***
Время для Тэхёна, как в первые дни пребывания с иссолами, вновь проносится с неумолимой быстротой. Постепенно отступает зима, унося с собой последние короткие снегопады и звонкую капель. После приходит по-настоящему весеннее тепло. Рыхлые сугробы обмякают под солнечными лучами. Они растекаются ручьями, напитывая влагой мох леса, и собираются лужами на раскисших дорожках лагеря. Воздух наполняется незнакомыми запахами и трелью встрепенувшихся от зимней стужи птиц. Эта весна не похожа на те, которые раньше проживал Тэхён. В ней нет места для распаханных пашен и огороднических работ. Освободившаяся от снежной пелены земля покрыта не клоками прошлогодней травы, а ровным ковром сосновых игл. Ветер несет с моря сырой, промозглый воздух, что наполняет паруса прибывающих с островов ладей. Омега не рад шумным воинам, которые с каждым днём всё больше наполняют лагерь. Иссолы, узнав про смерть Элсмира, вслух сокрушаются по ушедшему вождю, но остаются на большой земле, признавая в Ирбисе своего правителя. В трактире становится многолюдно и шумно. Альфы предвкушают поход к кочевникам и прославляют молодого вождя, но Тэхёна не воодушевляют ни долгие пирушки, ни веселые песни. Раньше весна для Тэхёна была полна надежд. Теперь она вестник скорой разлуки. Арим часто выходит к берегу, с ненавистью наблюдая, как река освобождается от панциря льда и становится полноводной. Прощание неизбежно, оно неумолимо приближается, и омега по ночам долго всматривается в лицо безмятежно спящего мужа, чтобы навсегда запечатлеть его в памяти. Дни становятся длиннее и выше поднимается солнце. Тэхёну впервые не интересны происходящие в природе перемены, его внимание сосредоточено на Ирбисе. Омеге кажется, что все вокруг крадут остаток того времени, когда он ещё может быть рядом с мужем; и даже гон альфы, который совпадает с его течкой, приносит горькое разочарование — последние дни проходят в бреду, а Тэхёну хотелось бы запомнить каждый миг, проведенный рядом с Чонгуком. — Мне пора, цветочек. Отпусти, — шепчет Ирбис, в час прощания пытаясь убрать руки, мертвой хваткой вцепившиеся в его плащ. В ответ на просьбу Тэхён лишь жалобно всхлипывает и отчаянно мотает головой. Его трясет мелкой дрожью. Он едва сдерживает затмевающую сознание истерику. — Мне правда надо идти, любимый, — продолжает мягко уговаривать Чонгук и стирает скатившуюся по омежьей щеке слезу. — Не плачь, счастье моё. Ты у меня уже такой большой мальчик, а сырость разводишь, как малыш. Тэхёну плевать на стыд и то, как он выглядит в глазах иссолов. Пускай другие омеги со спокойным сердцем провожают своих мужей в поход. Покорно смириться с разлукой арим не может. — Жди меня, цветочек. Я вернусь осенью, — клятвенно обещает Чонгук и наклоняется ещё ниже, чтобы едва уловимо прошептать: — Я обязательно к вам вернусь. Приложив усилие, альфа отрывает от своей одежды омежьи руки, оставляет на них два прощальных поцелуя и убегает к краю берега, на котором иссолы тащат в воду последние ладьи. Тэхён бросается следом, подается вперед всем корпусом, но остается стоять на месте, когда сзади его обхватывает Юнги. — Успокойся, — шипит на ухо лекарь. — Не позорь Ирбиса и сам не позорься. Прислушиваясь к словам друга, Тэхён стойко выдерживает несколько минут, пока иссолы утягивают за канаты ладьи с мелководья на достаточную глубину. Он неотрывно следит за Ирбисом, который зайдя в море по пояс, ловко вскарабкивается по борту судна и встает в полный рост на палубе. Тэхён даже находит в себе силы прокричать дрожащим голосом несколько прощальных слов и пожелать мужу удачи, как это делают все столпившиеся на берегу омеги; но когда раздутые ветром паруса теряются в синих бликах волн — выдержка покидает его. — Кейске! Стой! — требовательно кричит отброшенный в сторону Юнги. Тэхён его не слышит. Он, вырвавшийся из крепкого захвата, устремляется вглубь лагеря и со всех ног бежит по песчаным тропам. Ладьи вышли из бухты и направляются к устью реки. Омега сможет ещё раз увидеть любимого, если доберется до речного берега раньше, чем этот путь преодолеет флотилия. Мимо проносятся холмы хижин и оранжевые стволы сосен. Глаза застилают слёзы и становится трудно дышать, но омега борется сам с собой, не позволяет плачу забрать необходимые силы или сбить дыхание. Он бежит по суше, от побережья моря и наискосок, чтобы как можно быстрее очутиться на крутом склоне и хотя бы издалека разглядеть силуэт стоящего на палубе альфы, шлем которого увенчан двумя изогнутыми рогами и искрится яркими бликами в лучах полуденного солнца. Внезапно путь преграждает разросшийся кустарник, и Тэхён с разбега врывается в него, не сразу разглядев на зеленых стеблях острые шипы. Омега взвизгивает от боли, но продолжает продвигаться вперёд, до крови расцарапывая кожу. Упругие ветви, замедляя движение, цепляются за края плаща и хлещут по лицу. Прикрывая ладонями глаза, омега почти наощупь пытается преодолеть колючий кустарник, но в итоге обессиленно падает на колени и заходится горьким плачем. — Фига ты быстрый, — изумляется запыхавшийся Юнги, который всё это время бежал следом. — Еле догнал. Если бы не эти колючки, мы с тобой бежали бы до степей кочевников, да? Тэхён не реагирует на слова друга. Душой он рвется к берегу реки, хочет продолжать путь, но не осталось сил, и единственное, что он может сделать, — позволить иссолу вытянуть его из колючего кустарника. — Тэ, не плачь, — пытается успокоить присевший рядом на корточки Юнги. Он обнимает арима за плечи и осторожно вынимает из его запястий несколько впившихся в кожу шипов. — Пойдем сейчас в лазарет, ладно? Я тебе снадобьем ранки обработаю, а то вдруг воспалятся. — Как вы так живете? — громко плачет Тэхён, вымачивая одежду друга непрекращающимся потоком слёз. — Как отпускаете любимых, зная, что они могут не вернуться? — Об этом лучше не думать, — с тяжелым вздохом отвечает Юнги и тянет за руку, помогая ариму встать на ноги, после чего уводит в лазарет. День сменяется ночью. За ним наступает новое утро. Время проходит, но Тэхён даже по прошествии пары недель не чувствует себя лучше. Сердце разъедает тоска, а метка всё чаще напоминает о себе тупой ноющей болью. Жизнь в лагере течет своим чередом. В трактире становится просторно и тихо — оставшимся в лагере омегам и детям многого не нужно, и в солнечные дни трапезы проводятся не в душном помещении, а на свежем воздухе. Иссолы жарят на костерках мясо и рыбу, дети пекут в горячих углях оставшиеся после зимы корнеплоды, и Тэхён не может сдержать грустной улыбки, когда видит их перемазанные золой довольные лица. Чтобы время проходило чуть быстрее, арим хватается помогать омегам, но очень скоро бросает эту затею. Ему становится дурно от вони свежего навоза, когда он пытается вычистить сараи. Он решает перекопать землю у дома, чтобы соорудить несколько грядок и посадить лук, но, пару раз взмахнув лопатой, чувствует невероятную усталость. Душевные переживания перетекают в телесное недомогание, и даже запахи пищи больше не дразнят аппетит, а вызывают мучительные приступы тошноты. Арим серой тенью шатается по лагерю днем, а ночами воет от тоски в подушку. За месяц, прошедший с ухода альф, Тэхён ощущает лишь один момент неподдельного счастья. В то утро его навещает Юнги и протягивает маленький букет из собранных в лесу цветов. — Красивые, — улыбается Тэхён, рассматривая подарок, и с наслаждением вдыхает свежий, чуть терпкий запах. — Как они называются? — Ландыши, — отвечает Юнги. Арим уверен, что подобные цветы держит в руках впервые, и все же их вид кажется очень знакомым. Остроконечные широкие листья, расположенные в ряд соцветья, которые так похожи на колокольчики, только меньшего размера. Тэхён хлопает себя по лбу, внезапно вспомнив, где уже видел ландыши, и снимает с пояса ножны, на коже которой выжжено очень похожее изображение. — Смотри, — искренне восхищается Тэхён, показывая другу подарок Ирбиса. — На моем кинжале нарисован этот же цветок. — И чему ты удивляешься? — спрашивает Юнги. — Я ещё осенью пообещал показать цветок, в честь которого Ирбис дал тебе имя. — Что? — переспрашивает Тэхён, думая, что ослышался. — Кейске. Ландыш, — повторяет Юнги. — Ирбис назвал тебя ландышем. «Есть одно растение. Оно бесполезное, невзрачное и ядовитое. У него несколько названий, но я слышал, что далеко на востоке это растение называют Кейске». Тэхён вспоминает слова Ирбиса и непонимающе смотрит на сжатый в ладони букет. Что-то не сходится. Это просто не укладывается в голове. — Ландыш бесполезный? — тихим голосом спрашивает Тэхён. — Ага, — с готовностью отвечает Юнги. — Его нельзя использовать в пищу, и в лечебных целях он тоже непригоден. — Невзрачный? — уже громче удивляется Тэхён. — Сам видишь, яркими красками он не сверкает. — Ядовитый? — Как я уже говорил, ягоды ландыша не пригодны в пищу, а если долго дышать его запахом, то может заболеть голова, — объясняет Юнги. — Но несколько цветков в доме вреда не принесут, можешь не бояться за свое здоровье. — Почему? — непонимающе хлопает ресницами Тэхён. — Почему Чонгук меня назвал ландышем? — Потому что ты такой же нежный, — ласково улыбается Юнги. — И пахнешь очень вкусно. Тэхён качает головой, не в силах поверить в услышанное. Это не может быть правдой. Это слишком прекрасно, чтобы быть правдой. — Я думал, что противен ему, а он дал мне такое чудесное имя, — лепечет он, не отрывая взгляда от удивительно милых цветов. — Всегда считал, что Чонгук взял меня в мужья, потому что его заставил Элсмир. Был уверен, что Ирбис ненавидит меня. — Никогда. Ни одного дня он не испытывал к тебе ненависти, — уверенно отвечает Юнги, и Тэхён зарывается лицом в белом букете, чтобы скрыть выступившие слезы. Тэхён замечает, что он становится слишком плаксивым и сентиментальным. Довести до слёз его могут внезапно нахлынувшие воспоминания или случайно попавшиеся на глаза украшения, которые ему подарил Ирбис. Омега часто рыдает навзрыд, увидев смятые подушки, оставленную в доме одежду мужа, да и вообще любую его вещь. Эти изменения омеге не нравятся, но он уверен, что причина подобного поведения — это невыносимая разлука. Вечера Тэхён предпочитает проводить дома, сидя перед камином и крепко стискивая в ладонях фигурку божества. Он пытается вспомнить молитвы, которые слышал от папы, но не удается собрать в уме хотя бы пару строк. Потерпев неудачи, Тэхён обращается к богам простыми словами, неистово просит защитить мужа от вражеских стрел и уберечь от всех невзгод. Он молится, как умеет. Пока не осознает — боги не слышат молитвы. Они не уберегли от смерти отца и не защитили Тэхёна от злых намерений Киёма. Боги глухи к словам людей, и омега откладывает в сторону фигурку. Теперь она вовсе не священный символ, а вещь, напоминающая о родительском доме. Омега прекрасно знает, кто сможет ответить на все его вопросы. Через несколько дней, набравшись мужества, Тэхён выходит из дома, по пути заглядывает в трактир, а после устремляется в лес. Он быстро доходит до нужной поляны и обходит ее по кругу, высыпая зерно в кормушки, сделанные руками мужа. Арим не знает древний язык иссолов, но это и не важно, потому что… «Пока в голосах духов я не слышу скорби, мне не о чем беспокоиться». Тэхён искренне верит, что песня духов принесет ему спокойствие, а не сожмет сердце новым витком боли. Он проходит в центр поляны и садится на сочную траву. Закрывает глаза и прислушивается. Его окружают звуки леса: стрекот кузнечиков и жужжание назойливой мухи, что кружит над ухом; щебет птиц и шорох мелких зверьков. И на лице расцветает улыбка, когда за сплетением звуков природы омега четко различает тихий голос. Даже если бы Тэхён понимал язык, на котором шепчутся духи, ему не помогли бы эти знания. В услышанной песне нет слов, только мелодия напева: обволакивающая, как тепло родительского дома; мягко убаюкивающая, как ласковые папины руки. Омега распахивает глаза и прикладывает ладонь к ещё впалому животу. Он судорожно вспоминает все рассказы Галана о первых неделях беременности, выматывающих недомоганиями; находит сходство между словами друга и тем, что испытывает сам; снова как будто наяву слышит проникновенный шепот мужа «Я обязательно к вам вернусь»; и смыкает слипшиеся ресницы. Обхватив обеими руками живот, омега раскачивается из стороны в сторону и негромко повторяет: — Мы ждём тебя, Чонгук. Мы обязательно дождёмся тебя.***
Тэхён решается рассказать друзьям о своей беременности спустя несколько дней. В тот день всласть выспавшись и встав с постели ближе к обеду, омега приходит в лазарет, но обнаруживает, что он пуст. Видимо, все лекари снова ушли в лес, чтобы отыскать и собрать травы, необходимые для целебных отваров. Неудача не расстраивает Тэхёна. Пускай Юнги узнает о ребенке чуть позже, зато арим точно знает, где сможет отыскать второго друга. Как и ожидалось, Тэхён находит Галана на берегу моря. Тот сидит на своем излюбленном месте — высоком и длинном бревне, что находится рядом с зарослями кустарника, — довольно щурится под согревающими лучами солнца и время от времени запускает руку в лежащий на коленях холщовый мешочек, чтобы достать и отправить в рот дольку сушеного яблока. — Доброе утро, — Тэхён тихо садится рядом, приветствием привлекая внимание. — Какое утро? Уже за полдень перевалило, — беззлобно смеётся Галан и протягивает мешочек, предлагая лакомство. Тэхён, не желая обижать друга отказом, берет и мнёт в пальцах тонкий, как лепесток цветка, кусочек яблока, но не ест. Утренняя тошнота отпустила совсем недавно, и омега не хочет снова корчиться в рвотных позывах. — Здесь так хорошо, — тихо выдыхает Галан, подставляя лицо под свежий ветер, несущий в себе запах водорослей и соли. — Спокойно. — Мне сейчас нигде не спокойно, — доверчиво делится переживаниями Тэхён. — Всё время думаю об Ирбисе. Где он и что с ним сейчас? Когда вернется?.. И вернётся ли вообще. — Не надо думать о плохом. Не рви себе сердце. — Я знаю, что не стоит, но мысли всё равно лезут в голову, — Тэхён опускает голову на плечо друга. Говорит едва слышно, словно если скажет чуть громче, то сбудутся его самые страшные предположения. — Галан, ты знаешь, что будешь делать, если Ирбис погибнет? — Он не погибнет, — хмурится омега. — А если это случится, то что тогда? — с нажимом продолжает разговор Тэхён. — Тогда… — тянет Галан и ненадолго замолкает, впервые обдумывая свою судьбу без покровительства вождя. — Тогда я буду держаться рядом с Юнги. Он верный друг и хороший лекарь, не бросит в беде и сможет защитить. А ещё у меня есть много денег и украшений. Если кочевники встретят наших альф градом стрел, и никто не сможет вернуться, тогда мы с Юнги заберем из сокровищницы серебро с драгоценностями и покинем лагерь. На побережье много городов. Уверен, что с полным кошельком денег мы сумеем устроиться на новом месте. — Возьмёте меня с собой? — просит Тэхён. — Конечно, мы не оставим тебя одного. Но зачем это тебе нужно, Кей? — удивляется Галан. — Тебе, в отличие от нас с Юнги, есть куда идти. Помимо мужа и друзей у тебя есть папа и братья. Ты можешь взять пару лошадей и повозку, нагрузить ее богатствами и вернуться в родительский дом. Дорога хоть и не близкая, но я уверен, что ты справишься и через неделю или две уже будешь дома, со своей семьей. — Я не могу вернуться к папе и увижу его снова, только если приеду на родные земли мужем правителя. Если стану вдовцом, то путь назад мне отрезан, — с грустью отвечает Тэхён и, выдержав паузу, добавляет: — Я сам скоро стану папой и должен думать о благополучии ребенка. Мой малыш родится светленьким, похожим на иссола, и поэтому не сможет расти среди аримов. Его не примут, будут презирать, а может быть даже покалечат или убьют, чтобы выместить злость за деяния воинов на ни в чем неповинном ребенке. Тэхён рассуждает вслух, с тревогой поглядывая на Галана, но тот пропускает мимо ушей все мрачные предположения, сосредотачивается исключительно на той доброй вести, которую слышит в словах друга. — Ты беременный, — произносит Галан сперва тихо, словно боясь поверить в подобное счастье, но уже через несколько мгновений заходится радостным визгом, когда ликование затапливает сердце: — Святые духи, у нас будет ещё один малыш! Тэхён растерянно кивает, немного пугаясь столь бурных эмоций, а Галан обхватывает ладонями его руки и трясет, не справляясь с переизбытком чувств. — Когда ты узнал о беременности? Тебе Юнги сказал? — Нет, — отвечает Тэхён. — Я ещё не был у лекарей. — Тогда пойдём скорее. Прямо сейчас, — Галан соскальзывает с бревна и утягивает арима вслед за собой, чтобы поскорее ступить на нужную тропинку, которая приведет к лазарету. Он спешит сам и подгоняет друга. Нетерпеливо попискивает от восторга и продолжает сбивчивый разговор: — Ты должен показаться лекарям. Мы должны убедиться, что с ребёнком всё хорошо. Как ты догадался, что беременный? Тебя тошнит по утрам? — И это тоже, — соглашается Тэхён и добавляет: — Но я не сам догадался. Мне рассказали… рассказали… — Кто? — Я потом объясню тебе, — вкрадчивым голосом отвечает Тэхён. — Ты просто поверь мне, ладно? Очень-очень сильно поверь, и тогда сам сможешь услышать. — А Ирбис? — пыхтит Галан. От быстрого шага сбивается дыхание, но омега не останавливается и продолжает тащить друга за руку, который, как кажется Галану, идёт слишком медленно: — Как ты думаешь, Ирбис догадывается о вашем малыше? — Он не догадывается, — улыбается Тэхён. — Он точно это знает. — Значит, обязательно вернется, — с непоколебимой уверенностью говорит Галан. — Не может он не вернуться, зная, что его омега ждёт ребенка. Не имеет права. «Элсмир с Кипреем тоже знали, что ты беременный, но ведь они ушли и больше никогда не вернутся», — хочет возразить Тэхён, но вовремя прикусывает язык. Ни к чему напоминать Галану о потере. Не надо гасить последние всполохи чистого света в его очерненной ненавистью душе. Вместо невольно пришедшей на ум фразы, Тэхён произносит совсем другие слова: — Я не понимаю, почему Ирбис забрал в поход Хосока, если сражений, скорее всего, не будет. Ты беременный, я беременный. Почему не оставил нам самого лучшего лекаря? Галан резко останавливается, как будто наткнувшись на невидимую преграду. Он оборачивается и, широко распахнув от изумления глаза, пялится на Тэхёна, который глядит в ответ с не меньшим удивлением. Осознав, что друг ничего не понимает, Галан рассказывает то, что узнал давным-давно из разговоров Элсмира и Кипрея. — Кей, ты очень недооцениваешь омег, — с мягким укором качает головой Галан. — Главный лекарь считал своим преемником не родного сына, а пасынка. Именно ему он передал все свои знания. Именно в нем, таком умном и талантливом, видел замену себя, — омега укоризненно цокает языком и снова качает головой. — Ирбис нам оставил самого замечательного лекаря, который только есть в лагере. Потому что лучшим врачевателем, после хосокова отца, всегда считался не Хосок, а Юнги. Беззлобно усмехнувшись, Галан возобновляет путь, а ошарашенный Тэхён послушно следует за ним, на ходу размышляя, как много интересных открытий ждёт его впереди. Он чувствует, что у друзей припасено для него ещё немало радостных откровений и личных тайн. Ему нестерпимо хочется узнать их все, и самому полностью открыть душу. Омеги идут в лазарет, в котором в ближайшее время станут проводить очень много времени втроём за откровенными беседами, безбоязненно рассказывая друг другу всё, что было надежно спрятано в их израненных сердцах.