***
— Ну, — щебечет Хёнджин, устраиваясь на диване, — похоже, здесь только ты и я, — он обнимает Феликса за плечи, ничуть не удивившись, когда чувствует напряжение тела. — Давай поговорим, хорошо? — Я должен проверить всё в подвале, — Феликс пытается встать, но хватка у Хёнджина крепкая. — Чанбин скоро вернётся, — его голос повышается, и в нём слышится паника. — Я ещё собирался приготовить что-нибудь на ужин. Я должен… — Тебе ничего не нужно делать. У Чанбина и Джисона впереди долгая ночь, — спокойно возражает Хёнджин, протягивая Феликсу бокал вина. — Выпей. Расслабься. Но Феликс качает головой: — Я ничего не хочу. Хёнджину не нравится угрожать ему, но: — Чанбин не будет доволен, Феликс. Вот я такой милый с тобой, а ты просто… — он вздыхает. — А что сделает Чанбин, когда я ему скажу? — эффект мгновенный, и Феликс отпивает розоватой жидкости. — Ты сказал, что хочешь поговорить? — смотрит на него. Хёнджин кивает. Это — необходимый разговор, хотя он уже знает итог. Можно просто избавить себя от необходимости разговаривать с Феликсом и продолжить осуществление своего плана. Но если есть способ сделать это, не причинив вреда Феликсу, то стоит попытаться. — Я знаю, что ты любишь Чанбина. — Да, — губы Феликса замирают у края бокала. — Но… — Хёнджин колеблется, уже опасаясь реакции Феликса. — Я просто не думаю, что ты понимаешь его намерения. Он не… чувствует то же самое к тебе, Феликс. Он не любит тебя. — Да ну? — нижняя губа Феликса кривится, взгляд становится озорным, обращаясь к Хёнджину. — Чанбин не любит меня? Да что ты знаешь о любви? Кто-нибудь когда-нибудь любил тебя? — он издаёт жестокий смех. — Сомневаюсь. Хёнджин поднимается на ноги, боясь, что сделает что-то безрассудное, если останется в непосредственной близости от Феликса. Слова задевают так, как он не ожидал. Но нельзя позволить этому остановить его, нельзя не помочь Феликсу. Даже если Феликс никогда не ответит на его чувства, Хёнджин не будет прилагать меньше усилий, чтобы защитить, не будет любить меньше. И именно из-за этой любви делает всё это. — Пей, — говорит, постучав по бокалу Феликса. — До дна, или Чанбин услышит об этом. Ему действительно не нравится, что доходит до этого. Будь его воля, он бы дождался Феликса. Но у него больше нет такой роскоши, как время. Чанбин вынуждает действовать.***
Чан смотрит на мерцающее пламя, борясь с желанием задуть свечи и окутать стол темнотой, чтобы не смотреть на Чанбина и Джисона. Он не ожидал, что они вдвоём придут на ужин, особенно после того, как отклонили два последних приглашения дяди. Сенатор, вероятно, чувствует, что у этой троицы не всё в порядке, и знает, что не стоит заставлять их разговаривать друг с другом. Вместо этого рассказывает им о различных проектах, в которых участвует, а также о последних инвестициях — темы, которые вряд ли вызовут какие-либо разногласия среди них. Чана не удивляет такт дяди; он вырастил их троих и хорошо знает их темпераменты. Что удивляет Чана, так это то, что Джисон говорит, не отрывая глаз от матового окна: — Я думал о том, как мы любили зиму. Играть в снегу, кататься на санках, лепить снеговиков и, — смеётся, — устраивать битвы в снежки. Чан опускает вилку и смотрит на неё, застигнутый врасплох внезапным погружением в воспоминания. Вино развязало язык Джисону, или это лишь прелюдия к истории, которую хочет рассказать, чтобы разозлить Чана? Каким бы спокойным и невозмутимым ни кажется Джисон, когда садится напротив Чана, гнев, плывущий в его глазах, не оставляет сомнений в том, что он не совсем доволен ужином с Чаном. Но тогда напрашивается вопрос: «почему он здесь?». Почему оба, Чанбин и Джисон, пришли? — Я помню снежные бои, — говорит Чанбин, приподняв уголки губ. — Разве они не всегда заканчивались слишком серьёзно? И, возможно, Чан тот, кто выпил слишком много, потому что кажется, что Чанбин задаёт вопрос ему. Но именно Джисон отвечает: — Все наши ссоры заканчиваются слишком серьёзно. Каждый мелкий спор, то, что можно решить с улыбкой или извинением… — Джисон качает головой и вздыхает. — Мы всегда позволяем этому выйти из-под контроля. Так ведь? — на этот раз нет никаких сомнений, что вопрос адресован Чану. Чан задумывается, что лучше: согласиться, чтобы они перестали пялиться на него; или просто сказать, что он на самом деле чувствует — есть огромная разница между мелкими спорами и сложной паутиной предательств и убийств, которой они переплетены; это не то, что можно решить улыбкой или извинением. Решив не усугублять ситуацию, Чан кивает: — Ага. Чанбин вздыхает, и Чан смотрит на него, подняв брови. Разве не такого ответа он ожидал? — Давайте прогуляемся, — предлагает Чанбин, уже поднимаясь на ноги. — Втроём.***
Джисону нравятся эти игры. Он начинает понимать, какое волнение это доставляет Чанбину. Охота. С его точки зрения, во всём виноват Чан, так что вполне естественно, что именно он пострадает больше всех, что он станет их добычей. Джисон отстаёт от Чанбина и Чана. Становится всё труднее не закатывать глаза от того дерьма, которое извергает Чанбин, пока они идут по мощёной дорожке, которая извивается через освещённый фонарями сад. — Ты мой брат, — говорит Чанбин Чану. — Я знаю, что у нас есть разногласия, но мы не должны ненавидеть друг друга из-за них. Как сентиментально. Чанбин всегда хорош в этом, и Джисон восхищён. Требуется огромная сила воли, чтобы улыбнуться тому, кого ненавидишь. — Разногласия? — Чан останавливается, и Джисон мысленно стонет. Ему хочется вернуться к Минхо. Неужели они не могут поторопиться? — Ага, у нас есть разногласия. Ты убийца, — шипит Чан, понизив голос. Типичный Чан. Лицемер. — Ты случайно не забыл о Джемине? — фыркает Джисон, вставая между ними. Он должен держать рот на замке, но не может позволить Чану быть таким лицемерным. — Это другое дело, — Чан бросает на Джисона сердитый взгляд и поворачивается к Чанбину. — Что бы я ни сделал, это было для тебя, потому что я не хотел, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Разовый случай. И я сказал, что ты должен прекратить своё дерьмо, потому что я больше не совершу ради тебя убийство. — Если я скажу тебе, что прекратил? — Чанбин склоняет голову набок — воплощение невинности. И конечно же, Чан обманывается. — Ты серьёзно? — спрашивает, широко раскрыв глаза. Грёбаный идиот. Неужели он так отчаянно хочет, чтобы Чанбин изменился, что верит в такую ничтожную ложь? Чанбин кивает, глядя себе под ноги и нервно заламывая руки. — Это не легко. Но я не могу больше так продолжать. Я хочу лучшей жизни для нас с Феликсом. Чан нерешительно шагает к нему, а затем, к большому удивлению Джисона, притягивает Чанбина в объятия. — Бинни, я так… так счастлив. Я и не думал, что ты это сделаешь… Я просто… — он замолкает и удовлетворённо вздыхает. Чанбин прижимается щекой к плечу Чана и поднимает брови в сторону Джисона, который читает это выражение на лице — предупреждение, что ничего не пойдет по плану, если Джисон не сыграет свою роль. Блять. Он не такой хороший актёр, как Чанбин. Просто находясь в непосредственной близости от Чана, хочет разрубить его на куски. Он откашливается и кладёт руку на плечо Чана. — Хей… — Чан отстраняется от Чанбина и, прищурившись, смотрит на Джисона. Отлично. Очевидно, не горит желанием помириться с ним. Ему удаётся придать своему лицу искреннее (Джисон надеется) выражение. — Я хочу извиниться. За всё, что случилось с Минхо. Я был неправ, когда… — поджимает губы. Он репетировал это, но всё равно пиздецки трудно. — Я был не прав, поступив так с Минхо. И не прав, вымещая на тебе свой гнев. Что бы вы оба ни сделали, я понимаю почему. Чан сжимает губы, не обращая внимания на извинения. Ну, Джисон действительно не искусен в актёрском мастерстве. Чанбин не может винить его, если это не сработает. Они могут придумать какой-нибудь другой план, хотя должен признать, что ничего лучше запланированного уже не будет. — Ну что ж, — Чанбин хлопает Чана по плечу, — думаю, что мы все можем согласиться с тем, что действия показывают искренность больше, чем слова. Так что давайте устроим ужин завтра вечером? Втроём? У меня? — он прикрывает Джисона собой и ярко улыбается. — Нам предстоит долгий путь, но если мы начнём прямо сейчас, то сможем загладить свою вину, Чанни. Джисон ощущает победу ещё до того, как до него донёсся тихий вздох Чана. — Конечно, — соглашается Чан. — Пожалуй, ты прав. — Отлично! — Чанбин улыбается Джисону через плечо. — Разве это не здорово, Сон? — Замечательно, — улыбка Джисона растягивается на его лице. — И, — добавляет он, пристально вглядываясь в лицо Чана, — раз уж мы решили помириться, почему бы тебе не пригласить Минхо и Сэуна тоже? Я мог бы воспользоваться случаем, чтобы извиниться перед ними обоими. Улыбка Чана гаснет, и он отворачивается, но не раньше, чем Джисон замечает, насколько расстроен. Хорошо. — Минхо и Сэун… — Чан сжимает челюсть и смотрит на Джисона. — Сэун не говорит со мной с того самого дня, как узнал о Минхо. Джисон опускает взгляд в притворном стыде, и его голос падает до шёпота: — Я действительно сожалею, Чан. Но… — он кидает взгляд на Чана, — а как же Минхо? Ты ведь приведёшь его, правда? Я действительно хочу извиниться перед ним, — не смеяться становится всё труднее. Хмурый взгляд Чана сменяется гримасой сожаления, и он слегка качает головой. Решив проигнорировать Джисона, натянуто улыбается Чанбину. — Увидимся завтра. Когда Чан оказывается вне пределов слышимости, Чанбин останавливает свой пристальный взгляд на Джисоне. — Я предупреждал, чтобы ты не давил на него. Неужели так уж необходимо было упоминать о Сэуне и Минхо? — Я просто немного повеселился, — Джисон невозмутимо жмёт плечами. — Повеселиться, — говорит Чанбин, выражение его лица всё ещё смертельно серьёзное, — это то, что ждёт тебя завтра вечером. Не забывай, Джисон, что я делаю всё это для тебя. Я могу легко избавиться от них всех без драматизма, веселья и игр, но знаю, как он причинил тебе боль и как важно для тебя заставить его заплатить за это. Не испорти всё для нас обоих. — Прости, — бормочет Джисон, чувствуя себя капризным ребенком. — Я просто… очень его ненавижу. Чанбин тяжело вздыхает и кладёт руку на плечо Джисона. — Знаю, но скоро всё закончится. Пока мы придерживаемся плана, Джисон.***
Жизнь Чанбина не такая хаотичная, как кажется другим — Джисону, Чану, Феликсу, Хёнджину… Всё, что он делает, тщательно продумано, каждая мельчайшая деталь учтена, все недостатки приняты во внимание, все меры предосторожности соблюдены. Это сила привычки, привитая с ранних лет. Его родители, оба профессора, имели одинаковую склонность планировать, просчитывать и достигать ни много ни мало совершенства. Они были идеальной семьей. Пока не появился это. «Несовершенство», вошедшее в их жизнь, — то, чего никто не ожидал. Родители Чанбина буквально кипели от радости, когда узнали, что ждут ещё одного сына. «Несовершенство» казалось нормальным, когда оно родилось, а потом… Ну, это не совсем вписалось в их идеальную семью — по крайней мере, это то, что знал Чанбин. Его родители, казалось, ничего не знали обо всём этом. Всё в доме рушилось, становилось беспорядочным, и даже родители менялись, борясь против зерна совершенства, которое они посеяли в Чанбине. И Чанбин ненавидел это. Он ненавидел хаос. Ненавидел «несовершенство», которое, казалось, становилось всё хуже с каждым годом, судорожные истерики, когда вещи бросали и ломали, а родители бегали вокруг в панике и… Чанбин не мог с этим справиться. Ему нужно было избавиться от «несовершенства». По мнению десятилетнего Чанбина, он делал миру одолжение. Это было просто, небольшое усилие, и «несовершенство» исчезло. Он не мог понять, почему родители так расстроились из-за него, почему сказали забыть то, что сделал. Они рассказали полиции. Чанбин не понимал, почему их у него отняли. Но прежде, чем осознал это, жизнь погрузилась в ещё больший беспорядок и хаос. — Чанбин. Джисон вырывает его из раздумий, и он быстро бормочет извинения, выуживая из кармана ключи от дома… — Чанбин, смотри. Улавливает панику в голосе Джисона и, подняв глаза, видит широко открытую входную дверь. Запертая дверь — правило, которого Хёнджин и Феликс придерживаются. Может быть, кто-то из них забыл, но… но это неправильно. Он обменивается встревоженным взглядом с Джисоном и входит внутрь. Свет включён, никаких признаков для беспокойства. — Хёнджин? Феликс? — он останавливается в фойе, жуткая пустота и тишина заставляют нервничать. Никто из них не отвечает ему. — Нам нужно проверить подвал, — глаза Джисона широко раскрыты. — Если они выберутся… Конечно, это важно. Но в этот момент Чанбин больше беспокоится за Хёнджина. Он следует за Джисоном в гостиную. Первым делом убеждается, что кофейный столик не тронут, а ковер, закрывающий металлическую дверь, всё ещё на месте. Здесь нет никаких проблем. — Хёнджин? — зовёт он снова, на этот раз более панически. Его взгляд скользит по гостиной, заметив два пустых бокала для вина на боковом столике и джинсовую куртку, купленную для Хёнджина всего две недели назад, лежащую на диване. — Я проверю наверху, — бормочет Джисон, и звук его торопливых шагов затихает. Чанбин проводит пальцами по волосам, чувствуя смесь разочарования и страха, сжимавшую грудь, когда входит в кухню. Сердце уходит в пятки. — Хёнджин, — резко выдыхает он, опускаясь на колени рядом с лежащим без сознания мужчиной. Хёнджин лежит на боку на кухонном полу, алое пятно крови растекается по плитке под ним. — Хёнджин, нет, — Чанбин чувствует, как сердце сжимается от горя. Этого не может быть. — Хей, — Джисон опускается рядом с ним. — Чанбин, он дышит. С ним всё в порядке. Просто… — он переворачивает Хёнджина на спину. Чанбин вздрагивает при виде рваной раны на руке. Как будто нож вонзили в его плоть чуть ниже плеча и использовали, чтобы вскрыть. — Всё не так плохо, как кажется, — заверяет Джисон. — Ты ведь можешь позаботиться об этом, правда? Видишь? Не о чем беспокоиться. Но Чанбин слишком обеспокоен. — Феликс. Его не было наверху, да? — Проверил везде, — качает головой Джисон. — Тогда, я думаю, мы знаем, кто это сделал.***
Первое, что замечает Феликс, когда приходит в себя, это неудобную кровать. Он сразу понимает, что находится не дома. Конечно, это не так. Чанбин никогда не сделает этого с ним, никогда не будет держать его прикованным к кровати с заклеенным скотчем ртом, как животное. Нет, это всё Хёнджин. Феликс уверен, хотя последние несколько часов как в тумане. Спор с Хёнджином, угроза допить вино, а потом… А потом? Не может вспомнить. Он моргает, зрение медленно привыкает к тусклому свету, просачивающемуся через окно, заклеенное коричневой бумагой. Пытается осмотреться и понять, где находится. Похоже на какое-то складское помещение. Повсюду коробки, старые художественные принадлежности, теннисная ракетка, старая одежда. Он ахает, когда за окном мелькает тень. Птица, понимает по её форме. И машины, звук которых слышится внизу? Смех. Дети. Жилая улица? Чердак! Он на чьём-то чердаке! И тогда его охватывает паника. Феликс извивается, пытаясь освободиться от оков, но безуспешно. Вспышка страха заставляет сердце бешено колотиться, а мозговые синапсы взорваться, его покрытое потом тело кажется вот-вот сведут судороги. Он начинает сотрясаться от рыданий, каждая клеточка тела раздувается от страха перед тем, что Хёнджин сделает с ним. Что Хёнджин собирается с ним делать?