МатФак

Аська вбежала после буфета в аудиторию и, прыгнув за стол, чуть не снесла меня своим энтузиазмом и горой брошенных сумок. — Дин, Диночка, слушай меня, у меня такое есть, сейчас я… сейчас расскажу. Она не могла найти себе места, переминаясь на стуле и, как только устроилась, посмотрела на меня самыми игривыми глазами, какие я только видела в своей жизни. Если бы радость работала, как топливо, то мы бы уже в космос улетели. — Говорила сейчас с ребятами со студсовета. Им пару человек нужно для дискотеки четырнадцатого, — Закатываю глаза. Не самая впечатляющая новость — студсовету нужна бесплатная рабочая сила, где ж это видано? Первый раз такое. Слушаю её только из одолжения. — А мне то что с того? — говорю с нажимом. — Знаешь, кто отвечает за всё это? — Кажется мы подобрались к самой главной новости, потому что у Аси сейчас лицо треснет он нетерпения и восторга собой. — ну? Она ничего не говорит и, закусив губу, оборачивается, бросая взгляд на преподавательский стол, за которым сидит Бахтина и копается в своих бумажках, сосредоточенно сдвинув брови. Перевожу взгляд на Асю, стараясь без слов спросить правильно ли я её поняла. Она только кивнула, закрывая довольные глаза. Вечер был длиннее, чем можно было ожидать, но у меня голове он уместился в пять минут. Я была в каком-то нервном нетерпении, вслушиваясь в каждый звук – не её ли голос доносится из-за шторки? Странная штука – ожидание. В каждом стуке каблуков я слышала её шаги, и за эти короткие три секунды успевала прокрутить миллион диалогов, прежде чем разочарованно рухнуть, когда в дверях появлялась Кира или Таня. А она появлялась очень редко, и понятно было, что ей совсем не до разговоров. Отдавая всем команды, махала папкой, суетясь. Редкое появление всегда создавало небольшую панику, хоть она и говорила очень тихо. — Кто открыл окна? Они там все потные, сейчас продует, идите закройте… сейчас, — вертясь вокруг себя, она осматривала все, к чему могут быть вопросы, а я только смотрела, как поднимается в воздух её праздничная юбка, и как отрывается от пола пятка, когда она в пол-оборота что-то кому-то говорит. Всё-таки в праздниках была какая-то сказка, потому что в этот день все выглядели лучше, чем обычно. Её и так красивое тело было обёрнуто в утончённую упаковку, подчёркивавшую каждую, даже самую незначительную деталь, раскрывавшуюся сейчас во всей красе. Она завила кончики волос, они стали как будто длиннее. Как всегда, не убрала, но и не надо было – пряди прекрасно спадали на плечи, удлиняя шею. Оказывается, ей так хорошо с небольшим каблучком, хоть она от них и устала. Удивительно мило, что она, хоть и ни разу не показалась на празднике, была такой красивой. Механик человеческого счастья. — Мальчики, идите проверьте звук, мне кажется фонит… Посмотрите какие лентяйки! — группа из трех девочек спрыгнула со стола, разбегаясь по сторонам. — Я вас с пар не для этого сняла… Хорошо всё, золотце? В мою сторону было минимальное количество внимания. Она вспоминала про меня в последнюю очередь, бросала взгляд и, получив кивок, уходила. Иногда что-то спрашивала, просила поменять местами песни или сделать потише, и снова уносилась как ураган, стуча каблучками по-старому деревянном полу. Вечер кончился, когда Дарья Константиновна медленным шагом прошла за кулисы, тихо прикрыв за собой дверь, и в полном молчании опустилась на колонку, вытягивая уставшие ноги в черных туфельках. От неё прямо веяло медлительной, но счастливой усталостью. Это был тот редкий раз, когда можно увидеть на лице взрослого человека такое удовлетворение. И я хотела побольше увидеть, рассмотреть такое её состояние, косясь через экран телефона. Заговорить я не решалась. Уйти мне было нельзя, потому что финал вечера — музыка — был полностью на мне, а она не хотела уходить, потому что сейчас, когда все разбежались по углам, отмечая праздник, тут было самое спокойное и тихое место. — Интересно на них смотреть, да? — вдруг говорит Бахтина, не поворачиваясь на меня. Отрываюсь от телефона, чтобы посмотреть, что её так заинтересовало. Отвечаю на это странное приглашение к разговору. Почему-то она никогда не берёт в руки телефон, хотя он у неё есть, причём очень хороший, лучше чем у половины «богатеньких студентов», но она к нему крайне равнодушна. И в социальных сетях её никогда не было и вряд ли будет. Из приложений только мессенджеры, больше для работы, Бахтина всегда очень быстро отвечает, хотя никогда в них, кажется, не смотрит, постоянно забывает телефон на столе в аудитории или теряет в сумке. Спрыгиваю со стола, подходя к ней, и останавливаюсь рядом. Вижу зал, расцвеченный огнями от стробоскопа, играет музыка — главное событие вечера — медленный танец. Время словно остановилось и толпа, которая до этого орала и прыгала, замерла. Мягко положив головы друг другу на плечи или, неловко взявшись за талии и плечи, танцуют, неуклюже подшагивая из стороны в сторону. Перевожу взгляд на Дарью Константиновну. Она просто светится — наблюдает за этим всем, как за таинством, выглядывая из-за шторки, как шпион. — Такие взрослые, а все ещё дети. Говорят, что в университете все большие, а тут… — усмехается, — стоишь вот так и наблюдаешь, как они каждый год признаются друг другу… Качает головой и, мечтательно вздохнув, улыбается, переводя взгляд на меня. Чувствую приятное возбуждение в груди от осознания, что она поделилась со мной своими мыслями. Хоть это и очень в её стиле, привыкнуть я не могла, поэтому в ответ отчаянно пыталась её понять, вглядываясь в полный зал. В глаза ей смотреть я не решалась, иначе бы она вычислила меня сразу. — Все студенты такие… глупые на самом деле. На людей в зале посмотришь, и всё понятно, потому что у них эта наивная влюблённость на лице написана. Сегодня даже воздух пахнет, как любовь. Она это знает, и наслаждается, пытается донести и до меня, чтобы я тоже порадовалась тому, как всё хорошо. Я впервые думаю, что она, наверно, знает все про меня. И молчит, потому что понимает. Поэтому говорит мне это все? Не гнобит мои чувства, а делится своими, потому что, как всегда, знает, что с ними ничего не сделать, их можно только принять и понять, и ни в коем случае не убивать. Такая красивая, когда так увлечена наблюдением, даже не потому что была, хоть и на первый взгляд невзрачном, но в одном из своих лучших платьев, а потому что выглядела такой счастливой. Невольно веришь, что эти искрящиеся глаза — самые красивые на свете. Сидит, положив папку с планом на колени, её округлые бедра, покрытые свободной юбкой до колена, покачиваются в такт музыки, а дальше ножки, так уверенно стоявшие друг рядом с другом в аккуратных туфельках на каблучке. Даже волосы, лежащие на лопатках аккуратными волнами были как будто из книжки про нежную и трепетную любовь. — Вид у вас какой-то… Она поднимает на меня взгляд, оборачиваясь. Как в фильме, искоса, через плечо, сквозь выпавшую из-за уха широкую прядь волос, в которой путается то появлявшийся, то пропадавший свет прожектора в зале, на короткий миг превращая её лицо в тёмное пятно из-за которого брызжет ослепительно-белый свет. И каждый раз, как её лицо возникает из него, внутри разливается тепло — очаровательно красивая, возникает из пустоты, ещё более прекрасная чем обычно. Нарядилась для праздника в свою нежно изящную улыбку, пунцовые щёки и счастливый взгляд из-под черных ресниц, с паутинкой лучиков-морщинок вокруг глаз. Хочется запомнить её такой. Моё горячее солнце. — Какой? — улыбка вперемешку с непониманием скользит по её лицу. — красивый! Усмехается, отмахиваясь. — Дура ты, мышонок. Снова поворачивается к залу лицом, ко мне спиной, и я смотрю и… Хочется её порадовать. Прямо сейчас. Как жалко, что у меня нет цветов! Если бы она сейчас улыбнулась… Это самое логичное, что может произойти — она должна в этот вечер тоже побыть девушкой, любимой и приласканной, если уж нам тут обеим торчать. Что это такое в самом деле, не нашлось ни одного человека, кто бы догадался принести ей конфет? Она, как будто вечная заложница университетских стен, знает всю его кухню, но никогда не была на балу. Позор мне, что я не догадалась притащить хотя бы ромашку. Ей бы сейчас так пошли цветы… Нужно! Нужно, чтобы она в этот момент улыбнулась. Чтобы сейчас было ей тепло и уютно, под мягкую музыку, которая так подходила Бахтиной, была такой же плавной, изящной и женственной. Она прекрасно справилась с ролью организатора праздника — словно чувствовала, что будет сегодня и сейчас хорошо. — Дарья Константиновна, — снова поворачивается, — А много у нас времени? — минут десять ещё. А что, мышонок? — А вы… Потанцевать хотите? Смотрит на меня так изумлённо, но без злобы, такими глазами, как будто ей даже очень приятно. Оглянувшись по сторонам, на аппаратуру, черно-синюю занавеску кулис, на провода на полу (пока она это делала, я сто раз осознала, какая, наверно, это глупая идея, ведь вокруг единственное, что подходило для танца — это наше настроение), но потом вдруг она снова смотрит на меня и, не двигаясь с места, добреет в лице, расплываясь в улыбке. — Ну, приглашай. У неё смеются глаза, очень явно. Она довольна до смерти, как ребёнок. Сидит на колонке, мне по пояс, и наивно ждёт, вытянув руки на колени. — Дарья Константиновна, — боюсь смотреть ей в глаза, и, сложив руки за спиной в замок, вытягиваюсь, как струна. Она смотрит на меня немного по-хозяйски, но ласково, чего-то так и ждёт, как неуверенная девчонка, сложив руки около живота. Поразительно терпение по отношению к глупому ребёнку. — Потанцуете со мной? — Нет. — …Смеётесь опять? — Да. — Улыбается, — Пойдём, — подходит ко мне первая. Поднимаю дрожащие руки, Бахтина смеётся, но по-доброму, видя, какая я неуклюжая и неуверенная, и поддаётся даже испуганным рукам, покорно прогибаясь в талии ко мне, где я положила руки, едва-едва касаясь мягкой ткани. Боюсь её сжать сильнее позволенного. Чувство, будто поймала бабочку и держишь её нежно-нежно, чтобы не поранить. Придвигается ближе и дотрагивается до меня, кладя свои горячие руки мне на плечи. Чувствую их приятный вес, в голову ударяет опьяняющее чувство, что всё по-настоящему. Хочется смеяться, то ли от страха, то ли от неловкости, то ли от счастья. Мы ведь совсем близко, и я ловлю каждое, даже случайное прикосновение. Она замечает это, начиная крепче держать меня. Заливаюсь краской, у меня путаются ноги и руки, взгляд тупеет, и я не могу сконцентрироваться, сыпя градом извинений за свою неуклюжесть. А она счастлива от этого, чувствую, что где-то внутри снаряд поразил цель, взрываясь тонной фейерверков, это победа; Тоже начинаю улыбаться, не могу сдержаться, хоть улыбка и выходит кривой. — Ну чего ж ты, пригласила и трусишь? Чувствую, что она на всё согласна, и только и ждёт, пока я так же, как мальчики и девочки в зале, что-нибудь сделаю. — в-вы… Очень красиво выглядите… — Ты говорила уже. — простите… — Ничего страшного. Делаю какую-то шляпу, но её уверенное и спокойное ожидание даёт сил — Бахтина меня не осуждает, а терпит, пока я соберусь, потому что всё знает. Всё-таки знает, теперь я уверена точно. Танцем то, что я делала, было сложно назвать, так, только общие очертания — шаг туда, шаг сюда, и в голове снова всё спуталось от смущения, и вот её голова уже лежит у меня на плече. Она опустила её так уверенно и спокойно, как будто, так и должно быть. Я даже не сразу поняла, что случилось, из-за крови, ударившей в щёки до ощущения пожара на лице. Просто в какой-то момент я уткнулась носом в ароматные волосы, пахнущие цветами, и сделала глубокий вдох, закапываясь в них поглубже кончиком, от чего она начала улыбаться. Это я почувствовала плечом, потому что даже это её не смутило ни капли, и она не подняла головы. Продолжала танцевать, прижимаясь ко мне, пока я неуклюже наступала ей на ноги, мурлыча себе под нос извинения.