— Я в порядке, — ровным голосом отвечает Галан, когда Юнги спрашивает о его самочувствии.
Услышав ответ, лекарь недоверчиво качает головой, но больше с расспросами не лезет и уходит из спальни, чтобы не мешать другу переодеваться в траурные одежды.
— Спасибо, мне ничего не нужно, — с натянутой улыбкой сообщает Галан, опережая возможные вопросы заглянувшей в комнату прислуги.
И это ложь. На самом деле хочется очень многого, но это не те желания, которые могут исполнить прислуживающие семье вождя омеги. Ариму не требуется вода для купания и он не хочет есть или пить, хоть и чувствует, что тело снедает давно забытый голод. Ирбис поможет утолить его. Никто другой помочь не в силе.
— Со мной всё нормально, — из раза в раз отвечает Галан, перебирая в шкатулках украшения, чтобы сменить снятое с себя золото с яркими самоцветами на мрачность чернёного серебра.
Закончив сборы, омега садится перед зеркалом и берет в руки гребень. Несколько раз заторможенно проводит по волосам и, разделив их на пряди, начинает заплетать. Раньше Галан несколько раз пробовал заплести себе косы. Получалось откровенно плохо. Он нервничал, переживал и в итоге с обидой отбрасывал от себя гребень; и тогда Кипрей становился рядом, чтобы помочь.
«Очень скоро ты научишься плести косы. Для этого нужно немного сноровки, и всё у тебя получится», — вспоминает Галан слова любимого.
Сейчас арим не торопится. Он действует аккуратно, и под его руками пряди волос укладываются в ровный узор. Кипрей верил в него и помогал во всём. Галан понимает, что не имеет права подвести любимого.
«Попробуй начать всё с начала», — несколько месяцев назад просил Кипрей. —
«Борись за свою жизнь. Если не знаешь для чего, цепляйся за любые крохотные удовольствия, которые тебе доступны. Наперекор всему живи дальше, и рано или поздно ты сможешь вновь отыскать смысл своего существования».
Галану не надо ничего искать. Смысл своей жизни он носит под сердцем — это пока ещё совсем маленький ребенок, сын ушедшего вождя, которого так долго ждали и искренне любили Элсмир с Кипреем. Что принесёт удовольствие Галан тоже знает и очень скоро получит.
За дверью спальни слышны шаги и переговоры. Шорох мокрых тряпок по половицам и шум плотницких инструментов. Альфы устанавливают новую входную дверь, взамен выбитой. Омеги наводят порядок в разгромленной комнате. Это происходит в доме, а за его пределами в трактире иссолы, завершив завтрак, приступают к приготовлению обеда; лекари накладывают швы и перевязки раненым омегам; дети шумными стайками бегают по дороге и разрывают руками утоптанный и залитый вражеской кровью снег, чтобы отыскать и сложить в сундуки каждую монетку и каждое украшение, которые были похищены из дома вождя. Жизнь в лагере не остановилась со смертью правителей. Галан уверен, что тоже справится с потерей и продолжит свой жизненный путь.
Полностью одевшись, Галан выходит из спальни. Стараясь не смотреть по сторонам, быстро доходит до выхода из дома. Новая дверь выделяется светлым пятном на фоне из уже потемневших от времени брёвен жилища. Задумчиво покачав ее, Галан шагает через порог и ступает на крыльцо.
Ирбис уже ждет и протягивает руку, помогая омеге спуститься по заледеневшим, скользким ступеням. Кто-то по неосторожности расплескал на крыльце воду.
— Готов? — коротко спрашивает Ирбис, на что Галан молча кивает. — Тогда идём.
Они уходят вглубь лагеря. Омега решительно шагает вслед за новым вождем, пока оба не доходят до того места, где ожидают допроса и часа расплаты пленные воины. Едва разглядев привязанных к стволам деревьев альф, Галан начинает трястись от злости.
— Почему они одеты?
Галан указывает Ирбису на привязанных аримов и кочевников, которые стоят, опустив головы. Между ними прохаживаются озябшие от утреннего холода альфы-иссолы, притопывая ногами и изредка совершая взмахи мечами, чтобы немного согреться.
— Они должны стоять голыми на морозе, — шипит омега. Он не отрывает взгляда от повергнутых врагов, но боковым зрением замечает, как услышавшие его слова иссолы начинают улыбаться от умиления. — Пускай они мучаются на холоде, а их обмороженные ноги почернеют.
— Не торопись. У тебя будет достаточно времени, чтобы насладиться местью, — успокаивает Ирбис. — Сначала мы должны их допросить, и я хочу услышать внятные ответы, а не бессвязное мычание подыхающих тварей.
Оставив разъяренного Галана в стороне, Ирбис медленно подходит к пленным. Он обходит вокруг сосен, проверяя надежность узлов веревок. Не торопясь, выбирает подходящего для допроса арима и становится перед ним.
— Зачем вы пришли к нам? — спрашивает Ирбис наигранно спокойным голосом. Он не особо верит, что альфа добровольно ответит на все вопросы, и уже тянется к висящему на поясе кинжалу, чтобы добиться правдивых ответов пытками, но пленный арим начинает говорить.
— По приказу Донхэ, — голос звучит глухо, и арим, откашлявшись, повторяет громче: — Мы пришли по приказу нашего правителя Донхэ.
— И чего хотел добиться ваш правитель? — продолжает допрос Ирбис. — Он приказал выманить всех воинов-иссолов на противоположный берег реки, чтобы… Что? Убить наших омег и детей? Разнюхать точное расположение нашего лагеря?
— Нет, — качает низко опущенной головой арим. — Чтобы забрать награбленные вами богатства и помочь похищенному омеге-ариму.
— По-твоему, мразь, я похож на того, кто нуждается в вашей помощи? — кричит от возмущения Галан, но замолкает, когда Ирбис вскидывает руку, жестом приказывая не вмешиваться.
— Нет, — снова качает головой арим, отвечая на вопрос взбешенного омеги. — Теперь я вижу, что ты не пленник.
— Как вы сюда добрались? — Ирбис возвращает диалог на интересующую его тему.
— На санях, по руслу реки. Кони сейчас спрятаны, укрыты попонами и стоят в теплых шатрах из белых тканей. Мы привезли с собой сено и овес, чтобы животные не голодали. На этих же санях мы должны были вернуться обратно и увезти серебро и драгоценности.
— Где Донхэ? Он есть среди погибших?
— Нет. Походом руководил Тэмин, — арим поднимает голову и смотрит в глаза стоящего перед ним Ирбиса тяжелым, полным ненависти и презрения взглядом, которые предназначены вовсе не новому вождю иссолов. — И он ошибся.
— Ошибся в чём?
— Во всём, — цедит альфа. — Тэмин убеждал, что победа будет легкой. Говорил, что если удастся выманить альф, то в лагере не останется воинов. Мы не собирались вступать с вами в бой, не планировали никого убивать. Тэмин рассказал Донхэ, что смог узнать ваше расположение, выведал всё, что нужно знать об иссолах. Мы шли за легкой добычей, но по глупости Тэмина нашли свою смерть.
— Вы убили нашего вождя и его мужа! С оружием ворвались в их дом! — снова встревает Галан. — Из-за вас погиб главный лекарь! А теперь говорите, что не хотели сражений?
— Это случайность, — отвечает арим. — В лагере не должно было быть альф. Омеги не должны были преграждать нам дорогу.
— Когда Донхэ совершит новое нападение? — спрашивает Ирбис.
— Никогда… Я не знаю, — мешкается арим. — Я ни разу не слышал, чтобы Донхэ планировал что-то подобное.
Повсюду раздаются сдавленные смешки. Иссолы кривят губы и складывают на груди руки. Переглядываются между собой с недоверием, которое Ирбис разделяет со своими воинами.
— Почему я должен тебе верить? — интересуется он.
— А для чего нам сейчас врать? — внезапно вскидывает голову другой арим. — Донхэ с Тэмином предали нас, отправили на верную смерть. Мы не дураки и понимаем, что живыми от вас не уйдем. Спрашивайте, что угодно. Мы расскажем правду, и закончим на этом. Просто убейте нас.
Голос арима глохнет в раскатах язвительного смеха, и пленные воины непонимающе оглядываются по сторонам. Ещё пару минут назад сомневающиеся иссолы с недоверием качали головами, а теперь заходятся гоготом, и даже сурово сдвинувший брови Галан не может сдержать мрачной улыбки.
— Вот теперь я верю, что вы ничего не знаете. Легкой смерти у вас не будет, — открыто ухмыляется Ирбис. Он жестом подзывает Галана и вкладывает в его ладонь свой кинжал. Указывает на аримов. — Они твои.
Омега сжимает холодную рукоять, чувствуя при этом, как нервно дрожит рука. Это не страх, а предвкушение. Галан не боится собственной смерти. Смерть ненавистных врагов его тем более не пугает.
Не говоря ни слова, омега подходит к одному из аримов и, сжав губы, бьёт кинжалом в горло. Под острым лезвием расходятся кожа и мышцы, а из образовавшейся раны хлещет кровь. Она стекает вниз пульсирующим потоком, заливает грудь воина и обволакивает липким теплом озябшие пальцы омеги. Галан делает глубокий вдох, чтобы максимально остро ощутить запах свежей крови, и на выдохе растягивает губы в улыбке.
«Пускай теперь тебя будут звать Галан», — в один из дней прошедшей осени Кипрей подарил ариму новое имя. —
«Ты кажешься на первый взгляд хрупким и беззащитным, но на самом деле очень выносливый».
Вспомнив слова любимого, Галан дико скалит зубы. Кипрей смог разглядеть в нём то, что омега и сам про себя не знал. Почему он считал себя слабым? Чимин никогда не был слаб, просто был одинок. Но даже тогда столкнувшись с человеческой жестокостью он сумел противостоять ей. Не имея возможности сражаться, Чимин ушел в глухую оборону. Он, запертый на чердаке родительского дома, долгие годы провёл в молитвах, но не сломился под напором родителей и брата, не позволил им управлять своей судьбой.
У Чимина не было ни малейшего шанса на открытую борьбу и месть. У Галана есть всё необходимое, чтобы всласть расквитаться с обидчиками.
Кровь заливает глотку захлебывающегося альфы, который задушено кашляет, и с его губ стекает багровая слюна. Галан готов упиваться этим вечность. Он убивает человека и ему невероятно нравится слышать предсмертные хрипы и видеть в широко распахнутых глазах напротив боль и животный ужас. Ему нравится вид и запах крови. Галан в диком восторге от чужих страданий, но раненый воин внезапно затихает и обмякает на опутавших тело веревках.
Чтобы привести в чувство, омега погружает в рану и расковыривает ее кончиком кинжала, но воин не подает признаков жизни. Смерть забрала своё слишком быстро, и встревоженный Галан оглядывается на Ирбиса. Взгляд омеги изумленный и растерянный, как у ребенка, в руках которого в самый разгар веселья сломалась любимая игрушка.
— Такое бывает. Продолжай, — ободряюще улыбается Ирбис, и Галан бросается к другому ариму.
Помня про первую неудачу, омега погружает кинжал не в горло новой жертвы, а в живот, но ожидаемого результата это не приносит. Омега совсем неопытен, зато слишком нетерпелив и горяч. Он торопится, не чувствует допустимой грани, и очень скоро оглушительно кричащий воин затихает вслед за первым.
— Почему они так быстро подыхают? — злобно сверкает глазами Галан, обращаясь к Ирбису. — Они должны мучиться! Они не заслужили такой быстрой смерти!
— Я научу тебя убивать медленно, не торопясь, чтобы растянуть удовольствие на долгие-долгие часы, — альфа подходит к омеге и осторожно забирает кинжал. Свободной рукой обнимает за плечи, притягивает ближе, и от вкрадчивого шепота у Галана по спине проносится табун мурашек: — Я научу тебя. Мы это сделаем вместе.
Галан часто кивает, безоговорочно веря в каждое слово, а Ирбис поворачивается к иссолам, чтобы отдать приказ:
— Разведите аримов по пустым жилищам. Приставьте к каждому охрану, чтобы они не смогли наложить на себя руки. Приносите им пищу и воду. Все пленные должны быть здоровы и полны сил, когда мы с Галаном захотим их… навестить.
Выполняя приказ вождя, иссолы развязывают аримов и уводят их вглубь лагеря. Вслушиваясь в удаляющиеся споры воинов, кто и когда будет стоять на страже, Ирбис дожидается пока вновь не наступит тишина, а после подходит к одному из кочевников, что остались стоять привязанными.
— Я знаю, что вы из кочевого народа и не находитесь под властью Донхэ, — обращается к воину Ирбис. — Так почему вы здесь?
— Донхэ нанял нас. Обещал заплатить, если мы отправимся в поход.
— И во сколько вы оценили свои жизни?
— Если бы мы вернулись с добычей, то каждый получил бы два жеребца, — отвечает кочевник.
Ирбис долго рассматривает облик стоящего перед ним воина, в черных глазах которого не видит ни страха, ни сожаления. Выжженное солнцем смуглое лицо спокойно. Горделиво вскинув голову, кочевник открыто смотрит в ответ, не отводит взгляда от внимательных голубых глаз.
— Вот как. Донхэ пообещал вам награду, — задумчиво тянет Ирбис, а после торжественно провозглашает: — От нас вы получите более щедрый дар.
Одним ударом кинжала вождь разрезает веревку, и путы спадают к ногам кочевника. Следом за первым получают свободу все остальные пленные воины.
— Донхэ пообещал вам жеребцов, а я дарую жизнь. Забирайте сани и лошадей, на которых вы приехали в наши края. Возьмите с собой павших воинов, чтобы семьи смогли проститься с ними и похоронить со всеми почестями согласно вашим традициям. Возвращайтесь домой, к своему народу, — Ирбис строго смотрит на притихших воинов, а его голос становится злее с каждым последующим словом. — Расскажите своим племенам о предательстве Донхэ. Пускай все узнают о коварстве правителя аримов и доблести иссолов. Весной мы придём на ваши земли, чтобы задать вопрос: готовы ли вы биться вместе с нами против Донхэ?
— Старейшины… — начинает было говорить один из кочевников, но Ирбис протестующе машет руками.
— Сейчас я ничего не хочу слушать, каким бы ни был ответ. У вас будет достаточно времени, чтобы всё обдумать и принять решение.
— Степи слишком большие, — с ухмылкой говорит кочевник. — Вдруг разминёмся?
— Мы вас найдем, можешь не сомневаться. Придём в каждое племя, и я поговорю с каждым из ваших старейшин, — Ирбис указывает на тропу, что ведет через лагерь к берегу реки. — А теперь уходите с миром. Когда доберетесь до своих повозок, мои воины вернут вам оружие.
Кочевники настороженно смотрят на вождя, не веря в то, что получили свободу. Они напряжены, ожидают какой-то подвох, но покорно уходят вслед за иссолами, которые показывают им дорогу из лагеря. Постепенно стихает скрип снега под тяжестью широких шагов, место недавней расправы пустеет. Перед двумя обвисшими на веревках трупами остаются лишь двое: задумчиво потирающий подбородок Ирбис и с одобрением смотрящий Галан.
— Ты правильно сделал, что отпустил кочевников, — первым прерывает молчание омега. — В будущем это сыграет нам на руку.
— Не уверен, что так и будет, но хотя бы попытаться стоило, — отвечает Ирбис и уже тише спрашивает: — Как ты?
— Со мной всё в порядке, — выдаёт Галан заученную фразу.
Озябший омега переступает с ноги на ногу, не зная, что должен делать дальше. Острые вспышки удовольствия постепенно гаснут, и душу вновь окутывает серый пепел скорби.
— Тогда пошли, я провожу тебя до дома, — предлагает Ирбис, заметив состояние омеги. — Вечером состоятся похороны. Мы должны подготовиться к ним и успеть хоть немного отдохнуть.
***
В купальной комнате клубятся паром ведра с горячей водой. Огоньки зажженных свечей слабо трепещут в потревоженном воздухе, когда мимо проходят опустившие головы омеги. Тишина нарушается лишь плеском воды; звонкой дробью капель, разбивающихся о дно ванны; и тихими перешептываниями людей. Собравшиеся в купальной омеги говорят вполголоса, сухо и строго по делу, опасаясь лишними разговорами нарушить шаткое спокойствие Галана.
Для семейной пары правителей уже подготовлены комплекты праздничных одежд и выбраны массивные украшения. Владыки иссолов были величественны при жизни. В смерти они должны быть не менее прекрасны. Галан провел в спальне не один час, кропотливо выбирая для любимых самое лучшее. Перебирал вещи из дорогих тканей и вытряхивал на постель содержимое шкатулок и ларцов. Омега готов заботиться об Элсмире и Кипрее до самого конца. Он уверен, что никто не сумеет справиться с этим делом лучше, чем он сам.
Смоченная водой тряпица скользит по белой коже, стирая коросту запекшийся крови. Одетый в траур Галан омывает бездыханные тела с трепетом и нежностью, едва слышно шепча слова утешения и старательно огибая сшитые лекарями раны, словно мертвые могут испытывать боль. Вода стекает через щели наспех сколоченных длинных досок и собирается на дне ванны лужей, окрашенной в грязно-розовый цвет. Прошлой ночью в этой же ванне предавались страсти трое безрассудно влюбленных. Теперь из троих в живых остался только один, и он водит, водит мокрой тряпицей по плечам, рукам, ногам, навеки запечатляя в сердце каждый изгиб и каждую родинку самых дорогих на свете людей.
— Помогите перенести, — закончив омовение и высушив последние капли влаги мягкими полотенцами, ровным голосом просит Галан.
Правителей укладывают на широкие щиты, и омега, вытащив из-за пояса гребень, начинает расчесывать светлые волосы. С каждой прошедшей минутой движения его рук становятся медленнее. Галан, словно боясь что-то упустить, действует вдумчиво и осторожно. Погибших не вернуть, но отпускать невероятно тяжело, и омега тянет время, чтобы суметь лишний раз прикоснуться к любимым или оставить на их спокойных лицах очередной поцелуй.
Расчесать волосы и заплести их в косы. Скрепить светлые пряди заколками. Облачить в праздничные одежды. Надеть на ледяные пальцы массивные перстни и сжать ладони на рукоятях мечей, которые положили на тела. Элсмир и Кипрей были завоевателями. В царство мертвых они войдут с оружием, как и полагается воинам.
— Ладья уже готова, — говорит шагнувший в купальную комнату Ирбис.
Он подходит к Галану и коротко обнимает, ободряюще похлопав по спине. Взмахивает рукой, подзывая пришедших с ним альф, и те с четырех сторон подхватывают руками щиты, чтобы отнести тела к берегу моря.
— Не надо. Не плачь, — Галан через силу криво улыбается Тэхёну и стирает с его щеки скатившуюся слезу. Слезы самого Галана высохли в тот миг, когда он кромсал врагов кинжалом вождя. Боль обратилась в ненависть, слезы пролились на снег потоками чужой крови.
Траурная процессия выходит из дома и идёт в сторону бухты. Проходит через опустевший лагерь. Все жители уже собрались на берегу, чтобы проводить правителей в последний путь. Альфы, омеги, дети — все иссолы прекращают сбивчивые разговоры и выстраиваются в ровную линию, когда видят, как из леса выходят воины, несущие щиты с телами Элсмира и Кипрея, а вслед за ними неспешно шагает сжимающий в ладонях горящий факел Галан, Ирбис, обнимающий Кейске, и несколько омег, которые помогали в купальной комнате.
Похоронная процессия медленно продвигается вдоль линии выстроившихся людей. Не раздается ни одного лишнего звука — покой мертвых не должен быть потревожен скорбным плачем или прощальными речами. Помимо запутавшегося в верхушках сосен ветра и шума накатывающих на песок волн, торжественную тишину нарушает лишь негромкое пение старинной песни, прославляющей доблесть и отвагу погибших, да глухой металлический звон монет, что скатываются на доски щитов. Серебро, перстни, браслеты и броши — иссолы поочередно вскидывают руки и бросают драгоценности на мертвые тела, преподнося своим владыкам последнюю дань.
Смерть для вождя — момент истинного триумфа, когда забываются все его ошибки и прегрешения, и светлый образ правителя остается навсегда в памяти народа.
Хосок и Юнги, которые стоят у самой кромки воды рядом с телом главного лекаря, что погружено в лодку, оставляют на груди погибших вождей золотые медальоны, завершая обряд. Время прощания подошло к концу, и Галан, в последний раз прикоснувшись губами к ледяным губам Кипрея и Элсмира, передает пылающий факел одному из воинов.
Ладья, несущая на себе два мертвых тела, отрывается от берега и устремляется в морскую даль. Надувается белый парус, поймавший промозглый ветер. Сидящие на веслах иссолы ускоряют скольжение ладьи. Направление не важно, главное отплыть подальше от берега, ведь никому из живущих не известен путь в царство мертвых.
Стоящий на прибрежном песке Галан слезящимися от ветра глазами неотрывно следит, как погребальная ладья с привязанными к ее бортам двумя лодками становится все меньше. Ее очертания растворяются в светлой синеве волн, а ходящие по палубе иссолы кажутся крохотными черными точками. Проходит несколько минут, и одна из лодок отделяется, воины возвращаются обратно, а на ладье разгорается зарево пожара.
«Когда пробьёт мой час, встречайте меня с тем же теплом и окружите заботой», — мысленно обращается к навсегда ушедшим Галан. — «Ждите меня и любите после смерти так же сильно, как любили при жизни».
Языки пламени жадно лижут доски и взбираются вверх по мачте. Ярко вспыхивает ткань паруса, чтобы через несколько мгновений опасть черными хлопьями пепла. Огонь открывает врата в загробный мир — последние земли, на которых Элсмир и Кипрей найдут вечный покой.
Постепенно расходятся люди. Пустеет берег.
— Идем, — Ирбис опускает ладонь на плечо Галана, когда разгоревшийся на волнах пожар гаснет, а обугленные остатки досок под тяжестью оплавленного металла уходят под воду. — Пора возвращаться в лагерь.
Они заходят в лес впятером, ступают на расчищенную от снега тропу и не оглядываются назад, где навсегда остались двое. Тэхён и Ирбис с двух сторон обнимают овдовевшего омегу, чуть позади шагают, взявшись за руки, Хосок и Юнги, похоронившие сегодня отца.
— Можешь перенести свои вещи и жить вместе со мной и Кейске, — предлагает Ирбис. — Мой дом только кажется не очень большим, но места там хватит на всех.
— Спасибо, что беспокоишься, — грустно улыбается Галан. — Но я хочу жить в своем доме.
— Если ты не против, мы с Хосоком составим тебе компанию, — вызывается Юнги. — После всего случившегося присмотр лекарей не помешает.
— Я только рад буду, — оборачиваясь, отвечает Галан, предполагая, как было бы тоскливо возвращаться одному в пустое жилище.
Дойдя до развилки тропы, друзья прощаются, обмениваясь теплыми объятиями, и расходятся в разные стороны.
— Располагайтесь. Чувствуйте себя как дома, — обращаясь к лекарям, гостеприимно взмахивает рукой Галан, первым переступая порог.
Он вешает плащ на вбитый в стену гвоздь. Коротко осматривается, только сейчас осознавая, что в просторной комнате не осталось ни следа от утренней битвы. Пол тщательно отмыт от крови, а перевернутая мебель расставлена по местам. Всё выглядит почти как прежде, и только отсутствие некоторых мелочей нарушает привычную картину — прислуживающие семье вождя омеги успели выбросить прочь все разбитые или испорченные в схватке вещи.
— Тебе, наверное, сейчас стоит прилечь, — предлагает Юнги задумчиво замершему ариму, на что тот согласно кивает головой.
Хосок присаживается на корточки перед почти погасшим камином, чтобы бросить на тлеющие угли несколько поленьев, а омеги уходят в спальню. Опережая Галана, Юнги хватается за края покрывала, заворачивая в него, словно в мешок, все разбросанные по постели вещи и драгоценности.
— Если будут силы и желание, завтра вместе всё разложим по полкам и шкатулкам, — объясняет свой поступок лекарь.
Галан с ним не спорит. Он оседает на край постели и стягивает с ног башмаки. Только сейчас почувствовав, как же сильно устал, с тихим стоном заваливается на подушки и натягивает на себя первое попавшееся под руку одеяло. Постельное белье свежее и слабо пахнет мылом.
— Какой длинный день, — тихо выдыхает Галан и закрывает глаза.
— Я могу что-то для тебя сделать? — с готовностью предлагает Юнги.
— Да, — отзывается Галан и просит: — Полежи со мной рядышком, пока я не усну.
Он двигается ближе к опустившемуся на постель иссолу и утыкается носом в его плечо. До красных пятен перед глазами зажмуривает веки, когда Юнги несколько раз проводит ладонью по его волосам. Галан понимает — он не один. У него есть названный брат Ирбис и трое верных друзей. Он никогда не будет чувствовать себя покинутым и никому ненужным. Он в безопасности, окружен заботой и любим.
Галан тихонько шарит по одежде рукой, задирая подол туники. Прижимает ладонь к животу и, ощутив упругую округлость, улыбается слабо, но искренне. Элсмир и Кипрей не оставили его одного. Они ушли, но успели подарить новую, крохотную жизнь.
Осенью Галан родит ребенка. Он никогда не будет одинок.
***
Юнги поднимается с постели, когда Галан крепко засыпает. Он на цыпочках крадется к выходу, боясь неосторожным шумом или скрипом половицы нарушить тревожный сон арима, и выскальзывает из комнаты. Плотно прикрыв дверь, делает глубокий вдох и идёт вглубь коридора к другой спальне.
Не решаясь сразу войти, Юнги замирает перед закрытой дверью. Он закрывает глаза и едва дышит, стараясь различить раздающиеся из комнаты звуки и опасаясь услышать тихий плач. Отец Хосока мертв, и омега не знает, что он может сказать своему альфе, какие слова должен подобрать, чтобы разделить обрушившуюся на них двоих скорбь. Юнги больно и горько. Он долгое время считал главного лекаря лишь своим строгим наставником. Заставлял себя думать об этом альфе, как о человеке, отнявшем их с Хосоком счастье. Юнги много лет старательно поддерживал в своей душе тлеющий огонь злости и неприятия, отрицал всё то хорошее, что изо дня в день делал для него отчим.
Провожая в последнее плавание охваченную пламенем погребальную ладью, на которой покоилось тело главного лекаря, Юнги осознал, что в сегодняшней битве потерял отца.
Из комнаты не доносится никаких звуков, и омега тихо заходит, надеясь, что Хосок уже спит, но, едва приоткрыв дверь, понимает, что ошибся. Альфа не лежит на постели. Он стоит около узкого оконца, прижимаясь лбом к холодному стеклу; и глядя на его ссутуленные, изредка вздрагивающие плечи, Юнги становится особенно горько.
Омега закрывает за собой дверь, и комната погружается во мрак, нарушаемый лишь белыми бликами лунного света, что льётся из окна. Альфа не подает вида, что услышал приход омеги. Он продолжает стоять отвернувшись. Неподвижный. Безмолвный.
— Хосок, — тихо зовёт Юнги и замолкает, не зная, что ещё он должен сказать. Любые слова наверняка покажутся фальшивыми. Альфа вряд ли поверит в их искренность, но всё же Юнги начинает говорить: — Хосок, мне так жаль. Очень жаль, что я не успел рассказать твоему отцу, как он был мне дорог. Не успел поблагодарить…
— Это не важно, — каким-то невыносимо бесцветным голосом обрывает его альфа. — Мой отец просто любил тебя. Любил, как родного сына, не ожидая ответной любви или благодарностей.
— Я был для него очень плохим сыном, да?
— Нет. Он гордился тобой. Считал… А впрочем, какая теперь разница? — Хосок неопределенно машет рукой и после тяжелого вздоха признаётся: — Я ещё хуже, Юнги. Самый худший сын, какой только может быть.
Омега подаётся вперед, чтобы рассказать Хосоку, что тот был для родителей самым лучшим, послушным и заботливым. Он хочет переубедить альфу, но тревожно замирает на месте услышав:
— Мой отец мёртв. У него с твоим папой не было общих детей, и поэтому между нами не осталось никаких родственных уз. Мы теперь друг другу никто.
Юнги непонимающе смотрит на ссутуленную спину. От озвученных фраз Хосока веет ледяным холодом, а «никто» звучит как приговор. Омега заламывает руки, но прежде чем отчаяние успевает сжать его горло, альфа внезапно поворачивается, и в его мокрых, блестящих глазах плещется боль вперемешку с неимоверным облегчением.
— Теперь мы не считаемся родственниками, — почти шепчет Хосок, улыбаясь сквозь слезы. — Юнги, мы больше не братья.
Жалобно всхлипнув, омега бросается к альфе, и тот подхватывает его на руки. Хосок нетерпеливо расцеловывает подставленное лицо, вымазывая при этом непрерывно срывающимися с ресниц слезами. Смеётся, превозмогая душевную боль. Взволнованно шепчет:
— Я напишу папе письмо, в котором попрошу твоей руки. При первой же возможности весной отправлю ему свадебный выкуп.
— Не надо. Не думай сейчас об этом, — мотает головой Юнги. — Не нарушай скорбь по нашему отцу. Мы обо всём подумаем позже, хорошо?
Хосок кивает в ответ, соглашаясь с решением омеги. Сейчас действительно не время думать о свадьбе. На них обоих обрушилось великое горе, ведь как бы им не хотелось сбежать и быть вместе, наплевав на все законы и традиции, смерти своим родителям они никогда не желали.
В темноте комнаты раздается едва слышный шорох одеял, когда на них ложится отчаянно влюбленная пара. Они не снимают одежд и впервые не пользуются уединением, чтобы предаться страсти. Юнги и Хосок лежат лицом друг к другу, переплетя пальцы. Как и прежде, когда делили на двоих все радости и печали, вместе переживают горечь утраты отца.
Готовясь ко сну, Юнги ползет ближе, закидывает на Хосока одну руку и тот обнимает в ответ. Потерянные. Разбитые. И при этом — как бы оба ни старались заглушить в себе это чувство — невероятно счастливые.
Они вместе. Теперь уже навсегда.
