***
Подсознание Тора Одинсона.
Вина.
— Бе-едный, так скорбишь. Даже забавно, пока я был жив — тебе было плевать на меня. Но стоило убить себя и я сразу твой лучший друг, который так тебе дорог. Если бы я знал, сделал бы это раньше. Так приятно понимать, что ты печалишься обо мне, мой самый лучший друг, — лучезарно улыбается кареглазый блондин. Тесная комната освещена тусклыми лучами солнца, которые едва пробиваются из-за штор. В них видно, как летает пыль, как много грязи на мебели. Дряхлый диван окружен пустыми бутылками пива, коробки от пицц разбросаны по полу. Тор склоняет голову вниз, кривит губы болезненно, вжимаясь в диван. От этого Фандрал улыбается еще радостнее, даже посмеивается счастливо. — Ты ведь знаешь… я бы не сделал этого с собой, будь ты хорошим другом, — невинно пожимает плечами парень. Он стоит напротив дивана, смотрит прожигающим и внимательным взглядом. — Почему…? Почему ты мне ничего не рассказывал? — Слезно спрашивает хриплым голосом Одинсон. Фандрал мимолетно смеется, звонко и задорно, будто Тор пошутил. — А зачем? Ты бы всё равно не стал меня слушать. Тебе ведь никогда не было интересно, как у меня дела. Ты только и мог говорить о себе и жаловаться на свои ничтожные проблемы. Ты же тот еще эгоист, никогда не думаешь о других! — Издевательски болтает Фандрал, медленно подходя к дивану, на котором сидит Тор. Тот сгибается, прячет голову за ладонями, цепляясь за спутанные волосы. — Нет! Это не так. Я бы выслушал, я бы понял, я бы… — Сказал, что я жалок. Вот это ты бы сделал, не больше. — Холодно перебивает парень, складывая руки на груди. — Ты жесток. Вспомни, как ты отнёсся ко мне три года назад. Думаешь, это не повлияло на меня? Думаешь, я забыл и простил тебе это? Ты сломал меня. — Я не хотел… — Но сделал, — перебивает Фандрал. Кажется, Тор всхлипывает, и это вызывает звонкий смех. — Прекрати притворяться! Все всё равно знают, насколько ты лицемерная тварь. Плачь сколько влезет, тебя никто не станет жалеть. Ты не заслуживаешь эмпатии. Ты вообще ничего не заслуживаешь. Фандрал улыбается остро, кажется непривычно озлобленным. Это давит на итак ноющие раны, отравляет разум. Его смех — неискренний и злостный, разрушает всё сознание Одинсона, не дает здраво мыслить. Изнутри разъедает обида и горе, что-то ломается, падает в пропасть безвозвратно. Слезы обжигают щеки, всхлипы подавлять не получается. — Зачем… зачем ты сделал это с собой? — Надрывающимся и дрожащим голосом спрашивает Тор. Он не может поднять взгляд на Фандрала, не может осмелиться взглянуть на него. — А ты не знаешь? Ты даже не понял этого? — Снова хохочет парень. — Какой же ты тупой! Скажи мне, друг, зачем мне жить в мире, где мне нет места? Зачем мне руки? Зачем мне ноги? Я всё равно одинокий. Все бросили меня, и ты — в первую очередь! — Нет, это не так! — Едва ли не воет болью Одинсон, поднимая голову, чтобы впервые посмотреть на друга. — Я не бросал тебя! Никто не бросал тебя! — Это я всех бросил? Так ты думаешь? Ты все три года винил меня. И до сих пор винишь. Сколько же в тебе лицемерия, дружище! Сколько можно врать? Ты презирал меня, считал ничтожеством, называя самым лучшим другом. Думаешь, я не знаю, не понимаю? Считаешь меня тупым? Ты всю нашу дружбу считал, что ты выше и лучше меня. Я для тебя был средством от скуки, которого можно не звать гулять, если весело и так, но если вдруг станет уныло — позову я Фандрала, он всех развеселит. Сколько бы ты не называл меня «другом», для тебя я всегда был шутом. — Прошу прекрати! Это не так! — Болезненно кричит Одинсон, вставая с дивана. Его щеки мокрые от слез, губы искривлены печально. — Ты знаешь, что это так. Я мертв, Тор! Я больше не могу говорить с тобой! Это лишь твое подсознание говорит тебе, что ты виноват. Ноги подкашиваются, от осознания нечем дышать, и сил стоять больше нет. Тор оседает на пол обессиленно, кажется, начинает задыхаться. Горько и больно, хочется вцепиться в друга и больше не отпускать. Хочется, чтобы он простил. — Так и будешь ныть? Хватит ждать, когда тебя поймут. Ты виноват, все это знают. Не стоит надеяться на обратное, тебе даже Питер сказал, что ты жалок. Скоро и Джейн так скажет. Ты ведь отравляешь ей жизнь! Сколько всего она может достигнуть без тебя — обузы? Ей давно пора бросить тебя, ты же только мешаешь ей. Тор не может ответить. Опускает голову вниз, пряча лицо за длинными спутанными волосами. Всё расплывается и размазывается, грани сознания теряются. Рассудок помутнен, раздроблен.Почему ты его убил?
Почему ты его убил?
Почему ты его убил?
— Это не я! Это неправда, я ничего не сделал! Образ Фандрала смотрит на него брезгливо, усмехается криво. Он отворачивается, уходит из пыльной комнаты. Уходит навсегда и безвозвратно, уничтожив чужой рассудок. — Вернись, умоляю! — Надрывисто кричит Одинсон. На тумбе включается старенький телевизор, с мерзким шумом показывает помехи. Стены комнаты трескаются, осыпается штукатурка, падает люстра с потолка. Сознание разрушается, крахом распадается на рваные части. Где-то в дверях на мгновение появляется образ Джейн. Она оглядывает Тора мрачным и брезгливым взглядом, после окончательно исчезая. — Не бросай меня!***
— Хорошо, допустим, Тор не вернется в Асгард. Я больше чем уверена, что роль руководителя Локи отдавать не захочет, — как-то замято бурчит Брунхильда, скептически смотря на Хелу. Та всё ещё выглядит безумно в себе уверенной и самодовольной. — Разумеется. Поэтому и нужно избавиться от Питера Паркера. Локи от него зависим, как от наркоты, держится только потому, что Питер рядом. Он охрана, защита и поддержка, с ним Локи полностью в безопасности. Более того — Паркер решает почти все проблемы моего брата. Не знаю, как Локи этого добился, ему даже командовать не приходится. Представляешь, Паркер избил двух Свартальвов, потом прострелил одному из них колено и руку, а недавно буквально вытравил советника из Асгарда, потому что догадался, что тот был крысой. Хела говорит непривычно оживленно, впервые кажется такой раззадоренной. Наблюдать за ее эмоциями приятно, это редкое удовольствие — дочь Одина постоянно прячется за масками безразличия. Хильда знает её достаточно хорошо, чтобы видеть то, что таится под маской. Однако такая открытость со стороны её возлюбленной кажется чем-то неожиданным. — Если советник был крысой, то что плохого? — Глупо спрашивает девушка. Она слушала невнимательно, отвлекалась и залипала на эмоции Хелы. — Советник был моей крысой, — отвечает так, будто это было очевидно. Остается только молча поджать губы. Может, это действительно должно быть очевидным? И зачем вообще это всё? Голова болит от всего этого, и даже хорошо, что в плане Хелы Брунхильда никак не участвует. Это было бы слишком… просто слишком. — Пока рядом с Локи есть Питер — он способен на всё. Они оба способны на невозможное ради друг друга. Поэтому и надо их разлучить, порознь они два ничтожества. Слова Хелы не вызывают такой уверенности. Хильда скептически поджимает губы, задумывается. В чем-то ее возлюбленная не права, что-то не так. Она чего-то не видит? Не замечает всех мелочей? — Думаешь? Не знаю, что там за Паркер, но Локи явно способен на многое, особенно в одиночку. Вспомни, что было когда его бросил тот… блондин, который… — Фандрал, мы же уже говорили о нем. Недавно с собой покончил, — подсказывает имя Хела, смотрит на Хильду исподлобья внимательно, ждет, когда та продолжит. — Да, спасибо. Помнишь ведь, что было? Он недельки три пострадал, а потом… стал совсем другим, — скомкано заключает Брунхильда, сдвигая брови к переносице неуверенно. Кажется, Хела что-то вспоминает, понимает, о чем ей толкуют. — Он убил Лафея. Тор попросил о помощи, но не давал ограничений, чем Локи с восторгом воспользовался. Тогда это была личная ненависть, но с Малекитом всё иначе. Его Локи убил просто так, без личных мотивов. Хочешь сказать, что он сильнее, когда один? — Он сильнее, когда его бросают. Ты хочешь рассорить его с Паркером? Так себе план, если Локи зависит от него в той же степени, что зависел от Фандрала. Потому, что если его снова бросят — он станет еще более жестоким и опасным. — Наконец открывает истину Брунхильда. И вправду, Хела об этом не задумывалась. Теперь есть в чем усомниться.***
Подсознание Лаурица Йонаса Локи Одинсона Лафейсона.
Ложь.
Мрачный переулок, место узкое, грязное и пустое. Запах сигарет, холодный воздух, обжигающий кожу. Локи помнит этот закоулок до мерзких мелочей. Помнит этот беспросветный тупик, стены без окон и грязный асфальт. Лафейсон знает, кто стоит позади него, оттого и не хочет разворачиваться. — Боишься? — До мучительной боли знакомый детский голос отражается от дряхлых кирпичных стен. Переулок рисуется в сознании дотошно отчетливо, сохранив полную картину воспоминаний. Потому и страшно до ужаса. Жуткий страх расползается по телу, словно губительная болезнь. Парень оборачивается, смотрит жалостливо на тошный образ девочки. И что-то душит его, давит на виски и разъедает изнутри, как отрава, как яд. Это всё из-за неё. Это она уничтожает его. — Я боюсь? С чего вдруг? — Хрипло и ломано звучит голос парня. Напускная уверенность не работает. Белокурая девочка лишь по-детски наивно улыбается, склоняя голову вбок. Она всё знает. Видит его насквозь. — Твоё подсознание разрушается, в сознании не осталось ничего цельного. У тебя ненастоящая душа, даже тело твое — подделка. Тебе приходится врать и притворяться, что ты являешься кем-то живым, что ты существуешь. Но это не так. Ты всего лишь пустышка, ты ничто и никто. И из-за этого твоя личность может исчезнуть, — ребенок радуется пугающе искренне, переступает взволнованно с ноги на ногу. — Ты боишься, не так ли? Боишься, что перестанешь существовать. Слова отражаются от холодных стен, давят на разум. Он растерян, его рассудок помутнен, рассеян по крупицам. Осознание причиняет боль, порождает безграничную муку, вгоняя в отчаяние. Что-то горит где-то в груди, распирает изнутри с такой силой, что хочется выть от ужаса. Всё плывёт и размазывается, мысли отравлены страхом, и нестерпимо хочется убежать. Но попытки выйти из переулка ни к чему не приводят — кирпичные стены сужаются, за поворотом новый поворот, преграда за преградой. Локи словно в бесконечном лабиринте, откуда невозможно выбраться. Где-то вдалеке эхом раздается заносчивый детский смех, сводящий с ума. — Отсюда нет выхода, глупый! — Злорадствующе хихикает девочка за его спиной. — Это же твоё собственное подсознание! От себя не убежишь, ты же знаешь… Элизабет… Всё из-за неё. Это она душит его, не даёт здраво мыслить, медленно убивая. Она поселилась в его разуме, является ему во снах, губит его рассудок. Хочется злиться на неё, хочется стереть эту ликующую улыбку с детского лица. Но что-то сковывает, ограничивает каждое движение. — Я это я. Я не вру, что я существую. Я есть на самом деле. Меня зовут Локи Лафейсон, мне двадцать два и я работаю в Асгарде. Ты не сможешь убедить меня в обратном, — срывающимся шепотом отвечает парень. Ответ несуразный и нелепый, отчего тошно становится. — Однако твоё истинное Я испорчено. Оно сломано, непостоянно. И ты скрываешь это. Боишься, что другие узнают, какой ты на самом деле. Где-то внутри тебя скрывается мерзкое чудовище, которое ты прячешь всю свою жизнь, — кажется, издевается девочка. Это сон. Или очередная галлюцинация. Чем бы это не являлось, разницы нет. Это его разум, его мысли, его душа. От этого хочется биться в истерике, вопить от ужаса и боли. Как отсюда выбраться? Он не хочет всего этого, хочет быть собой, быть любимым. Разве он заслужил этот ад? Детский смех вызывает тошноту, и что-то внутри надламывается, готовясь рухнуть. Это его внутреннее Я? Это оно сейчас распадается на куски? Резкий и громкий шлепок по лицу, от которого он едва может устоять на ногах. Локи сгибается, зарывается пальцами в черные растрепанные волосы, рвет их. Пощечина не помогает, и он снова бьет себя по лицу. Отшатывается и заставляет себя врезаться головой в кирпичную стену. Но это не помогает. Истерия захватывает разум всё сильнее и сильнее, наступает удушье, слезы застилают глаза. Он снова ударяется головой о стену, сгибается, выдирая пальцами волосы. — Не поможет, — ехидничает Элизабет. Она лишь отстраненно стоит в стороне, с упоением наблюдая. — Бей себя сколько хочешь — боль не отрезвит тебя. — Заткнись! — Хрипло звучит собственный голос. Злостный приказ забавляет ребенка. Она наигранно наивно склоняет голову вбок, улыбается излишне радостно. — Ты жалок. Ты живешь благодаря общению с другими людьми. Ищешь себя в чужих глазах, думаешь, что раз с тобой общаются, то ты существуешь. Тебя пугает одиночество, ты боишься, что твоя личность исчезнет, если тебя бросят. Это слабость. — И что с того? Я всего лишь не хочу быть одиноким, — слишком жалко дрожит голос. Локи кривится, кажется, вот-вот заплачет. — Разве у тебя есть выбор? Как не старайся — ты всегда будешь один. Даже когда возле тебя много людей, даже когда ты веришь, что тебя любят. Это не так. Они всегда будут презирать и ненавидеть тебя. Просто притворяются, что не делают этого, что ты им дорог. Точно так же, как ты притворяешься, что ты человек. — Девочка складывает руки за спиной, улыбается солнечно. Её спокойствие и безмятежность давят на рассудок. — Как я могу быть не человеком? — Серьезно не догадываешься? Прислушайся к себе, чувствуешь эту пустоту? Вспомни ту неуловимую пугающую сущность, скрытую в глубине твоей души. Это и есть твое истинное Я. Ты его боишься, пытаешься забить и спрятать ото всех. Потому что догадываешься, что у него нечеловеческое обличье. В глубине души ты знаешь, что это так. Поэтому врёшь и притворяешься, знаешь, что если другие узнают — они будут бояться тебя. Взгляд зеленых глаз мгновенно меняется. Больше нет запуганности и отчаяния. Он понял, всё понял. Это её вина. Это всё из-за Элизабет. Плевать, что она мертва — она уничтожает его рассудок изнутри, саботирует все его попытки стать нормальным человеком. Мрачная злоба заполняет изумрудные глаза, будто поджигает их. — Убирайся из моего сознания, — ненавистно приказывает парень. Но ребенок лишь смеется. Склоняется вперед, складывает руки на животе и хохочет. — Глупый, без меня твоё истинное Я поглотит твою личность. Если меня не будет — все узнают правду о тебе. Ты притворяешься человеком, а я воплощение твоей совести. Без меня ты станешь еще более бесчеловечным. Без меня ты покажешь всем, какое страшное чудовище таилось за твоей ложью, — ликует и злорадствует ребенок. — Убирайся! — До хрипоты в голосе кричит Лафейсон. Он в одно мгновение подходит к ней, сжимает хрупкие плечи истерично. — Ты во всём виновата, это ты портишь мою жизнь! — Разве ты не помнишь? Я мертва. Ты убил меня. Как я могу портить твою жизнь, если меня в ней нет? — Издевается Элизабет, смотрит на него снизу вверх наивно. Её голубые глаза — как два хрусталя, словно сияют изнутри. В них не горит огонь жизни, они пустые и холодные, совсем неживые. — Сама сказала, ты — моя совесть. Она мне не нужна, ты мне не нужна! Оставь меня в покое! Тошно от её улыбки, от её невинного взгляда. Она насмешливо хмыкает, качает головой, будто осуждает его. «Как скажешь» — хихикает ребенок. Мимолетное шуршание её одежды, резкое движение её рук. Выстрел. В ушах звенит от оглушения, перед глазами пелена, за которой детский труп в луже крови. Снова. Это снова происходит. Локи отшатывается, на негнущихся ватных ногах шагает назад по инерции. В этот раз всё иначе. В этот раз это сделала она сама! Элизабет… сама выстрелила себе в подбородок. Тогда отчего так тошно и плохо? Ужас холодом разливается по телу, тошнота скручивает внутренности. — Так это ты? — Раздается чужой голос за спиной. Голос, охрипший от шока и страха, знакомый Локи до ласковой боли. Голос — родной и любимый, временами удивительно грубый, но бархатный, нежный и звонкий. Осознание мгновенно настигает Лафейсона, в одну секунду доводя его до последней степени истерии. Что-то ломается внутри, леденеет от ужаса тело. Он оборачивается назад запуганно, крайне робко. — Питер, это всё не так! — Истерически надламывается голос. На негнущихся ногах, едва не падая, он в миг подходит к парню. Ноги подкашиваются, тело не слушается, и Лафейсон трясущимися руками цепляется за плечи Паркера. — Послушай меня, это не я! Но в карих глазах только отвращение. Питер сдвигает брови к переносице недоверчиво, кривит губы, и шепчет: — Ты отвратителен… И что-то окончательно ломается в этот момент, погибает изнутри, отравленное ядом. Убийственный ужас охватывает мгновенно, вызывает мандраж, и Локи начинает задыхаться. Тело будто каменеет, ребра словно сломались вовнутрь, сминая легкие. — Питер, пожалуйста, не бросай меня! Однако Паркер не слушает. В его глазах злость и неприязнь, лицо искривленно от брезгливости. Паркеровские руки настойчиво скидывают ладони Лафейсона с плеч, и Локи оседает на пол обессиленно. Изнеможденный рассудок рушится окончательно на куски, от осознания корёжит. Его бросили. Опять.