Огни Камелота

Труба зачинщика надменный вызов шлет, И рыцаря труба в ответ поет, Поляна вторит им и небосвод. Забрала опустили седоки, И к панцирям прикреплены древки; Вот кони понеслись, и наконец С бойцом вплотную съехался боец. © "Паламон и Арсита", Драйден

Надо сказать, что Годрик всегда мечтал оказаться героем этой картины: разноцветный шатер, рыцарь, собирающийся на бой, благородная дама, повязывающая ему на руку свой шарф. О чем он точно не мечтал, так это о том, что первый его бой будет за жизнь или смерть этой самой дамы, а та окажется не его возлюбленной, а самой королевой. Может быть, поэтому он и ощущал некоторую нервозность. - Будьте осторожны, - строго наказала Гвиневра, чем очень напомнила ему его мать. Гриффиндор усмехнулся, поднимая руки, чтобы слуга повязал ему пояс. - Верьте в меня, Ваше Величество. - Здесь мало удачи. - Значит, верьте в судьбу. Вряд ли ей особенно нужно, чтобы Камелотом правил одинокий король. - Она вздохнула. - Я не позволю вам сойти на костер. Обещаю. Королева кивнула. - Не обещайте. Но спасибо. И она покинула шатер в сопровождении группы рыцарей, которые должны были неотлучно следовать за ней, как за преступницей. Слуга закончил с экипировкой и вытянулся в струнку, ожидая приказа. Для Годрика это было что-то новое: позволять кому-то себя одевать, распоряжаться этим кем-то. Он знал, что именно так вырос его лучший друг, но самому ему это не казалось удобным. Мало того, приказывая, он чувствовал себя неуверенно, почти виновато, хоть это было совсем не то же самое, чего он до паники боялся. Слугам платили, слуг нанимали, это был их собственный выбор - зарабатывать деньги тем, что надевали кому-то штаны. Гриффиндор отпустил его, подошел к выходу из шатра и едва-едва раздвинул полы, чтобы посмотреть. Вокруг стоял шум: трибуны заполнялись рыцарями, периметр поля боя охватывался красными лентами, оруженосцы подготавливали оружие, распорядители проверяли землю на поле, а Джеффри Монмута взирал на все это с кресла судьи печальным, удрученным взглядом, будто желая сказать всем: "Остановитесь, ну что же вы творите?" Королева уже сидела рядом с ним, все так же окруженная выводком рыцарей. По ее виду нельзя было даже заподозрить, что она волнуется. На все это падала громадная рассеянная тень замка, взиравшего на творящуюся у его подножья страшную ошибку печальными окнами. И тут Годрик перетрусил настолько, что пошел вглубь шатра к стойке и чуть не сложил на нее свой меч. Одернулся, чертыхнулся и с лязгом сунул его обратно за пояс. Взъерошил волосы, растер лицо, зачем-то поправил капюшон кольчуги. И возненавидел себя за то, что кончики пальцев задрожали. Сжав руки в кулаки, он уперся ими в высокую лавку, что стояла здесь, и шумно задышал. Делать что-то настолько большое и важное? Самому? Без отца? Он кусал губы, буквально ощущая, как в его теле становится все меньше магии, чем больше появляется страха. - Черт! - прорычал он, со всей силы вдарив кулаком по лавке. Боль отрезвила. Вот только воспоминания уже пришли. "Ты что, серьезно? - как наяву услышал он насмешливый тон отца. - Думаешь, меня остановит чертов грунт? Копай, я сказал." Он почти ощутил заново, как болели тогда содранные в кровь руки и коленки. Затекла спина и шея. Пот градом валил со лба под палящим солнцем, пока он, десятилетний, копал почти каменную землю. С улыбкой на лице. Его отец - не то, чтобы толстый, но огромного роста и сложения, с длинными черными усами мужчина, чье лицо было самым страшным лицом в жизни Годрика - был колдуном, как и он сам. Когда-то он жил в Камелоте, много лет назад. Но с приходом Великой Чистки как-то сумел ускользнуть и перебраться в Мерсию, где купил на свои немалые барыши землю и женился. Человеком он был хватким, деловым, поэтому решил развернуться широко: он продолжил заниматься купечеством и богатеть на нем, а в придачу возделывал свою землю. Что было сумасшествием, поскольку жили они в том районе, где земледелием заниматься было просто нереально из-за неподходящей почвы. Гриффиндора-старшего это не остановило. Но это ничего бы не значило, если бы он не был тем, кем был. Будучи довольно неплохим колдуном, он знал какие-то очень древние чары, которые позволяли ему подчинять себе волю других людей. Этим он и занялся не только с женой, но и с появившимся вскоре сыном. Лишь повзрослев, Годрик смог понять, что его отец был немного сумасшедшим. Он просто не мог быть нормальным со всем тем, что делал. Заставлял сына работать без продыху, поднимал его среди ночи, чтобы тот помог ему перетаскать товары с телеги, и заставлял жульничать с покупателями, которые приходили в его лавку. Вместо того, чтобы прийти и попросить помочь ему в огороде или напомнить о сыновнем долге и том, что лень - это плохо, он просто колдовал, и из жизни Годрика пропадал целый день. Он просыпался от этого странного транса глубоко ночью с ноющим от каторжной работы телом и голодным желудком, потому как за весь день он ничего не ел. Отец называл это правильным распределением приоритетов, он считал, что это безумно удобно - работать целый день, не отвлекаясь на еду и другие естественные потребности, вроде отдыха, сна и досуга. Сам он тоже работал, он был влюблен в свое дело, в деятельность вообще, но это был его собственный выбор. Своей семье этого выбора он не давал. Он и вправду считал, что знает, как лучше. Например, он думал, что возражения сына насчет неудобного грунта или просьба хоть немного поспать - это лень, которую он, как хороший отец, должен вытравить. Даже если Годрик убегал, чары отца доставали его с другого конца деревни, и он, как болван, с улыбкой шел домой, чтобы таскать тюки с товарами, даже если ему было шесть. В итоге он почти и не помнил дней, когда был предоставлен сам себе. Когда он мог думать самостоятельно, принимать какие-то маловажные детские решения, чувствовать что-то. Его жизнь превратилась в один сплошной транс, от которого он просыпался лишь изредка, и едва успевал как следует научиться что-то чувствовать и думать, как этот транс возвращался. Осознав свою власть, отец стал использовать эти чары не только для того, чтобы заставлять Годрика и его мать работать для него. Он, наверное, посчитал себя богом, который все знает и все умеет и который искренне помогает своей неразумной семье жить правильно. Например, когда отцу и сыну случалось заспорить о чем-то, даже о вкусах в еде, отец просто срывался, накладывал чары, и Годрик послушно соглашался, что рис - это очень вкусная штука. А когда в их дом приходили гости, все как один восхищались улыбчивой, дружной и любвеобильной семьей Гриффиндоров, ведь глава семейства решал, что без его магии его родные просто не справятся с такой важной встречей, не смогут вести себя правильно, оплошают. Так он поступал с сыном каждый раз, когда к ним в лавку приходили люди, или когда они вдвоем приезжали на ярмарку со своими товарами, чтобы сын ни в коем случае не лодырничал, забавляясь с какими-нибудь ярмарочными развлечениями, да вдобавок не опозорил его перед покупателями и конкурентами. Когда Годрику исполнилось пятнадцать, чары на него стали действовать слабее. Отец злился, что приходилось прикладывать больше усилий, и порой раздавал пощечины. А Годрик все больше узнавал, что в нем что-то просыпается, что-то теплое и ласковое, что, казалось, находилось с ним всегда. Это что-то грело его грудь, прогоняя от сердца наваждение чар, грело ум, расчищая туман, будило гнев и силу. И однажды, чуть меньше двух лет назад, Годрик заговорил о рыцарях Круглого Стола. Отец лаконично ответил, что в Камелоте им делать нечего, что это обитель дьявола и что только идиоты пошли в услужение новому королю. Годрик заспорил. Отец, которому наскучила дискуссия, наложил чары...и они не сработали! Тогда Годрик ощутил такую радость, которая просто сорвала у него крышу. Будто вся свобода, которой он был лишен, гигантской волной ударила ему в спину. Он кричал во все горло, наступая на отца, кричал обо всем - и о рыцарях, и о Камелоте, и о грунте, и о жульничестве, и о несправедливости, - обо всем, радуясь одной только возможности кричать. Отец, эта махина с длинными черными усами, что возвышалась над ним всю его жизнь, стоял перед ним теперь беспомощный, растерянный, испуганный. Он никак не мог понять, почему его чары не сработали. А потом магия Годрика вырвалась наружу. Отец выбежал во двор, вскочил на коня и во весь опор умчался прочь, все время оборачиваясь на своего разъяренного до предела сына, который, оказывается, тоже владел магией. Годрик увидел в его глазах неподдельный ужас. И наслаждался им. Домой Гриффиндор-старший не вернулся, но ночью деревня была поднята с постели новостями: на дрогах привезли купца, разбившегося насмерть у выезда с села. Ни сын, ни жена, казалось, так любившие его, не плакали на похоронах. Годрик тогда в первый раз напился. И последний, потому что власть алкоголя была слишком похожа на власть отцовских чар. Мать ничего не сказала о его даре, лишь крепко обняла и шепнула "Спасибо, милый". Она взяла дела мужа в свои руки, продала к черту огород, и все стали знать ее как очень деловую и хваткую купчиху. А Годрик в тайне развивал свои способности. И сейчас Гриффиндор злился на себя, сжимая руки в кулаки, но не мог прогнать из себя этот чертов страх. Да, после смерти отца он стал встречаться с людьми сам, учиться разговаривать и не пьянеть от счастья от каждого мелкого принятого решения. Но он еще не делал чего-то важного со времени освобождения. Он ненавидел отца за то, что тот сделал с ним, ненавидел за то, что не может сейчас выйти наружу и выиграть этот бой сам, ненавидел за то, что жаждет сейчас оказаться под властью чар, которые бы сделали все за него, с которыми он был бы всесилен, потому что взрослый и умный отец знает, как лучше, он направит, он не позволит ошибиться. - Эй, - полы шатра раздвинулись, и в них шагнул сэр Борс. - Ты готов? "Нет, - хотелось выкрикнуть, - нет, я не готов. Я не могу один, я не смогу, мне нужен Он." - Да, - хрипло ответил Гриффиндор. - Иди. Я прямо за тобой. Рыцарь кивнул и вышел. Годрик задышал очень тихо. Там, за пределами шатра все тоже стихло. Послышались ровные шаги по земле. Он сжал в руках шлем. - Господа! - взлетел в небо голос Джеффри Монмута. - Есть ли у вас какие-либо слова, которые должны быть сказаны до поединка? Тишина. - Пусть вершится справедливость, - глухо ответил голос сэра Мадора. - Благородный сэр, - обратился к нему Борс Ганский, - господа рыцари, судья. Я должен предупредить. Между мной и Ее Величеством было заключено согласие. Я выступлю на этом поединке за нее, поскольку считаю, что она невиновна, и готов доказать это своим мечом. Однако если здесь присутствует другой, лучший рыцарь, готовый побороться за честь королевы, я уступлю ему свое место. - Ты боишься мне проиграть, Борс? - издевательски поинтересовался сэр Мадор. - Я боюсь тебя убить, Мадор. - Есть ли среди присутствующих рыцарь, желающий выступить в поединке за королеву Гвиневру вместо сэра Борса Ганского? - громко вопросил Джеффри. Гриффиндор надел шлем, сжал в руке меч и, предательски зажмурясь, шагнул под свет солнца. - Я! - крикнул он, отойдя подальше от шатра. К нему обернулись трибуны, но он никого не видел. Открыв глаза, он стал смотреть только на судью. В животе неприятно холодело. - Но кто ты такой? - спросил, нахмурясь, сэр Мадор. - Я рыцарь, - ответил Годрик, замечая, как гулко звучит его голос из шлема. - Это все, что тебе нужно знать обо мне для поединка. - Судья! - обратился наверх сэр Борс. - Я уступаю честь сражаться за королеву этому рыцарю. По трибунам прокатились разговоры. Джеффри дал добро. - Пусть победит правый! - крикнул он и хлопнул в ладони. Годрик сошел на землю, приготовленную для поединка. Мимо него в обратном направлении прошел сэр Борс, и красная лента перекрыла за ним выход. Гриффиндор выдохнул, стараясь успокоить бешено стучащее сердце, посмотрел на своего противника и поднял меч. Сэр Мадор не был доволен этой подменой, но его лицо все равно выражало готовность к бою. Он поднял свое оружие, и они скрестили клинки. Зазвенела сталь, инстинкты заработали прежде головы, жар боя прогнал страх. С каждым ударом Годрик чувствовал, что забывает о толпе, глядящей на него сейчас во все глаза. Он существовал где-то на кончике своего меча, выделывавшего узоры в пропитанном полуденным солнцем воздухе. Заметив, что противник его одолевает, Мадор в голос зарычал от ярости и зарубил еще отчаяннее, быстрее и грубее. Он наступал на Годрика, наваливаясь всем весом на каждый удачный удар. В какой-то момент он с силой прижал оппонента, и Годрик вдруг почувствовал ту самую волну где-то у сердца. И отшвырнул рыцаря двумя руками. Противники вновь закружились друг напротив друга, словно волки. Гриффиндор чувствовал, как греет кровь магия, но решил подождать с ней. Разозлившись, он смог на какие-то минуты преодолеть эту стену из неуверенности и холодно заявить самому себе, что если он подденет Мадора за левую ногу и ударит в лопатки, то вполне сможет убить его. Клинки встретились, кусая и рубя друг друга, как разъяренные хищные птицы. И тут Годрик вывернул свой меч так, что Мадора занесло ему за спину. Ударом локтя он отправил его на землю и, крутанувшись на месте, мгновенно приставил к его шее острие меча. Часть трибун взорвалась аплодисментами, их гул ударил в спину, но Годрик продолжал смотреть через прорези шлема на поверженного противника. Тот лежал с закрытыми глазами, роя пальцами землю от незакончившейся злости. - Давай! - прорычал он. Осознав, что действительно может его убить, прямо сейчас, и это будет законно, Гриффиндор едва успел остановить новую волну эмоций. Чтобы вспомнить, что перед ним не злодей и не преступник. Перед ним только старший брат, от боли потерявший рассудок. Старший брат, у которого отняли младшего. Его злость всего лишь боль. - Отрекись от своих обвинений против королевы, - спокойно приказал Годрик. Мадор вскинул на него взгляд, полный упрямства и ненависти. - Ты же понимаешь, что она невиновна. - Откуда тебе знать! - прохрипел рыцарь. - Яд могла подсыпать только она... - Его могли подсыпать сотни людей. Слуги, пробравшиеся в замок убийцы, ошибившиеся кубком. Ты же сам понимаешь, что королева Гвиневра - добрый человек, и она не могла совершить этого злодеяния. - Она убила моего брата, - голос Мадора зашипел и забурлил, что могло означать только одно - в него прорвались слезы. - Твоего брата убили, - согласился Годрик. - Тебе больно. Мы все это понимаем. Сэр Патрис был честным и добрым рыцарем. - Откуда ты... - Ему никто не желал зла, ты знаешь это лучше всех! Он был верен королеве. Будь же верен ей и ты. Или ты хочешь подвести брата? Злость, выплеснувшаяся в бою и истощившая, истратилась, оставив только боль. Мадор дернулся, вскинул руку к лицу, забыв, что в шлеме. Чертыхнулся сдавленным голосом. Но Годрик и так все понял. - Ты клянешься отозвать все обвинения? Рыцарь кивнул. Гриффиндор убрал меч и, протянув руку, помог бывшему противнику встать. Трибуны взревели, Джеффри откинулся на спинку кресла с видом "Наконец-то вы все вспомнили про мозги!" Королева посмотрела на рыцарей, окружавших ее, и те растерянно отошли подальше, как бы снимая конвой. - Зря ты меня не убил, - справившись с собой, смог наконец выговорить сэр Мадор. - Мне все равно не сносить головы. - Почему это? - искренне удивился Годрик. - Если меня сейчас не казнит королева, то это сделает король. Годрик задумчиво посмотрел на рыцаря, а потом положил ему руку на плечо. - Я буду надеяться на лучшее. И ушел. Перед ним отвязали красную ленту, открывая проход. Все таращились на незнакомого рыцаря, разрешившего чуть ли не государственный переворот. А он не чувствовал ничего, кроме усталости и разливавшегося по телу спокойствия. Он сделал это. Сам.