***
Окутывает густая темнота, фигурка матери почти растворяется в ней. Сжимаю её руку, чтобы не потерять, и пытаюсь нагнать. Иду почти вплотную, чтобы не потерять из виду. — Не бойся, — тихо говорит мама, не оборачиваясь, — здесь тебе помогут. Согласно киваю, даже не пытаясь спорить. Это уже бессмысленно. Тьму рассекает теплый свет лампы и на черной стене я вижу залитый светом дверной проем. Мать резко останавливается. Останавливаюсь вместе с ней, с замиранием сердца и, почти не дыша, смотрю на её спину. Может, передумала? Она разворачивается ко мне лицом, и чуть наклоняется. — Хаджиме, всё хорошо, — её голос дрожит, — Теперь всё будет хорошо. Теперь тебе будет лучше. Теперь мы с папой будем спокойны. — Акайо не мой папа, мам, — упрямо твержу я. — Да… — измученно улыбается мне, — Д-да, хорошо. — Пожалуйста, проходите. — раздаётся бархатный мужской тембр из кабинета. Такой красивый голос… Я бы тоже хотел обладать таким. — Д-да, мы… Да. — мать снова хватает мою руку и тянет в сторону кабинета. Вяло плетусь за ней. Вдруг ощущаю, как мою голову пронзает что-то острое. В ушах звенит и я резко останавливаюсь, как вкопанный. Виски начинают невыносимо болеть. Стою. Мать замирает в шаге от меня, обеспокоенно вглядываясь в моё лицо. — Х-хаджиме? — слышу её тихий голос сквозь какой-то звук, чрезвычайно высокий и звонкий. Спустя секунду осознаю, что́ это. Крик. Женский отчаянный полу-визг, будто перед пытками или чем-то пострашнее. Истошный, полный боли вопль медленно затихает, после чего вдруг возобновляется вновь. — Мам… — шепчу я, — Т-там женщина… Кричит… Ты же слышала? Смотрю, как ореховые глаза матери медленно наполняются ужасом. Она не отвечает, лишь молча сжимает моё запястье до боли и тащит за собой в кабинет.***
— Добрый вечер, — говорит широкоплечий грузный мужчина в костюме, не вставая с кресла, — Пожалуйста, присаживайтесь, — небрежно указывает рукой на два стула напротив него. — Здравствуйте… — лепечет мама и послушно опускается на предложенное место, указывая мне на соседнее. Послушно сажусь рядом, привычно укладывая руки на колени, и опускаю голову. Смотрю на покрытую трещинами грязную плитку. — Хината-сан, верно? — спрашивает доктор, поднимая глаза на мать. — Да. — Ага… — тянет задумчиво, вытаскивая из стопки документов и блокнотов темно-красную тетрадь. Кладёт её перед собой на старый деревянный стол, сосредоточенно листает и останавливается на абсолютно чистой странице. Поднимает глаза на меня и тихо спрашивает: — Хаджиме, да? — Да, — быстро отчеканивает мать, не давая мне даже рта раскрыть. — Ага… — делает какую-то пометку шариковой ручкой, погрызанной на конце, — Я доктор Одаяка, — пару раз шмыгает орлиным римским носом с горбинкой и откладывает ручку, — Итак. Что беспокоит? — Понимаете, доктор, мой сын… — Хината-сан, помолчите, пожалуйста, — мягко простит мужчина и придвигается ближе, — Хаджиме, ТЕБЯ что беспокоит? Рестерянно притихаю, не зная, как ответить, сжимаюсь под двумя выжидающими взглядами: доктора и матери. Осматриваю кабинет. В обстановке не то, что бы звенящая нищета, а скорее кросноречиво молчащая бедность. Уличный ветер проникает в помещение через щели в деревянной оконной раме, на подоконнике и в его уголках жмутся друг к другу двухвостки. Понятное дело, что мама и Акайо в связи с нашим текущим финансовым положением не могли позволить себе частную психбольницу и поэтому привели меня в государственную клинику. — Хаджиме? — голос доктора возвращает меня в реальность. Вздрагиваю, резко поднимаю голову, смотрю в его шоколадно-карие глаза. У них приятный «вкусный» цвет, цвет горячего шоколада, тёплого молочного кофе, солёной карамели, и в уголках добрые морщинки. — Д-да… — выдавливаю из себя, — Я, эм… Ох… — Ты можешь не бояться, — растягивает тонкие обветренные губы в улыбке. Нервно облизываю свои, мечусь взглядом стене, смотрю в окно. Сердце замирает в ужасе, когда снова вижу его. Он смотрит на меня с улицы, заглядывает в окно, пронзая холодным взглядом кровавых глаз. Смотрю на него, не отрываясь, словно завороженный. — Ты такой ужасный сын, Хаджиме. Резко перевожу взгляд на доктора. Он продолжает говорить: — Родители потратили своё время и деньги, привезли тебя сюда, а ты даже не удосужишься сказать мне что-то? Ты такой жалкий, Хаджиме. Начинаю дрожать. — Ч-что? Доктор удивлённо округляет глаза: — Что? Снова смотрю в окно. Там никого нет. — Т-то, что вы говорили… Это… — запинаюсь, не в силах договорить. — О чём ты говоришь, Хаджиме? Я всё это время молчал. Шокированно перевожу взгляд на мать. Та обеспокоенно смотрит в ответ. Видимо, я окончательно свихнулся. Поздравляю, Хаджиме. — Простите, Одаяка-сенсей. Думаю, будет лучше и быстрее, если мама расскажет. Врач учтиво кивает и поворачивается к маме: — Хината-сан? — У него галлюцинации. — включается, как по щелчку, — И очень реалистичные. Ну, исходя из его описаний, доктор. — Давайте по порядку, — придвигает к себе тетрадь и снимает с ручки колпачок, — Когда появилась первая галлюцинация? Мама замолкает и беспомощно смотрит на меня. Так и знал, что она не помнит. Тогда ведь она не восприняла это всерьёз. — В прошлом году. Первого января. На мой день рождения. — отвечаю за неё. Сухие и побитые артритом пальцы добела сжимают ручку, скользящую по бумаге. — Так. Что это было? — Ему привиделся человек в окне. — Человек в окне, — заинтересованно повторяет врач, продолжая записывать, — Как он выглядел, можешь описать? Поджимаю губы, смотрю в окно. Вот он, снова стоит там и наблюдает. Неужто не хочет расставаться со мной? — У него очень длинные волосы. Чёрные. И красные глаза. И он очень бледный. И… И одет в дорогой костюм. Хмурится, скользит пальцами по стеклу. Нет, сюда ты не пройдешь, мой дорогой. Здесь я в безопасности. Ведь здесь мама. — Ты описываешь его в настоящем времени… Ты видишь его до сих пор? — Да, — отвечаю, не сводя с него глаз, — Он смотрит на меня сейчас. Слышу, как мать рядом всхлипывает. Понимаю её. Должно быть, трудно спокойно жить со своим сыном, когда он — псих. — Хорошо. Что делал этот человек тогда, год назад? — Он просто стоял на дороге и смотрел… Э… Перед собой. — Тогда как ты понял, что он ненастоящий? Поворачиваю голову на мать. Она понимает, что я от неё хочу: — Он тогда сидел на кухне за столом и всё глазел в окно. А потом сказал, что у «того парня на улице» странная причёска. — всхлип, — Н-но когда я подошла, чтобы посмотреть, там никого не было, — роется в своей сумке в поисках носового платка, — Я подумала, что он, быть может, уже ушёл, но Хаджиме всё говорил и говорил: «И чего он там стоит?» — Угу… — поднимает глаза на маму, — Тогда почему вы не привели мальчика после первого звоночка? Мама поджимает губы. Это у нас обоих такая привычка. — Я п-подумала, что он просто подшучивает надо мной. — Ага… — смотрит осуждающе, прямо сверлит взглядом, — А вы не подумали, что ребенок — такой же человек, как и вы, и ему свойственны те же проблемы, что и вам, в том числе психологические? Мать виновато опускает взгляд на свои кожаные сапоги на высоком каблуке, купленные на распродаже за полцены. Быстро-быстро моргает, смахивая с ресниц выступившие слезинки. — Чтож, не будем зацикливаться на этом. Когда это произошло снова, Хаджиме? Вспоминай. Мне не нужно долго пытаться вспомнить это, ведь абсолютно все свои глюки я помню максимально чётко. Моментально выдаю: — Это было в апреле того же года. Мы с Акайо ели сашими и я почувствовал, как кто-то дотронулся до моей спины. Я подумал, что это мама, но потом вспомнил, что мама в этот день на работе. Я спросил у Акайо, он ли это сделал, но он сказал, что сидит напротив меня за столом, и при всём желании не смог бы дотянуться до того места, где я ощутил прикосновения. Я решил, что мне просто показалось и ничего серьезного в этом нет. Потом Акайо уехал по делам и я был в квартире один, и меня снова кто-то потрогал. — Хорошо. Снова записывает. Свободной рукой почёсывает подбородок и опять спрашивает: — И что потом? — Потом галлюцинации прекратились почти на год. — Ага… — пару секунд молчит, — Тогда, скажи мне… Как давно они начались на этот раз? Молчу. Перевожу взгляд на окно. Всё ещё стоит там, придурок. Интересно, а называть ненастоящего человека придурком — нормально? Хотя, думаю, видеть ненастоящего человека уже ненормально. Если только ты не создал его сам. Как тульпу, например. Воображаемый друг. — Месяц назад. Доктор хмурится. — Как ты это понял? Смотрю на мать. Она сжимает края пальто, нервно сверля взглядом стену. — Красноглазый человек вернулся. Врач кивает и грозно поворачивается к маме: — Почему не привели сына раньше, когда всё только началось? Зачем выжидали целый чёртов месяц? — Потому что я не знала, что всё началось целый месяц назад. На мгновение врач рестерянно замирает, после чего удивлённо округляет глаза: — Как не знали? — Так, — мама шмыгает носом, — Он ничего не говорил. А я с мужем целый день на работе, поэтому ничего и не заподозрили. Одаяка виновато опускает взгляд на свои записи. Записывает что-то ещё. Повисает напряжённое молчание, прерываемое только скрипом ручки о бумагу. В окно никто не заглядывает. Он ушёл. Зато чувствую на себе голодный взгляд. Ясно понимаю, что кто-то стоит в углу. Я даже знаю, кто. Извини, но ты не сможешь ничего сделать. Ведь здесь мама. — Хината-сан… — доктор отрывается от тетради, — Не могли бы вы выйти? Нам с Хаджиме нужно побеседовать. Нет. — Эм… — мама неуверенно смотрит на меня, знает же, что я не хочу оставаться без неё больше, чем на минуту, — А… На долго? Нет. — Около тридцати минут, — он улыбается и я уже чувствую, как она приближается ко мне. Нет. — Ну… Ну хорошо… — мама встаёт со своего места. Холод, исходящий от неё, становится всё ближе. Нет. Дверь за ней закрывается и я остаюсь наедине с доктором. Нет. Не наедине. Я напрягаю все мышцы, чтобы доктор не увидел мою дрожь. Чувствую, как кончики её ледяных пальцев касаются моей шеи. Табун мурашек пробегает от места прикосновения до спины. Я не должен бояться её. Это просто галлюцинация. И всё. Она ничего мне не сделает. — Так, Хаджиме… — Одаяка-сенсей встаёт из-за стола и подходит к креслу, где до этого сидела мама. Двигает его так, чтобы оно оказалось прямо напротив меня, и садится, расслабленно закидывая ногу на ногу: — Расскажи мне, пожалуйста, кого ты боишься. Ты видишь кого-то? Нервно сглатываю. Напрасно было даже надеяться на то, что доктор не заметит. Он же, всё-таки, психотерапевт. — Да, я вижу. Лучше сразу сказать правду, чем пытаться скрывать что-то. Мама и Акайо потратили своё время, чтобы привезти меня сюда, поэтому я не имею права воротить нос. — Хорошо. Кто это? — Девушка. Высокая, с длинными волосами. — Так. И что она делает, когда ты видишь её? — Она… — несколько секунд мнусь, не зная, стоит ли отвечать, но всё же говорю, — Она меня трогает. Он молчит. Не удивляется. Я бы удивился. То есть, по сути, ничего в этом страшного нет. Ну, трогает и трогает. Хрен с ним. Я так бы и подумал. Вдруг чувствую её прикосновение на руке. Она проводит ладонью от моего плеча до локтя, стоит, наклонившись, нашёптывает что-то мне на ухо. Не слушаю. И так знаю, что она говорит. Она всегда говорит одно и тоже. — У тебя синяки под глазами. Ты плохо спишь? Невольно поднимаю руку и касаюсь кончиками пальцев кожи вокруг глаз. В этом месте она в последнее время стала гораздо чувствительнее. Может, это из-за того, что я почти не сплю. Не знаю, как это работает. — Да. — Угу, — задумчиво кивает и откидывается в кресле, смотря куда-то сквозь меня, — Скажи, ты хорошо кушаешь? Поджимаю губы, пытаюсь вспомнить, когда в последний раз ел нормально. Вообще, я стараюсь есть больше, потому что мама выглядит расстроенной, когда я плохо ем. Но потом меня тошнит, поэтому максимум, который я могу в себя впихнуть — пол тарелки или миски. — Нет. Снова кивает. — Хорошо. Покажи мне руки. Блять. А я могу отказаться? Вряд-ли. Да и если могу, всё равно не стану, иначе мама расстроится. Медленно протягиваю руки вперёд и задираю рукава, оголяя порезы — старые и совсем недавние. Доктор резко выдыхает: — Режешься. А по мне, блять, не видно. — Да. Он молчит. Я тоже. Часы на столе тикают слишком громко. Её шепот больше не слышен, но её руки лежат на моих плечах. Сучка. Не ушла, но молчит. — Тебе становится легче от этого? Моментально не задумываясь отвечаю: — Да, намного. — Ага. — потирает переносицу пальцами, — Я сейчас задам немного странный вопрос. Ответь честно. Киваю в знак согласия. Теперь даже немного интересно. — Скажи, в последнее время в твоей успеваемости есть какие-то резкие изменения? О, не ожидал, что он спросит, хотя сам я думаю об этом вот уже на протяжении недели. До этого упорно игнорировал, и вот недавно решил поразмышлять на этот счёт. Должно же быть хоть какое-то объяснение? — Мне стало намного проще работать с большими числами. — замолкаю на миг, пытаясь правильно описать это чувство, но безрезультатно, — Это трудно объяснить. Будто какая-то… — несколько секунд молчу, ища в закоулках памяти нужное слово, —… внезапная гениальность. Одаяка вдруг резко оживляется, будто бы этих слов и ждал. — Внезапная гениальность? Хорошо. — хрустит шеей и чешет нос, — Скажи, четыре тысячи двести сорок восемь разделить на две десятых, это сколько? Странно, мне казалось, подобные вопрос должен задавать не психиатр. Ну ладно, я не разбираюсь в этом, возможно, это важно. Он знает своё дело. — Двадцать одна тысяча двести сорок. Достаёт из кармана телефон и открывает калькулятор. Набирает тот же пример, что назвал мне, чтобы проверить. Ответ верный. — Ага, — засовывает телефон обратно в карман, — Хорошо, с этим разобрались. — заламывает пальцы до хруста, — Теперь скажи мне… Ты знаешь, что такое панические атаки? Знаю не понаслышке, доктор. А если серьёзно, кто о них не знает? Странный вопрос, ну да ладно. Видимо, есть такие люди, раз он спросил. — Да, знаю. — А у тебя… — Да. Вздыхает. Кажется, это плохо. — Хорошо. Это всё, о чём я хотел с тобой поговорить. — встаёт и проходит обратно за стол, — Теперь… Можешь выйти? И позови свою маму сюда. Мы с ней поговорим с глазу на глаз.***
Считаю воображаемых медвежат. Единственный способ не помереть от страха, пока бесцельно слоняюсь по тёмному коридору. Отчётливо вижу её, почти слившуюся со стеной, смотрящую на меня с прищуром. Упорно игнорирую. Получается плохо. Чувствую на коже её дыхание. Но ведь галлюцинации не могут дышать? Чтож, видимо, могут. Надеюсь, мама с доктором скоро закончат и мы вместе поедем домой. Акайо, наверное, уже умирает от скуки. Подхожу к двери и прислушиваюсь. — Говорите, он ведёт себя странно? — Да, доктор, в последнее время он стал много… Э… Шугаться. — Шугаться? — Да, от каждого шороха. Его всё пугает. Отхожу. Я что, правда так делаю? Это странно? Мне казалось, это совершенно нормально… Но, видимо, нет. Чёрт… Так я правда псих. Хотя глупо было рассчитывать на что-то другое, если уж я сам признаю, что у меня глюки. — Эй. От голоса пробирает дрожь. Оборачиваюсь, сталкиваясь взглядом с той, которую отчаянно избегал. Её глаза красные. Как и у него. — Зачем мы здесь? — спрашивает она недоверчиво. Хотя… Как галлюцинация может спрашивать? Видимо, это мой мозг спрашивает сам себя. Однако… И вправду, зачем? Мог бы и дальше спокойно жить со своими бедами с башкой и этими двумя. Никто бы ничего не узнал, никто бы не волновался за меня. Всё могло бы быть намного лучше, не расскажи я всё. И зачем, спрашивается, рассказал? Наверное, я просто устал. Так ведь шизофреники и приходят в больницу? Примерно с такими мыслями? О, а ещё я сейчас на полном серьёзе сравнил себя с шизофрениками. Это нормально, интересно? — Знаешь же, тебе от меня не избавиться. Ой, заткнись, тульпа-недоношенка. Когда я говорил себе, что больше не хочу быть один, я не имел ввиду, что хочу находиться в компании с подобными… С подобными. Не избавиться, как же. Таблеточки могут творить чудеса, вот увидишь. Наконец-то тебя здесь не будет. Тебя и этого… Второго, длинноволосого. — Не пытайся что-либо делать. Я с тобой навсегда. Как же ты заколебала. Ты вообще ненастоящая. Навсегда она. — Давай сбежим? — отлипает от стены и делает шаг вперёд, держа руки за спиной, — Пока мать там слушает дичь, которую втирает ей этот идиот-доктор? Выйдем через чёрный вход, чтобы Акайо не увидел, и свалим куда-нибудь. Делаю шаг навстречу ей. — Откуда ты узнала про чёрный вход? Молчит. Ладно, наверное, я видел где-то черный вход, пока шёл в кабинет. — Я никуда не пойду с тобой. Что я только что сказал? Зачем я вообще разговариваю с ней, если её не существует? Это равносильно тому, что разговаривать с собой. — Да? — злится, — Тогда почему бы тебе не… Слышу скрип двери и оборачиваюсь. В дверном проёме стоит доктор. — Хаджиме, зайди, пожалуйста. Мать, сидящая за его спиной, выглядит взволнованной. Оглядываюсь в последний раз и послушно захожу в кабинет. Одаяка закрывает дверь и проходит за стол, я же остаюсь стоять у стены, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Хаджиме, я… — отводит взгляд на висящую на потолке липучку для мух. Хотя, откуда здесь мухи осенью? Наверное, её не снимали ещё с лета. — Я не смог определить твой диагноз сразу. Поэтому… Тебе нужно будет пожить тут некоторое время, пока я буду наблюдать за твоим поведением. Это ненадолго. Слова звучат как гром среди ясного неба. Как бы доктор не старался подать информацию как можно мягче, суть её от этого не изменится. — Мне нужно будет лежать в психушке? — спрашиваю прямо, без обиняков, желая получить максимально честный ответ. Доктор мнётся. — Всё будет хорошо, Хаджиме, — вдруг встревает мать, — Теперь всё будет хорошо. Теперь мы с папой будем спокойны за тебя. Открываю рот, чтобы сказать, что Акайо не мой папа, но осекаюсь. Спорить с ней буду потом. В конце концов, я должен быть благодарен ей за то, что она привезла меня сюда. Я должен быть благодарен ей за всё, что она делает. — Хаджиме, это всего на недельку, — успокаивающе произносит врач, — Ничего страшного за это время не случится. Молчу. Слышу режущий слух скрежет позади меня. Она скребётся в дверь ногтями. Перевожу взгляд на окно. Оттуда на меня смотрят кроваво-красные глаза. Его глаза. Если… Если моё нахождение здесь поможет от них избавиться, то я согласен. Я на всё согласен, чтобы от них избавиться. — Ладно.***
Невероятная жара проникает под кожу, по шее градом течёт пот. Твою мать, почему так жарко? Осень же. Хотя, скорее всего, мне просто кажется, что здесь жарко, а на самом деле температура нормальная. По крайней мере, когда я сказал маме о жаре, она лишь пожала плечами. Да, скорее всего, это просто мои глюки. Хотя, может быть, дело в том, что я бегаю по комнате как угорелый, попутно собирая вещи в больницу. Открываю все ящики комода, вытаскиваю какую-то одежду, бросаю в сумку, открываю шкаф, достаю одежду… Бегаю по кругу, подобно сумасшедшему. Хотя, я и есть сумасшедший, так что имею полное право. Наконец застёгиваю сумку и сажусь на кровать. С тумбочки на меня смотрит фотография бабушки. Сухая и тощая женщина лет пятидесяти, с нахмуренными бровями. На костлявых плечах лямки тонкой льняной майки, сзади открытое окно. Видимо, фото было сделано летом. Интересно, ей было так же жарко, как и мне сейчас? Почему я вообще интересуюсь этим? Мама говорила, что бабушка всегда была грозной женщиной. Она работала в школе учителем физики. А бывают вообще добрые учителя? Почему они всегда такие строгие и жестокие? — Хаджиме, ты там скоро? — кричит Акайо из коридора. — Да, да, иду. Поднимаюсь на ноги, беру сумку и иду к выходу. У самой двери останавливаюсь и в последний раз обвожу комнату взглядом. Комод, шкаф с верхней одеждой, письменный стол и кровать у окна. Почему-то не чувствую никакой тоски. Почему-то за все эти четырнадцать лет я с этой комнатой не смог сродниться. Может, это потому что я здесь практически не бываю, а вечно шастаю где-то в одиночку. В любом случае, это уже неважно.***
— Так, хорошо, — тянет доктор, шелестя страницами тетради, — Хаджиме Хината, минимальный срок нахождения под наблюдением — одна неделя. — Минимальный срок? — поправляю съехавшую сумку на плече и чуть подаюсь вперёд, — То есть, его могут продлить? — Диагноз: не поставлен. — Меня интересует слово «минимальный». — Хаджиме, пожалуйста! — яростно шепчет мать, явно давая понять, что хочет, чтобы я заткнулся. Послушно замолкаю, не желая расстраивать её. Одаяка закрывает тетрадь и обращается ко мне: — Хаджиме, ты будешь жить в четырёхместной палате вместе с другими ребятами. Не хочешь познакомиться с ними? Мы с твоей мамой пока поговорим. Явно хочет избавиться от меня на время. Видимо, ему нужно что-то сказать маме, но я не должен это слышать. Чтож, не должен, так не должен. — Хорошо. — Отлично, — улыбается, — медсестра тебя проводит. Киваю и выхожу из кабинета. В коридоре темно, большая вероятность того, что я увижу её. Или его. В кабинете я старался не смотреть в окно, так что не знаю, был он там или нет. Делаю несколько шагов прямо и останавливаюсь. Где вообще искать эту медсестру? Хоть бы сначала сказал, где она обитает, прежде чем послать к ней. Как мне её теперь найти? Заглядывать во все комнаты, которые здесь есть? Вообще, по сути, ничего в этом сложного нет, больница ведь небольшая, всего три этажа, по периметру относительно маленькая. — Эй? Чего ты тут стоишь? — вдруг произносит низкий женский голос за моей спиной. Оборачиваюсь и встречаюсь взглядом с женщиной лет сорока, одетую в форму медсестры и со стопкой каких-то бумаг в руках. На груди бейдж с именем — Сеймей Таи. — Я ищу вас, Таи-сан. — Меня? — удивлённо округляет серебристо-серые глаза, — Что-то случилось? — Да, — перекидываю сумку на другое плечо, — Одаяка-сенсей сказал мне, что вы поможете найти мою палату. — А, так ты новенький, — понятливо кивает, — Вот оно что. Хорошо. — задумчиво качает головой вправо-влево, а после вновь сосредотачивается на мне, — Как тебя зовут? — Хаджиме Хината. — Хината, Хината… — отрешённо повторяет она, судя по всему, пытаясь вспомнить, где находится моя палата, — О, да, вспомнила! Наниёри-сан рассказал о том, что ты должен приехать к нам, — поправляет одной рукой русый пучок на затылке и устремляется вперёд. Иду за ней, стараясь не отставать, ведь женщина, несмотря на возраст и каблуки, двигается очень шустро. — В твоей палате уже живут трое ребят. Ты будешь четвертым. Там есть один мальчик с русыми волосами, чем-то похожий на тебя. Так вот, лучше не говори с ним, если только он первый не начнёт разговор. Лучше его не беспокоить просто так. Киваю, не столько для неё, сколько для себя самого. Это же психбольница, так что логично, что здесь есть странные пациенты. Хотя назвать из странными будет некорректно. — Вместе с тобой будут жить две девочки примерно твоего возраста, надеюсь, ты не будешь их обижать. Да ведь? — Конечно, Таи-сан. Дойдя до конца коридора, мы сворачиваем направо и тут же останавливаемся перед дверью. — Комната номер семь — твоя. Запомни. — Хорошо. Улыбается: — Ну, я тогда пойду. Удачи тебе. Очень странное пожелание для психа, которого положили в психушку. Ну, она хотя бы пытается меня поддержать. — Спасибо, Таи-сан. Женщина подмигивает и заворачивает за угол. Стук её каблуков становится всё тише и тише. Чтож, похоже, выхода нет. Придётся… Говорить с людьми… Вздыхаю и толкаю дверь. Она открывается медленно, но, на удивление, без скрипа. Стараясь не привлекать внимания, вхожу внутрь. В комнате темно, свет из окна почти не попадает в помещение из-за закрывающих их газет. Зачем они наклеили газеты на стекло? Ладно, опустим этот момент. Медленно, практически на ощупь, прохожу глубже. Глаза, привыкнув к темноте, начинают различать очертания предметов. Смутно вижу у противоположной стены двухъярусную кровать. Слева от двери стоит такая же. По полу возле неё разбросана какая-то одежда, хоть у второго окна и стоит комод. На стене висят круглые старые часы, стрелки показывают 13:26. Осматриваюсь ещё раз, внимательнее. Здесь… никого нет? Хотя, сейчас же час дня. У них, наверное, обед. Опускаюсь на кровать со вздохом. Чтож, мне в любом случае нужно привыкнуть к этому месту, как бы неуютно я тут себя не чувствовал. Да и если не придираться к старым, кое-где отошедшим от стен обоям, трещинам на потолке, бардаку на полу и почти полному отсутствию освещения, то комната вполне себе приличная. Кровать есть, комод есть, что ещё надо? Тем более, это больничная палата, а не номер отеля. На что я рассчитывал? Тем более, больница государственная. — Привет. Подскакиваю на месте от испуга, пульс мгновенно учащается. Кто сказал это? Я был полностью уверен, что здесь никого нет. Да никого и не было вроде… Может, это просто очередной глюк? Да, скорее всего так и есть… — Чего молчишь? Быстро скольжу изучающим взглядом по комнате, выискивая источник звука. — Эй. Поднимаю взгляд вверх, на второй ярус кровати, стоящей напротив. Мальчишка, лет двенадцати, с огромными мешками под глазами, смотрит на меня устало и холодно, сонно моргая. Большие серые глаза почти скрывает густая нестриженная русая чёлка. Волосы торчать во все стороны. Хах, прям как у меня. — Привет. — здороваюсь я с ним. — Ты кто? — потирает глаза пальцами правой руки и, вытянувшись по всей кровати, обнимает подушку, не сводя с меня глаз. — Я Хаджиме. Поживу немного у вас тут. — встаю, подхожу к его кровати вплотную и останавливаюсь прямо перед его лицом, смотря на него снизу вверх. — Ясно. А я Макото. Улыбаюсь как можно приветливее: — Как Синкай? — Как Такаяма. — Х-хорошо-о-о… Отхожу на пару шагов и смотрю на часы. Мама с доктором должны были уже наговориться всласть. — Ладно, я пойду. Нужно встретиться с врачом, знаешь… Ответа не следует, и я воспринимаю это, как согласие. Киваю на прощание и иду к двери. Сумку оставляю лежать на полу. Зачем таскать её туда-сюда? Всё равно же вернусь сюда.***
— Вы уверены, что он должен находиться вместе с остальными ребятами? Может, всё же переведём его в одиночную палату? — Он же не буйный, Таи! Вы видели его вообще? Это самый спокойный ребёнок из всех своих здешних ровесников. — Н-но, Одаяка-сенпай, его диагноз… — Эй, т-ты что делаешь? Отлипаю от двери прежде, чем Таи-сан в кабинете успевает договорить и оборачиваюсь. Девушка, лет двадцати, с неровно подстриженными волосами и в форме медсестры сверлит меня взглядом, сжимая ручку перевозного столика со шприцами. — Стою, а что не так? Медсестра вдруг вздрагивает, втягивает шею и поспешно делает несколько шагов назад. — Н-н-ничего! Пожалуйста, п-прости меня! — А? Н-нет, всё в порядке… — замолкаю на миг, присматриваясь к бейджику на её груди, —…Цумики-сан. Девушка нервно сглатывает и, с опаской поглядывая на меня, подходит обратно к столику: — С-спасибо, спасибо, прости... — шмыгает носом, — Н-ну, раз уж мы уже встретились... Й-я Цумики, но ты можешь назвать меня просто Микан... — Хорошо, Микан. — Мгм... Повисает тишина. Пользуясь её замешательством, украдкой рассматриваю её. Галиотисовые глаза, бледная кожа, пухлые щёчки, обычная, ничем не примечательная внешность. Девушка отличается только, разве что, своими пышными формами, но я бы не назвал это чем-то сверх необычным. — А ты... Ты новенький тут, да? Хаджиме Хината? О, а я тут уже знаменитость. — Да, это я. — Хорошо... — тянет Микан, глядя куда-то сквозь меня, и вдруг резко оживляется, — А-А! П-п-прости, мне нужно бежать! Поговорим позже! — хватает свой столик и уносится куда-то дальше по коридору. А здесь из неадекватных не только пациенты, но и персонал, видимо. Дверь открывается и я поворачиваюсь лицом к замеревшей в дверном проёме Таи. Она пару секунд смотрит на меня, после чего молча отталкивает в сторону и, одной рукой прижимая кипу документов к себе, быстрыми шагами уходит. Пожимаю плечами, хмыкаю в пустоту и вхожу в кабинет. Доктор Одаяка замечает меня сразу же: — О, Хаджиме! Мы уже закончили. — и поворачивается к матери, — Можете поговорить, пока не уехали. Ах, точно... Я же буду здесь один. Что ещё можно предоставить психу. Только одиночество. В любом случае, нужно попрощаться с мамой, пока она здесь. Я не знаю, будет ли она приезжать и навещать меня, поэтому... Возможно, это мой последний шанс с ней поговорить. — Пойдём, — тихо лепечет мать, выходя из кабинета. Иду следом за ней, думая, как буду справляться с этими двумя в одиночку. Мама не давала им говорить со мной в её присутствии. Точнее, я, наверное, вбил себе в подкорку, что рядом с ней они не могут ничего сделать, поэтому они и не могут, всё ведь идёт из моей головы. Теперь мамы не будет. Это плохо, ведь они смогут творить всё, что захотят. Я пока не могу понять, что именно они хотят от меня, но могу предположить, что ничего. Они ведь ненастоящие, всего лишь мои галлюцинации, а галлюцинации не могут ничего хотеть. Наверное, их цель – просто пугать меня время от времени. Закрываю за собой дверь и поворачиваюсь к матери. По ней видно, что она очень переживает. Пальцы дрожат, глаза на мокром месте. — Н-ну, Хаджиме... — неуверенно начинает она, — ...Вот видишь, как хорошо? Ты в больнице, скоро вылечишься. И т-теперь всё будет хорошо... Теперь... Теперь мы с папой будем спокойны... — Акайо не мой папа, мам. — Д-да... Да, конечно. Слушай... Обещай, что будешь делать всё, что говорит тётя врач. Это нужно тебе. Закатываю глаза и измученно выдыхаю: — Да, мам. Я буду слушаться. Молчит несколько секунд. Грустно вздыхает и тихо, надеясь, что я не услышу, всхлипывает. — Х-х-хорошо... Тогда... — Мам, я псих? Вопрос сам бесконтрольно срывается с языка. То, что я хочу услышать больше всего. То, что я хочу услышать именно от мамы. — Ох... — растерянно моргает и подходит на пару шагов, — Ч-что ты, сынок... Нет. Вовсе нет! Т-ты... просто имеешь отклонения. Ты не виноват! — Ну да, не виноват в том, что я псих. — Н-нет! Ох, ладно... Пожалуйста, давай не будем об этом. Главное же, что теперь всё будет хорошо... И мы с папой будем спокойны... — Акайо не мой папа! Повисает тишина, настолько давящая и ощутимая, что, кажется, можно разрезать её ножом. Из нас двоих мама решается заговорить первой: — Нам с Акайо уже пора ехать, а тебе – идти в палату... — подаётся вперёд и быстро, будто бы нехотя, чмокает в лоб, — Пожалуйста, слушай доктора. Разворачивается и быстро уходит по направлению к выходу из больницы. Заворачивает за угол и оставляет меня одного. До меня доносится грохот закрывающейся больничной двери и в воцарившей мёртвой тишине я слышу бешеный стук собственного сердца. Ощущаю, как в горле образуется ком, а к глазам подсупают слёзы. Меня бросили. Она даже не проводила меня до палаты, не посмотрела, в каких условиях я буду жить. Так сильно хотела побыстрее избавиться от меня? Хотела сбежать, чтобы больше не видеть. Это потому, что я псих. Я на сто процентов уверен в том, что меня вполне справедливо можно назвать психом. Ведь психи ведут себя именно так, да? Разговариваривают с воздухом, пугаются непонятно чего, вечно вздрагивают, шугаются, вслушиваются в тишину. Я псих. Я ебаный псих. — Хаджиме? А где твоя мама? Из раздумий меня выводит голос врача. Не оборачиваясь, тихо и максимально холодно отвечаю: — Уехала. Слышу, что голос дрожит, но искренне надеюсь, что Одаяка этого не заметит. Не хватало ещё распускать нюни. Я и так доставил достаточно проблем. — Так быстро? — удивляется врач, — Ну ладно... Тогда идём, я покажу тебе твою палату. Где твои вещи? — Спасибо, я сам дойду, мне уже показали, — поспешно отказываюсь я и как можно быстрее иду прочь, надеясь завернуть за угол до того, как хлынут слёзы. Никто не должен этого видеть, иначе все станут меня жалеть. Я не хочу, чтобы другие люди тратили на меня свои нервы. Уже будучи у поворота, слышу едва долетающие до меня обрывки фраз: — ... Ладно... ...Ужин... ...Зайду вечером... Хаотично киваю, чтобы показать, что всё понял, и чуть ли не бегом шагаю к комнате. Стоит мне только скрыться за поворотом, сразу же чувствую, как по щекам побежали слёзы. Заложило нос, стало сложно дышать. Тихонько шмыгаю и сбавляю темп. Медленно бреду, глотая солёные слёзы. Перед самой дверью останавливаюсь и до боли закусываю губу. Тру своё лицо так сильно, что кожа начинает гореть, а слёзы всё не стираются. Пару раз провожу ладонью по глазам и открываю дверь. С удивлением обнаруживаю, что моя сумка лежит на кровати, а не валяется на полу, где я её оставил. Чтож, видимо, эта постель теперь моя. Подхожу к ней, целью присесть, но замираю, когда слышу девичий голос: — А как насчёт того, чтобы поздороваться? Поворачиваюсь на звук и встречаюсь взглядом с ярко-красными глазами. Что? Что?! По инерции отшатываюсь, сжимая губы, чтобы не закричать. Это что, очередная галлюцинация? Или реальный человек? Нет, она точно одна из них, у всех них красные глаза. — Ты чего? — недоуменно выгибает тонкую смолянисто-черную бровь и чуть наклоняется вперёд. Галлюцинации так себя не ведут. Они обычно всем своим видом показывают своё превосходство. А эта, кажется, даже... волнуется? — Ни... ничего... Ухмыляется: — Ты тут, видимо, новенький. Как зовут? — Х-хаджиме... — А я Таэко. Приятно познакомиться! Молчу, потому что не знаю, что ответить. Я почти не общаюсь с людьми моего возраста, и последние четыре года моими единственными собеседниками были мама и Акайо, с которыми я перебрасывался парой дежурных фраз по утрам, вечерам, и во время приёма пищи. Всё остальное время я слонялся хер пойми где, бродил по свалкам в одиночестве, сидел на крышах многоэтажек, гулял вдоль набережной. Там спокойно и после девяти обычно никого нет, а ещё мне нравится смотреть на воду, особенно во время ветра. Может... Может, поэтому и появились те двое? Потому что я всегда один? — Сколько тебе лет? — спрашивает Таэко, прерывая тишину, перебирая что-то в руках. Приглядываюсь, чтобы понять, что это. Руки у Таэко тоненькие и белые, а пальцы длинные на короткой ладони. А в руках – колода карт. Таэко тасует их ловко и умело, и так легко и свободно, не прикладывая совершенно никаких усилий, будто рефлекторно. — Четырнадцать, — отвечаю я наконец, — А т-тебе? — Тоже, — девочка улыбается и изящно откидывает угольно-черные волосы за плечо. — Сколько ты тут? — спрашиваю отрешённо, несмотря на то, что мне абсолютно плевать. — Ну... — задумчиво поднимает глаза в потолок, — Год где-то. Тут же шокировано отшатываюсь от неё, сам не зная, почему. — С-сколько?! Насколько же безумна эта девка, раз торчит здесь целый год? — Тише ты! — грозно фыркает она и подносит палец к губам, — Не мешай Макото-тян! Он пытается заснуть! Оборачиваюсь на кровать, где неподвижно лежит Макото, укутавшись с головой в одеяло. Почему я не заметил его до этого? Как он так слился с обстановкой? — Да, хорошо... — говорю уже тише. — Хотя у него всё равно не получится, — вдруг бормочет Таэко, монотонно и тихо, не так, как до этого, — Но ведь надежда умирает последней, правильно я говорю, Хаджиме? Чувствую, как рой мурашек пробегает вдоль позвоночника от шеи до поясницы. Теперь она ещё больше похожа на галлюцинацию. — Ч-что? — Ничего, — и улыбается, как ни в чём не бывало, — Сыграем? — пару раз невысоко подкидывает колоду. — Спа... Спасибо, я пойду. Мне нужно поговорить с доктором Одаяка и... В общем, пока, — и как можно быстрее вылетаю из палаты. Захлопываю дверь и прислоняюсь к ней спиной, пытаясь восстановить дыхание. Сердце колотится так, будто бы я только что видел ад своими глазами. Необоснованный, животный страх расползается под кожей, сковывая всё тело паутиной. Вот оно: то, что ты чувствуешь при разговоре с психом. Интересно, мама и Акайо ощущали то же самое, когда говорили со мной? Глубоко вздохнув, наконец отлипаю от двери и разворачиваюсь к ней лицом. Взгляд мой падает на висящую на двери табличку, на которую я не обратил внимания раньше.Палата №7 Таэко Ясухиро : псевдоневротическая шизофрения Макото Наэги : фатальная семейная бессонница Акане Овари : маниакально-депрессивный психоз
***
Синяя краска лежит на стенах неровно, ясно видны отдельные застывшие капельки и непонятные бугорки. В некоторых местах тоненькие трещинки сплетаются в узлы меж собой. Сколько я уже так лежу, втыкая в стену? Часа два. Где-то минут двадцать я слонялся по этажу, пытаясь выловить хоть кого-то из персонала, чтобы расспросить про диагнозы на табличке. Бесполезно, здесь будто бы и нет никого. Только я один. Даже эта чокнутая Таэко ушла, пока меня не было. Вот и думай, где её носит. Вообще, разве она не должна находиться в отдельной палате? Пусть я и не психотерапевт, но читать умею, и слово "шизофрения" в её диагнозе меня немного пугает. Точнее, пиздец, как пугает. Неужели в этой больнице настолько мало палат, что всех приходится спихивать вместе? Достаю из-под подушки телефон и включаю. Часы показывают 19:26. Мой живот негромко урчит, напоминая, что я ничего не ел с самого утра. Ладно, хер с ним. Будто в первый раз. Дверь открывается. Я не могу видеть, кто там, но отчётливо слышу стук каблучков по плитке. — Как насчёт того, чтобы поужинать, м? — спрашивает Таэко. Я надеялся, что её не будет подольше. Сажусь в кровати и, хрустя шеей, поворачиваюсь к ней лицом. Она стоит напротив меня с какой-то булкой и кружкой с тёмно-рыжеватой жидкостью. — Я хотела принести тебе ещё и супа, но Акане заботливо сожрала твою порцию. Молчу, упрямо уставившись в пол. Почему-то мне стрёмно с ней говорить. Не страшно, а именно стрёмно. Это потому что я знаю, что она больная? А мама так же думала обо мне? — Ой, да брось ты, — закатывает глаза и подходит на два шага, — Прекрати выкаблучиваться и поешь, — протягивает еду и приветливо улыбается. Почему-то даже эта дружелюбная улыбка вызывает у меня отторжение. — Спа... Спасибо, — стараясь говорить как можно спокойнее, выдавливаю я, забирая из её рук булочку с напитком. — Спасибо в карман не положишь, — и смеётся, — Я шучу. Не отвечаю, молча откусываю сдобу. На вкус так, будто муку перемешали с водой и кормом для скота и испекли. Отстраняю булку, оглядывая её. Как ни странно, внутри она полая, абсолютно пустая. Совсем. Крикни – и эхо услышишь. — Это что за подстава? — спрашиваю я, поднимая взгляд на Ясухиро. — Привыкай, — пожимает плечами она, — У нас это называется "булочка с повидлом". И хватит постоянно так вздыхать. Вздыхать? — Кстати, чай лучше не пей, если не хочешь отравиться. — Тогда зачем ты его принесла? — Ну не давиться же тебе булочкой всухомятку. А то ещё подавишься и сдохнешь. Ты хочешь сдохнуть от того, что какая-то крошка попадет тебе в горло? — То есть, в твоём понимании лучше сдохнуть от отравления? — Ну-у... — накручивает на палец порядку черных волос, — Так ты хотя бы не будешь мучаться. — Нет, всё равно будет. Мы с Таэко синхронно поднимаем головы. — Заткнись, Макото, — грубо отрезает она. Мальчишка выползает из-под одеяла и опирается локтями на кровать, придерживая голову руками: — Не говори с ней, Хаджиме, — шмыгает носом, — Она чокнутая. Присматриваюсь к нему и впервые замечаю, как сильно покраснели его белки глаз. Да смотрит он на меня так, словно его заставляют, из-под полуопущенных век. Мешки под глазами выглядят совсем ненастоящими, будто бы кто-то просто намазал там чёрной гуашью. — Не слушай его, Хаджиме, — абсолютно спокойно произносит красноглазка, — Если ты, конечно, сам не из тех придурков, которые могут смириться с тем, что их последние дни пройдут в каком-то сарае, в котором якобы помогают людям. — А как я должен себя вести по-твоему? Орать и гнуть решётки на окнах в тщетных попытках выбраться? Или что? Ты предлагаешь мне охранника избить? — Я тебя сейчас изобью, мразь мелкая, — кажется, она начинает выходить из себя. — Как отец твой тебя избивал, кукла сраная? — Ммгррх..! — Таэко вдруг одним рывком поднимается на ноги и быстрыми шагами подходит к Макото, гордо задрав голову и смотря на него снизу вверх, — Не смей сюда его приплетать, мелкий лохматый выкидыш! Лучше попробуй поспать, может в этот раз наконец заснешь и не проснёшься! — Думаешь? Надеюсь, так и произойдет, и я никогда больше не увижу твоё рыло! Я не знаю, что ты используешь, чтобы сделать его таким мерзким, но это реально работает. — Ох, тебе так противно меня видеть? — её лицо озаряет заботливая улыбка, но через секунду пропадает, сменяясь злобным оскалом, — Тогда я могу выцарапать твои прелестные зелёненькие глазки, чтобы тебе не пришлось смотреть на меня! — Можешь попробовать, и я уверен, что у тебя получится, потому что ещё два-три дня, и твои ногтищи будут свисать тебе до колен. Ну почему ты из никак не подстрижешь? Не умеешь, бедная? — Я надеюсь, ты прав, и через пару дней я смогут проткнуть твою маленькую дохера умную головку своими ногтями насквозь! — А, да? Чтож, я полагаю... Тихо дожёвываю булочку под их вопли и медленно отпиваю из стакана, не отрывая взгляда от них двоих. Чтож, может быть здесь будет не так уж и скучно. Кстати, этот чай правда противный, но жажда сильнее чувства отвращения, поэтому за пару глотков осушаю стакан до дна и ставлю на пол рядом с ножкой кровати. — Я и так делаю всем людям одолжение, выпердыш, позволяя им думать, что они мне равны! — Ты слишком низкого мнения о людях, раз думаешь, что они тебе равны. Тихо встаю с кровати и под шумок выхожу из комнаты, беззвучно прикрыв за собой дверь. Даже через дверь слышно, как орут эти двое. Они настолько увлеклись друг другом, что даже не заметили движения с моей стороны. Чтож, а в коридоре, как я вижу, меня ждут другие двое. Вот они оба, слева направо, стоят рядом друг с другом и пилят меня взглядом. — Давай уйдем отсюда, Хаджиме, — говорит она, — Здесь плохо. Давай уйдем, пожалуйста. Тебе же самому здесь плохо. Давай уйдем. Выйдем через чёрный вход и свалим куда-нибудь. Ну давай же, идём. Он ничего не говорит, только молча смотрит. Но я знаю, что он хочет. Он никогда не говорит, но я могу буквально слышать его мысли. Хотя, есть ли мысли у галлюцинации? Слушай её и уходи Нет. Ты же хочешь уйти Отстань. Ты же не будешь сидеть здесь сложа руки, да? — Да отвали ты от меня! — кричу я вслух, не выдерживая. Виски тут же начинают невыносимо болеть, словно тысячи игл впиваются в мою голову. — Хаджиме? С кем ты говоришь? Нервно сглатываю и торопливо оборачиваюсь к доктору: — Ни с кем. Ухмыляется: — Хаджиме, это психбольница. Ты уверен, что ни с кем? Молчу, угрюмо уставившись на его воротник, стараясь избегать встречи взглядами. — Идём со мной. Побеседуем.***
Старая потрёпанная колода карт шелестит у меня под ухом. Карты попрыгивают, скачут с ладони на ладонь, летают и танцуют в ловких натренированных руках Таэко. Бесцельно смотрю на часы. Секундная стрелка двигается лениво и медленно, словно изо всех сил старается удержать время на месте. Почти два часа ночи. — Ты никогда не задумывался, могут ли твои зубы провалиться в дёсна? — тихо спрашивает Ясухиро. Поворачиваюсь на другой бок, лицом к ней. Сейчас она выглядит жутко: суженные зрачки, бегающие туда-сюда, широко распахнутые глаза. Ещё эта улыбочка. Сейчас она похожа на галлюцинацию как никогда. — Давай поиграем, — перевожу я тему, проигнорировав вопрос. Таэко улыбается ещё шире: — Давай! Боже, я так давно ни с кем не играла! Сползаю с кровати на пол к ней и усаживаюсь в позе лотоса напротив. Она раздаёт каждому из нас по шесть карт и наугад вытаскивает одну из оставшейся колоды. Пиковая дама. — Чтож, козырь – пики. — Будто я не вижу, — огрызаюсь я и беру свои карты в правую руку, — Ходи ты первая. Она пожимает плечами и кладёт на пол червового вальта. Бьюсь королём той же масти. Она пожимает плечами и откладывает обе карты в сторону. Берём из колоды по одной карте. — Кто учил тебя играть? — как бы невзначай спрашиваю я, бросая ей крестовую восьмёрку. — Папа, — бьётся козырной шестёркой, — А тебя? — Акайо, — подкидываю к своей восьмерке ещё одну, червовую. — Кто это? — отбивает козырной семёркой. — Это, типа... — откладываю битые карты в сторону и беру из колоды две, — Ну, муж моей матери. Хотя, нет, не муж. Парень моей матери. Берёт себе две карты и кладёт на пол бубновую девятку: — А тебе он кто? — Мне он никто, — бросаю поверх девятки вальта, — И будет никем. Убирает карты к другим отбитым: — А есть у тебя отец? Оба берём по карте и я хожу крестовой девяткой. — Нет, у меня только мать. — Ясно... — бьётся дамой, — А у меня нет матери. Реплики летят одна за одной, как и карты. Говорим о наших семьях, об одиночестве, обо всём. Колода почти закончилась спустя минут двадцать после того, как мы начали играть. Вопросы к этому времени тоже закончились. — Думаю, победа за мной, — усмехается Таэко, бросая передо мной свою последнюю карту – козырного короля. — Думаю, победа ни за кем из нас, — демонстрирую свою последнюю карту – козырного туза. Во взгляде брюнетки на миг проскакивает растерянность, но тут же исчезает: — Потрясающе! Ты специально держал его до конца, потому что знал, что я оставлю короля напоследок! — Ну... Ну да... Внезапно мои веки словно наливаются свинцом. Сонливость резко накатывает, обволакивая меня со всех сторон, мешая сконцентрироваться на лице моей собеседницы. — Эй! Давай ещё раз! — И-извини, Таэко... — усердно тру глаза пальцами, пытаясь не отрубиться прямо на полу, — В другой раз, наверное... Я устал. — Ну да, сейчас же ночь, — бормочет она будто сама себе, — Хорошо. Приятных снов. — Да... Тебе тоже. Встаю с пола и ложусь на кровать, не раздеваясь. Краем уха слышу, как Таэко собирает карты в одну колоду и забирается второй ярус, шепотом переругиваясь с Макото. Через минуту их голоса смолкают и сверху до меня доносится тихое сопение. Она тоже устала. Кровать в больнице неудобная и жёсткая. Через матрас чувствую, как пружины впиваются в мои лопатки. Сейчас... Я почему-то не могу перестать думать о том, что сказал доктор. Параноидальный психоз, Хаджиме. Это лечится, не переживай! Просто тебе какое-то время нужно будет побыть здесь. Ладно, сейчас не время думать об этом. Завтра загуглю этот психоз. А сейчас надо спать. Закрываю глаза и позволяю сну одержать верх над моим сознанием.***
Уныло размешиваю суп ложкой, оглядывая всех присутствующих. В столовой психушке намного меньше людей, чем я ожидал. От силы четыре-пять человек, включая меня. Таэко сидит за другим столом, спиной ко мне, и мирно потягивает чай. Если то пойло, которое нам тут наливают, можно назвать чаем. В самом углу сидит парень со связанными руками, которого кормит Микан. "Это Сайхара. У него аутосаркофагия." — шепнула мне на ушко Ясухиро, когда я впервые увидел его здесь. Понятия не имею, что такое эта аутосаркофагия, но судя по связанным рукам, нечто серьёзное. Вздыхаю, продолжая гонять ложку по поверхности бульона. — Хей! Едва ли не подпрыгиваю от испуга. Слышу, как свободный стул отодвигается, царапая ножками пол, и на него усаживается девчонка примерно моего возраста. — Ты будешь это доедать? — спрашивает она, указывая на мою тарелку. Я молча отодвигаю свою порцию ближе к ней, одновременно стараясь увеличить между нами дистанцию. — Вау! Спасибо, Луковица! ... Чего? А, ясно. Она из тех людей, которые дают новым знакомым странные прозвища, чтобы не запоминать имена. Это... Немного обидно. Не из-за наличия прозвища, а из-за того, что твое имя забывают. Особенно учитывая то, что она даже не спросила его у меня. Типа, она даже не попыталась. — Почему луковица? — тихо интересуюсь я, наблюдая, как она поглощает пищу со скоростью света. — У тебя такая мина, будто ты луковицу только что целиком сожрал. А вообще, зовут-то тебя как? — Хаджиме. — Яфно. Я Акхане. — Не говори с набитым ртом. — Дуфнила. Молчание, прерываемое только чавканьем. Как у неё получается есть с такой скоростью и не блевать? Может, булимия? Стоп, Акане? Кажется, я видел это имя на табличке на двери. Только... Я не помню, что было написано в графе с диагнозом. — Чего такой кислый? Собираюсь ответить, но замираю, уставившись на уже опустевшую тарелку: — К-как ты..?! — Кстати, мы, по-моему, с тобой в одной палате, да? — Что? А, ну да... Кстати, где ты была ночью? Тебя не было в палате. — На терапии. Всю ночь? Ладно, хрен с ним... — Ну ладно, Луковица, мне пора, — Акане встаёт и задвигает свой стул под стол. — А? Куда? — На терапию. Спасибо, что поделился супом.***
— Твои глаза могут впасть, если ты будешь спать на спине. Открываю глаза и вижу склонившуюся надо мной Таэко. Опять эта стрёмная улыбка. Почти неделю живу вместе с ней, но до сих пор не могу привыкнуть. — А если я буду спать на боку, то моё плечо может треснуть под весом моего тела? — отвечаю тихо, чтобы не разбудить Акане. — Может, наверное, — она отходит к окну, — Но без руки я прожить смогу. А вот без глаз навряд ли... Я не понимаю, Хаджиме, — оборачивается ко мне, — Почему я здесь? Разве я больна? Я ведь задаю логичные вопросы... Я просто хочу сохранить свою жизнь. Встаю с кровати и подхожу к ней: — Если ты так одержима идеей побега, то почему не сбежала до сих пор? — Смотри, — изящный тонкий пальчик оттягивает закрывающую стекло газету вниз, открывая прозрачную линию. Через открывшуюся щель в палату попадает лучик лунного света, освещая полоску на полу. Я наклоняюсь чуть ближе и выглядываю наружу. Окна нашей палаты выходят на двор, куда нас выпускают подышать свежим воздухом. — А, точно... — тихо выдыхаю, — Забор. Территорию ограждает высокая проволочная ограда, предотвращающая любые попытки сбежать. — Он слишком высокий, и я не могу его перелезть. А через главный вход не выйти, там постоянно дежурит Таи. — Ммм... — отхожу и усаживаюсь обратно на кровать, — Слушай, а... Если бы забора не было... Или он был бы ниже... Тебе есть, куда бежать? В смысле, твои родственники или что-то типа... — Пора спать, тебе не кажется? — вдруг переводит тему Таэко, — Нам через четыре часа вставать на терапию. — Ладно, — соглашаюсь быстро, всё равно из неё ничего не выпытаешь, да и зачем, если она сама не хочет об этом говорить, — Спокойной ночи, — накрываюсь одеялом и отворачиваюсь к стене, — Кстати, Таэко, я лег на бок, а не на спину, так что можешь не волноваться за мои глаза.***
Когда я читал хорроры, действие которых разворачивается в психиатрической больнице, то всегда думал, что в таких местах всегда стоит мёртвая тишина, настолько жуткая и ощутимая, что можно резать ножом, от которой мурашки бегут по коже и сердце бешено колотится в ужасе, а паника медленно разливается по всему телу. На самом деле, всё совсем не так. В больнице никогда не бывает тихо. Даже ночью. Всегда присутствуют какие-то звуки: крики со второго этажа, где держат буйных, медсестры стучат каблуками по коридору, врачи шныряют по больнице туда-сюда, приоткрывают двери палат, проверяя, спят ли пациенты. Из-за этого я поначалу долго не мог спать. Просто лежал на спине, смотря вверх и вспоминая маму. Она была бы в ужасе от этого места, если бы приехала сюда повидаться со мной хотя бы раз. Нет, я ни в чём её не виню, просто мне немного грустно здесь без неё. Хотя, я нашёл здесь пару человек, которых, наверное, могу даже назвать своими***
— А... А... Ак-к-кайо ум-ме-е-р... — доносится из трубки сквозь истеричные рыдания. Внутри всё сжимается и ноги почти подкашиваются. Руки пробирает дрожь и я чуть не роняю телефон на плитку. — А... Акайо что? — тихо спрашиваю, медленно соскальзывая по стене на холодный твёрдый пол. — Акайо... Он... Мать рыдает громко и долго, навзрыд, почти задыхаясь. Мама... Она... Ей плохо. Акайо умер. Акайо больше нет. Что? Нет. Нет, невозможно. Это просто очередная галлюцинация. Просто мама редко мне звонит и я слышу хрен пойми что из-за слишком ярких эмоций. Акайо не мог умереть. Всмысле, он же... Он же Акайо. — Хаджиме? Т-ты чего? Акане смотрит с волнением, заботливо. Прямо как Акайо. У них даже имена похожие. Акайо и Акане. Как забавно. — Хаджиме! Телефон пропадает из моей руки и я вижу, как Акане подносит его к уху, пытаясь понять, что происходит. Пару секунд молча слушает и тут же меняется в лице. Сбрасывает звонок и суёт телефон в карман. — Хаджиме, слушай сюда! — подлетает ко мне, хватая за плечи, — Я... Я не знаю, что говорить, но ты послушай всё равно. У Акане тёмная кожа. Это потому что она всегда на улице, всегда, в любую погоду. А волосы у Акане темные, до самого пояса. И душа добрая. Пусть сама Акане и грубая, и постоянно ругается со всеми, но она хорошая. Две недели... Я знаю её уже две недели. Или всего две недели. Акайо я знаю почти пять лет. Знал... Его нет. Больше нет. Хоть я и пытался делать вид, что он мне не нужен... Всё же.. Да, он никогда, никогда не сможет стать мне отцом. Но он старался. Он старался изо всех сил подружиться со мной. Звонил в больницу почти каждый день, спрашивал, как проходит терапия. А я почти всегда односложно отвечал и сбрасывал. В отличие от мамы, он пытался стать мне другом... — Я... Виноват... — Чего? — Я... Я... Виноват... Чувствую, как слёзы стекают по моим щекам. Я уже и забыл, когда плакал в последний раз. Обычно, когда я плачу, приходят они. Но теперь не придут... Всхлипываю и утыкаюсь Акане в плечо. Когда она успела меня обнять? Слышу, как она тараторит слова поддержки. — ...Я про то, что ты не одинок, да, терять кого-то близкого это больно, но у тебя есть твоя мама и мы все: я, Таэко, Макото; так что... Мне так жаль, что я заставил её нервничать. Всё, хватит рыдать. Мягко отстраняюсь, попутно вытирая слёзы. Плач сейчас ничем не поможет. — Акане... Спасибо... Акане смотрит на меня обеспокоенно изучая всё моё лицо: — Не за что. Всё точно в порядке? Глубоко вздыхаю в целях восстановить дыхание: — Да, точно. Спасибо тебе большое. — Н-ну смотри... — она поднимается с пола, — Ты не пойдешь на ужин? — Нет. Я пойду спать, — встаю на ноги вслед за ней. — Ну ладно... Я оставлю тебе немного еды... Ничего не отвечаю, лишь благодарно киваю и подхожу к своей палате. Слышу её удаляющиеся шаги и, положив руку на ручку двери, на миг останавливаюсь, рассматривая новую табличку.Палата №7 Таэко Ясухиро : псевдоневротическая шизофрения Макото Наэги : фатальная семейная бессонница Акане Овари : маниакально-депрессивный психоз Хаджиме Хината: маниакально-параноидальный психоз
Стряхиваю наваждение и вхожу. Здесь слишком темно, чтобы разглядеть хоть что-то, но я не включаю свет, иду наугад. Телефон, кстати, так и остался у Овари, но это мелочь. Маме я позвоню завтра утром, когда смогу нормально мыслить. Наконец, нащупав в темноте свою кровать, бессильно валюсь на неё и мгновенно отключаюсь.