***
Пока Клаус занимался разгребанием всего того хлама, что, словно в чулане, хранился у него в голове, к нему зашёл один из местных жандармов - больно сильно об этом просил у врачей Клаус. Стукнув пятками и выбросив правую руку вперёд, полицейский тактично поинтересовался, что же такого понадобилось герру штандартенфюреру. Тот вздрогнул, слегка нахмурился и, подойдя к шкафу, начал искать там что-то столь усиленно, что сверху упал костыль (чем, конечно, прилично напугал полицейского). Достав портсигар, Ягер с каким-то волнением открыл его. Пережило ли фото купание в воде? Пережило ли высокие температуры танка на мосту? Дрожащими - точно нервное развивается - пальцами Ягер достал фотографию и осторожно вложил в руки жандарма. - Behandle das Foto sorgfältig - das letzte Exemplar. Dieser Mann und seine Begleiter, egal wie viele von ihnen, müssen verhaftet werden. Sie sind gefährlich für Deutschland. Ягер умолчал о том, какого же такого натворил этот паренёк с фотографии, а полицеский - Либор - настаивать и не стал. Только немного подумал и вытащил из поясной сумки блокнот и карандаш. - Wenn ich darf, möchte ich das Foto neu zeichnen. Nun, wissen Sie, damit Ihr Foto nicht noch einmal mit den Händen schmutzig wird. Vielleicht können Sie noch einige Besonderheiten erzählen? Oder wenigstens Kleidung? Клаус только покачал головой. Одежду они могли уже несколько раз сменить, но... - Er ist verletzt. Vielleicht stark. Und humpelt um ein Bein. Полицейский сделал пометки рядом с перерисованным лицом Ивушкина, негромко вздохнул, не радый дополнительной нагрузке, но промолчал. - Er kann die deutsche Sprache nicht verstehen. Sie können versuchen, die tschechische Sprache. Er und seine Begleiter sollen aus dem Westen kommen. Das ist alles, danke. Либор черкнул ещё пару слов в блокноте и убрал его в сумку. - Wir werden tun, was wir können, - улыбнулся слегка, попрощался и скрылся за пределами палаты. Ягер вздохнул и лёг на кушетку.Часть 3
31 октября 2021 г. в 06:36
Примечания:
Без музыки сегодня
Какая-то чертовщина творилась в Праге. Ягер подпёр шрамированную щёку ладонью, локтём упираясь в костыль, тяжело вздохнул и проводил глазами медсестру. Она прошла мимо офицера, повиливая задом, и скрылась за поворотом коридора. Мужчина снова вздохнул. М-да уж. Разум его прояснился, сейчас от боли не раздирало пол-лица, сейчас болью не стреляло в кость ноги. Ягер был рад и тому, что он, наконец, может хоть сколь-нибудь свободно передвигаться по больнице. Врачи были заняты, и выяснением личности и истории Клауса никто особо не хотел заниматься. Зачем? Он действительно офицер, с присущей осанкой, выдержкой, приехал из тыла с конвоем, побитый-покусаный. Не устраивает саботажи, и ладно. Врачи здесь были более… лояльны, что ли, нежели немецкие.
Ягер взял костыль, как надо, и неторопливо поплёлся в левое крыло. Коридорные окна там как раз выходили на небольшой парк, и можно было открыть окно. Свежего воздуха Ягеру сейчас почему-то жутко не хватало. Воспоминания, смешанные сами с собой, накатывали волнами холодной реки, перехватывали дыхание, старыми корягами цеплялись за штанины, не давая выплыть, утягивая всё глубже…
— Herr Nikolaus, bitte kommen Sie mit mir. Sie sollten nicht so lange draußen sein. Sie können sich schlecht fühlen.
Клауса не интересовало это блеяние закреплённой за ним медсестры. Он отмахнулся от неё, словно от назойливой мухи, даже не остановившись. Девушка, скорчив самое скорбное своё выражение лица, прижала руки к груди и посеменила за офицером, через шаг прося вернуться в палату.
Через пятнадцать схожих по смыслу предложений Клаус резко остановился, а медсестра врезалась в его спину и тут же испуганно отскочила. Офицер не пошатнулся. Опиравшийся на здоровую ногу и один только костыль, — второй он закинул на шкаф в палате — он медленно повернулся лицом к девушке. Она совсем посерела, цветом лица сливаясь с больничной стеной, и сильно опустила голову, будто пытаясь её спрятать. Не в песок, так в саму себя. Спрятать и развоплотиться, схлопнуться до размеров песчинки.
Клаус смерил её долгим, внимательным и серьёзным взглядом. Ничего не сказал толком, только зашипел больно громко, чуть подавшись вперёд:
— Verschwinde.
Девушка, кажется, икнула и упорхнула столь быстро, что Клауса обдал лёгкий ветерок. Он который раз за день тяжело вздохнул, развернулся и возобновил свой путь к окну. Так и нервное расстройство получить недолго — уже вздыхает. Точно надо отдохнуть. Когда-нибудь. Когда-нибудь в посмертии…
Ягер остановился вплотную к подоконнику и открыл окно, повернув небольшую металлическую ручку. Опершись локтями о подоконник, мужчина высунулся в окно и глубоко, всей грудью, через боль вздохнул. Рёбра ныли, синяк на животе никак не хотел уходить. Да и как тут уйдёшь, когда обладатель никак не уляжется ровно, а всё где-то шастает.
Клаус уже говорил с лечащим врачом. Выпишут, в лучшем случае, через несколько дней. И это если надавить. Не сказать, что Ягер не умел влиять на людей, но сейчас он бы действительно немного отдохнул.
Идти в Прагу от места танковой дуэли было день. Без перерывов. Быстрым шагом. Ни то, ни другое танкисты себе позволить не могли. Поэтому Ягер не переживал хотя бы по этому поводу.
Внезапная мысль уколола туманный разум. Точно. Им же понадобится помощь… Врачи… Ягер совсем задумался. Сейчас он соображал не так хорошо, как в сорок первом, до встречи Ивушкина. Офицер шумно фыркнул, вспомнив день после Нефёдовки. Он соображал совсем туго. Хотя там у него было больше оправданий, чем сейчас. Сейчас-то Ягер был научен горьким опытом. По крайней мере, так задумывалось. Но нет, не научен. Снова вляпался в ту же ситуацию, снова вляпался в те же последствия. И вот теперь ему снова придётся приходить в себя после битвы танков, и вот ему снова придётся искать Ивушкина. Ягер надеялся, что теперешние поиски не займут столь же много времени, как прошлые. Было бы неприятно потерять несколько лет жизни. Особенно сейчас, когда армия Рейха заметно сдавала.
— Wir sind ja nicht mehr in der Sowjetunion… — растерянно пробормотал Клаус себе под нос, только сейчас осознав это. Можно ли считать войну проигранной?.. Для Клауса теперь да. Не вернуться в штаб, не вернуться на поле боя. Всё одно теперь — смерть. Так был ли смысл продолжать сражаться?
Да, Клаус не питал особой любви к этой войне. Конечно, выученное, словно собака, чувство преданности встало на задние лапы и подняло передние — только бы родная страна и правительство её погладило нерадивого пса. Но Ягер сжал челюсть и с трудом прогнал прочь эту собаку. Не теперь. Не теперь, когда тревога за свою шкуру дикой птицей кричало в уши и билось о прутья грудной клетки.
Но а куда тогда?
Конечно.
Ягеру снова придётся встретиться с Ивушкиным. Мысль стрельнула в голове, словно на берегу — боль в ногу. Неожиданно, резко и до невозможности неприятно. «Это… моя судьба?» — с некой печалью подумал Клаус.
Действительно. Посмотришь — Клаусу было хорошо только тогда, когда тёзка был рядом, пусть и на расстоянии разделявшей их клети концлагеря. Стоит только им сойтись в битве, как становится невыносимо плохо. Невыносимо плохо, но то ли судьбой-проказницей, то ли ещё чёрт знает кем их тянуло друг к другу. Честно? Клаус чувствовал это же «притяжение» и от ивана.
Миг — и мысли переносят на тренировочный полигон, когда необузданный Т-34-85 разгромил наблюдательную вышку. Зачем? Снарядов было навряд ли много, в этом Клаус уверен. Так зачем тратить их на людей, когда можешь потратить их на танки? И Ягер в следующий же миг — какая глупость — бросается вслед за танком, стреляя из игрушечного — по меркам танка — пистолетика. Клауса вдруг обдала волна горячего стыда. Придурок.
Он поджал губы, огляделся и, никого не заметив, нервно засмеялся. Совсем тихо.
Как же это было глупо, чёрт возьми! Ягер, ты невообразимый придурок.
Резко, всё прекратилось. Не было больше так стыдно и смешно. Ягер подумал про Ивушкина вновь. Тот забрал танк. Сначала один только Т-34 с полигона, а потом и Пантеру Клауса, столкнув её в воду. Зато как удобно — её теперь никто искать не будет. Если повезёт ещё больше, чем сейчас, то Клауса перестанут искать. Пантера утоплена, чего же боле?
Клаус протёр пальцем подбородок и теперь без мыслей взглянул на пейзаж за окном. Тихо, для себя щебетали пташки, летали совсем у травы какие-то бабочки и грузные шмели. Пусть и с высоты этажа, Ягер видел их. Пусть и жирными точками, но видел.
Так же, точкой, сейчас выглядел и Ивушкин. Точкой, с которой всё началось, точкой, которой всё — Клаус чувствовал — должно и окончиться.
Он вновь вернулся к своим раздумьям. Если Клауса так тянуло к русскому, так почему судьба так грязно играла с ними, заставляя раз за разом биться насмерть? Биться насмерть, но почему-то никогда по-настоящему так и не убивая. Безумный танец, безумная игра тени на стене от огонька тонкой свечки, на которую любопытный ребёнок всё дул, заставляя огонёк трепетать быстрее, взволнованней, живее.
Клаус резко захлопнул окно, повернул ручки и поскакал — как мог с одной с половиной ногой — обратно в палату. Уйти от мыслей никак не получалось и в коридоре. Абсолютно пустой, он возвращал в раздумья даже быстрее, чем природа. От однообразности цвета, фактуры и рельефа стен и пола, в который уткнулся Клаус, мозг выл диким волком, крутился по кругу и вновь подкидывал дрова для мыслей. К чёрту. К чёрту! К-чёрту-к-чёрту-кчёртукчёрту-у-у-у! Ягер натурально взвыл и прижался плечом к стене. Невыносимо. Где же успокоительные, когда так надо? Ягера отвлёк его лечащий врач, вышедший на звуки из другой палаты.
— Warum habe ich überlebt? — невидящим взглядом уставившись куда-то выше плеча чеха, вопросил Ягер, замотал головой, силясь отогнать новую волну — ещё большую, чем раньше — ненужных воспоминаний, и отвернулся вдруг от врача. Тот только прищурился и сочувствующе похлопал Ягера по плечу. Тот не отреагировал. Не отреагировал он и на предложение чеха проводить до палаты или хотя бы позвать медсестру, чтобы она помогла. Никакими дополнительными таблетками врач помочь был не в силах. Николаус только крепче сжал зубы и поплёлся в палату. Повыть успеет и там.