МатФак

      Бахтина стояла у доски, опираясь руками на кафедру, покачивалась, переставляя ноги в чёрных балетках. Её голос уносился куда-то вверх, прямо к моргающим лампам накаливания огромной лекционки, в которой сидела только наша группа — человек двадцать — и она. Честно говоря, я уже давно перестала что-либо от неё воспринимать, потому что мне нравилось на неё просто смотреть. Она такая мягкая и внимательная, что не сразу верится, что она преподаёт сухую и строгую математику. Выглядела она так, словно могла бы вести литературу или педагогику: природа в ней сгладила все углы — она была низкой, но округлой, как корпус у скрипки, с чётким изгибом в талии, который переходил в округлость бедер. Даже щёчки были круглые, всегда румяные, как и нос, маленький и с горбинкой, находившийся между прозрачно голубыми, как холодное серое зимнее небо, глазами, которые на фоне темных каштановых волос казались совсем прозрачными. Они всегда были так широко открыты, что иногда казалось, будто она реальность не очень хорошо осознаёт, но эта уловка делала её ещё более очаровательной.       Описать я могла её и с закрытыми глазами, потому что помнила всегда, но смотреть на неё было ещё приятнее — всегда как в первый раз. Последние несколько месяцев она не выходит у меня из головы. Не то, чтобы я её туда прям посадила, она как-то случайно начала сама приходить на ум, возникая из ниоткуда, как будто была там всегда. Прямо как на лекции, тихо приоткрывала дверь, сказав тихое «здравствуйте», клала на стол своими маленькими руками книжки и садилась за стол, аккуратно пододвигая стул, который почему-то только в её руках не грохотал по полу, а нежно опускался с едва слышным стуком. Заметила я это потом, когда вдруг однажды, думая о чем-то, задалась вопросом, что бы на это подумала Бахтина. Она, как учёный, славилась своей остроумностью, которой она иногда крайне блистательно пользовалась, но так редко, что из-за постоянной сдержанной и многозначительной невинной улыбки её было почти не заметить, но те, кто видел, хвалили. — Думаешь, будет колоквиум? Она вроде ничего не сказала. — Аська шла рядом по лестнице, придерживая сумку на плече. — Думаю, да. Она же говорила, что это мы должны следить за расписанием, — на самом деле Бахтина просто часто что-то забывала, например, о чем-то упомянуть. Потом вечером, конечно, писала и напоминала, но до этого все лелеяли надежду. — Не хочу, — протянула Аська, садясь на подоконник. — Поди вечером напишет, часов в десять, — её голос заметно понизился, настолько, что стало понятно, насколько она не любит эти поздние разочарования.       Я усмехнулась, потому что я их обожала. Была в этом какая-то странная магия, когда я думала, что она, сидя дома, после уборки, готовки, опостылевшей бытовухи, вдруг вспоминает про студентов и, надев свои очёчки, убирает волосы назад и пишет им, не забывает, значит, ей не все равно на них, даже в этой отвратительной рутине. Эта милая забывчивость создавала ещё один шанс на взаимодействие с ней — она писала мне, потому что я староста.       Это никогда никому не понять, как это удивительно, радоваться короткому сообщению в воцапе с персональным уведомлением, а-ля:

«Добрый вечер) Дина, скажите своим, что в среду колоквиум, буду спрашивать, особенно тех, кто с трудом сдал в прошлый раз, с собой можно таблицу из лекции»

      На это оставалось только ответить согласием, получить короткое «Спасибо большое!» и маленький смайлик следом в виде немного неловкой, но благодарной улыбки.       Её удивительная мягкая и короткая манера взаимодействовать как будто превращала её в кошку в человеческом обличии, которая всюду ходит за тобой, иногда утыкаясь носиком в плечо, продолжая тереться о тебя пушистой головкой. Мне кажется, Бахтина любит и обниматься, и держаться за руки, потому что эти круглые румяные щёчки, как обещает нам наука физиогномика, предупреждают о чистоте сердца и мысли. — Дина, — Ася ткнула меня в локоть; дернувшись, поднимаю глаза от записей, — Дин, тебя математика зовёт, — кивнула она в сторону двери аудитории.       В дверях стоял знакомый, невысокий силуэт с книжками и ключами, висящими на указательном пальце расслабленно опущенной руки. Я вскочила с места, быстрым шагом, переходя иногда на неуклюжий бег, направляясь к ней. — Да? — одергиваю свитер. Наверно, от нервов. — Дин, забыла предупредить, на следующей неделе контрольная точка, скажи, чтобы подготовились. Горящее внутри предвкушение вечера вдруг потухло, как огонь в конфорке без газа, в один миг исчезая из реальности. Сказала сама, значит вечером не напишет. Я кивнула, записывая в телефон. — И ещё, — она отогнула край папки, вытягивая оттуда листок, — университет назначает выравнивающие курсы, можете передать вот этим людям, — она протянула список, — чтобы они обязательно пришли. У них проблемы, если не нагонят, их не допустят до экзамена. — Снова киваю. — Если кто-то желает прийти за углубленной информацией, я тоже жду, — она коротко, из вежливости улыбнулась, и, попрощавшись, ушла.       Понятно же было, что я пойду? Потому что я староста, потому что я отличница, потому что… Это Бахтина. Будь это кто угодно другой, я бы послала все взашей, но думать, что это ещё часик рядом, когда ты смотришь, как она думает, поджав губы до того, что щеки надуваются от напряжения, пока она что-то старательно высчитывает, отрицая калькулятор с упорством, становилось теплее на душе от её чистой наивности и детского азарта. Надо больше видеть таких людей в своей жизни, это я знала точно. Они заслуживают этого, чтобы исправить вселенскую несправедливость — крайнюю недооценённость. И как же повезло всем вокруг, что именно им досталась маленькая черточка на отрезке времени, параллельно с Дарьей Константиновной, чтобы просто знать её. — Народ, у меня объявление, — я встала перед преподавательским столом, опираясь о него спиной, и зачитала, вызывая волну негодования.       Никто не был особо рад ещё одной поздней паре, с шести до половины восьмого, поэтому по помещению прокатилась волна негодования. — Не я это придумала, — крикнула я, плюхаясь за парту. Обидно.       Мне было не так обидно за то, как они пару хаяли, а за мои собственные чувства, обсуждая мой выбор и содействие ей, как следствие. Было больше неприятно именно за Бахтину, которая даже не заправляла всем этим, она просто исполняла заказ сверху. Понимаю, что это не было агрессией именно в её сторону, все больше злились из-за очередной траты времени, но не вольным прицепом они прихватывали и Бахтину в свои возмущения. — Кто за прогул? За это все равно не снимают баллы, а? — Вскочил Димка, садясь на стол. — Только надо вместе, а то если по одному, то это уже тянет на предательство. — Так, Киселёв, — приподнимаюсь на локтях, отвлекаясь от разговора с Аськой, — Я приду и лично проконтролирую. — Ой, ой, — Дима встал, пододвигаясь ко мне, — Напугала быка красной тряпкой. Тоже хочешь на курсы чтоль? — Я смотрела на него снизу вверх, спокойно и уверенно пытаясь ему показать взглядом, что я не шучу и не собираюсь. Протягиваю унылое «угу». — Динк, давай начистоту, никто не хочет. — Вот сейчас я соглашусь, а потом мне дирекция, — ударяю ладонью по кулаку, демонстрируя что со мной сделает макушка универа. — Всё, я не буду спорить, Дим, сказала надо, значит надо.