Биоконструктор

Трактор медленно ехал по дороге. Стальной агрегат, шипящий прохудившимися трубками, казалось, грозящий в следующий миг развалиться или взорваться, взрёвывая и подфыркивая, медленно, но верно тащил прицеп с бревнами в направлении деревни Игнатьево. Верная машина, не устающая трудиться на пользу людям… Дорога тянулась по краю поля, было ранее утро, и роса на траве ещё не успела высохнуть. Само Игнатьевское поле-1 выгодно отличалось размерами, но расположено было неудачно. Жители соседнего Томшино от века ходили по нему до станции или рынка, чтобы обменяться с рабочими вещами и перекинуться парой слов. В качестве валюты шло все. Сигареты, консервы, овощи, молоко, алкоголь. При том, у каждой стороны имелось что-то своё, дефицитное. Скажем, то, что жители городов с невероятным трудом «доставали», деревенские имели почти задаром и воспринимали как нечто обыденное, заурядное. Доходило до смешного. Бывало, заедут в Игнатьево новенькие гости из Сталинодара, и удивляются с непривычки: как так? Котлеты, из натурального мяса, да ещё и в свободном количестве? Впрочем, удивлялись приезжие не только котлетам. Отмечали и значительно большую вольницу. Милиция почти не наезжала в деревни — не считая обязательного раза в день, что необходим для переписи населения. Так же и наркомы местные не высасывали из деревенских последние соки. И перемещаться по местности можно было — немыслимое дело! — почти что во все стороны, в любом направлении… Но вернёмся к нашей сцене. Стоял солнечный день, с минимумом облаков на небе, соответствующий последним тёплым дням сентября. Поле, засаженное землянкой, уже начинали копать. Работа кипела. Среди крестьян можно было заметить посторонних, городских — но тому имелось объяснение, поскольку председатель Рабочего Посёлка, где находились дачи сталинодарских ветеранов КГБ, привлёк к работе тех, чей отпуск неудачно выпал на «сезон». Трактор поднялся на горку и оказался перед спуском, ведущим к поперечной дороге — за ней сразу начиналось Игнатьево. Как вдруг водителя остановил пацан в красной рубахе: — Дядь Варь, закурить не найдётся? Парнишка нагловато хмылился и потирал затылок, заставив седовласого водителя нахмуриться, но с тайной усмешкой. — Мать не выпорет, а? — Варлен Лестакович засунул левую руку в карман, ища пачку. — А то я тебя, Фэдька, знаю. Придёшь домой, мать унюхает — и все, кранты тебе. Да и тому, кто снабдил тебя куревом, руки лучше прятать — а то оборвут… — не прекращая странно улыбаться, Варлен Лестакович подал мальчику «сталинодарскую» сигарету — и сам вытянул одну из пачки. Ухарски закинув оную концом в рот, Варлен Лестакович достал коробок спичек, выстрелил одну щелчком пальца, а затем чиркнул о коробок, зажатый культей правой руки — сущим обрубком длиной двадцать с небольшим сантиметров, считая от плеча. Подкурив сигарету, что вышло не с первой попытки, а когда уже спичка прилично прогорела, Варлен протянул огонёк пацану. — Присоединяйся. — Спасибо, дядь Варь. Не волнуйтесь, мать не узнает. Она сейчас на рынок пошла, к станции. А это надолго, запах выветрится, — как бы знаменуя свою мысль, пацан разогнал дым рукой и утёр слезящиеся от едкого табака глаза. — Автобусы же не ходят совсем. — Погодь, это ещё почему не ходят? — удивился тракторист. — Так ведь уже неделю как! Не слышали? Говорят, наукоградские чудики что-то нахимичили. Модели, что ли, ихние сбежали, по дорогам бродят. Ну, так я слышал. Сейчас их там ловят все. — А, — умудрёно кивнул инвалид. — За людей опасаются? — Да не, — пацан ещё раз потёр затылок и надвинул кепи с независимо-безразличным видом. — Сбить боятся. Потому и автобусы остановили. — тут Фэдька добавил чуть тише: — Правда, ещё и другое говорят. Что это из-за Черного Ворона автобусы пускать перестали. На неделе-то… Говорят, он там, — пацан неопределенно помахал рукой, — прячется и своё какое-то воровство злодейское творит. Убивает всех подряд! И еще грабит. А автобусы ему нужны — для атаки на Наукоград!  — Опять Чёрный Ворон? От же, вредитель какой! — в иронической панике вскинул брови тракторист, но не был понят. Пацан насупился, обиженный тем, что его предупреждение не принимают всерьез. — А вам про него разве не говорили? Это же он повесил месяц назад триколор на здании вокзала! И военные, и учёные, и жители — да кого ни спроси, все подтвердят! Одному вам, дядь Варь, его надо в лицо показать, а то не поверите! — Эх, — махнул инвалид единственной рукой. — Эх… Я-то давно для себя все понял. Да и ты, Фэдька, не забивай голову себе. Чёрный Ворон, он, считай, пугалка. Мол, не будешь выполнять норму, станешь милицию ругать, обсуждать слишком много — сразу как он сделаешься. Будешь триколоры на вокзалах вешать, автобусы вместе с колесами жрать и в сторону Наукограда выплёвывать… Да если бы такой вредитель завелся в лесах под Рузой, их бы по песчинке просеяли, на щепочки разобрали, а отщепенца за день, ну ладно, не за день — за неделю выловили и расстреляли. Или ты думаешь, военные у нас пальцем деланые, для красоты фуражки носят? Оставь им заниматься их работой. Они не зря свой хлеб едят. А сам — не забивай себе голову бредом. Ты сам то — хоть следы злодейств этого Ворона — видел? Или тех, кто видел эти злодейства? — Фэдька отрицательно покачал головой, — И правильно, что не видел — видел бы, так со мной тут бы не стоял, тебя бы самого по косточкам разбирали где положено, да допытывались, не соучастник ли. Чего пересуды разводить? Ты иди себе. У тебя своей работы полно, и деревенских тоже отвлекать нечего. Трактор зарычал, дернулся, и покачиваясь на рытвинах, съехал с горки. Пока машина не пересекла дорогу и не свернула за избы, мальчишка смотрел ей вслед тоскливым взором, и лишь тогда — медленно побрёл навстречу к работающим в поле. Ему в самом деле предстояло много трудов — забить мешки землянкой и отнести их на сельсклад. Варлен же, насвистывая, ехал по улицам деревни — теперь бревнам уже предстоял недолгий путь. Двигатель громко тарахтел. Проезжая очередной перекресток, инвалид болезненно стиснул зубы и смолк — именно здесь он когда-то стал инвалидом. У дома старика Васюкова. В тот день Варлену казалось, что вся жизнь закончилась. Но нет, он и оправился быстро, и все за тот же трактор сел. Положил бы себе за правило три года назад, что слезать с трактора на весенний лед — плохая идея, все могло бы быть иначе… Но — что случилось, того не вернуть. Жизнь продолжается. Вал отбора мощности все так же крутится, тракторист все так же едет вперёд, не задавая себе вопросов, лишь изредка передергиваясь, когда неприятные воспоминания не удаваётся загнать в глубины забвения. Падение, боль, толпа вокруг… Скорая помощь, долгая дорога в Рузу, больница… А машина между тем уже едет мимо здания старосты; уже скоро и сельсклад, где крепкие парни выгрузят продукцию лесозаготовки, позволив трактору и трактористу вернуться к лесоповалу… Староста Круминьш сидел на завалинке. Он совсем не изменился за последние пять лет — тот же хриплый голос и прищуренный взгляд. Но сейчас староста сидел, пригорюнясь, и лишь изредка выпадал из прострации, чтобы приложиться к стоящей рядом бутылке. Даже шум и лязг въехавшего во двор трактора не привлекли внимания старика, тот лишь вяло махнул рукой работягам и крикнул нетрезвым голсом, чтобы те приступали к разгрузке. Варлен подгнал трактор к крыльцу, вылез из кабины, на ходу стащив с сиденья вещмешок. — Эй, дед! — настороженно позвал Варлен Круминьша, который так и не изменил позы. — Ты что, с тоски помирать собрался? Лишь теперь Круминьш изволил повернуться к собеседнику. Староста почесал грудь под грязной тельняшкой. На самом деле он был даже одет с некоторой претензией на шик, поскольку среди деталей его одежды наличествовали бушлат и капитанские сапоги. — Тебе-то что за беда, Варленка? — нелюбезно спросил старожил, посерёдке между парой отхлёбываний из горла. — Ну зачем ты так? — сказал Варлен. — Тебе уже восьмой десяток, и сколько ты на этом свете видел, мне уж не повидеть. И в армии ты был, и до Парижа дошёл… — До Лондона, — нажимисто, с сильным акцентом поправил староста, — Париж у нас покойный Йоська Левин брал. Я на Северном фронте воевал. Это он — на Западном. У меня и ранение было. Три пули в лёгкое, химический ожог трахей и горла. Орден на грудь заработал. Варлен подошёл к Круминьшу, ухмыляясь, положил ему руку на плечо: — Ты как всегда, Андрис. Заговоришь с тобой о войне — сразу жизнь в глазах появляется! Давай-ка тяпнем по маленькой, чтобы дух у тебя поднялся, и ещё побалакаем. Лишь теперь староста поднял взгляд на тракториста. — Только об одной войне с тобой, получается, и говорим. А помнишь, какие у нас с тобой были в былое время разговоры? — Круминьш испытующе посмотрел на Варлена, словно сам не был уверен, что тот помнит.  — Помню. Помню, как у вас с Ингой бутылку водки в дверях всегда ставили. Ну, по старой памяти. А ты, Андрис, помнишь, конечно, как я, вернувшись с больницы, нажрался и подрался с Мишиным? — Ещё бы, — ответил Круминьш. — Помню, потому что он тогда работать не мог. В жизни не видел, чтобы одной рукой так колошматили. А потом ещё был пожар. Чуть дом Шапошникова не спалили. — А помнишь, какие разговоры мы с тобой о войне вели? — спросил Варлен, — Я тогда пацаном был. А ты говорил, что страшнее войны нет ничего. Потому что каждый убитый в тебе плачет. И про города в Латвии рассказывал… где раньше жили люди… — Староста пожал плечами, словно озвученное перестало иметь для него прежнее значение. — А помнишь, как ты смеялся, когда я про марсиан рассказывал? — Помню. Помню, — ответил староста мрачно и устало, невпопад добавив: — Мне Инга с Раймондом снились… Ровно живые. Инга — седая, как под конец была… И Раймонд… Все тот же, лет восьми… Когда газом с бомбы надышался. Как сейчас помню: сядет на край кровати, смотрит на меня и слезы точит. И теперь такой же. Только говорит другое: «пора, папка, пора и тебе». А жена, Инга моя — она при жизни напослед все на кухне возилась, улыбки её не видел. А тут, наоборот, улыбается, в лобик сына целует. Меня рукой манит. Да приговаривает: скоро, мол, дорогой Раймонд, папа вернется насовсем, всем конфет принесет. Глаз отвести не могу. Смотрю я, а там… Понимаешь, за окном уже темно, а в комнате моей — свет, и очень сильно пахнет горелой мышью. Я говорю: не пойду, пока света нет. А Инга Раймонду: — Подожди, сыночек, папа не за мышью пришел. — Староста снова глотнул из бутылки. — Проснулся в холодном поту. В общем, зовут меня, Варь, зовут. Недолго старику коптить свет осталось. — Ну ты даёшь, дед, — ответил Варлен. — Мыши, конфеты… Нет, я не гадалка, да и родные сниться могут. Но, честно, пророчество — так себе. И помирать тебе рано, да. Кто ж Игнатьево все держать будет? Нервы это просто. Пережил ты много чересчур для одного человека — война, потеря родных, Войну прошёл, и сына потерял, да и республику твою всю враги сожгли бомбами… Конечно, у любого будут нервы! Ты бы на самогон ещё не налегал так. Он правда ведь жизнь укорачивает, без всяких чудес. Староста покачал головой, опять выпил, но потом всё же спрятал бутылку под крыльцо: — Так и знал, что ты это скажешь. Только не мне им помогать, Варь. Бог видит все, и Я рядом с ним, а ты Его совсем не понимаешь. Видишь, куда война всех ведет? В лагерь смерти… Меня прямо там в кровь избили. Что потом в армию вернулся — чудо. — Поняв, что дальше староста будет нести чистейший пьяный бред, тракторист лишь покачал головой, не встревая. Староста же продолжал, воздев палец пьяно и назидательно: — «Nothing be less than people, » сказал мне тогда один англичанин. Да, так и сказал: «Nothing be less than people». Вот и все. Только не смог я принять это. Передернуло меня прям. Нож в шею вогнал сразу… — староста устало посмотрел на тракториста. — А ты что бы сделал? А, Варь? Тракторист удивленно поглядел на старика. В голосе старосты была такая странная, неподдельная печаль, что иного бы развезло, пробило на слёзы. Но у Варлена эта вялая блаженность неожиданно вызвала отвращение. — Пора мне, Андрис, — с тайной горечью сказал инвалид. — Дрова ещё возить. Но ты не унывай тут. И не пей больше! — повысил голос Варлен, отходя к машине и помахивая на прощание ладонью. — А то как селу — без старосты? Заняв прежнее место за рулём, Варлен грузно развернул трактор на месте, оставляя ямы на земле, и под хрипы двигателя направил агрегат обратно — к лесоповалу, притормозив лишь на выезде — чтобы проверить единственной рукой, на месте ли деньги. В кармане у тракториста лежало несколько мятых купюр по рублю. На всякий случай он снова надел на рассыпавшуюся «колоду» скрепку — чтобы не терять. Бумажки были мелкими, старыми, образца 1970 года… послевоенные. На каждой — изображен улыбающийся Сталин, под ним — буквы «СССР», и крупным текстом: «СЛАВА СОВЕТСКОМУ НАРОДУ, НАРОДУ-ГЕРОЮ СВЯЩЕННОЙ ВОЙНЫ!». Дата выпуска на всех банкнотах стояла одна и та же — 21 декабря 1970 года. Ценность этого имущества была весьма относительной, специфической. В деревне рубли имели мало веса, здешний народ предпочитал натуральный обмен. Жителям Наукоградов обычные деньги также пригодиться не могли — там царила своя валюта, талоны. Ближайшим к деревне местом, где можно реализовать рубли, была станция. Там торговля за деньги присутствовала, хотя, всё равно проще и выгоднее было меняться товарами — у электричек, на которых сметливый народ привозил одежду, сигареты и другие блага высокой цивилизации. Иначе обстояли дела в городах — от мелких, таких, как Руза, до крупных, вроде самого Сталинодара. Там без денег — шагу не шагнуть. Тракторист и сам помнил, как, пробыв в Сталинодаре неделю, удивлялся местным ценам: обед в столовой — пять рублей шестьдесят копеек… Подумать только, в Рузе на те же деньги можно питаться весь день. Однако, если не считать дороговизны, столица простонравному деревенскому трактористу, скорее, понравилась. Могущественная архитектура повсюду, чудо из чудес — метро, станции которого блистают вычурной мраморной роскошью, самоходные лестницы-эскалаторы… Грандиозные коммунистические сооружения — Пантеон, Мавзолей, Дворц Советов. Удивительно, что столичные жители при всей этой красоте, окружающей их, выглядели куда более мрачными и неразговорчивыми, чем нищие селяне. Варлен не видел разумной тому причины, и мог лишь предположить, что виновата скученность, делающая людей незнакомцами друг для друга, и хорошая жизнь, отменившая нужду во взаимопомощи. А ведь она — главный цемент дружбы и доверия. В деревне-то всё иначе, встретишь кого — привычное лицо, обратишься к кому — снизойдут, чтобы и им помогли. А тут — даже поговорить не с кем… На выезде из деревни тракторист вновь пересекся с Фэдькой, тот уже нес мешок, забитый «урожаем». — Что, Фэдька, трудишься? — спросил, улыбаясь, тракторист. — Да вот, как видишь, дядь Варь, — без энтузиазма отозвался подросток. — Там староста наш на самогон опять подсел, — предупредил Варлен. — Ты с ним особо не талдычь сегодня, дурить может начать. Не приведи Бог под пьяную руку попасться, если ему чего померещится. — Вы бы потише, дядь Варь. — Пацан оглянулся, щербато кривя рот. — А то меня за Черного Ворона ругаете, а сами говорите, как в Бога верующий. Кстати, о верующих, — Фэдька прищурился, вновь заговорив заговорщицким тоном, нагоняя жути: — культисты Кожебога вернулись. Выброс их, что ли, на нас снова принёс… — Кожебога?! Что ты мелешь! — неожиданно рассердился Варлен. Он попыхал, некоторре время не в силах подобрать слова, затем сплюнул: — Молодёжь… Сказок всяких наслушается, потом — разносят… уши вянут… — Не сказки! — сердито и неуступчиво отозвался Фэдька, бросив мешок. — Вот тут я уже сам своими глазами, — он показал двумя руками, какими именно глазами, — видел видел собаку без шкуры на лесной дороге! — Какой ещё дороге?! — Да той, что до Томшино ведёт!.. А Владленка говорит, в Томшине ребёнка ночью украли! — Ты этого Владленку меньше слушай, пацан. — чуть более миролюбиво, но угрюмо парировал Варлен. — Он же с хутора, что в дальней Сибири, аж за Сталиноуральском. Какое там у них образование? Суеверия одни, да страшилки. Не представляю, как его отец вообще добился перевода чуть не под самый Сталинодар… А Томшино — да, известное название, да только кто знает, что там произошло? Только из рассказов таких дуриков, как твой Владленка, и известно. Его послушать, так в Томшине целые отряды культистов по ночным улицам с гармошками гуляют. — Варлен сделал паузу и мученически завершил: — Фэдька, дай мне лучше флягу — я уже никакой. Фэдька протянул трактористу большую железную фляжку, из вежливости сам отвинтил крышку, избавляя инвалида от проблем с её открыванием. Варлен сделал несколько больших глотков, затем вернул фляжку Фэдьке. Вода была тёплая, с привкусом железа, но трактористу было всё равно. Вытерев губы, он попрощался с мальчишкой и двинулся в сторону лесоповала. Через несколько минут мальчишка и тракторист потеряли друг друга из вида — трактор заехал в лес. Именно здесь, недалеко от ЛЭП, находилась зона лесозаготовки. Мужики, кряхтя и хекая, рубили деревья. За редкостоем можно было разглядеть проплешину — хутор Горчакова, который сгорел ещё до войны и ещё не успел зарасти. Когда Варлен остановил трактор и слез, мужики посмотрели на него с интересом, как на новенького. Недоумевая, инвалид подошел к одному из лесорубов. — Что смотрите-то так? Совсем недавно же виделись. — Так это, Лестакович, — бригадир бросил топор на землю и сплюнул, почесав в затылке. — Оно конечно, за время, что тебя не было, ничего такого не случилось, только… — он показал пальцем на не пойми откуда взявшийся в лесу УАЗ 2206. У серой «буханки» были открыты задние двери, за окнами был виден сидящий в салоне толстый и низкий человек в форме. — Так значит, что у вас тут произошло? — переспросил Варлен суше. — Ага, выходит, тебе не доложили… — сказал бригадир. — У нас тут, значится, пополнение. Необычное, — он криво заухмылялся. — Пополнение? — Варлен принялся оглядываться, пытаясь понять, не пропустил ли он где-нибудь грузовика или какого иного средства перевозки обычных трудяг. — Да ты не пялься, я же говорю: необычное пополнение, — бригадир снова сплюнул. — Вон. Вон они, готовятся… — А ну-ка, пойдём, посмотрим, — пробормотал Варлен и с нетипичной для селянина смелостью направился в сторону правительственной машины. Бригадир потянулся за ним. Обойдя машину, любопытные увидели военного, присевшего перед моделью, что-то налаживающего и замеряющего. Это был кавказец лет пятидесяти с выправкой офицера. Он морщился, но прижимал к суставам модели железные инструменты, замеряя какие-то параметры, затем, встав, принялся светить модели в глаза, проверяя зрачки. — Исправен, — наконец, заявил он, принимая бумаги и расписываясь. — Через два месяца сдаете в этом же состоянии. Ваши подписи на месте? Ага, вижу. Ну, успехов в труде, товарищи. Не успел Варлен даже протянуть руку вслед, как кавказец прыгнул в УАЗ и рванул с места так, что земля обрызгала сапоги селян. — Ну… — протянул тракторист, прищуриваясь и оглядывая недвижимого монстра. — Вроде, Большевик-3. Модель как модель… И чего ты жути нагнал… — по голосу инвалида не чувствовалось, что он сам настолько спокоен, насколько хочет спокойным казаться. Модель не выказывала никакой реакции на то, что о ней беседуют. Просто стояла истуканом и молча смотрела в никуда, на лысине ее — Варлен Лестакович специально обошёл сзади — виделись шрамы, уже не свежие. — Лестакович… я не хотел бы… но… ты на руку его посмотри? а? — мрачно, предчувствуя неприятности, сказал бригадир. Варлен глянул. Татуировка на запястьи показалась ему чем-то знакомой. А через миг он осел, словно неведомая сила ударила его ломом по голове. — Господи… Это же… моя наколка… у него рука! Моя! Рука!!! Его затрясло, в глазах стало мутно от тошных слёз, лицо — перекосило тиком. Лишь через несколько минут инвалид смог взять себя в руки. Бригадир молча поднёс ему водки и подал с какой-то неестественной для деревенщины тактичностью и смущением. Варлен выпил, закашлялся. — Ну, и ладно, — буркнул лесоруб с неким отчаяньем в голосе. — Ну, рука и рука. Пусть пользуется. А? Она же всё равно уже вроде как не твоя. Неживая. — Неживая… — сглотнул горький комок Варлен. Культю ломило от фантомной боли — он словно заново переживал ту травму. — Я, как этого увидел — веришь или нет — вот только в глаза посмотрел, так он мне с самого начала не понравился, — бригадир сделал такой жест, словно собирался бросить и растоптать шапку ногами. — А потом руку увидел… — Как же я теперь… работать буду? — проблеял Варлен тоном, за который ему самому было стыдно. — Не ссы, — ответил бригадир, хлопая его по плечу. — Выкрутимся… — он замолк на полузвуке, потому что в небе вдруг послышался гул, похожий на завывание урагана, в воздух проникли нотки запаха серы. Небо постепенно затягивало как бы зеленой плёнкой. — Приехали… — прошептал бригадир, а затем рявкнул нечеловеческим голосом: — Все! Бросай инструмент, и быстро в ближайшее укрытие! На дачи! В белый бункер! Толпа мужчин побросала инструменты — надо сказать, неуверенно, поскольку этот пункт грозил статьёй «вредительство» в случае утраты или порчи колхозного имущества — и ломанулась в сторону дач. Варлен бежал со всеми, сломя голову. Кожу уже начинало слегка щипать — верный признак того, что выброс вступает в свои права. Неожиданно трактористу что-то попало под колени — он споткнулся и покатился, болезненно соприкасаясь с почвой и сучками. Проклятый биоробот! Этот увалень, оказывается, бежал впереди и споткнулся на ровном месте! В следующий миг Варлен осознал, что лежит. В голове гудело, уши наполнял шум, неприятный, резкий, жжение кожи становилось нестерпимым, во рту пахло железом… Сколько времени Варлен провалялся, оглушённый — он не знал. Ему хотелось рыдать. Он не успел. Вся жизнь во мгновение прошла перед его глазами, и от её беспросветности конец выглядел ещё отвратнее. Неожиданно инвалид понял, что его несут сильные руки. Это была модель. Рядом с ней, кажется, двигался ещё кто-то — разглядеть из-за слёз было невозможно. Затем в желудке ухнуло и земля внезапно провалилась вверх — так, словно модель заскочила вертикально в люк (откуда бы люку взяться в лесу?!) Стало темно — на свет вверху надвинулась крышка. Затем — ударили струи из какого-то распылителя. От них Варлену быстро становилось лучше. Кожа переставала гореть, к глазам — вернулась способность видеть. Открылась ещё одна дверь, невероятно сильная модель внесла Варлена в сумрачный зал и мешком сгрузила на некое сиденье. — Здравствуйте, господа, — послышался веский мужской голос. — Товарищ, — растерянно забормотал Варлен, хлюпая раздраженным носом и ещё не видя спасителя из-за мути в глазах, но уже порываясь встать, — Спасибо вам, спасибо. Если бы не вы, я бы уже… — тут зрение немного прояснилось и сине-бело-красное пятно на стене сложилось в понятную картинку, заставившую тракториста икнуть и прохрипеть обожжённым горлом: — Н-не понял? Какого… здесь этот фла… — Искусственного болвана — на склад. Живого — в душ, и дайте ему переодеться, — бесцветно, с некоей аристократической выхолощенностью в голосе перебил небрежно стоящий у стола мужчина в кожаной куртке. — После чего у меня с этим господином предстоит разговор. А долгий он будет или короткий — это зависит от него самого.