Биоконструктор

Чайник уже давно остыл и теперь скучал на маленькой плиточке у окошка. Исталина, молодая швея, почти девчонка, из Наукограда-14 сидела на краю кровати и держала в руках стакан, наполненный чайным напитком. Руки, сжимавшие стекло были женственными по форме, но уже загрубелыми. На бледной до болезненности коже отчетливо проступали многочисленные царапины и шрамы, полученные от игл и иных фабричных инструментов. Длинные худые пальцы держали стакан по-рабочему крепко, так, что полностью охватывали его. Тёмно-коричневые волосы девушки были уложены, или, вернее сказать, заплетены в эффектную причёску, напоминающую корону — две косы, обвивая голову, оставляли открытыми уши и убегали к затылку. На белом, как снег, лице выделялись огромные карие глаза. Зубки впивались в поджатую розовую нижнюю губу… Исталина нервничала. Старинные часы показывали уже десять вечера — вероятно, правильное время. Но маленький столик с ужином на двоих, за которым расположилась Исталина, пустовал. Бутылка вина, жаренный шиповик с грибами, маленькие кусочки белковой колбасы с говяжьим ароматом и две булки — всё это пропадало зря! Чай, опять же, не худшей марки — на чёрном рынке с трудом оторвала… Отпив ещё раз из стакана, девушка в задумчивости продолжала глядеть в стену, старательно избегая взглядом стол. Гость всё ещё мог прийти. Да мог ли он не прийти? С другой стороны, отношения Исталины с Вилианом Кармиевичем никак не вписывались в нормы коммунистической морали. Как так вышло и кто инициатор — сейчас сказать уже было трудно, возможно, их просто инстинктивно бросило друг к другу, как магниты, силой неутолённого желания. Как бы то ни было, пара уже несколько лет изредка встречалась, заставляя свои тела потеть и утомляться, после чего — молчаливо разбегалась, стыдливо делая вид, что между ними ничего нет. Это было чем-то вроде негласной договорённости между ними. Брак им бы никто не дозволил заключить, а на всеобщее обозрение выставлять свои симпатии — неуважение к себе и к окружающим. Да и была ли симпатия вообще? Исталина то и дело невольно примечала мужчин, отношения с которыми доставили бы ей, наверное, больше удовольствия и пользы. Вот, например, Мэлс Ревдитович, местный ученый секретарь. У него другая походка и более благородная, величавая манера говорить, нежели у Вилиана. А какие у него шикарные волосы! Аккуратно причесаные, темные, волнистые… Словно два гладких черных крыла, которые прижала чья-то властная рука. Но Мэлс Ревдитович давно женат… Уводить же мужа из семьи — дело хоть и не пропащее, но опасное. Легко можно ославленной и оплёванной оказаться, да ещё и с выдранными волосьями. Не будучи готова к таким «подвигам» ни душевно, ни морально, товарка Райкина гнала крамольные мысли прочь и старалась отводить взгляд в сторону при встрече с симпатичными объектами. К тому же, она не отрицала, есть и в Вилиане что-то такое… харизматичное. Рваные жесты, свидетельствующие о мятущейся душе, резкий голос… Знаки ухаживания — пусть редкие, но всё же… Или дело лишь в привычке? Правда ли ей нравится всё это? Как бы то ни было, сейчас, сидя в своем жилпоме, Исталина ждала гостя и полюбовника — вначале с уверенностью, что он придёт, потом — не теряя надежды, потом — со всё более растущим беспокойством и почти отчаяньем. Часы на стене уже показывали десять часов пятнадцать минут. Работа заканчивается в восемь, по праздникам при сверхурочных — в девять. Идти от конструкторской — десять минут. Несомненно, Вилиана что-то серьезно задерживает. Или он передумал. Да, возможно, он осознал, что их отношения никчёмны, и… неужели дальше — одиночество? На всякий случай Исталина подошла к подоконнику и выглянула на улицу. Никого. Идущие с работы давно разбрелись по жилблокам. Улицы были пусты. На самом деле, даже появляться на них в это время значило привлечь нездоровое внимание патруля или бдительных соседей — зачем гуляешь? Исталина почувствовала острое чувство обиды, похожее на сожаление и ностальгию по былым, более благополучным визитам. Вот же нелепо всё получилось… До слёз. А ведь она сегодня подготовилась по-особенному. Купила на все свои талоны еды, накрасила губы, помылась ароматным мылом. Даже платье красивое достала. Разумом Исталина понимала: работа биособирателя — не из приятных, в ней возможны авралы, переработка, даже травмы. Но её инстинкт вредничал: некрасиво, некрасиво так относиться к той, что обнимает его. Девушка взяла пачку сигарет. Пачка «Сталинодарских», начатая с утра, ещё не закончилась, хотя, восемь сигарет из четырнадцати уже обратились в пепел. Исталина давно пыталась отвыкнуть курить. Ну, по крайней мере — так часто. Но всё равно — когда она куда-то выходила, будь то обед или прогулка по улице, одну-две сигаретки она машинально клала в карман, просто на всякий случай — вдруг она не выдержит без табака. Сегодняшний день не был исключением — хотя, швейная фабрика была закрыта из-за выброса, днём Исталина Ревдитовна выходила погулять. Чисто для удовольствия. Приятно, что ни говори, пройтись осенним днём по улицам. Так ведь и ей, — шептал внутренний голос, — хватило часа, чтобы обойти всю территорию Наукограда-14, посетив все главные улицы. И притом — шагом неторопливым, потому что куда ей торопиться, чай, не в столовую, чтоб успеть, пока белковые котлеты закончились. Где же Вилиан мог так заплутать?.. «Сталинодарская», разгораясь, приближала конец своего существования. Огненное кольцо приближалась к пальцам швеи. Этой марки сигарет она страшно не любила. Они горчили, прованивали всё помещение и, что самое худшее, окрашивали пальцы, её главный и видимый всем инструмент, в неприятный желтый цвет. На самом деле, подобный эффект давали в какой-то мере все сигареты, но эти — были просто чудовищны. Исталина всегда старалась взять талоны на другие. «Астра», «Мир», «Фрунзе» или «Харьковские» — что угодно, только не логотип с красной стеллой и контурами города… Иногда случалось чудо и попадался «Ройт», который завозили аж из ГССР. Однако — вы представляете, где «Наукоград-14», а где ГССР? Вот то-то и оно. Редко попадался сей товар. Живи Исталина не тут, а где-нибудь в центре Сталинодара, она бы, конечно, получала и такое, и много чего ещё. Кое-что даже — без талонов. Хотя бы большую часть года. Она хорошо помнила, что у ее отца, Ревдита Лазаревича, всегда водилась на столе пачка «Ройта». А ведь он не был даже чиновником, всего лишь учитель географии в местной школе… Воспоминания о детстве, проведенном в Сталинодаре отвлекли Исталину от ее горьких и, надо сказать, не слишком справедливых к Вилиану размышлений. Обида и тоска немного отступили. В памяти проплывали дорогие образы — так отчетливо, что казалось — она там, рядом с родными улочками и домами. Вот Дорогомиловский мост, по которому проезжают немногочисленные «жучки» машин. Вот — Киевский вокзал. А под мостом — спокойная, величавая, полноводная река. И дальше — всё привычное, всё своё. Эти монументальные дома, которые активно строились для рядовых жителей столицы между двумя войнами… Курятники тюрьмы-лагеря, сейчас, как говорят, почти пустующей, потому что пленные по большей части уже вымерли… Целых четыре года Исталина не была на родине родном городе. Всё время какая-то волокита. То разрешение на поездку задерживают, то опечатка в бумагах. А уехать совсем будет у неё шанс ещё нескоро. Контракт в Наукограде-14 — аж на девять лет. А там — продлять, того и гляди, потребуют. Само собой, жаловаться на такую жизнь — грех. В наукограды едут с радостью. Тут еда, тут отопление, тут безопасность. Ассортимент товаров, знамо дело, узковат, но перебиться можно. А зато пенсия какая нарастёт! Вот это главное, вот это самое важное, в первую очередь — забота о старости… Размышления Исталины прервал стук в дверь. Стучали неуверенно, тихо. Да, так мог стучать Вилиан Кармиевич. Сердце Исталины взмыло, как птица радости. Она подошла к двери и простучала в ответ небольшой ритм. У них была некая игра — барабанить по очереди одну и ту же мелодию. Услышав в ответ продолжение, девушка открыла дверь, уже зная, кого увидит. Вилиан Кармиевич зашел в жилпом товарки, как неживой. В одной руке он держал портфель, через другую был перекинут защиткостюм, неаккуратно сложенный в несколько раз. Пока Исталина Ревдитовна торопливо закрывала дверь гремучим ключом, гостю было предоставлено несколько секунд свободы, но он не потратил их на раздевание. Вместо этого Исталина, обернувшись, увидела, что мужчина просто отбросил костюм в угол и стоит перед ней на коленях, бледный, с красными от ещё не просохших слёз глазами и с диким лицом. «Неужели он меня так любит?» — Исталина Ревдитовна почувствовала некоторую неловкость за прошлые мысли. Она приобняла его за плечи и позволила безмолвно прижаться к своим худым ногам, ощущая, как её начинает охватывать лёгкий дурманящий трепет. Вилиан тяжело дышал. Каждый вздох он делал с большим перерывом, опустошая легкие полностью и давая им время проголодаться до кислорода. На самом деле, с каждым вздохом он словно выблёвывал из тела ароматы конструкторской — и наполнялся запахом Исталины. Домашним, чужим, но дружелюбным. И сладким. «Мыло с запахом цветов», — подумал Вилиан Кармиевич. Он видел такой пузырек у Исталины, хотя, на его памяти девушка им почти никогда не пользовалась. — «Меня ждала», — с мученическим наслаждением и некоей животной горечью подумал он, вдруг с судорожной благодарностью обняв девушку ниже талии, целомудренно не касаясь ягодиц, вместо этого как бы замкнув их в объятия. Лицом он уткнулся в живот женщины. Исталина Ревдитовна принялась гладить его растрепанную шевелюру. На её лице была туманная, чуть загадочная улыбка — на самом деле, все мысли сейчас покинули её голову. Внезапно Вилиан стал беззвучно, бесслёзно рыдать, сотрясаясь всем телом. Это вывело Исталину из ступора. Неловко, перебарывая окутывающую её томную лень и незнание, как поступать в таких случаях, она начала гладить любовника по голове, говоря какие-то глупые, рваные слова — не надо, мол, всё хорошо, всё обойдётся. Тот словно не слышал. Для Вилиана сейчас все, что попадало в уши, было словно на другом языке, не по-русски. Он словно пребывал в гулком аквариуме, надетом на голову, где слова переотражаются и запутываются, а стекло — слишком мутное, чтобы разглядеть лица. — Ты не понимаешь… — шептал он. — Ты не понимаешь… Наконец, девушка его расслышала. — Что я не понимаю? Дорогой… до… рогой… Вилиан Кармиевич безмолвно, известным им обоим знаком, потребовал бумагу и карандаш. Посмотрел на динамик на стене, получая искомое. Затем — отчётливо, гротескно большими буквами, вывел: «Я так больше не могу» Волна бледности залила лицо Исталины. Неожиданно она с гримасой детской злости вырвала у Вилиана бумагу и карандаш, разорвав её попутно, и швырнула наземь, топнув ногой. При всём этом она не сказала ни слова — оглядки Вилиана на динамик бессознательно сообщали ей: говорить опасно. Вилиан, на удивление, не выглядел ни расстроенным, ни обиженным, только оторопелым и крайне взволнованным. Судорожно подобрав обрывок, он дописал трясущимися руками несколько фраз. Читая их, Исталина замерла, потом её лицо стало несчастным, а на глаза навернулись слёзы. Она прижала руки к груди. «Сегодня мы собирали детей. Им не больше одиннадцати. Умирали прямо в коридорах конструкторской. Чтобы детали были первой свежести. Я не знаю. Я ничего не знаю. Нас заставили. — написав это, Вилиан посмотрел в лицо Исталины, которое теперь имело тот же мёртвый оттенок, что и у него. Затем он снова приник к бумаге. — Это не всё. Модель заговорила. Они говорят. Ребёнок из детей. Исталина потребовала бумагу и, густо-густо подчеркнув последнее, дописала: «Этого не может быть. Надышался толуола, формальдегида.» «Политкуратор приказал пересобрать. Удалить трахею. Он даже не главный. Главный — Васильев. Почему? — вместо возражений написал Вилиан, затем, после долгого безумного взгляда на любовницу, продолжил черкать по бумаге, перевернув её на другую сторону: Завтра — снова дети. Первая партия в Сталинодар. Потом ещё. Серийно. Понимаешь? Я НЕ ВЫНЕСУ ЭТОГО», — последнее было написано так, словно вместо Вилиана Кармиевича, человека, славящегося аккуратным почерком, писал полуграмотный второклассник, признающийся в рапорте директору о разбитом окне в школе. Исталина Ревдитовна взяла листок замороженными пальцами. Некоторое время — вперяла в него слепые глаза, прекрасно зная, что там написано. Затем — взяла карандаш и написала ниже куда более аккуратно: «Спокойно. Я тоже потрясена. Но мы не можем. Не в нашем положении. Держись. Ты сильнее меня. Ты справишься, — подумав, она быстро дописала: Наше дело правое, и явно задумалась, не замалевать ли её. Однако, вместо этого дорисовала стилизованную симпатичную рожицу чёртика, который улыбался и показывал язык. Вилиан неожиданно усмехнулся вполрта — его разум не перенёс соседства душераздирающей переписки с этим детским персонажем. Уже более расслабленно — он прикрыл глаза и вытер холодный лоб с бледного лба. Исталина потянула его к столу. Дальше они открыли вино, пили его в молчании, подкрепляли силы — в пику отсутствию аппетита. Каждый понимал, что они потребуются. Чуть захмелев, Исталина положила руку на предплечье Вилиана, склонившись над столом. Тот ответил тем же. Они смотрели друг другу в глаза. Вилиан хотел было потянуться за бумажкой, написать ещё что-то, но Исталина не дала. Приблизившись ещё, она положила его ладонь на свой сосок. Намёк был ясен — хотя, Вилиана ещё раздирала дикая память, он не мог отказать на такую явную просьбу. Мужчина помог Исталине раздеться и разделся сам. Вместе они прошли — почти промаршировали — в постель, где принялись тихо гладить друг друга и греться. Похоже, ни на что иное их сейчас не хватало. Иногда их руки встречались и сцеплялись — это была самая сильная ласка из всех. Исталина — замирала, вздрагивая и закрывая глаза, уходя в себя. Вилиан смотрел на неё, смотрел не без удовольствия, но его глаза были тоскливы. Наконец — это случилось, вероятно, спустя час или больше — костёр внутри Исталины начал разгораться снова. Её рука поползла по груди Вилиана, по животу и ниже… Тот поморщился, неготовый, но Исталина лукаво и кокетливо покачала головой, приложив палец к губам, продолжая свой нескромный «поход». Вилиан откинулся на спину, расслабляясь. Вскоре девушка решила, что Вилиан уже готов и легла на него сверху, жадно целуя. В её ласках была некая наигранность, но она боялась спугнуть разбуженную, вероятно, недолговечную страсть, и потому обрушивалась на возлюбленного с утроенной горячечностью, целуя его в губы и извиваясь на нём. Тот задышал чаще, слаще — затем перекинулся через Исталину, подмяв её под себя, между её раздвинутыми ногами, с осоловелым взглядом и тёплой улыбкой. — Отвлекись от этого кошмара, — пробормотала Исталина, утомлённая и распалённая. — Ну, прояви себя мужчиной, неужели ты ещё за столько лет не привык ко всему? — К такому не привыкнешь, если в тебе осталось хоть что-то от человека, а не от «товарища», — тихо ответил Вилиан, чуть сникая. — Сейчас я рядом. И никто больше. Просто говори, что любишь меня — и уродство отступит, — Исталина обняла мужчину крепче, притянув его к себе, и страстно поцеловала. — Постоянно говори. И люби меня. Посто… янно… — она откинулась, обессиленная, ощущая, что Вилиан начал выполнять её просьбу. — Истенька… — медленно, задыхаясь, молвил мужчина, гладя девушку по скуле и глядя на неё так, словно видел впервые за много лет общения, — Спасибо… спасибо, что даешь надежду… Сейчас это важнее всего. — Одна из рук Вилиана упиралась в кровать, он приподнялся, распространяя свои ласки ниже, гладя и разминая небольшие, ритмично вздымающиеся и вздрагивающие груди Исталины, затем — возвращаясь к её шее, зарывая пальцы в волосах. Исталина отвечала стонами. Не выдерживая, Вилиан снова навалился на неё, накрыв всем телом, словно заставив зарыться в самом себе, и целуя в шею за ухом. Действительно, в этот момент для них не существовало больше никого. Ни главнаучрука с его амбициями… ни назойливых спекулянтов, торгующих мясом… ни уродливой модели, которая топталась в ожидании указаний, сверля стену безмозглым взглядом… И их самих тоже больше не было. А потом — двое любовников, разморенные, потные, тяжко дышащие, лежали на кровати. Сначала — просто — держась за руки. Потом — они закурили. Говорили о чём-то — глупости, понятное дело, под репродуктором особо не поговоришь. Вилиан утаил, что он так и не смог закончить — Исталина действительно совершила настоящее чудо с его телом, сделав эту ночь вообще возможной, но ведь нервы у биособирателей не стальные… Впрочем, счастье на лице Исталины тоже много значило. Теперь — очень много. На разговоры его, впрочем, не тянуло — он отвечал только потому, что видел: Исталине доставляет удовольствие слушать всё, что бы он ни произносил. Она смеялась его шуткам, но тоже — после паузы, словно частично находилась не здесь. — Завтра рано просыпаться, — наконец, прервал диалог Вилиан, склонившись к уху девушки. — Я могу остаться у тебя? Женщина отрицательно покачала головой. — Слухи пойдут. Да и тебе потом не отмыться. Вилиан тяжело вздохнул. Это было правдой. Проверил по часам — надо же, их разговоры длились всего десять минут, намного меньше, чем «физиология». Досадно… Он встал, оделся. Исталина прикрылась одеялом, чтобы помочь ему открыть дверь, а точней — запереть её за ним. Открыв щель лишь настолько, чтобы Вилиан мог проскользнуть, она закрыла за ним створку и выдохнула. Она сама не знала, что должна сейчас ощущать. Этот вечер не вписывался ни в какие ожидания… и, похоже, теперь они вдвоём повязаны больше, чем она рассчитывала. Их беседы вполне могли «потянуть» на заговор. Надо будет сжечь листки. Или нет, дым вызовет вопросы, лучше — растворить. Вилиан тоже чувствовал себя так, словно его самого запихнули, как мозг модели, в чужое тело. Отойдя к лестничному пролёту, он некоторое время стоял, прислонившись к стене, и тёр себе шею и лоб. По-хорошему, следовало побыстрее уйти, чтобы не маячить и не привлекать внимания, но эмоций было слишком много. Как же жаль, что нельзя было нарушить запрет и остаться, всё-таки, у Исталины, наплевав на всё… Какое-то время он даже подумывал, не подойти ли к двери снова. Но затем — скомкал в своей душе надежды, как ненужную газету, и шагнул на ступени. Спускался он как можно тише, стараясь не издавать шума. Холодные обшарпанные кирпичи, неприятный, режущий глаз свет — мелькали в глазах, повторяясь на каждом этаже, иногда «оживляясь» плакатами или досками почёта: «равняйся на этих граждан». Сейчас у Вилиана все эти кукольные лица не вызывали никаких эмоций, а плакаты — просто раздражали своими алыми кляксами. Их хотелось сорвать, стереть, будто кровь, въевшуюся в стены… Было уже заполночь, когда Вилиан Кармиевич зашел в свой жилпом. Свет он включать не стал, просто разделся и лег. Времени для сна оставалось мало. Подложив руку под подушку, биоконструктор — да будь она проклята, эта профессия — уперся взглядом в стену у кровати. Он думал, что не заснёт, но постепенно природа взяла своё. Вилиан не заметил, как его глаза сомкнулись и служащий заснул — крепким, здоровым, насколько это возможно для жителей Наукограда-14, сном. На его лице плавала улыбка. Вилиану явно снилось что-то хорошее. Вилиану снилось, что он на берегу моря. Настоящего моря, не речки, не водохранилища — моря. Самого настоящего. Не осознавая, что спит, он всё же чувствовал, что с ним происходит нечто нетипично хорошее. Что он делал? Просто стоял на берегу, покрытом мелкими гладкими камушками — да, кажется, они называются «галька». Дед рассказывал. Вообще, его рассказы о юности в прибрежном городе, у самого теплого, красивого, сказочного моря — Чёрного, больще напоминали сказки. Сейчас-то, понятно, не проверить. Нет больше Чёрного моря, только огромное гниющее и радиоактивное болото. Это американцы постарались — если верить навязчиво-регулярным документальным хроникам по телевизору. Атомные грибы десятками вставали над побережьем, сотни биологических снарядов поганили волны могущественного водоема. Теперь там больше почти никто не живёт — да, модели-то, пожалуй, только и могли бы выжить. Но — к чёрту. Зачем современный человек тащит в любую реальность рассказы о серости своего тошнотворного бытия? Сон Вилиана Кармиевича был другим — красочным, романтическим. Вилиан стоял на каменистом берегу моря, ветер приятно обдувал его кожу, солнце — заставляло её немного зудеть. Море у горизонта было невероятно синим, ярко-синим — где же он такое видел? Точно — не на кинохронике, такими красками даже ленту не подрисовать. А в руках у Вилиана был листок бумаги — и что там написано, прочесть он не мог, как это обычно и бывает во сне. А по небу плыли облака, белые, как кости. И солнце подсвечивало их желтоватым. И птицы летали. И лес зеленел вдали — густейший, не мёртвый и кривой, как теперь. Вилиан Кармиевич видел высокие прямые стволы, заканчивающиеся кипой зелёной листвы, и как же много их было! Наверное, если зайти в их гущу — даже и солнца не увидеть… А вдали по каменистому берегу шел человек в белых шортах и красной футболке навыпуск, частично спрятанной под синей рубашкой. В правой руке он нес гитару, а левой придерживал рюкзак, чуть наклонившись под его весом вперед, отчего длинные волосы падали ему на лицо. Двигался он медленно, чуть покачиваясь, иногда выпрямлялся, прислушиваясь к чему-то, и снова шел дальше. Вилиан ждал. Через какое-то время человек поравнялся с Вилианом и обратился к нему: — Что-ж, ты, приятель так жарко одет? — с этими словами незнакомец потрепал Вилианов рукав куртки. — Август же! Последние деньки лета. Куртку эту ты ещё осенью успеешь до дыр заааскать. — Лето? — только и смог пробормотать Вилиан. Он привык к тому, что в августе — холодрыга. Посмотрел на мужчину, пытаясь понять, не шутит ли он. Высокий белый мужчина, бородатый, но волосы длинные, как у женщин… И взгляд! Не бывает таких глаз — добрых, полных ничем не обоснованной симпатии, так, словно Вилиан — его старый знакомый. При этом Вилиан чувствовал: никакой не знакомый. Просто здесь так ко всем относятся. Смутившись, он спросил: — А далеко ли до горы? — Далеко. Далеко. — Незнакомец кивнул. — Ты лучше не подниматься на нее. Сам только что оттуда. Насладись природой лучше. Воздух же тут чистый, свежий. Не то, что в городах, да? Дальше сон был скомканным. Вилиан видел себя гуляющим по лугам, покрытым голубой травой, затем — сидящим в тени под старым вязом, потом — на берегу реки, где он наблюдал, как мимо проплывает лодка. Столько природы — незнакомой, чистой, неиспорченной — ему не снилось еще, но он не сомневался, что это не выдумка. Когда-то — всё это было. Вилиану было бы больно, если бы всего этого — не существовало. Хотелось дышать полой грудью, смотреть по сторонам, улыбаться. Уже под конец сна — он вышел к каменистому берегу реки, двинулся вдоль него и вышел к месту, которое ему иногда снилось. Это была поляна, над которой в высокой траве кружилась стая разноцветных бабочек — как в книжках. Увидев знакомые очертания местности, Вилиан стал искать бабочек глазами — и нашёл их, и вдруг понял, что его зрение не ослабевает с расстоянием. Отсюда, с этой поляны он мог обозреть мир и на микрон, и на тысячу километров вокруг. И себя он видел тоже… Нагим, с раскинутыми в стороны руками, ошарашенным, с широко открытыми глазами, с приоткрытым ртом… Не способный вместить в себя этого простора — тот, нагой, Вилиан закричал. А вместе с ним — заверещал и будильник в динамике, пробуждая биособирателя. Вслед за звуками побудки — сразу грянул гимн. Вилиан сел на кровати, как подброшенный, и некоторое время приходил в себя. Несмотря на краткость отдыха, чувствовал он себя на удивление выспавшимся. Вот только просыпаться — не хотелось. Хотелось — снова упасть на подушку и оказаться там, в мире чистого воздуха и голубых небес, которых он сам не видел никогда. «Кто же отобрал у меня это право, ещё до рождения?» — скрипя зубами от жгучей душевной боли, подумал он. Затем — постарался прогнать эти мысли, ради самосохранения, желая остаться в здравом уме. Вилиан Кармиевич грузно встал, оделся и пошел вниз. Зубы он не чистил — смена ранняя, нужно успеть поесть, чтобы быть прежде обычного, а политкуратор, вдобавок, объявил о внеплановой лекции. Довольно и того, что хватило времени одеться и причесаться, а в рот — положить лист перечного дуба. Сразу же после этого — Вилиан Кармиевич выскочил из своего жилпома в коридор. Снаружи, как водится, уже ходили люди — такие же пролетарии, как и он. На Вилиана накатило невольное ощущение единства — все они винтики большой машины. Сморщившись, он выбросил эти бравурные мысли из головы, стараясь, однако, приветствовать каждого знакомого кивком и короткой фразой «доброе утро, товарищ». Добравшись таким образом до столовой — снова очереди, снова давка — Вилиан заметил знакомое лицо. В его животе ёкнуло — холодом и теплом одновременно. Он попытался улыбнуться, но тут же стёр улыбку. — Доброго трудодня, товарищ Краснов! — безэмоционально отчеканила Исталина первой, помогая ему. — И вам — товарка Райкина, доброго, — почти не запнувшись, ответил Вилиан. — Вчера еду получала, поверите ли, много осталось. Не желаете ли взять? Тут колбаса, хлеб… — Исталина Ревдитовна протянула Вилиану два свертка. Вилиан дрогнул — подруга предлагала ему остатки той еды, которой потчевала его вчера. Ему стало кошмарно стыдно — это же был обед для них обоих… — Мне, право, неудобно, — забормотал он, но Исталина нагнала его, протягивая свёртки настойчивее. — Не откажите. Конечно, вас в конструкторских кормят лучше… — Не лучше, — тихо молвил Вилиан и с благодарностью взял свертки, кладя их в портфель. — Спасибо, товарка. — ему невыносимо хотелось хотя бы поцеловать её в щёку в знак признательности, но в этой реальности такое было невозможно. Чувствуя, что голова летает в небесах, а ноги — горят в аду, Вилиан взял свою кашу и съел её, не чувствуя вкуса, скорее, ощущая присутствие Исталины через два стола напротив, нежели глядя на неё. Привлекать внимание было нельзя — рядом с ней сидели. У Вилиана также были компаньоны — Лестак Фэдович и трое других. Видя, с каким невозмутимым аппетитом они уписывают свои порции и вспомнив, что ждёт сегодня на работе, Вилиан почувствовал, что завтрак перестал лезть в горло. Запихав в себя ещё несколько ложек, он отнёс тарелку, вызвав ругань уборщицы на «зажравшихся граждан» — но втайне, впрочем, довольной тем, что можно собрать объедки. Затем — труженик вышел на улицу. Пахло, по обыкновению, плохо, но сегодня — как-то особенно мерзко. До работы — добрался, как обычно. В коридоре трупов уже не было — разобрали и увезли на хранение, не для всякой модели, знамо дело, свежатинка нужна. Поздоровался с коллегами, переоделся, прошёл по коридору, толкнул дверь в зал собраний, стараясь ни на кого не смотреть. Вопли политкуратора вскоре достигли его ушей сами, но даже из них он запомнил только реплику «Сборку малогабаритных моделей — партия не одобряет, не угодное это партии дело». Далее — собирали обычные модели. За трудодень — собрали две. Освободились в девять. В жилблок Вилиан пошел сразу же, уклоняясь от разговоров в коридорах, не ужиная. Даже к подарку Исталины — не притронулся, лег спать сразу. А ну как прежний сон приснится? Но тот сон — не шёл. Было что-то другое, мутное, не запоминающееся. Следующим утром он уже постарался вернуться к режиму ухода за собой. Почистил зубы, позавтракал. В этот раз с Исталиной в столовой пересечься не получилось — и, возможно, к лучшему, незачем душу рвать. Так-то — боль быльём порастёт. От собрания — судьба тоже избавила. И снова — две модели, одну, правда, закончить не удалось, нижних биодеталей не подвезли. Жилблок. Ужин. Душ. Сон… ну где же ты, долгожданный зелёно-голубой сон? Опять ничего не запомнилось. Живём дальше! Проснулся, оделся, почистил зубы, спустился, позавтракал. Исталина. Покурил. Пришел на работу, дособирал ту модель, что не кончена — бам, а модель-то дефектная. Нижние биодетали не прижились. Всё насмарку, на выброс. Разумеется, вычет из зарплаты, как будто он виноват, и штрафные трудочасы. Освободился в одиннадцать вечера. Пришел в жилблок, лег спать, снилась Исталина. Гуляли вместе… Поехали дальше: проснулся, оделся, почистил зубы, спустился, позавтракал, покурил с Лестаком Фэдовичем, пришел на работу. Тут — Васильев вызвал в кабинет. И не только Вилиана, но и всю его бригаду. Тема — вчерашний просчёт. Отчитали. Ругался не по-человечески политкуратор, угрожал НКВД. Один раз ударил по роже. Работа! Собрал две модели, освободился в половину одиннадцатого — был обход. Пришел в жилблок, поужинал — до этого не ел весь день, обед с завтрака пропустил. Лег спать, сон не запомнил. Тот, прежний сон, уже начал забываться и не вспоминался, как некое чудо. Ну, да, приснилось что-то необычное… Проснулся, оделся, почистил зубы, позавтракал. Вспомнил, что сегодня перерыв между шестидневками — выходной. Спустился позавтракать, встретил Исталину. — Товарка Райкина! — обратился Вилиан Кармиевич к ней более живым и почти балагурным тоном, — Ну что, как выходной проводить собираетесь? — Да как и всегда, — скромно пожала та плечами. — Кинофильмы посмотреть хотели с подругами, потом почитать книг. — А фильмы — здесь, в жилблоке? — уточнил Вилиан Кармиевич. — Ну, да. Со всеми. Сегодня «Тридцать дней Лондона» и «Их небо в нашей стали» ставить будут. — Не думал, что вы — такая любительница истории, — велиречиво молвил Вилиан, чуть склонившись. — Да я и не любительница, — рассмеялась Исталина, демонстрируя пару отсутствующих зубов. — Просто иногда, — она закинула руки за голову, как бы глядя в небо на невидимое солнце, — Хочется знать, как мы жили… И как дошли до жизни такой, — прошептала она едва слышно. — Там Владлен Смирнов в главной роли. Он отлично играет. — Ну, тогда и я посмотрю, — от волнения Вилиан Кармиевич дал козлетона. — Право, даже не помню… когда последний раз кино смотрел. — Да мы же с вами и смотрели, — улыбнулась Исталина ему снова, как малому ребёнку. — Вы что, забыли, Вилиан Кармиевяч? — А фильмы — как, на плёнке, или… — начал снова допытываться Владлен, чувствуя, что слова больше не нужны. — Нет, по местному телеканалу, — ответила Исталина. — Выходной же — не только у нас, но и у операторов. — А что? — Да ничего, — фарисейски закатил глаза Вилиан Кармиевич. — Хорошо. Раз по телеканалу, значит, и новости посмотрим. Надо же знать, что в мире творится, чтоб совсем… мхом не порасти, — он неестественно хохотнул, ощущая радость от того, что может стоять рядом с Исталиной и вот так запросто говорить с ней. — Будто в мире что-то новое происходит, — пожала плечами девушка, и Вилиан вновь замер очарованно — удивляясь, как естественно и томно выходит у неё это движение. — У нас — хорошо, у них — плохо. У нас — будет ещё лучше, а у них — всё развалится. — А вдруг — чего иное скажут? — предположил он с глупым видом. — Не думаю. Стабильность — залог успеха, сами знаете, товарищ, — ответила Исталина с юморком. — Особенно в нашем с вами случае. Закурите? — Исталина протянула пачку Сталинодарских — недавно распечатанную, минус две сигареты. Передав её Вилиану Кармиевичу, она небрежно сказала: — Возьмите всю, если хотите. Могу ещё отдать. Вилиан положил пачку в карман. Они вышли на лестницу. Закурили. — Терпеть их не могу, — давясь дымам сказала Исталина. — Даже язык после них — как будто перцем… А уж что в лёгких — представить страшно. В ваши запчасти — меня точно не возьмут после них, — невесело улыбнулась Исталина. — Не говорите так, — вырвалось у Вилиана, негромко и сквозь зубы. — А вы бы лучше, товарка, другие сигареты взяли, — добавил он, пытаясь замять сказанное. — Были бы, товарищ, были бы, — вздохнула собеседница и со-курильщица с сожалением. Повисла пауза. По лестнице спускались и поднимались прочие жильцы, кто-то стрелял у курящих сигарету-две, но большинство проходило мимо. Вилиан и Исталина втягивали в себя вонючий дым, выпуская изо рта и ноздрей сизые столбы дыма. Пожалуй, это можно было назвать единственным удовольствием от данного курева — вот так стоять вдвоём и состязаться, кто дальше и причудливее выдует табачный смог. К тому же, он отбивал запах улицы. Вероятно, даже — на весь день… Вилиану казалось, что и он, и его руки, и волосы, и одежда — пропахли вонючей сигаретой. От изобилия и низкого качества выкуренного начала кружиться голова. Не докурив совсем чуть-чуть, Вилиан прижал бычок к стене, прокрутил и положил в пачку — потом пригодится. — Пойду я, пожалуй, — тоном заключения сказал он товарке. — Выходной — выходным, а дела же есть. — В шесть вечера — начало, — кинула вслед словцо Исталина. — Но, коли вы такой любитель новостей, так и в пять приходите. Чтоб успеть. Ощущая, как сладко замирает душа, Вилиан Кармиевич поднялся на свой этаж. Ему предстояло ещё как-то провести почти весь день… Зашел в свой жилпом. На подоконнике — лежал журнал «Завтра», купленный, но не читанный. Усевшись за стол, Вилиан открыл издание. Свежие статьи были посвящены новостям из мира и страны. Разумеется — Исталина верно это подметила — ничего нового по сути там не было, но всё же приятно посмотреть на вид каких-то иных мест. Не этого. Вот, к примеру, на первой полосе красовалась фотография. Толпа негров, худых как скелеты, толкается на пустой площади. По бокам — солдаты, белые в черной форме, на левом рукаве каждого — повязка с трикселионом. Худые руки негров — виснут вдоль тел. Внизу — подпись: «ОТ ЯДЕРНОГО ГЕНОЦИДА ДО РЕЗНИ В ГОРОДАХ. ХУНТА В ЮЖНОЙ АФРИКЕ ТЕРЯЕТ СИЛЫ». Что ж, вполне внятное объяснение, хотя, судя по дулам автоматов, направленных на чернокожих, до полной потери сил хунте ой как далеко. Несмотря на понимание, что в реальности всё может оказаться в Африке с точностью до наоборот, Вилиан ощутил невольную ненависть к вооружённым людям, вложенную в него воспитанием. Вздохнув для проформы, Вилиан перешёл к чтению текста — жвачка для мозгов, но и ладно. «Жителям нашей страны, где человек человеку — друг и брат, невозможно представить, каково живётся тем, к кому домой каждый день могут вломиться вооружённые люди, ограбить, линчевать, выселить. Любой гражданин, желающий мира, с ужасом представляет себе судьбы тех, кто обратился в атомный пепел ввиду амбиций собственного же правительства. Именно поэтому — наш народ, возглавляемый Партией, решительно протестует против террора и хаоса, насаждаемых продажными политиканами в Южной Африке. Наследники фашистской хунты, подло бежавшей из Западной Германии от наших наступающих войск, обосновались в Кейптауне и распространяют метастазы своего влияния по всей Южной Африке. Выселяются коренные народы, власть вырывается у законных вождей и избранных представителей для передачи её цепным псам нацистского режима, однако в последнее время кровожадные продолжатели идей Гитлера и Геринга, пользуясь безнаказанностью, перешли к новому уровню злодеяний. Они сгоняют миллионы чернокожих туземцев на полигоны, чтобы испытать на них ядерное оружие! Разумеется, большая часть несчастных гибнет — от лучевых ожогов и сыплющегося с неба радиоактивного пепла. Что это, как не геноцид небывалых в истории человечества масштабов? Прогрессивное человечество не потерпит…» Вилиан Кармиевич закрыл журнал.