[2018]
Юнги не курит два месяца, тринадцать дней, шесть часов и вот уже… Сорок четыре минуты. До этих самых двух месяцев был почти год воздержания, ещё раньше — чуть больше пяти месяцев. Он не поклонник здорового образа жизни, ему в действительно плевать, от чего он в итоге сдохнет (от радикулита или язвы, вероятно), но трудно прыгать по сцене три часа кряду, едва затянувшись. Бросить было не трудно: курить сначала было негде, потом некогда, а затем уже и не за чем, но иногда затянуться нужно было просто потому что. Они с Намджуном прятались на крыше общежития. Ну, до первого замеченного на территории дрона — был большой скандал, и хотя владельцам робота был выписан приличный штраф, полеты над жилым сектором прекратились не сразу. На прослушивании от него разило сигаретами и ванилью: у какого-то плешивого паренька из одного с ним отбора не было с собой ничего, кроме пошлой тонкой дичи в бабьей упаковке. То ли у матери спёр, то ли ничего кроме ему не продали, Юнги так тогда и не разобрался. Сигаретами с ним в итоге поделился пробегающий мимо Хичоль. Тот курил чёртов Данхилл, хрен пойми что забыл в задрипанном тогда BigHit и имел забавную манеру цепляться к мало знакомым людям. В итоге от Юнги разило куревом и андеграундным рэпом, Шихёк застал его на крыльце с сигаретой в зубах, пробормотал что-то типа «Esse — дерьмо» и позвал его к комиссии первым. Ни вторая, ни третья волна отборочной комиссии его не коснулись. За него проголосовали единогласно. Дело не в сигаретах, конечно. Было тогда и есть сейчас. Но утром он ловит Намджуна в ванной. Тот дымит под пожарной сигнализацией, сосредоточенно, с упоением, с как будто бы злым протестом в глазах и с целой пачкой сигарет на раковине. Это Данхилл. Юнги вообще за преемственность поколений. Еще он немного фанат. Намджун же просит: — Ничего сейчас не говори. И Мин молчит. Намджун не курил два года, один день, три часа и двенадцать минут. Юнги… Ну да. Два месяца и сколько-там ещё. На календаре первое января две тысячи восемнадцатого, на часах четверть одиннадцатого вечера. Он курит на общажной кухне, Тэхён негромко с паршивым акцентом подпевает Блёрам. На нём футболка с Томом и Джерри, огромные спортивные штаны. Он босой, немного несчастный, если знать, под каким углом смотреть, и кажется как будто бы злым. Сокджин у плиты, жарит рис, смотрит на младшего волком, выглядит одновременно сердитым и разочарованным. Выглядит так, словно вот-вот и сделает или скажет глупость. Будто бы мало им: сказанных и сделанных глупостей. И надо же. Так оно и происходит. — И как ощущения… — начинает было Джин. — Помнишь ты спрашивал про драмлайн? — перебивает Шуга и смотрит на ощерившегося было Тэхёна. — Я поднабрал пару вариантов. Посмотришь? Благодарности в глазах Тэхёна могло бы быть и побольше, но Юнги не курил два месяца, тринадцать дней, шесть часов и вот уже сорок четыре минуты. Тэхён… Не бросал. Тем вечером они уходят: Тэхён играется с MIDI, Сокджин строчит злые смс. Юнги курит третью сигарету подряд.* * *
На самом деле Шуга считает, что Чимин драматизирует, излишне переживает и лезет не в своё грёбаное дело. Для него это вообще нормально — лезть куда не просят, но если спросить Юнги, то давайте будем честными: дела Тэхёна в некотором смысле почти всегда дела Чимина. Пусть это нездорово и не на пользу. Часто им обоим. Они с рождения, оба, словно бы немного с дефектом. Один чутка с придурью, но до жопы в себе уверенный, будто бы родился с мыслью о том, что будет любим и знаменит. Немудрено, с таким-то лицом, скажет кто-нибудь посторонний. Фантастика, заметит каждый, кто знает его лично: Тэхён может быть очаровательным балагуром, душой компании и сказочным повесой, но в действительности он тот ещё кочан капусты — едва ли вам понравится кочерыжка. Второй с придурью тоже, но весь будто бы слеплен из комплексов, и забавно, как в итоге изворачивается жизнь: они-то и делают его лучше. Юнги не особенно объективен, он не претендует, но если спросить его мнение, то случись им всё просрать, Пак единственный останется. Так что Чимин мог сколько угодно драматизировать и переживать. Если и имел на это кто право, то только он. — Человеческая многоножка, — говорит Шуга однажды, смотря на словно сросшихся головами Виминов, и это ладно, хорошо, пусть и немного завидно. — Ревнуешь? — спрашивает похожий на хитрозадую лису Чимин. Юнги хочет ответить: — Мечтай. Или: — Обкурился? Может быть: — Сочувствую. Но выходит почему-то бесхитростное и честное: — Да. …Это вот совсем другая история. А Чимин и Тэхён — потерянные на чьё-то счастье в роддоме близнецы. Тэхён и Чонгук, вот так вот, вместе, в одном предложении без запятых, они — ужасное, монструозное, чудовищное создание. Если и можно было с ними когда бороться, то в самом начале, до того, как один другого увидел. Не сейчас и теперь никогда больше. И Юнги, в отличие от Чимина, никогда не драматизирует, переживает не сильнее необходимого и предпочитает не лезть не в свои грёбаные дела. Что до дел Тэхёна, то они… Ну, считайте, что в некотором смысле всегда немного его. Он на это вроде как подписался. Теперь вот — расхлебывает.* * *
В том, что они родились в одном городе, ничего фантастического нет. Юнги способен назвать как минимум ещё пятерых их односельчан, и ни с одним из них он не может похвастаться чем-то большим, чем просто шапочным знакомством. Он и имена-то их вспоминает хорошо, если со второй попытки, этому есть разумное объяснение: ни один из них ему не одногруппник, ничьи больше родители не передают ему по ящику клубники в сезон, а их сёстры не… В общем, не настолько поразительны. В самом хорошем и невинном смысле этого слова. Так что Шуга, понимаете, чувствует себя ответственным. Как-то так всё складывается: сначала оказывается, что они учились в одной школе; потом, что жили на соседних улицах. Тэхён помнит ту же самую продавщицу кукурузных булочек на углу возле рынка, что и он, их родители обсуждают одних и тех же соседей. Тэгу большой город, но откуда-то его мама знала бабушку Тэхёна, а его брат — младшего брата Кима. Ничто из этого не обязывает их быть друзьями. Но сначала Юнги понимает, что Тэхён что-то вроде гения. А потом — что ещё и очень хороший человек. Это просто… Просто не сразу заметно. Так что, ну, грустный Тэхён — это не то, чему Мин хоть когда-нибудь мог бы обрадоваться. Ви поёт про ледяное озеро и толстый лёд. Это не тот отчаянный вопль, что был в «Стигме», это не полный ярости речитатив из их с Джуном и Хосоком стихов. Он тянет слова, как патоку, шепчет, почти мурчит, сам плавится, будто пластичный, но прочный металл. Красиво и горько. Сидит напротив него, в студии, выглядит немного нервно, немного устало и нетерпеливо притоптывает ногой. Видит Бог, не нужна ему уже ничья оценка, но всё равно ждёт. А Юнги обыкновенно не драматизирует, переживает сильнее необходимого и предпочитает всё же влезть не в своё грёбаное дело. — Господи, Тэхён, да все затыкают дыры от пуль чьими-нибудь объятиями, — говорит он будто бы про между прочим и ставит на паузу воспроизведение. — Хорошо если не колёсами и дурью. Тэхён невесело улыбается. — Я достаточно хорошо знаю Чимина и, ты знаешь, пожалуй, нет. Юнги закатывает глаза. — Ты меня понял. Ким отводит взгляд и опускает плечи. — Ну а что я мог сделать? В этот самый момент Юнги любит его так сильно, что ноет под рёбрами. В самом хорошем и невинном смысле этого слова. — Сказать нам. И — надо же. Тэхён трескается как тот самый лёд наступившей наконец весной.