Pleasure Beyond Pain

Чан барабанит пальцами по краю стола. На поверхности валяются несколько потрёпанных документов. Обычно у него нет такого беспорядка. Но в последнее время он рассеян. Они с Минхо набросились друг на друга прямо здесь, как кролики, трахаясь на каждой поверхности, не в силах удержаться. Даже сейчас, когда Чан думает об этом, бессознательно опускает руку к паху, обхватив себя ладонью. Чувствует себя возбуждённым подростком. Потирает носком пятно на ковре — явный признак того, что они трахались до этого. Вспоминает, как пальцы Минхо вцепились в край стола, когда Чан вбивался в него. Он крепче сжимает свою руку, вспоминая события нескольких часов назад. Даже при том, что секс был великолепен, Минхо не просто друг для секса. Он значит больше. Он… Ну, никто из них не даёт этому определение. Как можно? Чан всё ещё чувствует себя виноватым. Джисон — его брат, и каким бы ни был, по крайней мере, по словам, любит Минхо. И Сэун… Не отвечает на звонки. Не читает сообщения. И дома его нет. Чан скучает по нему. Скучает… Чан слышит слабый щелчок двойных дверей внизу, и его пальцы останавливаются, а тело напрягается. Кроме него и Минхо, дома никого не должно быть. Он лезет в компьютер, чтобы взглянуть по камерам слежения, и вздрагивает, замечая Чонина, поднимающегося по лестнице. Младший кидает взгляд в камеру, закрепленную на светильнике, как будто знает, что Чан будет наблюдать за ним. Конечно. Мало кто знает его лучше, чем Чонин. Оторвавшись от экрана, смотрит на открывшуюся дверь. У Чонина взгляд затравленный, даже когда его губы пытаются изобразить улыбку. Первая мысль: случилось что-то ужасное. Или, может быть, это чрезмерная реакция. В конце концов, у Чонина есть ключ. Может, просто… зашёл. — Ты всегда такая сова, — говорит Чонин с лёгкой дрожью в голосе. — А вот ты — нет, — улыбается Чан. — Сейчас… — он смотрит на часы, — час ночи. Чонин садится в кресло напротив Чана, надломленная улыбка исчезает. — Я хочу поговорить о Джемине. Конечно, речь о нём. Чан закладывает руки за голову и откидывается назад. — Мы уже обсуждали… — он замирает при виде документа, который достаёт Чонин. — Как ты это нашёл? — Ты заплатил семье Джемина за молчание. — Чонин… — Что ты с ним сделал? Чан закрывает глаза и трёт пальцами переносицу. Когда снова открывает, то надеется, что Чонин заметит, как искренне ему жаль. — Я сделал то, что должен был, чтобы сохранить свою семью в безопасности. Я сожалею о… о твоей потере. — Потере? Ты хоть знаешь, что я потерял? — голос Чонина дрожит, глаза горят яростью. — Он был для меня всем! Чан качает головой. Он надеялся спасти его от этого, от правды. — Я знал о вас двоих. — Ты знал? — Чонин хмурится. — Что ты считаешь его своим парнем? — морщится. — Да. Я считаю своим долгом знать всё о людях, с которыми заключаю контракт. И ты это знаешь. С тобой всё было точно так же. Мне нужно знать, что ты делаешь, с кем и почему, — даже ему самому это кажется одержимостью, но именно так дядя воспитал для ведения бизнеса. — Так вот почему… почему ты… — тело Чонина содрогается, и он обхватывает себя руками. — Я же сказал тебе, — хмурится Чан, — что сделал это ради своей семьи. Джемин узнал то, чего не должен был. Чанбин застал его в подвале за фотографированием. Я не мог просто позволить ему… — колеблется, увидев расстроенное выражение лица. — Это было быстро и безболезненно, — лжёт он. Так не было. Им пришлось вытягивать из него информацию. Он всё ещё помнит мучительные крики, кровь, отрубленные конечности. Всё делал Чанбин, а Чан стоял сложа руки. Возможно, он не лучше его. Чонина это не успокаивает. — Заткнись нахуй! — выплёвывает, вскакивая на ноги. Когда Чан видит пистолет, зажатый в двух дрожащих руках, кровь застывает в жилах. — Ты не знаешь, что он чувствовал! — Чонин, хватит, — твёрдо произносит Чан, стараясь, чтобы в голосе не прозвучал страх. — Где ты это взял? — но он знает. — Ты понятия не имеешь, как им пользоваться, не так ли? — пытается успокоить, но Чонин, кажется, не хочет слушать и понимать. — Я любил его, — голос Чонина вдруг падает до шёпота. — А он любил меня. После окончания контракта с тобой, мы должны были остаться вдвоем. Только я и он. Детская фантазия, которая никогда не станет реальностью, даже если бы Джемин был ещё жив. Но Чан кивает: — Знаю, что ты был влюблён в него, что хочешь провести с ним всю свою жизнь, — так Джемин сказал им. — Не верю тебе, — Чонин щурит глаза, — больше не верю ни единому твоему слову. — Я ждал, когда ты скажешь, что хочешь расторгнуть контракт. Если бы ты сказал, что хочешь уйти и быть с Джемином, я бы с радостью позволил тебе. Всё равно заплатил бы за лечение твоего брата. Заплатил за всё, что нужно. Но думаю, ты это и так знал. Ты нуждался во мне так же, как и я в тебе. Для тебя дело было не только в деньгах. Хватка Чонина на пистолете немного ослабевает. Хорошо. Есть ещё кое-что, что он должен сказать ему. Ещё одна правда. И это либо спасет жизнь Чана, либо положит конец. — Джемин никогда не любил тебя. — Как ты можешь так говорить? Ты ни хрена о нём не знаешь! — чистая ярость поглощает неуверенность в глазах Чонина. — Я знаю, кому этот пистолет принадлежит, — говорит Чан. — И знаю, что Сынмин — детектив. Он уже много лет идёт по следу Чанбина. Джемин работал на него, — во всём этом признался Джемин, пытаясь не дать ножу вонзиться в его кожу, сохранить оставшиеся зубы, пальцы. Но Чанбин был беспощаден. И Чан тоже. Всё что угодно для семьи. — Это не… — Чонин тяжело вздыхает, замешательство проскальзывает на его лице. — Не может быть… — Убери пистолет, Чонин, — настаивает Чан. — Отдай его Сынмину. И спроси у него правду. Спроси его о Джемине. Чонин опускает пистолет. — Где он? Джемин. Куда… куда вы его дели? Чан виновато пожимает плечами. — Чанбин избавился от… от… — кусков тела. Не может этого сказать. Только не в лицо младшему. Кивнув, Чонин поворачивается на каблуках и направляется к выходу. Останавливается в дверях, и, когда начинает говорит, Чану требуется несколько секунд, чтобы понять, что это не адресовано ему. — Надеюсь, ты уйдешь, пока можешь, — произносит Чонин. Прежде чем уйти, бросает на Чана яростный взгляд, а когда уходит, только поражённый Минхо остаётся смотреть на Чана с порога. — Минхо… — Не подходи ко мне, — пятится, выставив руку, в остекленевших глазах читается страх. — Я могу объяснить, — Чан поднимается со стула. — Пожалуйста, просто… — Ты чудовище. Как и твои братья, — Минхо качает головой и прикрывает рот дрожащей рукой. — Вы все одинаковы.

***

Сынмин переворачивается на спину и прикрывает глаза, чтобы не видеть солнечного света, проникающего сквозь занавески. — Который час? — зевает он, прижимаясь к Чонину. — Чуть больше семи. — Тогда почему ты уже одет? — бормочет, сжимая пальцами ткань мягкого свитера. — Как ты познакомился с Джемином? — М-м? — у Сынмина начинает покалывать шею, и он впервые замечает отсутствие эмоций в чужом голосе. Поворачивается на бок и приподнимается на локте. Чонин опирается на спинку кровати. Его глаза закрыты. — Я же говорил тебе, что мы общались в интернете. — Где именно? Сынмин поджимает губы, пытаясь вспомнить выдуманную историю. — На форуме. Для людей, которые… сталкивались со стрессовыми ситуациями. Он садится и потягивается, подавляя очередной зевок. Лениво перекидывает ногу через колени Чонина и прижимается губами к его шее. Прикусывает зубами кожу. Руки Чонина скользят по спине, прижимая ближе к себе. — Ты лжёшь мне? Сынмин распахивает глаза и отстраняется от Чонина, смотрящего на него с непроницаемым выражением лица. — Почему ты спрашиваешь меня об этом? — Серьёзно? Ты лжёшь? Обо всём на свете? Сынмин тяжело сглатывает и соскальзывает с его колен. Стянув футболку через голову, замечает грязь на полу, оставленную Чонином. — Ты выходил. — Повидаться с Чаном. — Понятно, — Сынмин переодевается, пытаясь скрыть своё беспокойство. Но он более чем обеспокоен. — Как всё прошло? — Джемин любил меня? — в голосе Чонина слышится дрожь. — Ты ведь был его другом, верно? Ты должен знать. — Конечно, — врёт Сынмин. — Очень сильно. — Чан прав. Я не знаю, как пользоваться этой штукой, — Мин оглядывается через плечо, приоткрыв рот при виде пистолета в руке Чонина. Он протягивает пистолет владельцу, который рад, что оружие снова у него в руках. — О чём, блять, ты думал? — Сынмин встаёт и проверяет комнату. Всё на месте. — Я просто хочу знать правду, — жмёт плечами Чонин, опустив глаза и поджав губы, как капризный ребёнок. Нет, — думает Сынмин, — не хочешь. — Ну пожалуйста! Сынмин опускает голову. Ему не хочется разбивать сердце Чонина. Некоторое время назад ему было бы всё равно, но сейчас… — Ты уверен? — Мне нужна правда, — кивает он. Сынмин садится на стул рядом с занавеской. Рассказывая всё, он не может смотреть на Чонина. — Я встретил Джемина во время облавы. Собирался увезти его в тюрьму. Ему бы дали, по меньшей мере, десять лет. Поэтому я решил использовать его и предложил сделку, — он подавляет желание взглянуть на Чонина, чтобы оценить реакцию. Но не может этого сделать. — Я охочусь за Чанбином уже много лет. Следил за ним, видел, как исчезает из списков подозреваемых… Надо было что-то делать. Джемин стал прекрасной возможностью. Я знал о Чанбине, о его близких, с кем он общается. Поэтому я… — глубоко вздыхает. — Я подослал Джемина к тебе. Сказал ему сделать всё что угодно, чтобы подобраться достаточно близко к истине, к доказательствам, которые нужны. — Значит, ты его использовал? А потом… — голос Чонина тихий, и когда Сынмин наконец заставляет себя поднять глаза, видит дрожащее тело. — Вы оба… Ты и Джемин использовали меня. Сынмин качает головой, желая утешить его, дать какое-то оправдание, но не зная как. Он не может защитить от своих действий. Блять, ему даже не жаль. Конечно, чувствует вину, но не жалеет о том, что сделал. — Мне пришлось. Для общего блага, — пытается объяснить. — Как долго ещё можно позволять такому человеку, как Чанбин, убивать невинных людей? — Когда мой брат заболел… — Сынмин распахивает глаза, хотя и знает, что произошло, Чонин никогда раньше не говорил о своей семье. — Когда он заболел, родители посоветовали мне сделать всё возможное, чтобы получить деньги на лечение. Это было просто какое-то экспериментальное лекарство, понимаешь? Ничтожный шанс, что сможет побороть рак, — вздыхает Чонин. — Но я сделал всё, что мог. Работал на нескольких работах. Начал продавать себя. Всё закончилось с Чаном. Ты же знаешь эту историю, — говорит он, пожав плечами. Сынмин знает, что младший брат Чонина умер через несколько месяцев после начала лечения. — Но держу пари, ты не знал, что я недавно ездил домой. После того, как мой контракт с Чаном закончился. Мои родители не хотели иметь со мной ничего общего. Я для них просто шлюха. Позор семьи. Они использовали меня и, когда я больше не нужен им, выбросили меня как мусор… Поэтому я остался с Чаном. После Джемина он всё, что у меня осталось. Пока не появился ты. Я думал, ты отличаешься от остальных, — слова Чонина превращаются в рыдание, — что ты хочешь быть со мной, потому что тебе… потому что тебе нравится проводить время со мной. Что ты мой друг, мой лучший друг. — Так не должно быть, — Сынмин усаживается рядом. — Это не должно так закончиться, Йенни. Я всё ещё здесь. Я использовал тебя, и понимаю, каково это. Но, когда упрячу их всех за то, что они сделали, когда всё прояснится, мы сможем уехать. Мы с тобой просто… будем вдвоём, вдали от всего этого. Уедем куда-нибудь далеко, куда бы ты ни захотел, — слова слетают с его губ, как будто эта мысль уже давно таится в глубинах сознания. Он даже не знал, чего хочет, пока не начал говорить. Чонин смотрит сквозь слёзы, во взгляде что-то, что можно описать только как выражение разочарования и чистого отвращения: — Тогда ты ещё больше проебался, чем я думал, — Сынмин хочет свернуться калачиком на одеяле от чувства унижения. — Будь я тобой, то был бы осторожнее, — шепчет Чонин. — Они знают, кто ты. Ты думаешь, что опередил их на один шаг. Но они просто играют с тобой. Мышь, попавшая хвостом в ловушку, переползает с одной кошачьей лапы на другую. Вот кто ты. — Не уходи, — Сынмин пытается остановить Чонина, но тот уже на ногах. Ему нужно разобраться ещё со столькими вещами. Жизнь в опасности, прикрытие давно раскрыто. Но вид Чонина, такого расстроенного, в слезах, уходящего, слишком. Он не может отпустить его вот так. — Незачем, — Чонин разворачивается на месте и жмёт плечами. — Мне незачем здесь оставаться. Это всё… Это огромный блядский хаос, — он собирается уже уйти, но снова оглядывается. — Хочешь узнать самую безумную вещь? Я бы пошёл с тобой куда угодно! Я, блять, думал об этом! Но сейчас? Не хочу больше видеть твоё лицо, Сынмин. Или, клянусь богом, я сам тебя, блять, убью.

***

Ноги тяжелеют, будто Чонин должен тащить себя вперёд, иначе просто… рухнет. И, возможно, это не так уж плохо. Он щурится, взглянув на свет, и, ухватившись за перила, поднимается ещё на несколько ступенек. Почему этаж так высоко? Останавливается и прижимает руки к щекам; слёзы давно высохли, но глаза всё ещё жжёт, а губы потрескались. Он никогда раньше так много не плакал. Особенно на людях. Даже с капюшоном надвинутым на глаза, чтобы скрыть лицо, прохожие всё ещё смотрели с беспокойством. Наверное, потому что его тело дрожит, словно в него вонзили острый кусок льда, замораживающий изнутри. Однако холода не чувствует. Вообще ничего не чувствует. Потому что всего этого достаточно на целую жизнь вперёд. Ему нравится это оцепенение, бесчувственное состояние, которое приходит после того, как слишком много чувствуешь, после гнева и горя, после того, как узнаёшь, что жил во лжи. Онемение — защитный механизм, догадывается он. Что-то врождённое, что не даёт полностью отключиться. Решает, что это лучше, чем любой наркотик, лучше, чем напиться. Он добирается до своей квартиры и захлопывает дверь, тут же решив в ближайшее время не выходить. Чёрт, даже не собирается вставать с постели. Просто хочет всё это проспать. Может быть, проснётся на следующей неделе или месяце, или вовсе в следующем году, или… никогда. Так будет прекрасно. Скользнув в постель, заставляет себя уснуть. Тебе больше нечего делать, — говорит себе. — У тебя больше ничего нет. Ничего. Никого. Он позволяет сну овладеть собой.

***

Просыпается, вздрогнув. В комнате темно, занавески подрагивают на ночном ветру. Что его разбудило? Он слышит, как тикают часы. Не закрыл дверь своей комнаты. Что ещё? Слышит что-то ещё. Дыхание. Тихое дыхание. Не его собственная. Чьё же? Он вцепляется в простыни, чувствуя, как нарастает паника. Шаги совсем рядом. Приближаются. Чонин прижимается ближе к стене, как будто это может помочь. Задерживает дыхание, сердце бешено колотится в груди. Он видит силуэт мужчины в дверном проеме и зажимает рот рукой. — Боишься? Знакомый голос. — Но я пришёл просто пригласить тебя на небольшую вечеринку. Хёнджин. — Чанбин ждёт. У него есть кое-что удивительное для тебя и нескольких твоих друзей. — Я никуда с тобой не пойду, — отвечает Чонин, выпрямляясь и отодвигаясь ещё дальше. — Разве ты не можешь быть тем рабом, каким всегда себя называешь, и просто делать всё, что я тебе скажу? — Хёнджин вздыхает. Чонин соскальзывает с кровати и пятится. Но он знает, что ему некуда идти. Хёнджин перегораживает дверной проём. Жмурится, отступив ещё на несколько шагов, пока не чувствует за собой дверь шкафа. Смех Хёнджина разрывает тишину. — Ты же знаешь, что мне нравится, Чонин. Не давай мне повода проливать твою кровь. Или давай, потому что это просто сделает мой день лучше. Чонин остаётся прикованным к земле, едва осмеливаясь дышать. — Тогда будь по-твоему.