О городе, темноте и потерянном прошлом

Бессилие - это всё, что я чувствую с тех пор, как приехал сюда. Мегаполис, огромный в сравнении с человеком, нависает над головой громадами небоскрёбов, мрачных, бездушных, как будто заброшенных. Нельзя и подумать, что на каждом этаже суетятся люди, такие же, как я, пустые, уставшие, выпитые до дна установленными здесь порядками. Город стоит над бездной. Фундаменты домов и основания мостов уходят вниз, во тьму, дороги отгорожены от неё лишь тонким стеклом, которое, кажется, разобьётся от ничтожного усилия. Главное - не смотреть, держаться подальше от ненадёжных границ, верно? Не выходит. Одного взгляда, капли любопытства достаточно, чтобы сойти с ума. Акрофобия поднимается в груди волной слепого ужаса, сдавливает горло стальной хваткой, обмякшее тело опускается на холодный асфальт тротуара, и я сижу так, пока страх не сменится равнодушием, позволяющим встать и продолжить дорогу. Главное - ни о чём не думать. Не волноваться о странном ощущении, шепчущем, что каждого неотступно преследует невидимый наблюдатель, поднимается над бездной и бредёт по улицам, что кровь стынет в жилах от его опаляющего, жгучего дыхания, вдруг касающегося шеи. Просто идти туда, куда идёшь, ждать общественный транспорт на остановке. Садиться в лифт на одной из центральных площадей, подниматься наверх, где тебя ждёт пустая, неподвижная тишина, без звуков шагов и дыхания. Наверху всегда кружится голова. Может быть, причина в свинцовом, тяжёлом небе или в сухом воздухе, царапающем лёгкие. Никто точно не знает, почему. Никто не ищет ответов на вопросы. Ради работы, как говорили, престижной, уважаемой, я практически отказываюсь от еды и сна. Вечная усталость отражается бледностью и худобой на и без того слабом теле, как будто никогда не существовало сладости досуга, смеха, беспечности. Я больше не чувствую сердцебиения: в груди давно ничего нет. И особенно страшно знать, что все остальные, все прохожие, рабочие, начальники такие же. Что неоткуда ждать помощи, если остановленное сердце пожелает забиться вновь, но для исправной работы механизма не хватит собственных сил. Я ничего не могу сделать. Гул города, сотрясающий здания и никогда не стихающий, должно быть, идущий из бездны, сжимает голову железным обручем, впивается в редкие, однообразные мысли мигренью. Только один вопрос ещё тревожит умершую душу: когда это всё началось? Когда я вдруг подумал, что счастье живёт среди небоскрёбов? *** - Подойди сюда. Незнакомка прищуривает тёмные глаза, острый взгляд скользит по мне. Я более чем уверен, что она видит всё, каждую мысль, догадку насчёт неё, ухмыляется презрительно и грубо, замечая мои ошибки. Она прислоняется спиной к стеклу, к тонкому барьеру, показывая, что не боится ни хрупкости его, ни тьмы под ним. А мне дурно. Хочется схватить её за рукав чёрной кожаной куртки и оттащить на метр, а лучше на два, выдавить несколько слов со страхом, с мольбой, просить, чтобы она больше не испытывала терпение судьбы. Боюсь не за неё, нет, здесь не бывает доброты к ближнему. Если за её спиной треснет стекло, если она полетит в бездну, то именно я потеряю сознание, сломанный фобией, стану ещё беспомощней. Мне не хочется допустить этого. Вдруг понимаю, что нуждаюсь лишь в одном - в победе над своей слабостью. Я подхожу ближе, но ничего не успеваю сделать. Она отходит сама и оказывается передо мной, совсем близко. Высокая, худая, сутулая, с отрывистыми движениями, напоминающими птичьи. Поднимает руку, чтобы убрать упавшие на лоб пряди пепельных волос, смотрит на меня прямо, изучая, и бесцеремонно, не поздорававшись и не представившись, продолжает похожий на допрос разговор. - Ты ведь недавно здесь? Работаешь архивариусом на Высоте? Киваю, подтверждая, хотя вопросы кажутся утверждениями. - Раз недавно, значит, соображаешь немного ещё. Вижу тебя только пару недель. Каждый день один и тот же маршрут, а я его контролирую. Механик и ответственная за транспорт, понимаешь ли, а до лифтов и Высоты от него рукой подать. Голос у неё глухой, словно простуженный, но бодрый. Она словно чужая здесь, с быстрым взглядом, поднятой головой, энергичной интонацией. Но сейчас мне некогда об этом думать. Я удивлён, нет, даже шокирован её словами. Я здесь две недели. Почему кажется, что прошло не меньше года? Четырнадцать дней, значит, четырнадцать походов на работу, но дорога, кажется, пройдена мною сотни раз. Кому верить: ей, незнакомой, странной, или собственному восприятию, искажённому, неясному? - Не смотри на меня так вяло! И отвечай что-нибудь, - вдруг огрызается девушка, чтобы тут же успокоиться и заговорить громко и дружелюбно. - Тебя как зовут? Джейн к твоим услугам, если сначала собираешься потребовать моё имя. - Амиль. Амиль Шефер. Отвечаю почти шепотом: боюсь нарушить равномерность гула и совершенное безмолвие, выделиться на фоне серых тонов мегаполиса. Так давно не общался с кем-то. Даже своё имя вспомнил с трудом. Слова царапают пересохшее горло, а от голоса собеседницы болит голова. - Очень хорошо, Амиль! Ты никуда не опаздываешь? Уже опоздал. Она понимает это, взглянув на часы, стягивающие её тонкое запястье белым кожаным ремешком, в её выражении мелькает и тут же сменяется спокойствием растерянность. - И чёрт с ним. Город, поверь, не рухнет. Он бетонный и железный, выдержит, а ты - мясной и кожаный, не имеющий для него никакого значения. Ты не думал об этом? Она говорит с издёвкой, но в то же время серьёзно, без цели унизить меня. Трезво смотрит на жизнь? А ведь и правда. Я - архивариус, и несколько непросмотренных и неотсортированных стопок документов ничего не сделают. Но чем больше думаю, тем страннее и страшнее становится. Помню, чем занимаюсь на работе, не помню, зачем я всё это делаю. Есть ли здесь зарплата? Проверки? Смотрит ли начальство? Никогда не слышал о подобном на Высоте, только видел идущих куда-то пустых людей. Внутри меня - густой, непроницаемый туман, а Джейн разгоняет его, задавая вопросы. Я чувствую, как сознание и возможность мыслить возвращаются ко мне. Будто впервые за долгое время расслабляю напряжённые плечи. Ясность разума мне вернули вопросы или особенные силы именно этой девушки? Не так важно. Хочется идти за ней, потому что в памяти после её внезапного появления всплывают воспоминания, след прошлой жизни, яркой и радостной. - А ты... ты ведь тоже опаздываешь. Ты механик, и твоя работа не станет дожидаться, - говорю заметно лучше, почти очнувшийся и оживший. - Бред! Транспорт ломается не так часто, сделан всё-таки не на один месяц работы. С чего бы ему выходить из строя сегодняшним утром, в такую хорошую погоду? Ты так сильно хочешь взвалить на себя груз всей этой работы, ответственности, но ради чего? Чтобы спина разболелась? Город установил правила, но их можно, даже нужно нарушать, просто никто не догадывается. Все усыплены гулом. А я бодрствую, и ты со мной. В городе нет живых, кроме нас. Он работает, потому что система идеально отлажена и спланирована с учётом ошибок, пустых мест вроде нас с тобой, миролюбиво болтающих вместо привычных занятий. - Откуда ты знаешь так много? Мне остаётся только удивляться её сообразительности и осведомлённости. Механики должны думать только о механизмах, им некогда размышлять об устройстве города и искать выход из замкнутого круга. - Ошибаешься, - тонкие, бледные губы Джейн расплываются в выражающей непонятные эмоции улыбке, и я чувствую, что разговор подходит к важнейшей точке. - Я знаю очень мало. И мне нужны данные архивов, к которым из нас двоих имеешь доступ только ты. Не догадался ещё? Она подходит ближе, говорит бестактно, но улыбается нежно-нежно, зная, как заинтересовала меня, что я готов сейчас же отправиться с ней на Высоту, где ценнейшие документы будут в её распоряжении. - Что предлагаешь взамен? Не могу не спросить. Вместе с сознанием ко мне возвращается дальновидность и корыстность. - Знала, что ты спросишь, дьявол! Но взамен я готова избавить тебя от акрофобии. А потом мы найдём дорогу из города и сбежим хоть бы по навесному мосту, который больше не будет тебя пугать. Спасти от единственной опасности, могущей помешать мне. Как же хорошо и просто звучит! Мне больше нечего делать, и я беру тёплую, мягкую ладонь девушки, скрепляя наш договор рукопожатием. - Теперь иди домой. По маршруту, по которому добираешься на работу, транспорт проходит только раз в сутки. Всё по расписанию: одно время, одна дорога, один выезд. Сегодня уже не попадёшь никуда, не будешь рыться в бумагах, а мне нужно следить за исправностью всего и вся. Может всё-таки что-то сломаться, что бы я ни говорила, - вздыхает Джейн, быстро говорит о времени следующей нашей встречи и уходит, не попрощавшись, оставив меня на опустевшем к полудню тротуаре. Её многословность утомляет. За тонким стеклом дрожит от гула мой последний враг - бездна.