рылеев. А впрочем, довольно милый.