[2018]
— …И вот представь, что на ибэй вместо тайского лецитина можно купить флешку напрямую в мозг. Запихиваешь между глаз или за уши, выбираешь нужный объём памяти, качество изображения, частоту записи резервных копий, и, покуда есть бабло, эта маленькая паскуда пишет каждый твой шаг. Контекстный поиск, разумеется, работает: хочешь пересмотреть ключевые моменты жаркой ночи с той красоткой после сеульского концерта в шестнадцатом? Пожалуйста. Забыл, как без пробок добраться до вокзала вечером пятницы? Не вопрос. Перепутал хорягу, а Хосок не в духе? Хорошее вложение. — А потом ты узнаешь, что твоя жена трахалась с каким-то левым парнем у тебя дома, а твоя дочь тебе не дочь. И всё это за пару тысяч баксов с рассрочкой. — Джун отвлекается от книги и устало трёт глаза. Сокджин недоумённо моргает. — У тебя нет жены. И детей. — Нет, это… — Намджун отмахивается и откладывает книгу совсем. Он в действительности и не рассчитывал просто почитать в свой единственный свободный вечер четверга, ну. — Ты пересказывал одну из серий «Чёрного зеркала». — Нет. — Да. Забей. Джин с сомнением и как будто бы даже оскорблённо причмокивает. Несколько очень долгих мгновений Намджун действительно надеется, что всё обойдётся; что сомнительная прелюдия — всего лишь придумавшаяся Сокджину мораль, какая обычно приходит ему в голову под закат не самого лучшего месяца. О чём там еще думают затрахавшиеся поп-звёзды на исходе сил и надежд? Месяц-то был дерьмо. Какие тут надежды. — Неважно, — отмахивается тот. — Я к тому, что было бы круто. Не понял, когда проебался? Пересмотри. Не уверен, что сам виноват? Ну так нехрен сомневаться. И вот тут-то, вероятно, младший Ким меняется в лице. — Чёрт! Я не имел в виду, что ты… Ага. Никто не говорил, что лидер — должность благодарная.* * *
Правда в том, что он и сам бы не отказался. Не от флешки, а от возможности понять наконец, где конкретно всё повернуло не туда. В его понимании группа — их общая ответственность. Командные игроки, один за всех, отсутствующая в команде буква «я» и прочая муть — об этом вроде как шла речь, с этим вроде бы согласились абсолютно все. У них разное экранное время, им обыкновенно достаются разные по интенсивности симпатии, но им платят одинаковый гонорар. Не во всем одинаково талантливые, не всегда друг с другом согласные, по-разному привлекательные — из этих соображений стажёров и объединяют в группы. В идеале. На деле, конечно, получается иначе. — Что я делаю не так? — спрашивает он у Хосока, и, ладно, с чувством времени у него тоже так себе. — Дерьмово танцуешь, — ворчит тот и спохватывается достаточно быстро, чтобы не поссориться. — то есть… Боже, Джун. Прости. — Ну, зато честно. — Ты спрашивал не об этом. — Нет, но возможно и поэтому тоже у нас не заладилось. — Однозначно нет. Намджун невесело, но благодарно улыбается. — Как он? — Который? — А с тобой оба секретничают? Хоби отставляет в сторону бутылку с водой и смотрит на друга. В мешках под усталыми глазами в скором времени можно будет уместить всё их оставшееся терпение, и так выглядит каждый из них до того, как бригада визажистов приведёт их морды в порядок. На фотосессии неделю назад ему даже дали какую-то волшебную таблетку: он едва не уссался вусмерть, а когда дело дошло до попытки удержать себя на ногах чуть больше десяти минут, буквально рухнул в обморок. Впервые в жизни. Почти прекрасное по сути ощущение, такой нездоровый кайф, пока задница не шлёпнется на твёрдый пол, а затылок не слишком мягко поздоровается со стеной. В глазах Юнги тогда плескалось чистое убийство, он скорее шипел, чем кричал, как доведённый до бешенства дворовый кот. Вокруг Намджуна носились поочередно все: и младшие, и старшие, и если бы не подспудный стыд за собственную слабость, то он бы почти порадовался — единодушие в их кругу с некоторых пор оказалось в диковинку. — Тэхён не секретничает, — отвечает наконец Хосок. — Иногда он просто обозлённо думает вслух. — Тогда он очень осторожно выбирает компанию. — Чон бледно улыбается и вновь открывает бутылку с водой. — Так как он? — Справится. — А как Чонгук? Хоби искренне смеётся впервые за несколько месяцев. — Тэхён же так осторожно выбирает компанию. Я у Чонгука сейчас не в чести. В этом… Есть смысл. Хотя и не слишком понятно: то есть Чонгук, он?.. То есть всё ещё? Он собирается поговорить с Гуком каждый свободный день, вечер, утро, но к концу весны их график превращается в ад. Интернет пестрит заголовками, нетизены сходят с ума, от тишины в общежитии звенит стекло в оконных рамах, а в июне он начинает работу над новой песней. I never gon' change I never gon' trade Намджуну почему-то кажется, что он лукавит.* * *
А потом всё оказывается очень простым и понятным. И символично, что в итоге ему удается поговорить с Чонгуком наедине только накануне релиза: Намджун ссорится с Чимином (проще, чем может показаться), Джин вторую неделю не разговаривает с Юнги (ещё проще), а Чон тягает железо под упрямое I love myself, выглядя ровно настолько сосредоточенным, насколько обыкновенно требуется, чтобы развить в них всех стойкий комплекс неполноценности. Тэхён дерёт глотку в студии звукозаписи и до мозолей на ступнях скачет с Чимином в зале, отрабатывая хореографию, будто бы орать ещё громче и танцевать ещё лучше в принципе возможно. Это почти обидно: проблема была в них. В двух не вовремя и не к месту запавших друг на друга идиотах. Слишком самонадеянных, чтобы оглядываться по сторонам, помнить про камеры, поменьше чесать языками и выглядеть чуть менее счастливыми рядом друг с другом. Проблема в них. Не договорились, выбрали разное, не сошлись — случилось как раз то, чего все они пытались избежать, и о! Отчего-то именно они теперь выглядят так, словно всё норме. То есть Чонгук кажется ему исхудавшим, но воинственным, и это не идеально, но тоже неплохо. Он слышал от Сокджина, да и сам видел в зале, что в последнее время тот не отлипал от силовых тренажёров и ел почти одну клятую куриную грудку, изредка и с остервенением набрасываясь на оставленные в холодильнике тэхёновы токпокки. (Ким, так-то, острое не ест, говорит себе Джун. Так что всё логично, думает он) Сам себе Намджун кажется дерьмом на тонких ножках, потому малость тощий, но даже по виду колючий, заведомо не настроенный на диалог Чонгук — это хороший, но раздражающий знак. — Хён, — вероятно, здоровается он и вытирает полотенцем мокрую от пота шею. — Привет. Джун смотрит, как Чонгук пьёт, как делает музыку тише и педантично возвращает весь спортивный инвентарь на место. Дожидается, пока он перезавяжет шнурок на кроссовке, и почти даёт заднюю — всё ведь, кажется, в норме, а Чон вовсе не помогает: вопросительно приподнимает брови и нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Выглядит как вот то самое маленькое говно в особенно неудачные его подростковые будни, разве что выше и нахальней, и как будто бы крепче духом, хотя должно ведь быть иначе и… — Ну охренеть, — выдыхает внезапно Чонгук, и Намджун забывает, зачем пришёл. — А? — Охренеть, говорю. Тоже пришёл спросить, как мои дела, до коих пор я планирую заливать соплями паркет, и понимаем ли мы с Тэхёном, что наша интрижка похерила ваши карьеры? Воздух застывает у Намджуна в горле неприятным комком. — Нет, с чего ты… — Нет? Странно, потому что именно это сказал Тэхёну Джин. Думал, вы тянули жребий. Зашибись. Многое становится понятным, с Сокджином надо определённо поговорить, но оправдаться Намджун не успевает: Чонгук подхватывает со скамейки телефон и наушники и шагает к нему так уверенно и зло, что только доведённая до автоматизма привычка держать хорошую мину при дерьмовой игре не позволяет ему отшатнуться. Пусть и несёт от того холодной яростью, совсем немного потом и… И до странности знакомым парфюмом. — Тэхён ещё расскажет мне, с какого чёрта взял, что может принимать решения за нас обоих. То есть не он сам, а весь зал пахнет знакомым, но не чоновым одеколоном. — Хотя я, возможно, и дал ему повод сомневаться. В углу танцкласса стоят не его кроссовки. — Точно дал. На музыкальном центре стоит не его бутылка с водой, а возле зеркала валяется чужая пёстрая рубашка. — Я этим не горжусь. И шлёпанцы. — И очень его люблю. Раздавшийся за спиной полузадушенный вздох почти вынуждает Намджуна обернуться, вот только смотрит Чонгук только ему и ему в глаза — не пошевелиться. — Мы разберёмся. Если вы перестанете смотреть на нас как на хрусталь за стеклом и подумаете наконец, какого хрена делаете с нашими карьерами. Тэхён за спиной Намджуна шлёпает босыми ногами по паркету и наконец показывается в поле зрения. Хмуро смотрит на Чонгука, подхватывает с пола рубашку и повязывает вокруг бёдер. — Попридержи язык, Гук. — Отъебись, — отмахивается тот, но предательски алеет ушам. Чуть горбится, пристыженный, но не отходит. — Я серьёзно. — И извинись. — Я не… — Тэхён заламывает бровь, и это так смешно, что даже грустно. В смысле, послушный Чонгук. Как понятие. Чон закатывает глаза и поджимает губы. — Прости. — «Пожалуйста», — подсказывает Ким, и Намджун уверен: вот сейчас они правда подерутся. Они и собираются, но впервые за полгода честный, радостный смех действует не хуже белого флага. Джун смеётся и смеётся, не может остановиться, чувствует, как обжигает горячим глаза, как немного срывается голос и ничуть не удивляется, когда ему в висок тычется тёплым носом Тэхён. Швыряет Чонгуку что-то в шуршащей обёртке (это хотток, чёртов хотток), и обнимает. — Ты прости его, — негромко говорит ему он. — Но он прав. — Нечего со мной соглашаться, ты… — Хоть и хам. — Чья бы корова, — ворчит Чонгук. — Дебил. Всё вообще из-за тебя. Каким-то чудесным образом хрупкий мир вокруг становится немного крепче.