МатФак

      Я, блин, люблю её каждый день как в последний раз, потому что знаю, что эти отношения, даже тот несчастный ошмёток, который есть сейчас и у меня, это обречённые отношения. Мало что ли таких людей, которые влюбились в преподов? Их бесконечное количество, и все прощаются с этими чувствами, живут дальше, потому что любовь — это не финальная точка, как в сказке. Люди не идут к этому всю жизнь, а встречают, проживают и переживают, перешагивая через себя или через другого. Кончилась та эпоха, когда любовь была венцом жизни, сейчас любовь — это красивое и счастливое дополнение, которое у тебя быть вообще не обязано.       Мне хочется, чтобы мои чувства были услышаны, чтобы эта любовь, которую я питала к тебе, вдруг стала такой большой, такой заметной, потому что я устала её прятать и зажимать, уже разрываемая этими чувствами изнутри, сидеть в пустой комнате и думать как мне могло бы быть хорошо, если бы я только могла просто признаться; чтобы только хотя бы чуть-чуть пожить счастливо, как в сказке с хорошим концом, где центр всего — любовная линия в сюжете. Но как же грустно, что это не так.       Жизнь — не любовный роман, а ряд фактов, хороших и плохих, возможно где-то среди них и есть «глава о большой и откровенной страсти к твоим серым глазам», но он не тяжелее, чем все другие. — Дарья Константиновна, люблю! Я вас люблю! — кричал Воробьёв, когда ты пошла ему навстречу и с тихой молчаливой улыбкой поставила в зачётку четыре, а не три, назло всей остальной комиссии, которая, закусив языки, молчала, потому что твой голос был решающим. — Любить надо маму, папу, любимого человека или на худой конец, когда никого нет, хотя бы кошку, а меня не надо. Я без вашей любви замечательно живу, — сказала ты в шутку, и, задумчиво опустив глаза, протянула ему зачётку.       А у меня тогда сердце лопнуло вдребезги. Разве можно не верить преподавателю, тем более тому, которого любишь?       С того момента я чётко знала это чувство — обречённость. Пока ты была рядом эта гиблая любовь росла, отравляла все внутри, как ядовитый плющ, сжимая шею колючими вьюнками, но все же это было самое прекрасное чувство на свете — любить тебя.       Смотреть, знать, что ты просто есть, живёшь, существуешь, и я хотела успеть почувствовать это чувство полностью, пока не пришлось бы собственными руками вырвать его из сердца с корнем, оставляя пустоты, кровоточащие болью.       Всё слышат о любви, все о ней читают, пишут, и как будто знают о ней все, а потом их ударяет по лицу этим чувством, сердце начинает выскакивать из груди, и ты ловишь его, как непослушную птичку, чтобы оно не ударило по лбу твою любимицу, выдавая тебя с потрохами, и тебе кажется, будто ты один на всём свете знаешь теперь, что это такое по-настоящему. До этого ты просто верил на слово, как оно, а сейчас тебе знакомо это окрыляющее всеобъемлющее, но совершенно бессмысленное и даже в каком-то аспекте жестокое, чувство радости за то, что этот человек просто есть рядом с тобой. — Любовицкая, вы, кажется, хотели, чтоб я вас спросила? — краснею до кончиков ушей, для тебя это сигнал, что ты правильно действуешь. — Пойдёмте к доске.       Под твоим смешливым взглядом иду, начинаю говорить, пока ты вдумчиво слушаешь, кивая головой на каждую правильно завершённую мысль, и как только я заканчиваю, поднимаешь глаза, глядя на меня снизу вверх, со стула. — Ну вот видите, уже почти нагнали. Такими темпами к весне все будет как надо. — А после короткого молчания добавляешь, — Теперь вы спокойны, Дина? — Да, спасибо большое, — спрыгиваю со сцены, направляясь к столу. Внимание, обращённое на меня кончилось, и вот я снова обычный студент. — Куда это вы, я вас ещё не посадила… Вернитесь-ка назад.       Её лицо, приподнятое вверх, чтобы ухмылку было лучше видно, было так красиво подставлено холодному зимнему свету, как будто она сидела не на паре, а на пляже, нежась в солнечных лучах. Как ей удаётся быть такой? Всегда спокойной, всегда довольной, словно нет в жизни проблем. — Извините. — Возвращаюсь, снова останавливаясь у доски. — Задумала я с вами одну авантюрку, вы все равно не математики, можно и потратить чуть-чуть времени на дурь. — Закрыв свой ежедневник, поворачивается в пол-оборота на стуле ко мне.       Наша группа славилась своей простотой — мы были смешными, шумными, яркими, уводили преподавателей в дебри лиричных отступлений и тратили время, бездумно выбрасывая его на всякие шалости. Нас за это и любили и ненавидели, всё одновременно, но у Бахтиной было своё мнение — она относилась к этому совершенно спокойно и даже как-то равнодушно, но, нам так иногда казалось, сама была не прочь присоединиться, но до поры до времени сдерживалась, как будто поддерживая образ интеллигентного человека, не обращая внимания на наши провокации. — Хочу чтобы староста мне назвал любого одного человека, и он должен будет нам… Что у вас сейчас модно, правда или действие?       У всех в лице застал немой вопрос: «что?» Никто ничего не говорил, потому что все были так удивлены, что сказать было нечего. Только переглядывались. — что, удивила я вас? — на её лице сияла хитрая улыбка, она смотрела на двадцать ошеломлённых лиц полуприкрытыми спокойными глазами и с каждым новым начинала улыбаться ещё шире, так что до последней меня она дошла с широкой, кривоватой, но сияющей улыбкой. Я робко кивнула, отвечая на вопрос. — Мне это в голову вчера пришло, вот я подумала понаблюдать за вами, дураками в своей среде обитания. Ну что? — Кого угодно? — у меня внутри что-то чиркнуло, разгораясь, как спичка. — Угу, — кивнула она, промычав, снова опуская глаза в ежедневник, помечая там что-то, — задание преподавателя закон — так что отказаться тоже нельзя. — ну тогда я выбираю вас. Вальс на минах дал первый аккорд. В следующую секунду на меня смотрят два смеющихся глаза, и в тягучем воздухе лекционки раздаётся тихий смешок Бахтиной. — Хулиганка, — спокойно отвечает она. — Ну мы не искушённые… Правила есть правила. Выбираю действие. — ну вы выйдите, Дарья Константиновна, мы посовещаемся. — Почти сразу же кричит Дима уже совсем развеселившимся голосом, и Бахтина встаёт, в полной тишине, в которой звенели два десятка нетерпеливых улыбок, и выходит, тихо прикрывая за собой дверь. — ну что? — первым же делом вскакивает Васильев, — что зададим? — не сильно надо, она же у нас… — перебивает его Катя, закрывая тетрадку. — Малышка. — Краснеет, говоря это, но все соглашаются, потому что Дарья Константиновна и правда производит впечатление маленькой девочки, которую не хочется обижать, а наоборот защищать, как ребёнка, поднимают на руки, так же и её не оставлять в ногах. — Может пусть расскажет нам смешного чего-нибудь? — Ну нет, она это и так делает. — Всё задумались, замолкая. — Может пусть споёт, слышали у неё голос какой? — Не обидится, думаешь? — А чего ей обижаться, она вон какая авантюрная. — Да нет, шанс такой редко появляется… Вот Динка красотка, не зассала, — на меня обратилось всеобщее внимание.       А я так и стояла у доски, провалившись в свои мысли. Я тоже думала, что задать, но по-своему, лично, глупо, наивно. Не планировала озвучивать, просто представила. Такую ситуацию, когда бы она и правда могла сделать что-то такое для меня, чтобы я потом это помнила всю жизнь. — давайте кто-то будет её изображать, а она должна будет угадать, кого мы изображаем? — вдруг предложил Дима. — не надо, это грубо, — попробовала возразить я, но все так загорелись этой идеей, начиная довольно обсуждать, что меня почти никто не услышал. — Динк, иди позови её.       Я вышла из аудитории в тихий коридор. Бахтина стояла у окна, сложив руки на груди, и задумчиво смотрела вдаль, улыбаясь своим мыслям. Я подошла очень тихо, мне не хотелось её звать, потому что я предчувствовала неладное. Так нельзя, нельзя, чтобы это произошло, ведь этим так легко обидеть человека, тем более такого… — Дарья Константиновна. — Тихо позвала я, чтобы не кричать в коридоре.       У неё глаза полны какого-то искрящегося восторга, детского нетерпения, обернувшись, как балерина в шкатулке, заглядывая через плечико, сияет, подходя ко мне. — Всё? — киваю.       Мы идём в полной тишине, по ней видно, что она гордится своей идеей, а у меня так тяжело на сердце, хочется сбежать, остановить, не знаю, я просто чувствую, что это не кончится добром. Может я драматизирую? Слишком заинтересована в том, чтобы ей было хорошо, что это превращается в сумасшествие. — Сложно там? — Почти у самой двери спрашивает она шёпотом, прежде чем открыть.       Отрицательно качаю головой, стараясь не смотреть ей в глаза.       Посередине огромной аудитории стоит Прокофьев, встречает нас с туповатой улыбкой. И как только все готовы — начинает.       Изображал он в общем-то правдиво — оглядывался по сторонам, блуждал глазами и кривенько улыбался. Один раз неуклюже взял со своего стола бумаги и, взяв не той стороной, уронил все из файла на пол, потом сел, начиная задумчиво смотреть вдаль. — ....это я?       Твой блестящий ум тебя не подвёл.       Я стояла рядом с Бахтиной, не смотрела на неё, но голос заставил это сделать.       Недоверчиво поднимаю на неё взгляд и вижу улыбку, сквозь которую сочится непонимание и печаль. Со стороны и не заметишь, а я рядом вижу, как у неё в глазах потух тот азарт и уголки губ, поднятые в натянутой улыбке, дрожат от напряжения, за счет которого держится её спокойная маска на лице. Она не выглядит разбитой, но какое-то тайное разочарование всё-таки было.       Прокофьев кивает, и начинает говорить о том, что готов выполнять следующее задание, а мне уже не так важно всеобщее веселье. Между ними и ей, я выбрала её, потому что вижу, что Дарье Константиновне уже не так весело. Всё вокруг мелькает, как киноплёнка в старом фильме, меняется, бежит, потому что группа разыгралась не на шутку, а она осела, стоя рядом со мной, оперевшись на парту, и держит на лице дежурную улыбку, задумчиво глядя перед собой, хотя ещё десять минут назад сияла, находилась здесь и сейчас. Редкий раз, когда она была так вовлечена во взаимодействие со студентами, а в тот момент, когда она дала нам шанс — мы не оправдали доверия.       Игра прошла быстро и хорошо, все повеселились, выскакивая из аудитории с громким обсуждением, и только один человек не вышел таким же довольным — Бахтина после всего тихо собрала свои книжки и пошла к себе, ответив на десяток «до свиданья» и «всего хорошего» с вежливой короткой улыбкой, в полном молчании удалилась по коридору в сторону МатФака, тихо пошаркивая балетками в темном коридоре факультета естественных наук.