Прощание

      Прибой глухо что-то шептал, набегая на берег. Вслушайся — может, и разберёшь, что он хочет сказать. А если внимаешь его тихому голосу так же естественно, как дышишь, то и вслушиваться нарочно не надо. «Всё хорош-шо», — шуршали волны, разбиваясь о пирс. Им верилось.       Гил-Галад сидел на влажных досках, качая босыми ногами в тёплой воде. Море ластилось, как большой, добрый и очень мокрый пес. И не поверишь, каким коварным оно бывает. Попутный ветер равно может смениться как штилем, так и свирепой бурей, и тогда молись каждый, от капитана до последнего юнги.       «Всё хорош-шо, — мерно шептал прибой, и голос его убаюкивал. — Всё хорош-шо».       Пристань была пустынна; странно было бы удивляться этому — все нормальные эльфы в третьем часу ночи тихонько сопят под одеялами, а не шорохаются по гаваням, как некоторые. Гил-Галад невольно усмехнулся краем губ, коротко фыркнул. И еле слышно прошептал с морем в унисон: «Всё хорошо».       Небо здесь не застилала давящая на душу свинцовая хмарь. Гил-Галад сдвинул брови — где же он такое видел? Нужное воспоминание упорно пряталось где-то в глубине. Приснилось когда-то, наконец решил Эрейнион, ложась на доски пирса спиной. Привычно нашёл среди искорок на тёмном полотнище неба силуэты Вильварина и Менельмакара, перевёл взгляд севернее — туда, где семизвёздной короной сиял Серп Валар. И, глядя на самую яркую звезду, подумал мимоходом, как сотни раз до этого: «Каково там, в небесном море?».       — Холодно, — ответил его мыслям незнакомый (слышанный когда-то?) голос.       Застигнутый врасплох нолдоран резко сел. Он мог бы поклясться, что не слышал никаких шагов и вообще не заметил ничего, что могло бы выдать чьё-то приближение, но, тем не менее, рядом с ним на пирсе сидел незнакомый юноша. Нолдо или телеро — не поймёшь. Может быть, полукровка. Распущенные волосы, которые днём наверняка оказались бы тёмно-русыми, сейчас серебрила луна, плавные черты живого, подвижного лица казались не раз виденными, но когда и где Гил-Галад мог его встретить и запомнить?       — Десять лет мы с тобой не виделись, мой король, — грустно улыбаясь, сказал юноша. — Так долго...       Глаза его, казалось, постоянно меняли цвет. Нет, не казалось — Эрейнион различил это точно, даже в неверном лунном свете. Яркая травяная зелень перетекала в более глухой оттенок летней листвы, а тот плавно сменялся темно-зелёной морской глубиной. И снова светлел.       — Я тебя знаю?.. — неуверенно и отчего-то шёпотом спросил Гил-Галад.       — Ты был со мной больше трёх тысяч лет.       Он начал понимать.       — Форлонд?       Юноша качнул головой, снова улыбнулся, обнажив на этот раз зубы:       — Линдон.       Гил-Галад вспомнил, где видел тяжёлую завесь туч, сквозь которую не пробивались солнечные лучи. Вспомнил то, что хотел бы забыть, как страшный сон — войну, тянувшуюся десять долгих лет, осаду, стальным кольцом сжавшую Барад-Дур. Вспомнил — и сердце заныло.       А море всё так же шуршало своё мирное «всё хорошо». Да ничего не хорошо. Ничего не может быть хорошо в сотрясаемом войной мире. Видит Эру, он её не хотел.       — Как ты? — Гил-Галад не сказал «без меня», но Линдон услышал.       — Скучаю, мой король.       Он тряхнул головой, отбрасывая волосы за спину, и на миг в них мелькнули серебряные паутинки. Нет, почудилось. Это всё шутки лунного света.       — Я помню тебя совсем молодым. Когда ты впервые ступил на мои земли, тебе было всего-то около ста пятидесяти. Что такое полтора века для вашего народа? Но ты к тому времени столько десятилетий носил венец нолдорана... Такой молодой, а уже плечи гнутся под грузом ответственности, вот что я тогда подумал, — Линдон ностальгически вздохнул, болтая ногами в воде. В тёплом зелёном взгляде сквозила печаль, которую он и не пытался скрыть. — Тебе давно не сто пятьдесят...       — А под грузом ответственности я скоро наживу себе горб. Удивляюсь, как он до сих пор не появился.       Линдон издал короткий смешок и, улыбнувшись, посмотрел Гил-Галаду в глаза.       — Расскажешь?..       И Эрейнион, который в последнее время даже с Элрондом не очень-то делился своими переживаниями, выложил всё, что мучило его длинные десять лет. Не жаловался — просто говорил. Об одном сбивчиво, перескакивая с одной неоконченной фразы на другую, порой обрывая себя не на полуслове даже — полувздохе; о другом, наоборот, медленно и спокойно, время от времени делая задумчивые паузы. Линдон не прерывал, только кивал или качал головой, да живое лицо меняло десятки выражений: любопытство, внимание, гордость, сочувствие, однажды даже злость промелькнула в глазах, изгибе губ. Гил-Галад не мог бы найти лучшего слушателя.       — Я так устал, — сказал он в конце одними губами, как будто боялся, что произнесённые вслух слова обретут силу и не дадут подняться на ноги.       Линдон долго молчал, склонив голову. Когда он снова повернулся к Эрейниону, на его губах была невыносимо грустная улыбка.       — Я горжусь тобой, мой король, — торжественно-тихо сказал он. И в противовес своему тону как-то очень по-отечески взъерошил нолдорану волосы.       ...Открыв глаза, Гил-Галад не сразу осознал, где находится. Потом разглядел над собой знакомый до последней ниточки полог шатра и медленно выдохнул. Значит, сон...       Если бы только подобное снилось просто так.       — Прощай, — чуть слышно шепнул Эрейнион в темноту.       «Прощай», — откликнулось далёким затихающим звоном.